Иванушка-дурачок как зеркало гендерного баланса (еще раз о немужественных мужчинах в русской национальной традиции)

К оглавлению1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 
17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 
34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 
51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 
68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 
85 86 87 88 89 90 91 

Половое поведение мужчин, выходящее за рамки нормативной мужественности, не всегда несет негативные коннотации. Мобильность и размывание стереотипных половых ролей, демистификация культурного образца «гегемонической маскулинности» отлично репрезентированы в русской сказочной и паремиологической традиции. Наделенность мужских персонажей русского фольклора женским хабитусом («социально-гендеризированными конструкциями поведения» — по П.Бурдье) позволяет поставить вопрос о том, как оценить это явление и по какому разряду числить (считать проявлением «вечно-бабьего» в русской душе и показателем долговременного кризиса маскулинности или же видеть в нем элементы гендерного баланса).

Анализ текстов сказочных сюжетов, подкрепленный образцами пословичного материала, позволяет выявить список характерологических черт, традиционно оцениваемых как «женские», но приписанных мужчинам: кротость, плаксивость, приглуповатость, вежливость, доверчивость, жалость к слабым, близость к природному, любопытство и др. Все этим качества — наряду с прямыми умениями выполнить женскую работу (укачать ребенка, приготовить пищу, прибрать в доме), а также несуетностью в житейских делах (назовем так лень) — имеют в русском материале (и паремиологическом, и в сказочном) явные не-отрицательные коннотации. Это и позволяет представить ту своеобразную гендерную композицию, которую являют исследователю сказочные и иные фольклорные нарративы, как проявление нетипичной или альтернативной маскулинности, маскулинности не сводимой к традиционным западным патриархатным образцам (которые, разумеется, не исчерпывают возможностей мужских идентичностей). Западный образец маскулинности тяготеет к гегемоническому типу (сексуально активный гетеросексуал; профессионал, выполняющий мужскую и только мужскую работу; финансово самостоятельный, жестко отделяющий себя от мира семьи и эмоций и т.д.). Эта нормативная модель «мужественности» никогда не имела шансов воплощения в России, где веками были скованы возможности свободного волеизъявления и независимого действия, где общинно-родовое начало было сильнее индивидуального, детерминируя и групповое, и коллективное сознание и самосознание. Не удивительно поэтому, что в глазах западных аналитиков русских фольклорных текстов «Иванушки-дурачки» предстают образцами зависимых, подавленных мужчин, которыми манипулируют, то есть мужчин депривированных.

Глаз российского исследователя острее и наблюдательнее. От него не может укрыться тот факт, что русский традиционный быт делал значимыми некоторые иные, непонятные «холодному галльскому уму», но весьма важные для русского человека, его семейной и эмоциональной жизни, категории. Они не сводились к профессиональному мастерству или успешности, к достижительности жизненных стратегий. Умение сострадать, сопереживать, отрекаться от внешнего, заботиться о ближнем представлены русским фольклором как истинно значительные, вполне «мужские» качества, которые могут оказаться, с одной стороны, необычайно притягательными для женщины, а с другой — более важными, чем физическая сила. Пользование «женскими» механизмами достижения успеха не подрывает маскулинного хабитуса, но видоизменяет его.

Н.К. Радина (Нижний Новгород)

Половое поведение мужчин, выходящее за рамки нормативной мужественности, не всегда несет негативные коннотации. Мобильность и размывание стереотипных половых ролей, демистификация культурного образца «гегемонической маскулинности» отлично репрезентированы в русской сказочной и паремиологической традиции. Наделенность мужских персонажей русского фольклора женским хабитусом («социально-гендеризированными конструкциями поведения» — по П.Бурдье) позволяет поставить вопрос о том, как оценить это явление и по какому разряду числить (считать проявлением «вечно-бабьего» в русской душе и показателем долговременного кризиса маскулинности или же видеть в нем элементы гендерного баланса).

Анализ текстов сказочных сюжетов, подкрепленный образцами пословичного материала, позволяет выявить список характерологических черт, традиционно оцениваемых как «женские», но приписанных мужчинам: кротость, плаксивость, приглуповатость, вежливость, доверчивость, жалость к слабым, близость к природному, любопытство и др. Все этим качества — наряду с прямыми умениями выполнить женскую работу (укачать ребенка, приготовить пищу, прибрать в доме), а также несуетностью в житейских делах (назовем так лень) — имеют в русском материале (и паремиологическом, и в сказочном) явные не-отрицательные коннотации. Это и позволяет представить ту своеобразную гендерную композицию, которую являют исследователю сказочные и иные фольклорные нарративы, как проявление нетипичной или альтернативной маскулинности, маскулинности не сводимой к традиционным западным патриархатным образцам (которые, разумеется, не исчерпывают возможностей мужских идентичностей). Западный образец маскулинности тяготеет к гегемоническому типу (сексуально активный гетеросексуал; профессионал, выполняющий мужскую и только мужскую работу; финансово самостоятельный, жестко отделяющий себя от мира семьи и эмоций и т.д.). Эта нормативная модель «мужественности» никогда не имела шансов воплощения в России, где веками были скованы возможности свободного волеизъявления и независимого действия, где общинно-родовое начало было сильнее индивидуального, детерминируя и групповое, и коллективное сознание и самосознание. Не удивительно поэтому, что в глазах западных аналитиков русских фольклорных текстов «Иванушки-дурачки» предстают образцами зависимых, подавленных мужчин, которыми манипулируют, то есть мужчин депривированных.

Глаз российского исследователя острее и наблюдательнее. От него не может укрыться тот факт, что русский традиционный быт делал значимыми некоторые иные, непонятные «холодному галльскому уму», но весьма важные для русского человека, его семейной и эмоциональной жизни, категории. Они не сводились к профессиональному мастерству или успешности, к достижительности жизненных стратегий. Умение сострадать, сопереживать, отрекаться от внешнего, заботиться о ближнем представлены русским фольклором как истинно значительные, вполне «мужские» качества, которые могут оказаться, с одной стороны, необычайно притягательными для женщины, а с другой — более важными, чем физическая сила. Пользование «женскими» механизмами достижения успеха не подрывает маскулинного хабитуса, но видоизменяет его.

Н.К. Радина (Нижний Новгород)