Маскулинность и квир-идентичность в литературных и академических практиках России и США: политики репрезентации
К оглавлению1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 1617 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
85 86 87 88 89 90 91
Среди культурных нарративов, визуализирующих идею «мужской» (маскулинной) идентичности через утверждение «сексуальной» силы, власти можно выделить три основных направления: а) «гетеросексуальный», традиционный сюжет, развивающийся в хронотопе отношений мужчины и женщины, где мужчина играет преимущественно доминантную роль, утверждая тем самым свою «мужскую» идентичность; b) «гомосексуальный» сюжет, связывающий, в этом случае, маскулинность, с эмоциями стыда и ненависти за свое«феминизированное «тело»; с) «транссексуальный» сюжет, разрабатывающий идею «третьего» гендера мужчин, чье желание и тип поведения нельзя структурирвать в категориях биполярной конструкции.
Изучение «мужского» через формы альтернативного — «квир», — желания вошло в научный дискурс недавно. Американским исследователем Терезой де Лауретис был введен термин «квир» (queer), приложимый к альтернативным формам сексуального желания. Квир-теория тесно сопряжена с развитием Gау- и Lesbian-Studies в США и Европе, их легитимацией в качестве академической дисциплины и практическим воплощением в литературных, художественных и театральных дискурсах.
Исследователи нового поколения утверждали, что литературу нельзя изучать без включения в ее исследования дефиниций сексуальности. Д. Гальперин ввел категорию «сексуального предпочтения (sexual preference) в интерпретацию текста и анализ его стилистики, проблематизировал структуру «гомосексуального языка», «гомосексуального воображения и чтения, которое формирует «гомосексуальную субъективность». Принципиальным выступало утверждение о том, что репрезентации маскулинности, которые развиваются вне гетеросексуальных нарративов, не могут анализироваться исключительно в плоскости доминации / подчинения, нормы / позора так как гомосексуальность (как и любая другая сексуальность) является трехуровневым комплексом, состоящим из: 1) гендерной идентичности; 2) гендерного поведения, 3) выбора сексуального объекта. Исходя из вышесказанного, структура сексуальности включает в себя сексуальную субъективность, репрезентацию сексуальности и ее язык, и, согласно, Ребин, содержание сексуальности всегда «более, чем пол», пол и сексуальность не идентичны, также, как гендер и сексуальность.
Все достижения Запада по институализации теорий, изучающих альтернативные аспекты человеческой сексуальности в контексте Human Right и культурного прогресса остаются практически недоступными постсоветскому читателю (студенту, потребителю).
Как пример развертывапния классической западной квир-теории на постсоветском материале можно рассмотреть тексты Ярослава Могутина, в произведениях которого квир-идентичность выступает кодом, маскирующим художественные новации автора. Одной из новаций писателя является то, что он впервые попытался деконструировать идею постсоветской маскулинности как «травмы» и вывел на литературную сцену «белого русскоязычного гомосексуалиста», сделав этот образ сильным и привлекательным. На мой взгляд, гомосексуальные символизации у Могутина используются как план выражения, а не план содержания. Могутин использовал гомосексуальность как форму выражения нового типа сознания, возникающего на переломе эпох, сознания отражающего «трансгрессивный» опыт целого поколения конца 90-х, раздвигающего традиционные запреты и догмы на самых разных уровнях — от языкового до морального, социального и сексуального. Квир-маскулинность у Могутина превращается в знак России на переломе, в модель языкового пространства, позволяющую свести воедино образы — или остатки образов: мира тех, что взросление и амбиции пришлись на пореформенный период. При всей демонстративной сексуальности, квир-эротизм у Могутина выполняет чисто знаковую, семиотическую функцию, это план выражения (в структуралистской терминологии), планом содержания выступает нечто другое: Могутин ввел в русскую литературу нового героя, способного освободить постсоветское общество от «комплексов неполноценности» перед западными стандартами благополучия и собственным историческим — асексуальным прошлым. Эрос Могутина — это чистый Эрос в трактовке З. Фрейда, это желание, не имеющее исключительно сексуальной направленности, это воля к жизни, страсть ко всему, что позволяет утвердить себя, оптимизм ребенка, вступающего в жизнь и уверенного в своем бессмертии. «Советская маскулинность» долгое время репрессировалась и изгонялась — из академических, социальных и литературных дискурсов. Самоутверждение и агрессивность по отношению к власти исключалась. На самом деле, тоталитарная власть депревируя сексуальность, выстраивала основания своей идеологии, где сексуальность (наслаждение) и мораль (закон, долг) располагались на взаимоисключающих полюсах.
Коварство Могутина как автора состоит в том, что реабилитируя постсоветского маскулинного героя, супермена, мачо, Могутин делает это при помощи гомосексуала (а не «натурала»!), чем как бы сразу и наносит удар по той самой, только начинающей складываться маскулинности. «Фаллический герой», белый — активный — всегда побеждающий — мужчина оказывается … «квиром», разрушая все «биологизаторские» теории гетеросексуализма как «природного инстинкта». Могутин подает гомосексуализм не как фрагментарный опыт, досадную и постыдную случайность, «происшедшую в купе поезда», а как стиль и норму жизни — другой жизни и другой свободы. Именно благодаря маскулинной гомо- (квир) эстетики Могутина в российском сознании должен произойти переход от репрезентаций маскулинности как «травмы» к репрезентациям ее как «наслаждения».
М.Ю. Тимофеев (Иваново)
Среди культурных нарративов, визуализирующих идею «мужской» (маскулинной) идентичности через утверждение «сексуальной» силы, власти можно выделить три основных направления: а) «гетеросексуальный», традиционный сюжет, развивающийся в хронотопе отношений мужчины и женщины, где мужчина играет преимущественно доминантную роль, утверждая тем самым свою «мужскую» идентичность; b) «гомосексуальный» сюжет, связывающий, в этом случае, маскулинность, с эмоциями стыда и ненависти за свое«феминизированное «тело»; с) «транссексуальный» сюжет, разрабатывающий идею «третьего» гендера мужчин, чье желание и тип поведения нельзя структурирвать в категориях биполярной конструкции.
Изучение «мужского» через формы альтернативного — «квир», — желания вошло в научный дискурс недавно. Американским исследователем Терезой де Лауретис был введен термин «квир» (queer), приложимый к альтернативным формам сексуального желания. Квир-теория тесно сопряжена с развитием Gау- и Lesbian-Studies в США и Европе, их легитимацией в качестве академической дисциплины и практическим воплощением в литературных, художественных и театральных дискурсах.
Исследователи нового поколения утверждали, что литературу нельзя изучать без включения в ее исследования дефиниций сексуальности. Д. Гальперин ввел категорию «сексуального предпочтения (sexual preference) в интерпретацию текста и анализ его стилистики, проблематизировал структуру «гомосексуального языка», «гомосексуального воображения и чтения, которое формирует «гомосексуальную субъективность». Принципиальным выступало утверждение о том, что репрезентации маскулинности, которые развиваются вне гетеросексуальных нарративов, не могут анализироваться исключительно в плоскости доминации / подчинения, нормы / позора так как гомосексуальность (как и любая другая сексуальность) является трехуровневым комплексом, состоящим из: 1) гендерной идентичности; 2) гендерного поведения, 3) выбора сексуального объекта. Исходя из вышесказанного, структура сексуальности включает в себя сексуальную субъективность, репрезентацию сексуальности и ее язык, и, согласно, Ребин, содержание сексуальности всегда «более, чем пол», пол и сексуальность не идентичны, также, как гендер и сексуальность.
Все достижения Запада по институализации теорий, изучающих альтернативные аспекты человеческой сексуальности в контексте Human Right и культурного прогресса остаются практически недоступными постсоветскому читателю (студенту, потребителю).
Как пример развертывапния классической западной квир-теории на постсоветском материале можно рассмотреть тексты Ярослава Могутина, в произведениях которого квир-идентичность выступает кодом, маскирующим художественные новации автора. Одной из новаций писателя является то, что он впервые попытался деконструировать идею постсоветской маскулинности как «травмы» и вывел на литературную сцену «белого русскоязычного гомосексуалиста», сделав этот образ сильным и привлекательным. На мой взгляд, гомосексуальные символизации у Могутина используются как план выражения, а не план содержания. Могутин использовал гомосексуальность как форму выражения нового типа сознания, возникающего на переломе эпох, сознания отражающего «трансгрессивный» опыт целого поколения конца 90-х, раздвигающего традиционные запреты и догмы на самых разных уровнях — от языкового до морального, социального и сексуального. Квир-маскулинность у Могутина превращается в знак России на переломе, в модель языкового пространства, позволяющую свести воедино образы — или остатки образов: мира тех, что взросление и амбиции пришлись на пореформенный период. При всей демонстративной сексуальности, квир-эротизм у Могутина выполняет чисто знаковую, семиотическую функцию, это план выражения (в структуралистской терминологии), планом содержания выступает нечто другое: Могутин ввел в русскую литературу нового героя, способного освободить постсоветское общество от «комплексов неполноценности» перед западными стандартами благополучия и собственным историческим — асексуальным прошлым. Эрос Могутина — это чистый Эрос в трактовке З. Фрейда, это желание, не имеющее исключительно сексуальной направленности, это воля к жизни, страсть ко всему, что позволяет утвердить себя, оптимизм ребенка, вступающего в жизнь и уверенного в своем бессмертии. «Советская маскулинность» долгое время репрессировалась и изгонялась — из академических, социальных и литературных дискурсов. Самоутверждение и агрессивность по отношению к власти исключалась. На самом деле, тоталитарная власть депревируя сексуальность, выстраивала основания своей идеологии, где сексуальность (наслаждение) и мораль (закон, долг) располагались на взаимоисключающих полюсах.
Коварство Могутина как автора состоит в том, что реабилитируя постсоветского маскулинного героя, супермена, мачо, Могутин делает это при помощи гомосексуала (а не «натурала»!), чем как бы сразу и наносит удар по той самой, только начинающей складываться маскулинности. «Фаллический герой», белый — активный — всегда побеждающий — мужчина оказывается … «квиром», разрушая все «биологизаторские» теории гетеросексуализма как «природного инстинкта». Могутин подает гомосексуализм не как фрагментарный опыт, досадную и постыдную случайность, «происшедшую в купе поезда», а как стиль и норму жизни — другой жизни и другой свободы. Именно благодаря маскулинной гомо- (квир) эстетики Могутина в российском сознании должен произойти переход от репрезентаций маскулинности как «травмы» к репрезентациям ее как «наслаждения».
М.Ю. Тимофеев (Иваново)