§ 30. Обзор и критика гоббсовской морали и политики

Гоббсова философия или, правильнее, эмпирия не знает ничего о духе и душе. Она, ограничивая область мышления материальным, делает объектом филосо­фии единственно тело, только его считает мыслимым, только ему приписывает действительность и субстан­циальное бытие, поэтому в ней не может быть речи о психологии, то есть учении о душе, но лишь об эмпири­ческой антропологии. Поэтому и в её морали человек может быть объектом только как чувственный, еди­ничный, эмпирический индивид. Но так как она берет за основание единичный, чувственный индивид и фик­сирует его как реальный, то основа морали — воля, как воля чувственного индивида, связанная с его чувствен­ностью и единичным бытием, должна быть также чув­ственной, то есть недуховной, неморальной волей, то есть влечением, стремлением. А так как носитель и субъект воли, единичный индивид, обусловлен, определен из­вне, подвержен механическим впечатлениям и дейст­виям объектов — словом, просто и вполне определен, то и воля здесь должна быть определенной, зависимой;

она не что иное, как вызванное объектами самой воли движение крови и жизненных духов. Далее, так как индивид не только единичен, но необходимо также раз­делен, отличен от других индивидов, то и объект воли, имеющей своей основой единичный, особенный, отлич­ный индивид, — добро — есть только особенное, раз­личное, чисто индивидуальное, только относительное. Ничто само по себе и для себя не является ни благом, ни злом, мерой благости или зла служит чувственный индивид. Поэтому добро имеет лишь значение благо­творного, приятного, вызывающего удовольствие, по­лезного; зло же имеет значение лишь бедствия, непри­ятного, вредного. С этой точки зрения наибольшее из всех благ неизбежно есть самосохранение, наибольшее из всех зол — смерть.

Так как человек является объектом и основой гоб­бсовской эмпирии лишь как чувственный, единичный индивид и фиксируется в этой чувственной единичности как самостоятельный и реальный, то государство неизбежно должно быть в ней не первоначальным и существующим само по себе, но чем-то вызванным и созданным или насилием и подчинением, или свобод­ным соглашением и договорами самих индивидов; по­тому государство предполагает состояние неограничен­ной самостоятельности и свободы отдельных индивидов как так называемое естественное состояние. “Могущественное чудовище, называемое государством, есть артефакт, своего рода искусственный человек. Однако оно значительно превосходит по своей силе и значению естествен­ного человека, для блага и обеспечения которого оно приду­мано”. “Если бы люди были в состоянии руководить собою путем самообладания, то есть жить по есте­ственным законам, то они не нуждались бы в государстве и принудительной власти”. “Существуют два вида государства: естественное, власть которого отеческая и деспотичная, и законное, которое можно также назвать поли­тическим. В первом господин приобретает подданных своей волей; во втором граждане свободным решением выбирают себе господина”. Отсюда государство как соединение существующих в этой чув­ственной единичности и индивидуальности, самостоя­тельных и реальных, не только равнодушных ко вся­кому соединению и друг к другу, но и враждебных индивидов может быть лишь насильственным состоя­нием, единством, но не организма, подчиняющего граж­дан, а подавляющей, то есть слепой, грубой, механической власти. Хотя индивиды в государстве получают звание и определение граждан, теряя по отношению к тира­нически подавляющему государству все права, хотя граждане по отношению к согражданам сохраняют вместо права на все, которое имел каждый в естествен­ном состоянии, лишь ограниченное право на нечто, однако в государстве они остаются вне государства, в соединении — вне соединения, остаются в так называемом естественном состоянии, то есть отдельными само­стоятельными индивидами. “После образования государства каждый гражданин удерживает для себя лишь столько свободы, сколько нужно для приятной и спокойной жизни, тогда как остальные ли­шаются возможности создавать опасность. Вне государства каждый имеет неограниченное право на все, но так, что в действительности он никогда не может спокойно наслаждаться. В государстве права каждого ограничены, но то, что причи­тается ему, обеспечено”. Ибо сами по себе, по своей природе граждане равнодушны ко всякому государст­венному соединению и единству, они ценят его, лишь поскольку могут достичь в государстве приятной жиз­ни — той цели, которая недостижима во всеобщей вой­не, имеющей место в естественном состоянии. С необ­ходимостью поэтому эта масса, эта разрозненная толпа равнодушных друг к другу индивидов должна сдержи­ваться лишь неограниченной деспотией, и потому един­ство, государство получает бытие лишь в абсолютной верховной власти, так что, представляет ли она господ­ство многих или одного деспота, она является самим народом, государством. “Quod de civitate verum est, id verum esse intelligitur de eo homine vel coetu hominum, qui summam habet potestatem; illi enim civitas sunt, quae nisi per summam eorum potestatem non exsistit” “To, что верно для государства, счи­тается верным и для человека или собрания, имеющего вер­ховную власть, ибо они составляют государство, которое существует лишь в силу верховной власти”. “Civitatem in persona Regis contineri” “Государство за­ключается в личности правителя”. Конечно, status civilis гражданское состояние есть состояние, отличное от status naturalis естественного состояния, даже насильствен­ное отрицание его, так как оно устраняет предполагае­мую в морали и в status naturalis реальность отдель­ных индивидов, лишает их в отношении к государст­ву всех прав, свободы и самостоятельности; но в то же время государство остается всегда в естественном со­стоянии, хотя именно деспотия составляет государство, а следовательно, и различие status civilis от status naturalis. Это содержится уже в происхождении верховной власти, как выводит её Гоббс. Именно люди переносят на того или тех, кто должен управлять, всю свою силу и власть, то есть всё свои права. Правда, власть, право правителя по форме, то есть поскольку она перенесена, отличается от права других, врожденного, естественного, но по содержанию это то же са­мое право, которое имели другие, именно неограниченное, безусловное естественное право. Люди, переносящие свою власть, могли сказать: мы отдаем право, данное нам природой, тебе одному, чтобы ты с этим сокровищем, этой сплоченной Массой права приобрел ту власть, которая необходима для водворения мира и порядка. Чтобы вступить в состояние мира и порядка, мы выходим из состояния природы; тебя одного мы оставляем в нем, чтобы ты из богатой сокровищницы пол­ноты прав снабжал твоих прежних братьев, обобранных тобой и ставших теперь нищими, грошовыми правами и таким обра­зом утвердил неограниченной властью естественного права состояние, лишающее прав других, скорбно ограничивающее их, status civilis, то есть гражданское состояние. Ибо деспот имеет право на все, что в естественном состоянии имел каждый, почему оно и было естественным состоянием; поэтому status civilis отли­чается от status naturalis лишь тем, что в первом сосре­доточено у одного или нескольких лиц то, что во вто­ром имели все. Абсолютная неограниченность верхов­ной власти уравнивает её с той естественной свободой, которую имеет каждый в естественном состоянии; она как неограниченная и неопределенная остается ненрав­ственной, недуховной, неорганической, уничтожающей понятие государства, грубой естественной силой.

Это противоречие, вытекающее из самой основы Гоббсова учения о государственном праве, возникает особенно от того, что Гоббс под правом разумеет толь­ко естественную свободу, отделяет понятие права от понятия государства и переносит его из государства в воображаемое естественное состояние. Государство же имеет лишь значение устранения или ограничения не­ограниченной естественной свободы или естественного права. Право есть естественная свобода, которая не создается законами, но лишь не вполне отнимается. Если устранить за­коны, то свобода опять налицо. Она испытывает первое огра­ничение от естественного и божественного закона, затем от гражданского закона... Поэтому между законом и правом боль­шое различие. Законы представляют оковы; право есть сво­бода; это полные противоположности. Правда, верховная власть заключает в себе ещё всю чрезмерную полноту неограниченного естест­венного права, но именно ввиду этой концентрации власти в одних руках право народа остается под вла­стью государства жалким и скудным остатком того первоначально неограниченного права, которое ныне ограничено государством; так что государство, хотя, с одной стороны, оно кажется противоположным есте­ственному состоянию, с другой — не отличается от него качественно, не приводит людей к точке зрения, по понятию и по содержанию, качественно и специфиче­ски отличной от естественного состояния, то есть, не воз­водит их на нравственную и духовную ступень, а яв­ляется лишь ограниченным естественным состоянием.

Это видно также из того, что Гоббс считает целью государства. Цель его есть мир и основанное на нем благо народа, то есть граждан или, скорее, толпы. Но бла­го есть самосохранение и физически приятное наслаж­дение жизнью. Жизнь в государстве есть жизнь, в ко­торой равнодушные друг к другу индивиды, ограничен­ные и сдерживаемые законами государства, живут мирно рядом и вне друг друга, ведут приятную и вы­годную жизнь; жизнь в естественном состоянии, в ко­тором индивиды не ограничены и враждебны друг к другу и поэтому находятся в состоянии всеобщей вой­ны, есть неприятная, вредная жизнь. Конечно, прият­ная жизнь отличается от неприятной, но обе они имеют общее понятие, сферу чувственной субъективно­сти человека как отдельного естественного индивида;

в приятной жизни я пребываю ещё в status naturalis так же, как в неприятной. Поэтому государство, имея целью физическое благосостояние личности, благо dissolutae multitudinis разрозненного множества, представляет лишь ограничение естественного состоя­ния, то есть оно лишь сдерживает и ограничивает индиви­дов, так что они остаются без всякого духовного и нравственного определения и качества, вне друг друга, только в отношении к себе самим и своей чувственной самости, такими же грубыми животными, какими они были в status naturalis, только теперь они выражают свою грубость уже не в форме войны, которая уничто­жает мир, самосохранение и приятную жизнь.

Конечно, вместе с государством и в нем самом воз­никает различие между общей волей и разумом и еди­ничной волей и разумом, и таким образом устраняется господствующая в естественном состоянии и в морали неопределенность и относительность того, что такое бла­го и зло; но эта общая воля и этот общий разум стано­вятся всеобщими лишь через власть, утверждающую себя как единственная, исключительная и подавляющая воля одной верховной власти, которая ввиду своего неограниченного права находится в status naturalis. Она всеобщая воля лишь потому, что имеет власть повелевать, но не по своему содержанию, кото­рое ко всему безразлично, и, следовательно, не отли­чается от произвола властителя. То, что повелевает верховная власть, — безразлично, всеобще ли оно по своей природе или содержанию, то есть истинно и закон­но или нет, — есть право, а то, что она запрещает, не­законно, и, таким образом, принцип произвола, лежа­щий в основе естественного состояния, является также верховным принципом государства. Законные правители своими повелениями устанавли­вают, что такое право, а запрещениями — что такое произвол. Носитель верховной власти не ограничен гражданскими законами. Поэтому, как и законность, и справедливость, добродетель граждан состоит лишь в безусловном повиновении (obedientia simplex), то есть в слепом, не различающем, не определенном никаким содержанием повиновении; итак, прин­цип законов, правого и неправого, вместе с тем принцип са­мого государства есть лишь голая, бессодержательная, просто формальная воля повелителя, стоящего лишь за субъектив­ными и неопределенными законами морали, то есть чистый произ­вол, веления которого имеют всеобщую объективную обяза­тельность не в силу своего содержания или основы, но лишь потому, что они объявлены.

Гоббсова философия или, правильнее, эмпирия не знает ничего о духе и душе. Она, ограничивая область мышления материальным, делает объектом филосо­фии единственно тело, только его считает мыслимым, только ему приписывает действительность и субстан­циальное бытие, поэтому в ней не может быть речи о психологии, то есть учении о душе, но лишь об эмпири­ческой антропологии. Поэтому и в её морали человек может быть объектом только как чувственный, еди­ничный, эмпирический индивид. Но так как она берет за основание единичный, чувственный индивид и фик­сирует его как реальный, то основа морали — воля, как воля чувственного индивида, связанная с его чувствен­ностью и единичным бытием, должна быть также чув­ственной, то есть недуховной, неморальной волей, то есть влечением, стремлением. А так как носитель и субъект воли, единичный индивид, обусловлен, определен из­вне, подвержен механическим впечатлениям и дейст­виям объектов — словом, просто и вполне определен, то и воля здесь должна быть определенной, зависимой;

она не что иное, как вызванное объектами самой воли движение крови и жизненных духов. Далее, так как индивид не только единичен, но необходимо также раз­делен, отличен от других индивидов, то и объект воли, имеющей своей основой единичный, особенный, отлич­ный индивид, — добро — есть только особенное, раз­личное, чисто индивидуальное, только относительное. Ничто само по себе и для себя не является ни благом, ни злом, мерой благости или зла служит чувственный индивид. Поэтому добро имеет лишь значение благо­творного, приятного, вызывающего удовольствие, по­лезного; зло же имеет значение лишь бедствия, непри­ятного, вредного. С этой точки зрения наибольшее из всех благ неизбежно есть самосохранение, наибольшее из всех зол — смерть.

Так как человек является объектом и основой гоб­бсовской эмпирии лишь как чувственный, единичный индивид и фиксируется в этой чувственной единичности как самостоятельный и реальный, то государство неизбежно должно быть в ней не первоначальным и существующим само по себе, но чем-то вызванным и созданным или насилием и подчинением, или свобод­ным соглашением и договорами самих индивидов; по­тому государство предполагает состояние неограничен­ной самостоятельности и свободы отдельных индивидов как так называемое естественное состояние. “Могущественное чудовище, называемое государством, есть артефакт, своего рода искусственный человек. Однако оно значительно превосходит по своей силе и значению естествен­ного человека, для блага и обеспечения которого оно приду­мано”. “Если бы люди были в состоянии руководить собою путем самообладания, то есть жить по есте­ственным законам, то они не нуждались бы в государстве и принудительной власти”. “Существуют два вида государства: естественное, власть которого отеческая и деспотичная, и законное, которое можно также назвать поли­тическим. В первом господин приобретает подданных своей волей; во втором граждане свободным решением выбирают себе господина”. Отсюда государство как соединение существующих в этой чув­ственной единичности и индивидуальности, самостоя­тельных и реальных, не только равнодушных ко вся­кому соединению и друг к другу, но и враждебных индивидов может быть лишь насильственным состоя­нием, единством, но не организма, подчиняющего граж­дан, а подавляющей, то есть слепой, грубой, механической власти. Хотя индивиды в государстве получают звание и определение граждан, теряя по отношению к тира­нически подавляющему государству все права, хотя граждане по отношению к согражданам сохраняют вместо права на все, которое имел каждый в естествен­ном состоянии, лишь ограниченное право на нечто, однако в государстве они остаются вне государства, в соединении — вне соединения, остаются в так называемом естественном состоянии, то есть отдельными само­стоятельными индивидами. “После образования государства каждый гражданин удерживает для себя лишь столько свободы, сколько нужно для приятной и спокойной жизни, тогда как остальные ли­шаются возможности создавать опасность. Вне государства каждый имеет неограниченное право на все, но так, что в действительности он никогда не может спокойно наслаждаться. В государстве права каждого ограничены, но то, что причи­тается ему, обеспечено”. Ибо сами по себе, по своей природе граждане равнодушны ко всякому государст­венному соединению и единству, они ценят его, лишь поскольку могут достичь в государстве приятной жиз­ни — той цели, которая недостижима во всеобщей вой­не, имеющей место в естественном состоянии. С необ­ходимостью поэтому эта масса, эта разрозненная толпа равнодушных друг к другу индивидов должна сдержи­ваться лишь неограниченной деспотией, и потому един­ство, государство получает бытие лишь в абсолютной верховной власти, так что, представляет ли она господ­ство многих или одного деспота, она является самим народом, государством. “Quod de civitate verum est, id verum esse intelligitur de eo homine vel coetu hominum, qui summam habet potestatem; illi enim civitas sunt, quae nisi per summam eorum potestatem non exsistit” “To, что верно для государства, счи­тается верным и для человека или собрания, имеющего вер­ховную власть, ибо они составляют государство, которое существует лишь в силу верховной власти”. “Civitatem in persona Regis contineri” “Государство за­ключается в личности правителя”. Конечно, status civilis гражданское состояние есть состояние, отличное от status naturalis естественного состояния, даже насильствен­ное отрицание его, так как оно устраняет предполагае­мую в морали и в status naturalis реальность отдель­ных индивидов, лишает их в отношении к государст­ву всех прав, свободы и самостоятельности; но в то же время государство остается всегда в естественном со­стоянии, хотя именно деспотия составляет государство, а следовательно, и различие status civilis от status naturalis. Это содержится уже в происхождении верховной власти, как выводит её Гоббс. Именно люди переносят на того или тех, кто должен управлять, всю свою силу и власть, то есть всё свои права. Правда, власть, право правителя по форме, то есть поскольку она перенесена, отличается от права других, врожденного, естественного, но по содержанию это то же са­мое право, которое имели другие, именно неограниченное, безусловное естественное право. Люди, переносящие свою власть, могли сказать: мы отдаем право, данное нам природой, тебе одному, чтобы ты с этим сокровищем, этой сплоченной Массой права приобрел ту власть, которая необходима для водворения мира и порядка. Чтобы вступить в состояние мира и порядка, мы выходим из состояния природы; тебя одного мы оставляем в нем, чтобы ты из богатой сокровищницы пол­ноты прав снабжал твоих прежних братьев, обобранных тобой и ставших теперь нищими, грошовыми правами и таким обра­зом утвердил неограниченной властью естественного права состояние, лишающее прав других, скорбно ограничивающее их, status civilis, то есть гражданское состояние. Ибо деспот имеет право на все, что в естественном состоянии имел каждый, почему оно и было естественным состоянием; поэтому status civilis отли­чается от status naturalis лишь тем, что в первом сосре­доточено у одного или нескольких лиц то, что во вто­ром имели все. Абсолютная неограниченность верхов­ной власти уравнивает её с той естественной свободой, которую имеет каждый в естественном состоянии; она как неограниченная и неопределенная остается ненрав­ственной, недуховной, неорганической, уничтожающей понятие государства, грубой естественной силой.

Это противоречие, вытекающее из самой основы Гоббсова учения о государственном праве, возникает особенно от того, что Гоббс под правом разумеет толь­ко естественную свободу, отделяет понятие права от понятия государства и переносит его из государства в воображаемое естественное состояние. Государство же имеет лишь значение устранения или ограничения не­ограниченной естественной свободы или естественного права. Право есть естественная свобода, которая не создается законами, но лишь не вполне отнимается. Если устранить за­коны, то свобода опять налицо. Она испытывает первое огра­ничение от естественного и божественного закона, затем от гражданского закона... Поэтому между законом и правом боль­шое различие. Законы представляют оковы; право есть сво­бода; это полные противоположности. Правда, верховная власть заключает в себе ещё всю чрезмерную полноту неограниченного естест­венного права, но именно ввиду этой концентрации власти в одних руках право народа остается под вла­стью государства жалким и скудным остатком того первоначально неограниченного права, которое ныне ограничено государством; так что государство, хотя, с одной стороны, оно кажется противоположным есте­ственному состоянию, с другой — не отличается от него качественно, не приводит людей к точке зрения, по понятию и по содержанию, качественно и специфиче­ски отличной от естественного состояния, то есть, не воз­водит их на нравственную и духовную ступень, а яв­ляется лишь ограниченным естественным состоянием.

Это видно также из того, что Гоббс считает целью государства. Цель его есть мир и основанное на нем благо народа, то есть граждан или, скорее, толпы. Но бла­го есть самосохранение и физически приятное наслаж­дение жизнью. Жизнь в государстве есть жизнь, в ко­торой равнодушные друг к другу индивиды, ограничен­ные и сдерживаемые законами государства, живут мирно рядом и вне друг друга, ведут приятную и вы­годную жизнь; жизнь в естественном состоянии, в ко­тором индивиды не ограничены и враждебны друг к другу и поэтому находятся в состоянии всеобщей вой­ны, есть неприятная, вредная жизнь. Конечно, прият­ная жизнь отличается от неприятной, но обе они имеют общее понятие, сферу чувственной субъективно­сти человека как отдельного естественного индивида;

в приятной жизни я пребываю ещё в status naturalis так же, как в неприятной. Поэтому государство, имея целью физическое благосостояние личности, благо dissolutae multitudinis разрозненного множества, представляет лишь ограничение естественного состоя­ния, то есть оно лишь сдерживает и ограничивает индиви­дов, так что они остаются без всякого духовного и нравственного определения и качества, вне друг друга, только в отношении к себе самим и своей чувственной самости, такими же грубыми животными, какими они были в status naturalis, только теперь они выражают свою грубость уже не в форме войны, которая уничто­жает мир, самосохранение и приятную жизнь.

Конечно, вместе с государством и в нем самом воз­никает различие между общей волей и разумом и еди­ничной волей и разумом, и таким образом устраняется господствующая в естественном состоянии и в морали неопределенность и относительность того, что такое бла­го и зло; но эта общая воля и этот общий разум стано­вятся всеобщими лишь через власть, утверждающую себя как единственная, исключительная и подавляющая воля одной верховной власти, которая ввиду своего неограниченного права находится в status naturalis. Она всеобщая воля лишь потому, что имеет власть повелевать, но не по своему содержанию, кото­рое ко всему безразлично, и, следовательно, не отли­чается от произвола властителя. То, что повелевает верховная власть, — безразлично, всеобще ли оно по своей природе или содержанию, то есть истинно и закон­но или нет, — есть право, а то, что она запрещает, не­законно, и, таким образом, принцип произвола, лежа­щий в основе естественного состояния, является также верховным принципом государства. Законные правители своими повелениями устанавли­вают, что такое право, а запрещениями — что такое произвол. Носитель верховной власти не ограничен гражданскими законами. Поэтому, как и законность, и справедливость, добродетель граждан состоит лишь в безусловном повиновении (obedientia simplex), то есть в слепом, не различающем, не определенном никаким содержанием повиновении; итак, прин­цип законов, правого и неправого, вместе с тем принцип са­мого государства есть лишь голая, бессодержательная, просто формальная воля повелителя, стоящего лишь за субъектив­ными и неопределенными законами морали, то есть чистый произ­вол, веления которого имеют всеобщую объективную обяза­тельность не в силу своего содержания или основы, но лишь потому, что они объявлены.