Благодарности 8 страница

– Одолжите десять пенсов для автомата, мистер.

– А, да. Конечно. Бери.

– Я вот подумал, папаша, может, пойдем куда-нибудь?

Неприятно было думать, что летами они не отличаются от Картрайта. Конечно, Картрайту шел уже семнадцатый год, но тот Картрайт, которого знал Адриан, так навсегда и останется тринадцатилетним. Цыплята торчали у «Мясной кормушки», подпирая уличное ограждение плотно затянутыми в джинсы попками, а между тем, если бы аист раскидал их по другим дымоходам, они могли бы сейчас, облачась в белую фланель, совершать четвертую перебежку по правой стороне площадки или сражаться в обитом деревом классе с абсолютными аблативами. Интересно, гадал Адриан, если бы существовали точные способы измерения счастья – с помощью электродов или химикатов, – оказались бы школьники более счастливыми, чем мальчики напрокат? Сам он ощущал себя свободным как никогда, хотя, с другой стороны, типичным представителем кого бы то ни было Адриан себя никогда не считал.

Протрудившись три недели, он решил воспользоваться преимуществами, которые дает гибкий график работы, и провел пять дней на стадионе «Лордз», наблюдая за тем, как Томпсон и Лилли выбивают во Втором международном турнире лучших английских игроков. На стадион он приходил пораньше и направлялся на зады, надеясь увидеть, как в «сетях» разминается кто-нибудь из крикетистов.

Как-то раз, проходя мимо офисов распорядителей и мест, отведенных для членов клуба, Адриан приметил направлявшуюся в его сторону знакомую фигуру. Он тут же развернулся и пошел в противоположную сторону.

– Адриан! Боже мой, Адриан!

Адриан прибавил шагу, но путь ему преградила приливная волна зрителей.

– Адриан!

– О, здравствуйте, дядя Дэвид, – вяло улыбнулся Адриан в нависшее над ним грозное лицо маминого брата.

– Где, черт побери, тебя носило весь этот месяц?

– Да, знаете...

– Матери и отцу ты уже дал о себе знать?

– Ну... я все собирался написать. Дядя Дэвид вцепился ему в руку.

– Ты пойдешь со мной, молодой человек. Мать заболела от тревоги. Заболела . Да как ты смел ...

И Адриана, точно нашкодившего школьника, каковым он, по его представлениям, и являлся, унизительным образом поволокли у всех на глазах в офисы МКК.

– С добрым утром, Дэвид, поймали беспутного молокососа? – окликнул их кто-то, пока Адриана тащили вверх по ступенькам.

– Вот именно!

Они столкнулись с высоким светловолосым человеком в блейзере, шедшим, улыбаясь, им навстречу.

– С добрым утром, сэр Дэвид, – сказал он.

– С добрым утром, Тони, удачи вам.

– Спасибо, – ответил высокий и пошел дальше. Адриан остановился как вкопанный – до него вдруг дошло, кто это был.

– Это же Тони Крейг!

– А ты кого ожидал здесь увидеть, идиотина? Илие Настасе?[112] Вот сюда.

Они вошли в маленький кабинет, стены которого были увешаны фотографиями героев Золотого века крикета. Дядя Дэвид закрыл дверь и толкнул Адриана в кресло.

– Ну, так. Говори, где ты живешь.

– В Максвелл-Хилл.

– Адрес?

– Эндикотт-Гарденз, четырнадцать.

– Чей это дом?

– Это просто пансион, ночлег и завтрак.

– Работа у тебя есть? Адриан кивнул.

– Где?

– Там, в Вест-Энде.

«Там» было лишним, однако беспримесная правда вряд ли произвела бы на дядю Дэвида хорошее впечатление.

– Чем занимаешься?

– Это театральное агентство на Денмарк-стрит. Варю кофе, ну и прочее в этом роде.

– Хорошо. Вот тебе ручка, вот бумага. Я хочу, чтобы ты записал адрес в Максвелл-Хилл и адрес на Денмарк-стрит. Потом напишешь письмо родителям. Ты хоть понимаешь, что они пережили? Господи, они даже в полицию обращались! Что за чертовщина с тобой творится, Адриан?

Вот он и оказался еще в одном кабинете, еще в одном кресле, перед еще одним рассерженным человеком, задающим еще одну череду вопросов, на которые не существует ответов. «Почему ты так поступил?»; «Почему ты не можешь сосредоточиться?»; «Почему ты не способен вести себя, как все остальные?»; «Что с тобой творится?».

Адриан знал, что, если он ответит угрюмо: «Не знаю», дядя Дэвид, как десятки других людей до него, фыркнет, ахнет кулаком об стол и заорет: «Что значит – ты не знаешь? Ты должен знать. Отвечай!»

Адриан глядел в ковер.

– Не знаю, – угрюмо ответил он.

– Что значит – ты не знаешь? Ты должен знать. Отвечай!

– Я почувствовал, что несчастен.

– Несчастен? Но почему же тогда ты никому ничего не сказал? Ты представляешь, что испытала твоя мать, когда ты не вернулся домой? Когда никто не знал, где ты? Вот это и вправду несчастье. Способен ты его вообразить? Нет, разумеется, не способен.

Если не считать оловянной кружки на крестины, Библии на конфирмацию, экземпляра «Уиздена»[113]на каждый день рождения и регулярных запанибратских похлопываний по плечу, сопровождавшихся «господи-как-ты-вырос», дядя Дэвид не проявлял особого рвения, выполняя по отношению к Адриану свои попечительские обязанности, и теперь тому неприятно было видеть его разгневанным, тяжко дышащим через нос, – так, словно побег крестника был для него личным оскорблением. Адриан не думал, что дядя заслужил право так уж сердиться.

– Просто я почувствовал, что должен удрать оттуда.

– Ну разумеется. Но вот так, тайком... исподтишка. Подобным образом поступают одни только трусы и подлецы. Ладно, пиши письмо.

Дядя Дэвид вышел, заперев за собой дверь. Адриан вздохнул, повернулся к столу. На столе лежал серебряный ножик для разрезания писем, имевший форму крикетной биты. Адриан поднес его к свету и увидел косо идущий по ножику награвированный росчерк Дональда Брадмана.[114] Он сунул ножик во внутренний карман блейзера и уселся за письмо.

Под портретом князя Ранжитсинкхи,[115]

В странном маленьком кабинете близ Залы собраний,

Крикетный стадион «Лордз»,

Июнь 1975.

Дорогие мама и папа!

Простите, что сбежал, не попрощавшись. Дядя Дэвид сказал, что вы беспокоились за меня, – надеюсь, не очень сильно.

Я живу в хайгейтском пансионе, Эндикотт-Гарденз, работаю в театральном агентстве «Леон Брайтс», ЗЦ2,[116] Денмарк-стрит, 59. Я у них что-то вроде посыльного, курьера, впрочем, работа хорошая, и я надеюсь скоро снять квартиру.

Я здоров, счастлив и, правда же, очень жалею, что огорчил вас. Скоро напишу подробнее и объясню, почему я почувствовал, что должен уйти из колледжа. Пожалуйста, постарайтесь простить безумно любящего вас

сына Адриана.

P. S. Я встретил сегодня нового капитана команды Англии Тони Грейга.

Двадцать минут спустя дядя Дэвид вернулся и прочитал письмо.

– Полагаю, сойдет. Оставь его мне, я сам отправлю.

Он оглядел Адриана с головы до ног.

– Выгляди ты хоть вполовину пристойно, я пригласил бы тебя посмотреть матч с мест для членов клуба.

– Я бы с радостью.

– Приходи завтра в галстуке, посмотрю, что удастся сделать.

– Вы страшно добры. Буду счастлив.

– Они ведь дают тебе день отпуска, чтобы ты мог посмотреть крикет, верно? Там, на Денмарк-стрит? Дают?

– Как это принято в Министерстве иностранных дел, вы хотите сказать?

– Ладно, дерзкий крысенок, считай, что очко ты отыграл. И подстригись. А то ты походишь на уличную девку.

– Боже мой! Неужели?

На следующий день Адриан в «Лордз» не пошел, он вообще там больше ни разу не появился. Вместо этого он вернулся к работе, находя, впрочем, время и для того, чтобы бродить по Тоттнем-Корт-роуд, наблюдая за девяносто шестью перебежками Тони Грейга и умопомрачительными семьюдесятью тремя – Лилли, – на экранах телевизоров, выставленных в витринах магазинов электроники.

Риск столкнуться с людьми, которых он знал, оставался немалым. Адриан вспоминал описание площади Пикадилли, данное доктором Ватсоном в первом рассказе о Шерлоке Холмсе, – огромная клоака, в которую неотвратимо стекаются все бездельники и лодыри Империи. Теперь казалось, что, поскольку Империя ссохлась в размерах, сила притяжения Пикадилли возросла. Британия была ванной, а Пикадилли – ее сточным отверстием, ныне почти булькающим, всасывая последние несколько галлонов грязной воды.

Часть работы Адриана, находившегося в центре этого водостока, состояла в том, чтобы всматриваться в каждую проплывающую мимо физиономию. Невинные прохожие обычно не заглядывают посторонним в лица, так что Адриан, как правило, успевал, если навстречу двигался кто-то знакомый, свернуть в сторону.

Однако как-то после полудня, недели через две после встречи с дядей Дэвидом, Адриан, укрывшийся от дождя в своем любимом месте, под колоннами «Суон и Эдгар»,[117] и высматривавший клиентов, вдруг приметил доктора Меддлара – без привычного высокого и жесткого воротника, но тем не менее узнаваемого безошибочно, – поднимавшегося по ступенькам из станции подземки.

Триместр, должно быть, закончился, подумал, скользнув за колонну, Адриан.

Он смотрел, как Меддлар, поозиравшись по сторонам, пересекает улицу, направляясь к «Аптеке Бута» с ее неоновой вывеской. Прямо под вывеской вершили свой противозаконный бизнес Грег и Марк, двое бритоголовых, с которыми Адриан был хорошо знаком, – к его изумлению, Меддлар остановился и заговорил с одним из них. Вид он пытался сохранять безразличный, однако Адриану с его наметанным глазом было совершенно ясно, что у аптеки ведутся официальные переговоры.

Прыжками пронизав поток машин, Адриан сзади приблизился к Меддлару.

– Да это же доктор Меддлар! – воскликнул он, дружески хлопнув священника по спине.

Меддлар крутнулся назад.

– Хили!

– Мой дорогой старина капеллан, до чего же я рад вас видеть! – Адриан тепло пожал ему руку. – Однако позвольте дать вам совет – verb sap,[118] как выражались мы в милой старой школе, – если они запросят с вас больше десятки за то, что вы у них отсосете, считайте, что вас грабят.

Меддлар побелел и попятился к бордюру.

– Уже уходите? – разочарованно спросил Адриан. – Что ж, надо, так надо. Но если вам потребуется жесткий секс, дайте мне знать, в любое время, я для вас что-нибудь организую. Вы только не забывайте слова того человека из «Касабланки»: «Берегитесь, здесь повсюду стервятники. Стервятники, повсюду».

Меддлар исчез среди брызг и воя автомобильных клаксонов.

– Помните о «Кодексе зеленого креста»,[119] – крикнул ему вслед Адриан. – Я ведь не всегда буду рядом, когда вам понадобится перейти улицу.

Бритоголовые остались недовольны.

– Сукин ты сын, Хьюго! Мы почти уже договорились.

– Я вам все возмещу, мои дорогие, – сказал Адриан. – Дело того стоило. А пока позвольте поставить вам по «фанте» в «Уимпи». Под этим дурацким дождем все равно бизнеса не сделаешь.

Они сидели у окна закусочной, автоматически прочесывая взглядами текущую мимо людскую толпу.

– Почему он назвал тебя «Хили»? – спросил Грег. – Я думал, твоя фамилия Хэрни.

– «Хили» было моим прозвищем, – ответил Адриан. – Я, видишь ли, часто изображал Денниса Хили,[120] политика. Так оно ко мне и пристало.

– А.

– Ну что за дурачок, – добавил в подтверждение Адриан.

– Точно, он!

– Нет, вообще-то это скорее Майк Ярвуд.[121]

– А этот тип действительно викарий?

– Капеллан школы, жизнью клянусь.

– Черт-те что. Он просил Терри и меня, чтобы мы его связали. А еще воротничок носит.

– «Ударив в стол, я крикнул: нет!» – произнес Адриан, складывая, точно для молитвы, ладони.

– Чего ты сделал?

– Джордж Герберт.[122] Стихотворение под названием «Воротничок». Оно, по-видимому, ускользнуло от вашего внимания. «О, где веселия венки? Унесены? Разорены? Не то душа моя: в ней плод, а у тебя есть руки».

– А, правильно. Ну да.

– Вы были венками веселия, плодами. А он, подозреваю, вознамерился наложить на вас руки. Должно быть, забыл окончание. «Я в каждом слове слышал зов: “Дитя!” И отвечал: “Мой Бог!”»

– Ты чего, заговариваться начал?

– Замечательные стихи, вам бы понравились. Могу сгонять в «Хатчкардз», купить для вас сборничек.

– Пошел ты.

– Ну что же, это желание в моем предложении также присутствовало, – признал Адриан. – А теперь, если вы меня простите, я загляну в «Бутс» и разживусь примочкой для старых ран.

Еще два месяца спустя Адриана снял актер.

– А я вас знаю, – сказал Адриан, когда они ехали в такси.

Актер стянул с носа темные очки.

– Господи! – Адриан глупо хихикнул. – Вы же...

– Зови меня Гаем, – сказал актер. – Это мое настоящее имя.

«Знаменитость! – подумал Адриан. – Мой клиент – знаменитость».

Адриан остался у актера на ночь, против чего его всегда предостерегали самым серьезным образом. Га й разбудил Адриана поцелуем, к которому присовокупил копченого лосося и омлет.

– Я никак не мог поверить, что ты профессионал, мой сладкий, – сказал Гай. – Увидел тебя идущим от «Плейлэнда» к Дилли и, на хрен, поверить в это не мог.

– Вообще-то, – скромно признался Адриан, – я этим занимаюсь недавно.

– И Хьюго к тому же! Мое любимое имя. Всегда было любимым.

– Все ж хочешь как лучше.

– Ты не останешься со мной, Хьюго, малыш?

Лучшего времени для такого предложения нельзя было и придумать. Тремя днями раньше

Адриан увидел свое отражение в зеркале гардеробной отеля «Риджент-палас» и был потрясен глядящей на него физиономией шлюхи.

Как и почему он изменился, Адриан не знал, но изменения с ним произошли. На подбородке его отрастал пока лишь меленький пушок, так что после бритья подбородок становился гладким, точно у десятилетнего мальчика. Волосы были теперь короче, Адриан не прилизывал их, как какой-нибудь сутенер. Джинсы в обтяжку, но не более чем у любого студента. И все же лицо кричало: «Продается».

Он обворожительно улыбнулся зеркалу. И получил в ответ плотоядную, зазывную гримасу.

Он приподнял брови и попытался принять вид растерянный и невинный.

Пятнадцать за отсос; в зад не даю – сообщило отражение.

Пара недель, проведенных вне Дилли, позволила бы ему вновь обрести лицо, наводящее на мысли о землянике со сливками.

Гай жил в Челси, в маленьком доме, в скором времени у него начинались съемки на студии «Шеппертон». На Пикадилли он забрел, чтобы гульнуть напоследок – перед пятью неделями подъемов в шесть утра и работы до восьми вечера.

– Но теперь у меня есть друг, к которому я смогу возвращаться. Это чудесно, мой сладкий, чудесно!

Адриан подумал, что иметь человека, который отвечает за тебя на телефонные звонки, таскается по магазинам и поддерживает в доме порядок, это и вправду чудесно.

– Ко мне ходила раньше уборщица, ирландка, но эта сучка грозилась обратиться в газеты, так что я теперь никаким приходящим не доверяю. А тебе доверяю, милочка ты моя.

Выговор выпускника частной школы. Если б они только знали.

– Быть может, я прав, а может, не прав, – пел Гай под душем, – но я поклянусь, и ты мне поверь, что стоит тебе улыбнуться мне, и проститутки плачут на Сохо-сквер.

Итак, Адриан остался у него и научился готовить, делать покупки и очаровывать приглашенных к обеду гостей. В друзьях у Га я состояли все больше режиссеры, писатели и актеры, голубых среди них было всего ничего. Гаем его называл один только Адриан, что придавало их дружбе особый, открыто любовный оттенок. Га ю было тридцать пять, он довольно рано женился, в девятнадцать. Плод этого брака жил с прежней женой Гая, актрисой, очень плохо принявшей известие о его гомосексуальности, мгновенно разведшейся с ним и не подпускавшей его к сыну.

– Он сейчас примерно твоего возраста, может, на пару лет моложе. Поспорить готов, что из него уже получилась такая мадам, что пробы негде ставить. И поделом ей, стервуге.

Как-то вечером к обеду пришли агент Га я Майкл Мораган и его жена Анджела. Они появились раньше возвращения Га я из «Шеппертон», и Адриан старался как мог, развлекая их на кухне, где он шинковал перец.

– Мы много о вас слышали, – сказала Анджела, роняя на кухонный стол оцелотовый палантин.

– Надеюсь, только хорошее?

– О да, Тони не видел от вас ничего, кроме добра.

Майкл Мораган откупорил бутылку вина.

– Это урожай семьдесят четвертого, – сказал Адриан. – Его нужно перелить в графин или, по крайней мере, дать подышать в течение часа. В холодильнике есть «Сансер», если хотите.

– Спасибо, сойдет и это, – последовал резковатый ответ. – Я слышал от Тони, что вы С. Х.

Адриан уже заметил на шее Морагана галстук старого выпускника Харроу, так что ответ у него был наготове.

– Ну, по правде сказать, – произнес он, – это всего лишь слушок, который я распустил. Из соображений безопасности, – он похлопал себя пальцем по носу, сбоку. – Могу также сообщить, что и Хьюго Хэрни – не настоящее мое имя.

Мораган неприязненно уставился на него.

– Так. Таинственный человек ниоткуда. Тони об этом знает?

– О боже, а вы считаете, он должен знать?

– Уверена, что нет, – сказала Анджела. – Любой скажет, что вам можно доверять.

Они перешли в гостиную, Адриан вытер руки о синий в белую полоску передник, который любил надевать, стряпая.

– Видите ли, мне приходится присматривать за ним, – сказал Мораган. – А человек ваших лет, да еще и без имени, это настораживает.

– Через пару недель мне исполнится восемнадцать.

– И все равно вы еще три года будете несовершеннолетним. А это может угробить его карьеру. В прошлом году такое уже почти случилось.

– Но ведь оно и моей карьере добра не принесет, не правда ли? Так что, думаю, мы вправе доверять друг другу.

– А что вы, собственно, можете потерять?

– Совершенный пустяк – репутацию.

– Правда?

– Да, правда. Вмешалась Анджела:

– Понимаете, нам просто нужна уверенность... я не сомневаюсь, вы поймете, Хьюго, милый... нам нужна уверенность, что вы... не навредите Тони.

– Господи, да зачем я буду ему вредить?

– Ой, бросьте, – фыркнул Мораган. – Вы же знаете, о чем речь.

– Речь о том, что Гай, тридцатипятилетний, богатый, знаменитый и обладающий жизненным опытом, – это бедная доверчивая овечка, которую необходимо защищать, а я, который моложе его в два раза, – демон-совратитель, способный ему навредить? Шантажировать его, полагаю, вы это имели в виду.

– Уверена, Майкл никогда не думал, что...

– Я лучше пойду на кухню давить чеснок. Причиной могли быть чеснок с луком, который

Адриан резал, мог – гнев, а могло и всего лишь притворство – поскольку случившееся в дальнейшем представлялось в этих обстоятельствах драматически верным, – в чем бы причина ни состояла, но на глаза Адриана навернулись слезы. Он смахнул их:

– Простите, Анджела.

– Милый, ну не будьте смешным. Все обойдется. Майкл просто хотел... найдите мне сигарету, ладно?... Он просто хотел увериться.

С лестницы донеслись шаги Гая.

– Эгей, медвежонок мой сладкий! Папочка вернулся.

Слова эти заставили Адриана поморщиться. Анджела погладила его по рукаву.

– Ты ведь любишь его, правда, милый? – прошептала она.

Адриан кивнул. Лучше иметь эту жуткую бабу в союзницах.

– Все обойдется, – сказала она и поцеловала его в щеку.

За едой Адриан демонстрировал точнейшим образом выверенную привязанность к Гаю. Привязанность не падшего, но обожающего существа; не прилипчивую и собственническую, но радостную и доверчивую. По дороге домой Майкл и Анджела на все лады расхваливали друг другу его стряпню, остроумие и благоразумие.

Гай был очень тронут. Он уткнулся носом в плечо сидящего на софе Адриана.

– Ты мой редкостный лисенок, я тебя не заслуживаю. Ты волшебный, чудный, и ты никогда не покинешь меня.

– Никогда?

– Никогда.

– А если я стану волосатым и толстым?

– Не будь глупым ребенком. Пойдем баиньки с Гаинькой.

В вечер перед последним днем съемок Га й попросил Адриана доставить письмо в один из домов Баттерси и принести ответ. Зак, человек, которому предназначалось письмо, будет ожидать его, однако Зак – знаменитая голландская поп-звезда, и всеобщее внимание его стесняет, так что пусть Адриан не удивляется, если он поведет себя странно.

Адриан попытался припомнить хоть одну живущую в Южном Лондоне голландскую поп-звезду, у которой была бы нужда стесняться всеобщего внимания, и не смог, – впрочем, поведение Га я и отсутствие в его тоне обычной сентиментальной ласковости наводили на мысль, что дело это серьезное, поэтому Адриан промолчал и наутро с удовольствием тронулся в путь.

Зак был довольно дружелюбен:

– Дружок Тони? Здорово, рад познакомиться. Ты мне что-то принес?

Адриан вручил ему конверт.

– Гай... то есть Тони... сказал, что будет ответ.

– Ответ? А как же, непременно будет. Подожди здесь минутку.

Конверт с ответом был запечатан, и Адриан, шагая назад по мосту Челси, размышлял, не стоит ли, вернувшись домой, вскрыть его под струей пара и прочитать то, что кроется внутри. В конце концов он решил этого не делать. Га й ему доверял, а побыть для разнообразия честным человеком даже забавно. Он вытащил свою «Антигону» и принялся читать на ходу. Ту т присутствовало своего рода притворство – Адриану нравилась мысль, что все видят, как он читает по-французски, однако помимо этого ему хотелось сохранить беглость своего французского. Способность объяснять французским туристам дорогу, а то и вступать с ними в переговоры неизменно производила на Дилли сенсацию.

Он дошел до Кингз-роуд, повернул налево. Около «Таверны Короля» происходила какая-то стычка. Компания ацетонщиков сражалась, используя в качестве оружия баллончики с краской. Один из них окатил красной струей Адриана, спешившего проскользнуть мимо.

– Ой! – воскликнул тот. – Посмотри, что ты наделал.

– Ой, посмотри, что ты наделал! – заорали они в ответ, подделываясь под выговор Адриана. – А ну, ускребывай, жопа!

К мирным переговорам ацетонщики явно расположены не были, и Адриан счел за лучшее убраться. Однако те решили бросить свою игру и помчались за ним.

«Вот черт, – думал Адриан, выскакивая на Байуотер-стрит. – Зачем я вообще с ними связался? Ты идиот, Адриан! Теперь из тебя выбьют двадцать сортов дерьма». Он слышал топот догоняющих его ацетонщиков. И тут... о радость из радостей! Внезапно взвыла сирена приближающейся полицейской машины.

Двое хулиганов ударились в бегство, и один из полицейских помчался за ними. Трех других прижали к стене и обыскали.

– Слава богу! – пыхтя, вымолвил Адриан.

– К стене, – сказал ему сержант.

– Простите?

– К стене.

– Но это за мной они гнались.

– Ты что, плохо слышишь?

Адриан, принимая требуемую позу, уперся руками в стену и расставил пошире ноги.

– А это что?

– Что именно? – спросил Адриан. Он видел только кирпичную стену.

– Вот это, – ответил полицейский, разворачивая Адриана к себе и показывая ему конверт.

– А, это письмо. К моему другу. Частное.

– Письмо?

– Ну да, письмо.

Полицейский надорвал конверт и вытащил из него полиэтиленовый пакетик с белым порошком.

– Занятное письмецо.

– Что это? – спросил Адриан. Полицейский открыл пакетик, окунул в порошок палец.

– А это, цветочек ты мой, – облизывая палец, ответил он, – по меньшей мере два года. Два года, без проблем.

Стол, два стула, скрипучая дверь, сигаретный дым, окно отсутствует, поблескивающая желтая краска, далекий рокот Кингз-роуд, немигающие карие глаза сержанта-детектива Кантера из группы по борьбе с распространением наркотиков.

– Послушай, ты говоришь, что он не твой. Ты нес его другу. Сам никогда ничем таким не пользовался. Ты даже не знал, что в конверте. И честно, Хьюго, я тебе верю. Однако если ты не назовешь нам имя своего друга, то, с сожалением должен тебе сообщить, окажешься в бадье с горячим дерьмом – и без какого ни на есть спасательного пояса.

– Но я не могу , правда не могу. Это его погубит.

– А в противном случае тебе самому ничего хорошего не светит, так?

Адриан сжал руками голову. Кантер был дружелюбен, улыбчив, равнодушен и цепок.

– Понимаешь, я должен подумать о том, какое тебе предъявить обвинение. Из чего я могу выбирать? У нас имеется хранение. Постой-ка... сколько его там? Семь граммов... ситуация, пожалуй что, щекотливая. Для единоличного использования многовато. Впрочем, это первое твое нарушение, ты еще молод. Думаю, можно рассчитывать на шесть месяцев в И У.

– ИУ?

– Исправительное учреждение, Хьюго. Хорошего мало, зато кончится все быстро. Короткая крутая встряска. Имеется также хранение с целью передачи. Ту т тебя ждут два года, не сходя с места. Ну и наконец, нам следует подумать о торговле. В этом случае они просто выбросят ключ от твоей камеры.

– Но...

– Вся штука в том, Хьюго, что передо мной проблема, а ты можешь помочь мне справиться с ней. Ты уже сказал, что сам его не принимаешь, стало быть, обвинить тебя в хранении я, собственно говоря, не могу, так? Если сам ты им нос не пудришь, значит, собирался толкнуть его кому-то другому. Так говорит нам здравый смысл.

– Но он же мне не заплатил! Я просто посыльный, я даже не знал, что там.

– М-м, – сержант Кантер заглянул в свои заметки, – у тебя приличная сумма на счету в почтовой конторе, верно? Откуда взялись эти деньги?

– Они мои! Я... я экономил. А с наркотиками я никогда никаких дел не имел, честное слово!

– Да, но я просматриваю мои заметки и вижу в них только одно имя: «Хьюго Хэрни, задержанный за хранение четверти унции боливийской пыли наилучшего качества». Больше у меня никого в списке обвиняемых нет. Один Хьюго Хэрни. А мне совсем не помешало бы имя человека, у которого ты это забрал, и имя твоего друга, не так ли?

Адриан покачал головой. Сержант-детектив похлопал его по плечу.

– Он твой любовник? Адриан покраснел.

– Просто... друг.

– Ага. Понятно. Ну да. Сколько тебе лет, Хьюго?

– На той неделе исполнится восемнадцать.

– Да ладно. Знаешь, будет лучше, если я узнаю его имя. Он совращает симпатичного, хорошо воспитанного паренька и посылает его за своим кокаином. Сынок, да суд, глядя на тебя, попросту обольется вот такими слезами. Испытательный срок и всяческое сочувствие.

Адриан смотрел в стол.

– Тот, другой, – сказал он. – Человек, у которого я это получил. Я назову его имя.

– Ну что же, уже начало.

– Только он не должен об этом узнать. Адриану вдруг явилось видение обрушившейся

на него кары в духе «Крестного отца». Его, настучавшего на другого человека, превращают в тюрьме в отбивную, а родители получают бумажный пакет с двумя дохлыми рыбами.

– Я хочу сказать, он ведь не узнает об этом, правда? Мне не придется давать против него показания или еще что?

– Хьюго, старина, успокойся. Если он торговец, мы устроим за ним слежку и возьмем его с поличным. Твоего имени никто и упоминать-то не станет.

Сержант Кантер наклонился вперед, мягко поднял пальцем подбородок Адриана и заглянул ему в глаза.

– Даю слово, Хьюго. Можешь мне поверить. Адриан кивнул.

– Но тебе лучше начать говорить побыстрее. Твой дружок того и гляди удивится, куда это ты запропал. Нам же не нужно, чтобы он взял да и звякнул своему другу торговцу, верно?

– Нет.

– Нет. Торговец соскочит с этого дела, как дерьмо с лопаты, а имя Хьюго Хэрни так и останется единственным в моем списке.

– Он... мой друг не хватится меня до вечера.

– Ага, и где же он работает?

– Послушайте, я же сказал. Я буду говорить только о другом человеке.

– Мой карандаш наготове, Хьюго.

Когда Адриан подписал показания, ему принесли чашку чая. Прочесть показания зашел инспектор. Закончив чтение, он поднял на Адриана глаза.

– Похоже, тебе повезло, Хэрни. Зак человек для нас не чужой. Около шести футов, говоришь?

– Ну, я сказал, что он ростом примерно с сержанта Кантера.

– Гвоздь в левом ухе?

– В левом, тут я совершенно уверен.

– Угу. Мы этого ублюдка пару месяцев назад потеряли из виду. Если он там, где ты говоришь, считай, что ты оказал нам услугу.

– О, хорошо. Всегда рад помочь, чем могу. Инспектор рассмеялся.

– Предъяви ему обвинение, Джон, и составь резюме. Хранение.

– Что за резюме? – спросил Адриан, когда инспектор ушел.

– Для солиситора.

– О. А я думал... ну, знаете, бесплатная юридическая помощь. Разве вы ее не предоставляете?

– Юноше вроде тебя... твои родители наверняка захотят сами найти тебе адвоката.

– Родители?

– Ну да. Какой у них адрес?

– Я... я предпочел бы не сообщать об этом родителям. Понимаете, они не знают, где я, им и так пришлось напереживаться из-за меня.

– Они зарегистрировали тебя как пропавшего?

– Да... ну, то есть, я думаю, что они обращались в полицию. Я недавно столкнулся с моим крестным отцом, он мне так и сказал.

– А тебе не кажется, что они только обрадуются, узнав, где ты?

Но Адриан стоял на своем, и его отвели в контору участка, чтобы официально предъявить ему обвинение как Хьюго Хэрни.

– Выложи все из карманов на стол.

Все, что при нем было, осмотрели и записали в учетную книгу.

– Ты должен расписаться вот здесь, чтобы, получая вещи назад, ты знал, что мы тебя не обобрали, – сказал Кантер.

– О господи боже, да я вам верю, – сказал Адриан, уже начавший получать удовольствие от происходящего. – Если человек не может без подозрений вверить свое имущество честному констеблю, куда же тогда катится мир?