2. Природа женщины – «не есть абстракт, присущий отдельному индивиду»

Однако, вторая группа авторов, к анализу работ которых мы сейчас и обратимся, смотрит на эту проблему иначе. Они считают, что, несмотря на то, что природа женщины, действительно детерминирована не биологически, а социально - факт этот нисколько не отрицает ее существования, иными – знакомыми - словами, она не есть природный «абстракт», она несет в себе «совокупность общественных отношений». В этом русле и рассуждают теоретики феминизма данного направления, прямо указывая на свое методологическое родство с  теорией Маркса.  Широко известно, какую роль сыграли для современного феминизма теории Маркса и Фрейда. Более всего эта роль заметна в работах авторов рассматриваемого направления.

Авторы, представляющие рассматриваемую позицию, отстаивают идею «второй природы» женщины. Этой проблеме посвящена статья Нэнси Холмстром «Имеет ли женщина особую природу ?». Автор начинает работу с обсуждения самого понятия «природа». Она считает анахранизмом «традиционные концепции, которые строятся по принципу контраста между природой и обществом» после тех открытий, которые в этой области сделал К. Маркс. Н. Холмстром пишет: «Маркс страстно отвергает возможность зафиксированной, трансисторической человеческой природы. Хотя формы человеческого труда имеют основание в структуре его биологической природы, они ей не определяются в отличии от животных. А именно труд, институализированный в социальных практиках и социальных отношениях, определяет , в конечном итоге, человеческую жизнь. Так нет трансисторической человеческой природы, а есть исторические формы ее существования. Этот подход может быть применен и к отдельным социальным группам, таким как мужчины и женщины. И тот вид деятельности, который выполняли женщины в большинстве социальных организмов, т.е. воспитание детей и все, что связано со сферой поддержания дома и семьи, и сформировал женскую природу с ее специфическими познавательно-аффективными структурами».

         Н. Холмстром анализирует половые различия, наиболее часто рассматривающиеся в современной психологической литературе и показывает, что «различные психологические и поведенческие пристрастия и приоритеты, рассматриваемые многими как природные, исчезают при определенных социальных условиях». Автор уточняет, что хотя она разделяет ту  точку зрения, в соответствии с  которой женщина действительно имеет свою особую природу, свой собственный способ мировосприятия, из этого совсем « не следует выводить общее правило о том, как должна и как не должна жить женщина. Если женщины живут или станут жить иначе, чем прежде  -  из этого не следует, что «нарушилась» их природа, она просто изменилась».

Опыт  истории «женской жизни» как определяющей детерминанты формирования природы женщины обосновывает в своей книге «Женщина, разум и природа» и Кэрол Макмиллан.   Анализируя специфику соотношения рационального, эмоционального и интуитивного в природе сознания женщины, автор исходит из того, что источник этой специфики  исторический женский опыт семейной жизни. Именно то, что сфера жизнедеятельности женщины ( и, соответственно, ценностные ориентиры в ее воспитании) на протяжении всей обозримой истории была семья,  - то , что называется частной сферой , сферой, где чувства: забота, любовь, сочувствие  приоритетны - и стало причиной формирования специфических особенностей женского мышления.

К. Макмиллан утверждает, что поскольку мужчина всегда ассоциировался в культуре с умом и разумом, а женщина с чувством и интуицией,  познавательные способности мужчин всегда оценивались неизмеримо выше женских. Она подвергает большому сомнению принятое  разделение  приоритетов «разума» в мире культуры и «чувств» в так называемой частной сфере. «С рационалистической точки зрения существует прямая оппозиция между разумом и чувством, между миром культуры и частной сферой семьи, между действиями, основанными на следовании принципам  и действиями, основанными на любви, причем  первая сторона оппозиции  всегда рассматривается как высшая по отношению ко второй». Так, например, женщина,  поскольку она мыслилась как эмоциональное существо,  не могла, следовательно, быть способной к совершению подлинного добра. Автор приводит в доказательство кантовское убеждение в том, что ни одно действие, совершенное из природной склонности ( а не из чувства долга!), не может иметь моральной ценности.  Да и Гегель, - пишет К.Макмиллан, - повторяет по сути тоже самое, когда говорит, что этическая жизнь основывается не на любви, а на законе. С его точки зрения семейная жизнь есть вторичная по отношению к государственной, как раз потому, что она базируется на  любви.  Этот взгляд связан с идеей, что чувства более явно выражены в людях, чье существование ближе к природному, поскольку оно , предполагается, основывается на инстинктах и интуиции. И поскольку мыслится, что чувства всегда субъективны и капризны - они не могут быть основой морали, до тех пор пока они не воплощены в форме рациональных и универсальных принципов государства. Мораль мыслится как вершина человеческого разума, но это та мораль, где для любви места нет.

         Однако, как показывает дальше автор, уже А. Шопенгауэр, известный как один из основоположников иррационализма в философии Новейшего времени,   в своих работах показывает, что кантианское предположение о том, что только действия, основанные на чувстве долга, есть подлинно моральные чувства - находится в прямой оппозиции к христианской доктрине морали, для которой первична любовь и которая учит, что без милосердия нет пользы в моральных поступках. В противовес Канту  и Гегелю, Шопенгауэр рассматривает любовь к добру или филантропию как кардинальную моральную добродетель и считает, что ничего не нужно делать исключительно из чувства «жалкого тощего долга».  Интересно,- замечает исследовательница, - что, несмотря на свои известные мизогинистские высказывания, Шопенгауэр охотно признавал, что женщины превосходят мужчин в доброте, «в основе их деяний очень часто лежит интуиция, которая непосредственно аппелирует к состраданию».

         Все эти рассуждения оказываются нужны Макмиллан, чтобы  показать,  что на самом деле нет жесткого разрыва между чувствами и разумом, что «чувства» также имеют большой познавательный потенциал, не уступающий по своей значимости  «мысли», и что женщина часто бывает умна чувством, то есть    в женском мышлении  нисколько не меньше разумного начала, чем в мужском - просто это начало у нее неотделимо от чувств. В качестве примера типично женского мышления автор указывает на отношение героини романа Ф.М.Достоевского Сонечки Мармеладовой к преступлению Раскольникова.  Она пишет, что, действительно, Сонечка многого не понимала из того, что говорил ей Раскольников еще перед своим признанием, но главное она сразу «угадала» в нем. Автор специально обращает внимание, что этот прорыв Сонечки к «правде» не заключает в себе ничего иррационального, традиционно приписываемого женщинам, это просто обостренное чувство сострадания и сопереживания, чувство, которое делает их мудрее: «Такое точное проникновение Сонечки в ситуацию - свидетельство моральной мудрости,  которая в отличие от разума, во много, основывается именно на чувствах».И вывод, которым завершается рассматриваемый сюжет состоит в том, что в женщине не меньше разумного начала, чем в мужчине, но оно существует здесь в другой форме - в чувствах тоже есть знания и разум (этим они отличаются от животных чувств).

         Эта же логика проводится исследователем и при рассмотрении соотношения разума и интуитивного знания.  Она убеждена, что и интуитивное знание   не есть какая-то иррациональная, магическая сила и всегда чистый субъективизм. Интуиция - это тоже определенный способ существования знаний, но просто полученный иным путем: «интуитивная форма  - это  также форма знания и она также подразумевает работу разума, но разница в том,  что эта форма знания не может быть почерпнута из книг и теорий, но только из опыта».Автор считает, что отношение к интуитивной способности женщин  как к  сомнительному способу познания есть симптом более общего предубеждения против ненаучных форм знания. « Реальная сложность перед которой стоят мужчины, с трудом принимающие женщин как интеллектуально равных, - не интеллектуальный уровень женщин, а закоренелое убеждение нашей культуры, что человек не думает по-настоящему над проблемой до тех пор, пока мысль его не достигнет системно-теоретической формы - формы научного знания».То есть необходимо расширить наши представления и о природе разума, и о природе интуитивного знания.

В этой связи она обращается к работам Л. Витгенштейна позднего периода, где неоднократно указывалось, что именно «поглощенность научными методами» имело своим результатом  не прояснение, а тотальное непонимание тех трудностей, с которыми столкнулась философия. В частности, Макмиллан приводит пассаж из работы Витгенштейна, где рассматривает пример чувственно- интуитивной формы знания : «Возможна ли такая вещь как «экспертное суждение» об искренности выражения чувств? - Даже здесь, есть те, чьи суждения лучше и чьи суждения хуже. Лучшие суждения будут от тех, кто лучше знает природу человека. Можно ли обучиться такому знанию? Да, в определенном смысле можно. Но только не через теорию, а через опыт, через личное переживание. Может ли кто-то быть учителем в этой сфере? Конечно. Время от времени он может направлять ,давать советы и т.п. Но то, что приобретается не  есть техника. Здесь также есть правила, но они не существуют в форме системы - только опытные люди могут применять их правильно».

Макмиллан убеждена, что интуитивное знание очень тесно связано, можно даже сказать, представляет собой разновидность того, что называется опытным знанием. С целью доказательства она обращается к анализу интеллектуальных способностей так называемых «примитивных» народностей, к которым в европейской культуре традиционно сохраняется пренебрежительное отношение. Она, в частности, останавливается на исследовании  «примитивного» типа сознания Т. Глэдвина (Т.Gladwin), который в статье «Культурный и логический процесс» демонстрирует интересный контраст между методами навигации у европейцев и индейских аборигенов. Он, в частности, пишет, что последним не нужен даже компас, не говоря о хронометре, звездных таблицах и т.п., хотя они способны делать вояжи за сотни миль в открытый океан. На первый взгляд кажется, что их мужчины имеют что-то типа шестого чувства. Но на самом деле навигатор основывается на точном расчете. Он держит свой курс на основании появления и исчезновения звезд на небе, на основании направлении ветра и волн, определенного взаимодействия с горизонтом. Хотя он не сможет объяснить вам словами все те мириады восприятий, которые дают ему абсолютное знание того, где  находится интересующий его в данный момент остров.

В случае с женским типом знания,  считает автор,  дело обстоит так же. Женская интуиция не есть что-то врожденное, таинственное и т.п. Во взаимоотношениях матери и ребенка и вообще во взаимоотношениях в семье очень много такого, что невозможно вычитать и выучить заранее. Повседневная и «в высшей степени деликатная «работа» женщины» как матери и жены всегда требовала не общих знаний, а знаний совершенно конкретных, связанных и с чувством индивидуальности каждого члена семьи, и с чувством контекста всех условий их жизни. Отсюда - и специфика женского мышления, которую можно обозначить как целостность или монизм ( в противоположность дуализму ), «поскольку рациональное, с одной стороны, и эмоционально-интуитивное, с другой, не противостоят в нем друг другу, а представляют собой нерасчленимое единство: контраст между разумом и эмоциями, между рациональностью и интуитивностью, проводимый рационалистической философией есть методологическое основание от которого нужно избавиться и тогда вопрос о женской природы во многом прояснится».

Итак, с точки зрения рассматриваемой позиции «природа женщины» не есть некая физиологическая константа, она – продукт социально-практической деятельности женщины. На протяжении веков женщина несла ответственность за микромир интимно-семейной жизни, отсюда – особенности женской ментальности, ее мировосприятия, мышления и чувствования.

По существу к этим же выводам приходят в своих рассуждениях и те феминистские теоретики, которые опираются в своих исследованиях на достижения философии психоанализа, используя их в качестве методологии анализа.

Известно, что роль теории З. Фрейда в  философии феминизма неоднозначна. С одной стороны, Фрейд, как известно, постоянно искал некую естественную «первопричину» половых различий и был убежден, что природа мужчины и женщины, их нравственные, интеллектуальные, творческие потенции  резко отличаются друг от друга, что  « чувство справедливости проявляется у них (женщин - Г.Б.) в меньшей степени, чем у мужчин, что они менее подготовлены к большим требованиям жизни, что они гораздо чаще в своих суждениях попадают под влияние чувств  и аффектаций».Однако, с другой стороны, бесспорно и то, что именно Фрейд впервые заявил, что пол не есть нечто просто данное человеку от рождения, чистая анатомия и физиология. По его теории, вне зависимости от субъективных намерений автора, оказывалось, что пол есть лишь производное от анатомического строения органов, а осознание себя мужчиной или женщиной есть результат социальной практики индивида -  его способности выбрать соответствующую его анатомии модель поведения, идентифицируясь с матерью или отцом. Так если вернуться к фрейдовскому убеждению о духовной неполноценности женщины,  одна из главных причин этого заключается не в том, что у девочки «нет пениса», а в том, что у девочки  доэдипова привязанность к матери носит совсем иной и по качеству, и по времени протекания характер. Девочка отождествляет себя с матерью, и это одна из причин почему ее суперэго никогда не будет в такой степени автономным, независимым от каких-либо желаний и чувств, «как мы вправе требовать от мужчины». Но в таком случае оказывается, что природа женщины есть не что иное как продукт социально-исторической практики, поскольку исторически сложившееся разделение труда в семейной сфере привело к тому, что именно женщина несет ответственность за заботу о ребенке в раннем периоде детства, что и приводит, в свою очередь, к принципиальным различиям в психологических и общемировоззренческих ориентациях мужчины и женщины.

Данные идеи Фрейда легли в основу многих работ по исследованию особенностей женской природы. Мы рассмотрим две из них, имевших, пожалуй, наибольший резонанс в феминистской литературе. Работы эти имеют между собой генетическую связь. Если Нэнси Ходорова в своей книге «Воспроизводство материнства» прямо опирается на концепцию Фрейда, то работа другой исследовательницы Кэрол Гиллиган «Другим голосом» основывается на тех выводах, к которым приходит Н. Ходорова. Последняя «читает» Фрейда не в чисто «анатомическом», а, как отмечено выше, социально - практическом ключе и замечает, что поскольку у детей обоих полов возникает первичное родство с матерью, именно по отношению к ней у ребенка появляется чувство «я» и именно из ощущения единства с ней начинается процесс отделения и индивидуализации личности.  Мальчик, который в определенном возрасте ощущает потребность отождествлять себя с отцом, должен главный упор делать на различении, отделении, отдифференцировании себя  (от матери, а потом и других), отсюда  - доминанта автономии и сепаратизма в мужской психологии и мировоззрении. Девочка же, наоборот, отождествляет себя с матерью (а потом с другими), да и сама мать относится по-разному: к сыну как «к  другому», к девочке как «к себе».  Н. Ходорова старается доказать, что половые различия в раннем опыте индивидуализации не приводят к тому, что женщины имеют более слабые границы «эго». Это просто означает, что девочки выносят из этого периода большую склонность к сочувствию и сопереживанию. «Девочки проявляют более сильную склонность к переживанию потребностей и чувств других, как своих собственных. Ведь девочки не имеют склонности отрицать свою доэдиповую привязанность к матери в такой степени как мальчики, и возврат к этой модели отношений не воспринимается ими как  нечто угрожающее их «эго». Поэтому с ранних лет, девочкам оказывается свойственно меньшее стремление к сепаратизму, к выделению себя из внешнего мира, чем мальчикам».Таким образом, для мальчиков и мужчин сепаратизм и индивидуализация прямо связаны с  идентификацией своего пола в обществе, поскольку отделение от матери - определяющая черта в развитии маскулинности. Для девочек же и женщин, напротив, проблема феминности и феминной идентификации не зависит от процесса сепаратизма от матери и процесса индивидуализации.

Кэрол Гиллиган не случайно называет свою книгу «Другим голосом», поскольку книга эта представляет собой рассмотрение содержательных последствий, которые имеют отмеченные процессы гендерной идентификации на особенности женского мировосприятия. Автор фиксирует свое внимание прежде всего на морально- этической стороне этого мировосприятия. Свою книгу она строит как анализ широко известного исследования Лоуреса Кольберга «Ребенок как философ морали», которое было посвящено рассмотрению развития морального сознания детей.Для Л. Кольберга стадии морального развития ребенка не что иное « как  познавательно  - структурные изменения в представлениях  «Я» и общества». Суть этих изменений сводится к тому, что по мере роста человеческого организма идет процесс его морального развития, который Кольберг рассматривает как процесс самоконструирования и саморегулирования человеком своего поведения в процессе взаимодействия с социумом. Высшей стадией морального развития была признана та, при которой главным ориентиром объявлялись моральные принципы или нормы, «когда собственно моральные суждения предписывают поведение независимо от намерений человека, и в этом смысле они принимают характер моральных принципов, которые служат универсальной формой выбора».Разделяя точку зрения Канта, Кольберг утверждает, что моральные принципы потому служат универсальной формой выбора, что им должны следовать все люди во всех ситуациях.

К. Гиллиган анализирует метод  Кольберга на примере, когда он разбирает случай с двумя одиннадцатилетними детьми Джеком и Эни. Их попросили решить ряд затруднительных жизненных ситуаций. В частности, у человека по имени Хайнц умирает жена, но у него нет денег на лекарства. Должен ли он украсть лекарства, чтобы спасти жизнь своей жены ? Джек уверен, что Хайнц должен украст. Во-первых, говорит он, - человеческая жизнь имеет большее значение, чем деньги , и если аптекарь зарабатывает даже немного денег он все равно как-то сможет прожить, но если Хейнц не украдет лекарство, его жена умрет. Когда Джека спросили, о том, что ведь в случае кражи Хайнц нарушает закон, он ответил, что  «и законы имеют ошибки и вы не можете создать закон для каждого конкретного случая».  Таким образом, - анализирует его ответ С. Гиллиган, - беря законы в расчет и признавая их роль в установлении социального порядка, он также видит, что закон, как человеческое предписание может иметь ошибки и быть подвержен изменению. Тем не менее его убеждение, что Хайнц должен украсть лекарство, как  и его взгляд на законы, возможно заключающие в себе ошибки, опирается на предположение существования неких общих соглашений, общественного консенсуса о моральных ценностях, которые позволяют знать и ожидать этого знание от других «как следует поступать правильно» ( «судья,  -говорит Джек, - должен будет дать Хайнцу самый легкий из возможных приговоров»). Очарованный силой логики, этот одиннадцатилетний мальчик  видит правду прежде всего в математике, которая, как он говорит, «единственно абсолютно логичная вещь» и рассматривает моральную дилемму «как, - по его словам, - разновидность математических проблем с людьми», как задачу, которая может быть решена при помощи логической разработки приоритетов для правил разумности. Тогда, - он полагает, -  каждый человек , следующий правилам разумности, придет к  подобному  заключению, и, в частности,  судья также увидит, что в данном случае воровство для Хайнца было правильным поступком.

Эни, в свою очередь, отвечает на вопрос по-другому: «Я думаю, - говорит она, - что есть другие пути, кроме воровства». Эни ищет ответ во взаимоотношениях с аптекарем, с которым Хайнцу следует пойти и поговорить. Она полагает, что если бы аптекарь знал последствия своего отказа снизить цену, он бы сделал это или дал бы мужу возможность заплатить позднее. Для Эни, доказывает К. Гиллиган, люди в этом этюде не столько оппоненты в соревновании прав, сколько члены сети отношений, от продолжения которых они зависят. Да и саму проблему  они увидели по-разному. Для Джека это прежде всего конфликт между жизнью и собственностью, который может быть решен путем логической дедукции: жизнь важнее собственности, следовательно, существующий закон о собственности может быть попран, для Эни же проблема в самих человеческих отношениях, которые должны быть изменены.

Детям задают еще много других вопросов, к примеру, когда ответственность перед собой и перед другими оказываются в конфликте, какой выбор следует сделать? Анализируя их ответы, автор делает вывод, что для Джека ответственность означает не делать того, что ты хочешь, если это мешает другим людям, для Эни это означает делать то, что необходимо другим. Оба ребенка озабочены тем, как  при исполнении своих желаний избежать нанесения обиды другим, но при этом понимают проблему по-разному.  Джек озабочен  ограничением собственных действий, которые могут мешать жить другим, в то время как Эни сосредотачивается на необходимости отклика на потребности других людей, для него ограничивающие условия заключаются в том, чтобы «не давать себе права нарушать интересы других», для Эни же лимитирующие условия возникают, когда другие люди полагаются на тебя. Когда детей просят описать себя: «как бы вы описали себя для себя?», К. Гиллиган, обобщая содержание их ответов, пишет : «В то время как Эни как бы помещает себя в мир, описывая себя через взаимодействие с другими людьми и выбирает профессию для того, чтобы помогать другим, Джек рассматривает мир в отношении к себе, выбирая из него то, что определяет его характер, его позицию и качество жизни. Джек ориентирован на идеал совершенствования, от которого он измеряет ценность себя, - делает вывод автор. Эни же ориентирована на идеал заботы, с точки зрения которого она измеряет ценность своей деятельности».

Л. Кольберг в свое время был уверен, что Джек находится на более высокой стадии морального развития, чем Эни, и это, - пишет Гиллиган, - симптоматично для традиционного образа мысли. На самом же деле « образ мысли» Эни  не лучше и не хуже традиционного, т.е. мужского - он просто другой ( отсюда - и название всей книги). И специфика его заключается в большей ориентации на «здесь и теперь», на конкретную ситуацию и человеческие связи. Если для мужского менталитета в моральной сфере определяющими оказываются понятия справедливости, морального закона, то для женского - понятия заботы, взаимопонимания и доверия.

Критика понимания природы морального сознания, основанного на кантианских традициях, как единственно возможного, привела в феминистской теории к разработке  концепции «женской этики». Об этом пишут в своих книгах, например,  Нел Ноддингз («Забота: женский подход к этике и воспитанию») и Сара Раддик  («Материнское мышление».) Н. Ноддингз указывает в своей книге на то, что большинство работ по философии морали  основываются на понимании морального требования как требования абстрагирования отдельного случая от ситуации и рассмотрение его с точки зрения общего правила или принципа. Автор же пытается доказать, что такая постановка вопроса неконструктивна: «Моральная дилемма в форме «проблемы на необитаемом острове», когда описывается только «голый скелет» ситуации, обычно не столько отвечает на вопросы, на которые ответ может дать только ситуационное и контекстуальное знание и которые существенны для морального суждения в специфическом контексте, сколько скрывает их». С. Раддик исходит из убеждения, что источником специфики «женской этики» является опыт женщины как матери - опыт беременности, рождения и воспитания детей.

Однако, темой «женской этики», хоть и очень важной для феминистских исследований, предмет разговора об особенностях женской природы, конечно, не исчерпывается. Но рассуждая об общих основах женского мировосприятия, теоретики рассматриваемой позиции придерживаются той же логики – ни что иное, как конкретная жизненная практика составляет основу процесса половой идентификации ребенка: «Когда мальчик, - пишет Э. Мольтманн - Вендель, - пребывая в обществе, где доминируют мужские ценности, вынужден - в поисках мужской идентичности - оторваться от матери, когда при этом нужно расстаться с характерными для нее жизненными отношениями, с ее связообразующей деятельностью, направленной на созидание этих отношений, тогда все это начинает расцениваться им ниже, чем новое желаемое состояние. Тогда на смену этим сферам любви, заботы, чувства приходит по необходимости разум и воля в качестве инструментов, которые отныне призваны скреплять данную мужскую личность. Теперь и разум, и воля становятся еще и инструментами для познания объетов, для схватывания этого мира».Эту же мысль развивает в своей работе Джессика Бенджамин : «Из разрыва с матерью в поисках идентичности, вырастает как мужская индивидуальность, так и мужской рационализм».Она также приходит к выводу, что для  мальчика чрезвычайно важной психологической процедурой, предопределяющей тип его дальнейшего миропонимания, является его отрыв от матери (символизирующей затем «природу») и переход под влияние отца ( символа «культуры»). Девочка же , как правило, продолжает сохранять личное тождество с матерью. Поскольку, считает Дж.Бенджамин, свое отторжение от матери мальчик «компенсирует» ее негативной оценкой, это обуславливает доминирование в дальнейшем в мужском мировоззрении тяги к господству над природой, стремление познать и подчинить ее. С другой стороны, глубокое переживание дочери слитности с матерью позволяет ей, по мнению исследовательницы, понимать мир «внерассудочно», «внедуалистично», исходя из первичного единства с ним.         Это имеет большие последствия  на историческое формирование  особой женской природы, в основе которой лежит установка на отмеченное сущностное единство с миром ( в соответствии с основной формулой женского восприятия «я есть ты», в отличии от доминирования в мужском формулы « я есть не ты»), на синтез и целостность, что предполагает отказ от поляризации субъективного и объективного, внешнего и внутреннего, активного и пассивного, эмоционального и рационального, сознания и интуиции.

Таким образом, представители данной теоретической позиции также убеждены, что «другой голос» женщины – это не голос «природы» - особенной женской физиологии, телесной организации. Дело не в женском теле, а в способе социально-исторической деятельности, которая в определенной степени производна от телесной организации, но связь эта непрямая и неоднозначная. В отличии от авторов первой группы эти теоретики «слышат» звучение «женского голоса» не как искажение  (мужского), а в его самоценной значимости. Они убеждены в необходимости сегодня дать возможность реализоваться «женской природе» не только в традиционном ограниченном пространстве частной сферы, но на открытых социальных просторах человеческой деятельности как таковой, убеждены в том, что полноценное звучание этого голоса в культуре может быть чревато далеко идущими последствиями. Так сегодня пишут о новой этике, экологии, о женском типе бизнесмена и политика, ученого и философа.Иными словами - о возможности другой, женской «проекции» в  культуре.

Однако, вторая группа авторов, к анализу работ которых мы сейчас и обратимся, смотрит на эту проблему иначе. Они считают, что, несмотря на то, что природа женщины, действительно детерминирована не биологически, а социально - факт этот нисколько не отрицает ее существования, иными – знакомыми - словами, она не есть природный «абстракт», она несет в себе «совокупность общественных отношений». В этом русле и рассуждают теоретики феминизма данного направления, прямо указывая на свое методологическое родство с  теорией Маркса.  Широко известно, какую роль сыграли для современного феминизма теории Маркса и Фрейда. Более всего эта роль заметна в работах авторов рассматриваемого направления.

Авторы, представляющие рассматриваемую позицию, отстаивают идею «второй природы» женщины. Этой проблеме посвящена статья Нэнси Холмстром «Имеет ли женщина особую природу ?». Автор начинает работу с обсуждения самого понятия «природа». Она считает анахранизмом «традиционные концепции, которые строятся по принципу контраста между природой и обществом» после тех открытий, которые в этой области сделал К. Маркс. Н. Холмстром пишет: «Маркс страстно отвергает возможность зафиксированной, трансисторической человеческой природы. Хотя формы человеческого труда имеют основание в структуре его биологической природы, они ей не определяются в отличии от животных. А именно труд, институализированный в социальных практиках и социальных отношениях, определяет , в конечном итоге, человеческую жизнь. Так нет трансисторической человеческой природы, а есть исторические формы ее существования. Этот подход может быть применен и к отдельным социальным группам, таким как мужчины и женщины. И тот вид деятельности, который выполняли женщины в большинстве социальных организмов, т.е. воспитание детей и все, что связано со сферой поддержания дома и семьи, и сформировал женскую природу с ее специфическими познавательно-аффективными структурами».

         Н. Холмстром анализирует половые различия, наиболее часто рассматривающиеся в современной психологической литературе и показывает, что «различные психологические и поведенческие пристрастия и приоритеты, рассматриваемые многими как природные, исчезают при определенных социальных условиях». Автор уточняет, что хотя она разделяет ту  точку зрения, в соответствии с  которой женщина действительно имеет свою особую природу, свой собственный способ мировосприятия, из этого совсем « не следует выводить общее правило о том, как должна и как не должна жить женщина. Если женщины живут или станут жить иначе, чем прежде  -  из этого не следует, что «нарушилась» их природа, она просто изменилась».

Опыт  истории «женской жизни» как определяющей детерминанты формирования природы женщины обосновывает в своей книге «Женщина, разум и природа» и Кэрол Макмиллан.   Анализируя специфику соотношения рационального, эмоционального и интуитивного в природе сознания женщины, автор исходит из того, что источник этой специфики  исторический женский опыт семейной жизни. Именно то, что сфера жизнедеятельности женщины ( и, соответственно, ценностные ориентиры в ее воспитании) на протяжении всей обозримой истории была семья,  - то , что называется частной сферой , сферой, где чувства: забота, любовь, сочувствие  приоритетны - и стало причиной формирования специфических особенностей женского мышления.

К. Макмиллан утверждает, что поскольку мужчина всегда ассоциировался в культуре с умом и разумом, а женщина с чувством и интуицией,  познавательные способности мужчин всегда оценивались неизмеримо выше женских. Она подвергает большому сомнению принятое  разделение  приоритетов «разума» в мире культуры и «чувств» в так называемой частной сфере. «С рационалистической точки зрения существует прямая оппозиция между разумом и чувством, между миром культуры и частной сферой семьи, между действиями, основанными на следовании принципам  и действиями, основанными на любви, причем  первая сторона оппозиции  всегда рассматривается как высшая по отношению ко второй». Так, например, женщина,  поскольку она мыслилась как эмоциональное существо,  не могла, следовательно, быть способной к совершению подлинного добра. Автор приводит в доказательство кантовское убеждение в том, что ни одно действие, совершенное из природной склонности ( а не из чувства долга!), не может иметь моральной ценности.  Да и Гегель, - пишет К.Макмиллан, - повторяет по сути тоже самое, когда говорит, что этическая жизнь основывается не на любви, а на законе. С его точки зрения семейная жизнь есть вторичная по отношению к государственной, как раз потому, что она базируется на  любви.  Этот взгляд связан с идеей, что чувства более явно выражены в людях, чье существование ближе к природному, поскольку оно , предполагается, основывается на инстинктах и интуиции. И поскольку мыслится, что чувства всегда субъективны и капризны - они не могут быть основой морали, до тех пор пока они не воплощены в форме рациональных и универсальных принципов государства. Мораль мыслится как вершина человеческого разума, но это та мораль, где для любви места нет.

         Однако, как показывает дальше автор, уже А. Шопенгауэр, известный как один из основоположников иррационализма в философии Новейшего времени,   в своих работах показывает, что кантианское предположение о том, что только действия, основанные на чувстве долга, есть подлинно моральные чувства - находится в прямой оппозиции к христианской доктрине морали, для которой первична любовь и которая учит, что без милосердия нет пользы в моральных поступках. В противовес Канту  и Гегелю, Шопенгауэр рассматривает любовь к добру или филантропию как кардинальную моральную добродетель и считает, что ничего не нужно делать исключительно из чувства «жалкого тощего долга».  Интересно,- замечает исследовательница, - что, несмотря на свои известные мизогинистские высказывания, Шопенгауэр охотно признавал, что женщины превосходят мужчин в доброте, «в основе их деяний очень часто лежит интуиция, которая непосредственно аппелирует к состраданию».

         Все эти рассуждения оказываются нужны Макмиллан, чтобы  показать,  что на самом деле нет жесткого разрыва между чувствами и разумом, что «чувства» также имеют большой познавательный потенциал, не уступающий по своей значимости  «мысли», и что женщина часто бывает умна чувством, то есть    в женском мышлении  нисколько не меньше разумного начала, чем в мужском - просто это начало у нее неотделимо от чувств. В качестве примера типично женского мышления автор указывает на отношение героини романа Ф.М.Достоевского Сонечки Мармеладовой к преступлению Раскольникова.  Она пишет, что, действительно, Сонечка многого не понимала из того, что говорил ей Раскольников еще перед своим признанием, но главное она сразу «угадала» в нем. Автор специально обращает внимание, что этот прорыв Сонечки к «правде» не заключает в себе ничего иррационального, традиционно приписываемого женщинам, это просто обостренное чувство сострадания и сопереживания, чувство, которое делает их мудрее: «Такое точное проникновение Сонечки в ситуацию - свидетельство моральной мудрости,  которая в отличие от разума, во много, основывается именно на чувствах».И вывод, которым завершается рассматриваемый сюжет состоит в том, что в женщине не меньше разумного начала, чем в мужчине, но оно существует здесь в другой форме - в чувствах тоже есть знания и разум (этим они отличаются от животных чувств).

         Эта же логика проводится исследователем и при рассмотрении соотношения разума и интуитивного знания.  Она убеждена, что и интуитивное знание   не есть какая-то иррациональная, магическая сила и всегда чистый субъективизм. Интуиция - это тоже определенный способ существования знаний, но просто полученный иным путем: «интуитивная форма  - это  также форма знания и она также подразумевает работу разума, но разница в том,  что эта форма знания не может быть почерпнута из книг и теорий, но только из опыта».Автор считает, что отношение к интуитивной способности женщин  как к  сомнительному способу познания есть симптом более общего предубеждения против ненаучных форм знания. « Реальная сложность перед которой стоят мужчины, с трудом принимающие женщин как интеллектуально равных, - не интеллектуальный уровень женщин, а закоренелое убеждение нашей культуры, что человек не думает по-настоящему над проблемой до тех пор, пока мысль его не достигнет системно-теоретической формы - формы научного знания».То есть необходимо расширить наши представления и о природе разума, и о природе интуитивного знания.

В этой связи она обращается к работам Л. Витгенштейна позднего периода, где неоднократно указывалось, что именно «поглощенность научными методами» имело своим результатом  не прояснение, а тотальное непонимание тех трудностей, с которыми столкнулась философия. В частности, Макмиллан приводит пассаж из работы Витгенштейна, где рассматривает пример чувственно- интуитивной формы знания : «Возможна ли такая вещь как «экспертное суждение» об искренности выражения чувств? - Даже здесь, есть те, чьи суждения лучше и чьи суждения хуже. Лучшие суждения будут от тех, кто лучше знает природу человека. Можно ли обучиться такому знанию? Да, в определенном смысле можно. Но только не через теорию, а через опыт, через личное переживание. Может ли кто-то быть учителем в этой сфере? Конечно. Время от времени он может направлять ,давать советы и т.п. Но то, что приобретается не  есть техника. Здесь также есть правила, но они не существуют в форме системы - только опытные люди могут применять их правильно».

Макмиллан убеждена, что интуитивное знание очень тесно связано, можно даже сказать, представляет собой разновидность того, что называется опытным знанием. С целью доказательства она обращается к анализу интеллектуальных способностей так называемых «примитивных» народностей, к которым в европейской культуре традиционно сохраняется пренебрежительное отношение. Она, в частности, останавливается на исследовании  «примитивного» типа сознания Т. Глэдвина (Т.Gladwin), который в статье «Культурный и логический процесс» демонстрирует интересный контраст между методами навигации у европейцев и индейских аборигенов. Он, в частности, пишет, что последним не нужен даже компас, не говоря о хронометре, звездных таблицах и т.п., хотя они способны делать вояжи за сотни миль в открытый океан. На первый взгляд кажется, что их мужчины имеют что-то типа шестого чувства. Но на самом деле навигатор основывается на точном расчете. Он держит свой курс на основании появления и исчезновения звезд на небе, на основании направлении ветра и волн, определенного взаимодействия с горизонтом. Хотя он не сможет объяснить вам словами все те мириады восприятий, которые дают ему абсолютное знание того, где  находится интересующий его в данный момент остров.

В случае с женским типом знания,  считает автор,  дело обстоит так же. Женская интуиция не есть что-то врожденное, таинственное и т.п. Во взаимоотношениях матери и ребенка и вообще во взаимоотношениях в семье очень много такого, что невозможно вычитать и выучить заранее. Повседневная и «в высшей степени деликатная «работа» женщины» как матери и жены всегда требовала не общих знаний, а знаний совершенно конкретных, связанных и с чувством индивидуальности каждого члена семьи, и с чувством контекста всех условий их жизни. Отсюда - и специфика женского мышления, которую можно обозначить как целостность или монизм ( в противоположность дуализму ), «поскольку рациональное, с одной стороны, и эмоционально-интуитивное, с другой, не противостоят в нем друг другу, а представляют собой нерасчленимое единство: контраст между разумом и эмоциями, между рациональностью и интуитивностью, проводимый рационалистической философией есть методологическое основание от которого нужно избавиться и тогда вопрос о женской природы во многом прояснится».

Итак, с точки зрения рассматриваемой позиции «природа женщины» не есть некая физиологическая константа, она – продукт социально-практической деятельности женщины. На протяжении веков женщина несла ответственность за микромир интимно-семейной жизни, отсюда – особенности женской ментальности, ее мировосприятия, мышления и чувствования.

По существу к этим же выводам приходят в своих рассуждениях и те феминистские теоретики, которые опираются в своих исследованиях на достижения философии психоанализа, используя их в качестве методологии анализа.

Известно, что роль теории З. Фрейда в  философии феминизма неоднозначна. С одной стороны, Фрейд, как известно, постоянно искал некую естественную «первопричину» половых различий и был убежден, что природа мужчины и женщины, их нравственные, интеллектуальные, творческие потенции  резко отличаются друг от друга, что  « чувство справедливости проявляется у них (женщин - Г.Б.) в меньшей степени, чем у мужчин, что они менее подготовлены к большим требованиям жизни, что они гораздо чаще в своих суждениях попадают под влияние чувств  и аффектаций».Однако, с другой стороны, бесспорно и то, что именно Фрейд впервые заявил, что пол не есть нечто просто данное человеку от рождения, чистая анатомия и физиология. По его теории, вне зависимости от субъективных намерений автора, оказывалось, что пол есть лишь производное от анатомического строения органов, а осознание себя мужчиной или женщиной есть результат социальной практики индивида -  его способности выбрать соответствующую его анатомии модель поведения, идентифицируясь с матерью или отцом. Так если вернуться к фрейдовскому убеждению о духовной неполноценности женщины,  одна из главных причин этого заключается не в том, что у девочки «нет пениса», а в том, что у девочки  доэдипова привязанность к матери носит совсем иной и по качеству, и по времени протекания характер. Девочка отождествляет себя с матерью, и это одна из причин почему ее суперэго никогда не будет в такой степени автономным, независимым от каких-либо желаний и чувств, «как мы вправе требовать от мужчины». Но в таком случае оказывается, что природа женщины есть не что иное как продукт социально-исторической практики, поскольку исторически сложившееся разделение труда в семейной сфере привело к тому, что именно женщина несет ответственность за заботу о ребенке в раннем периоде детства, что и приводит, в свою очередь, к принципиальным различиям в психологических и общемировоззренческих ориентациях мужчины и женщины.

Данные идеи Фрейда легли в основу многих работ по исследованию особенностей женской природы. Мы рассмотрим две из них, имевших, пожалуй, наибольший резонанс в феминистской литературе. Работы эти имеют между собой генетическую связь. Если Нэнси Ходорова в своей книге «Воспроизводство материнства» прямо опирается на концепцию Фрейда, то работа другой исследовательницы Кэрол Гиллиган «Другим голосом» основывается на тех выводах, к которым приходит Н. Ходорова. Последняя «читает» Фрейда не в чисто «анатомическом», а, как отмечено выше, социально - практическом ключе и замечает, что поскольку у детей обоих полов возникает первичное родство с матерью, именно по отношению к ней у ребенка появляется чувство «я» и именно из ощущения единства с ней начинается процесс отделения и индивидуализации личности.  Мальчик, который в определенном возрасте ощущает потребность отождествлять себя с отцом, должен главный упор делать на различении, отделении, отдифференцировании себя  (от матери, а потом и других), отсюда  - доминанта автономии и сепаратизма в мужской психологии и мировоззрении. Девочка же, наоборот, отождествляет себя с матерью (а потом с другими), да и сама мать относится по-разному: к сыну как «к  другому», к девочке как «к себе».  Н. Ходорова старается доказать, что половые различия в раннем опыте индивидуализации не приводят к тому, что женщины имеют более слабые границы «эго». Это просто означает, что девочки выносят из этого периода большую склонность к сочувствию и сопереживанию. «Девочки проявляют более сильную склонность к переживанию потребностей и чувств других, как своих собственных. Ведь девочки не имеют склонности отрицать свою доэдиповую привязанность к матери в такой степени как мальчики, и возврат к этой модели отношений не воспринимается ими как  нечто угрожающее их «эго». Поэтому с ранних лет, девочкам оказывается свойственно меньшее стремление к сепаратизму, к выделению себя из внешнего мира, чем мальчикам».Таким образом, для мальчиков и мужчин сепаратизм и индивидуализация прямо связаны с  идентификацией своего пола в обществе, поскольку отделение от матери - определяющая черта в развитии маскулинности. Для девочек же и женщин, напротив, проблема феминности и феминной идентификации не зависит от процесса сепаратизма от матери и процесса индивидуализации.

Кэрол Гиллиган не случайно называет свою книгу «Другим голосом», поскольку книга эта представляет собой рассмотрение содержательных последствий, которые имеют отмеченные процессы гендерной идентификации на особенности женского мировосприятия. Автор фиксирует свое внимание прежде всего на морально- этической стороне этого мировосприятия. Свою книгу она строит как анализ широко известного исследования Лоуреса Кольберга «Ребенок как философ морали», которое было посвящено рассмотрению развития морального сознания детей.Для Л. Кольберга стадии морального развития ребенка не что иное « как  познавательно  - структурные изменения в представлениях  «Я» и общества». Суть этих изменений сводится к тому, что по мере роста человеческого организма идет процесс его морального развития, который Кольберг рассматривает как процесс самоконструирования и саморегулирования человеком своего поведения в процессе взаимодействия с социумом. Высшей стадией морального развития была признана та, при которой главным ориентиром объявлялись моральные принципы или нормы, «когда собственно моральные суждения предписывают поведение независимо от намерений человека, и в этом смысле они принимают характер моральных принципов, которые служат универсальной формой выбора».Разделяя точку зрения Канта, Кольберг утверждает, что моральные принципы потому служат универсальной формой выбора, что им должны следовать все люди во всех ситуациях.

К. Гиллиган анализирует метод  Кольберга на примере, когда он разбирает случай с двумя одиннадцатилетними детьми Джеком и Эни. Их попросили решить ряд затруднительных жизненных ситуаций. В частности, у человека по имени Хайнц умирает жена, но у него нет денег на лекарства. Должен ли он украсть лекарства, чтобы спасти жизнь своей жены ? Джек уверен, что Хайнц должен украст. Во-первых, говорит он, - человеческая жизнь имеет большее значение, чем деньги , и если аптекарь зарабатывает даже немного денег он все равно как-то сможет прожить, но если Хейнц не украдет лекарство, его жена умрет. Когда Джека спросили, о том, что ведь в случае кражи Хайнц нарушает закон, он ответил, что  «и законы имеют ошибки и вы не можете создать закон для каждого конкретного случая».  Таким образом, - анализирует его ответ С. Гиллиган, - беря законы в расчет и признавая их роль в установлении социального порядка, он также видит, что закон, как человеческое предписание может иметь ошибки и быть подвержен изменению. Тем не менее его убеждение, что Хайнц должен украсть лекарство, как  и его взгляд на законы, возможно заключающие в себе ошибки, опирается на предположение существования неких общих соглашений, общественного консенсуса о моральных ценностях, которые позволяют знать и ожидать этого знание от других «как следует поступать правильно» ( «судья,  -говорит Джек, - должен будет дать Хайнцу самый легкий из возможных приговоров»). Очарованный силой логики, этот одиннадцатилетний мальчик  видит правду прежде всего в математике, которая, как он говорит, «единственно абсолютно логичная вещь» и рассматривает моральную дилемму «как, - по его словам, - разновидность математических проблем с людьми», как задачу, которая может быть решена при помощи логической разработки приоритетов для правил разумности. Тогда, - он полагает, -  каждый человек , следующий правилам разумности, придет к  подобному  заключению, и, в частности,  судья также увидит, что в данном случае воровство для Хайнца было правильным поступком.

Эни, в свою очередь, отвечает на вопрос по-другому: «Я думаю, - говорит она, - что есть другие пути, кроме воровства». Эни ищет ответ во взаимоотношениях с аптекарем, с которым Хайнцу следует пойти и поговорить. Она полагает, что если бы аптекарь знал последствия своего отказа снизить цену, он бы сделал это или дал бы мужу возможность заплатить позднее. Для Эни, доказывает К. Гиллиган, люди в этом этюде не столько оппоненты в соревновании прав, сколько члены сети отношений, от продолжения которых они зависят. Да и саму проблему  они увидели по-разному. Для Джека это прежде всего конфликт между жизнью и собственностью, который может быть решен путем логической дедукции: жизнь важнее собственности, следовательно, существующий закон о собственности может быть попран, для Эни же проблема в самих человеческих отношениях, которые должны быть изменены.

Детям задают еще много других вопросов, к примеру, когда ответственность перед собой и перед другими оказываются в конфликте, какой выбор следует сделать? Анализируя их ответы, автор делает вывод, что для Джека ответственность означает не делать того, что ты хочешь, если это мешает другим людям, для Эни это означает делать то, что необходимо другим. Оба ребенка озабочены тем, как  при исполнении своих желаний избежать нанесения обиды другим, но при этом понимают проблему по-разному.  Джек озабочен  ограничением собственных действий, которые могут мешать жить другим, в то время как Эни сосредотачивается на необходимости отклика на потребности других людей, для него ограничивающие условия заключаются в том, чтобы «не давать себе права нарушать интересы других», для Эни же лимитирующие условия возникают, когда другие люди полагаются на тебя. Когда детей просят описать себя: «как бы вы описали себя для себя?», К. Гиллиган, обобщая содержание их ответов, пишет : «В то время как Эни как бы помещает себя в мир, описывая себя через взаимодействие с другими людьми и выбирает профессию для того, чтобы помогать другим, Джек рассматривает мир в отношении к себе, выбирая из него то, что определяет его характер, его позицию и качество жизни. Джек ориентирован на идеал совершенствования, от которого он измеряет ценность себя, - делает вывод автор. Эни же ориентирована на идеал заботы, с точки зрения которого она измеряет ценность своей деятельности».

Л. Кольберг в свое время был уверен, что Джек находится на более высокой стадии морального развития, чем Эни, и это, - пишет Гиллиган, - симптоматично для традиционного образа мысли. На самом же деле « образ мысли» Эни  не лучше и не хуже традиционного, т.е. мужского - он просто другой ( отсюда - и название всей книги). И специфика его заключается в большей ориентации на «здесь и теперь», на конкретную ситуацию и человеческие связи. Если для мужского менталитета в моральной сфере определяющими оказываются понятия справедливости, морального закона, то для женского - понятия заботы, взаимопонимания и доверия.

Критика понимания природы морального сознания, основанного на кантианских традициях, как единственно возможного, привела в феминистской теории к разработке  концепции «женской этики». Об этом пишут в своих книгах, например,  Нел Ноддингз («Забота: женский подход к этике и воспитанию») и Сара Раддик  («Материнское мышление».) Н. Ноддингз указывает в своей книге на то, что большинство работ по философии морали  основываются на понимании морального требования как требования абстрагирования отдельного случая от ситуации и рассмотрение его с точки зрения общего правила или принципа. Автор же пытается доказать, что такая постановка вопроса неконструктивна: «Моральная дилемма в форме «проблемы на необитаемом острове», когда описывается только «голый скелет» ситуации, обычно не столько отвечает на вопросы, на которые ответ может дать только ситуационное и контекстуальное знание и которые существенны для морального суждения в специфическом контексте, сколько скрывает их». С. Раддик исходит из убеждения, что источником специфики «женской этики» является опыт женщины как матери - опыт беременности, рождения и воспитания детей.

Однако, темой «женской этики», хоть и очень важной для феминистских исследований, предмет разговора об особенностях женской природы, конечно, не исчерпывается. Но рассуждая об общих основах женского мировосприятия, теоретики рассматриваемой позиции придерживаются той же логики – ни что иное, как конкретная жизненная практика составляет основу процесса половой идентификации ребенка: «Когда мальчик, - пишет Э. Мольтманн - Вендель, - пребывая в обществе, где доминируют мужские ценности, вынужден - в поисках мужской идентичности - оторваться от матери, когда при этом нужно расстаться с характерными для нее жизненными отношениями, с ее связообразующей деятельностью, направленной на созидание этих отношений, тогда все это начинает расцениваться им ниже, чем новое желаемое состояние. Тогда на смену этим сферам любви, заботы, чувства приходит по необходимости разум и воля в качестве инструментов, которые отныне призваны скреплять данную мужскую личность. Теперь и разум, и воля становятся еще и инструментами для познания объетов, для схватывания этого мира».Эту же мысль развивает в своей работе Джессика Бенджамин : «Из разрыва с матерью в поисках идентичности, вырастает как мужская индивидуальность, так и мужской рационализм».Она также приходит к выводу, что для  мальчика чрезвычайно важной психологической процедурой, предопределяющей тип его дальнейшего миропонимания, является его отрыв от матери (символизирующей затем «природу») и переход под влияние отца ( символа «культуры»). Девочка же , как правило, продолжает сохранять личное тождество с матерью. Поскольку, считает Дж.Бенджамин, свое отторжение от матери мальчик «компенсирует» ее негативной оценкой, это обуславливает доминирование в дальнейшем в мужском мировоззрении тяги к господству над природой, стремление познать и подчинить ее. С другой стороны, глубокое переживание дочери слитности с матерью позволяет ей, по мнению исследовательницы, понимать мир «внерассудочно», «внедуалистично», исходя из первичного единства с ним.         Это имеет большие последствия  на историческое формирование  особой женской природы, в основе которой лежит установка на отмеченное сущностное единство с миром ( в соответствии с основной формулой женского восприятия «я есть ты», в отличии от доминирования в мужском формулы « я есть не ты»), на синтез и целостность, что предполагает отказ от поляризации субъективного и объективного, внешнего и внутреннего, активного и пассивного, эмоционального и рационального, сознания и интуиции.

Таким образом, представители данной теоретической позиции также убеждены, что «другой голос» женщины – это не голос «природы» - особенной женской физиологии, телесной организации. Дело не в женском теле, а в способе социально-исторической деятельности, которая в определенной степени производна от телесной организации, но связь эта непрямая и неоднозначная. В отличии от авторов первой группы эти теоретики «слышат» звучение «женского голоса» не как искажение  (мужского), а в его самоценной значимости. Они убеждены в необходимости сегодня дать возможность реализоваться «женской природе» не только в традиционном ограниченном пространстве частной сферы, но на открытых социальных просторах человеческой деятельности как таковой, убеждены в том, что полноценное звучание этого голоса в культуре может быть чревато далеко идущими последствиями. Так сегодня пишут о новой этике, экологии, о женском типе бизнесмена и политика, ученого и философа.Иными словами - о возможности другой, женской «проекции» в  культуре.