Конспект лекции 1.

ПО

В первую очередь следует назвать М. Л. Лозинского, который прочно утвердился как переводчик-профессионал, был в ЗО-е гг. чем-то вроде парадной фигуры советского переводчика и мог выбирать сам как произведения для перевода, так и методы перевода — хотя публично, в докладах на писательских съездах ему приходилось порой провозглашать официальные принципы. Ему удалось, каза­лось бы, немыслимое в те годы: добиться разрешения на перевод «Божественной комедии» Данте. Принципы перевода, которым сле­довал М. Л. Лозинский, были тесно связаны с филологическими тра­дициями издательства «ACADEMIA», в которых можно проследить глубинную связь еще со школой Максима Грека. С другой стороны, эти принципы, безусловно, совпадали со взглядами А. В. Федорова, вырабатывавшего в те годы концепцию полноценности перевода. Лозинский считал, что переводу должен предшествовать этап осно­вательной филологической обработки текста. Помимо изучения ис­тории создания текста, его языковых особенностей, фигур стиля оригинала, Лозинский занимался предварительным изучением ва­риативных возможностей русского языка, составлял ряды синони­мов, собирал варианты построения метафор, выстраивал модели пословиц. Он одним из первых начал уделять особое внимание ис­торической дистанции текста, определив для себя лексическую ар­хаизацию как одно из средств ее воссоздания. Помимо «Божествен­ной комедии» Лозинский в 30-е гг. переводил Шекспира, Лопе де Вега, Кальдерона, «Кола Брюньон» Ромена Роллана, «Сид» Кор-неля и многое другое.

Иные принципы перевода исповедовал Борис Пастернак. Он был из тех русских поэтов и писателей, которые в 30-е гг. стали перевод­чиками отчасти поневоле. Их не публиковали как авторов собствен­ных произведений, но им разрешали переводить. Наверное, с этим связана большая степень вольности, с которой такие переводчики относились к подлиннику при переводе. Ведь подлинник был для них иногда единственной возможностью реализовать публично свою творческую индивидуальность. Для Пастернака-переводчика исто­рическая дистанция не существовала; в переводе она не отражалась. Лексике подлинника Пастернак подыскивал более современные со­ответствия, иногда выходящие за рамки литературного языка, но в которых всегда был узнаваем лексикон его собственных поэтических произведений. Пунктирно намечено национальное своеобразие, ко­торое и в «Фаусте» Гёте, и в переводе трагедий и сонетов Шекспира больше запечатлелось в точной передаче стихотворной формы (книт-тельферз в «Фаусте», форма английского сонета в «Сонетах»). Та­ким образом, литературное произведение в переводе Пастернака, написанное современным читателю языком с индивидуальным пас-тернаковским оттенком, становилось злободневным, оно максималь­но приближало вечные темы к человеку XX в. В каком-то смысле это напоминало принцип «склонения на свои нравы».

Деятельность С. Я. Маршака. Особым феноменом 30-х гг. была писательская, переводческая и организационная деятельность С. Я. Маршака.

С. Я. Маршак был одним из активнейших создателей новой дет­ской советской литературы. Вообще детская литература со времен своего окончательного формирования в Европе на рубеже XIX-XX вв. сразу заявила о себе как жанр интернациональный. Каждая издан­ная детская книга сразу переводилась на разные языки и станови­лась общим достоянием европейских детей. Но советское государ­ство объявило большинство детских книг «буржуазным» чтением; в немилость попал, например, столь популярный в начале века и в рус­ской литературе гимназический роман. Перед писателями была по­ставлена задача выбрать в европейской литературе наиболее «зре­лые» в идейном отношении произведения и перевести их — так возникали книги, подобные «Маленькому оборвышу» Гринвуда в пе­реводе К. Чуковского, где переводчик под гнетом задачи идейного соответствия педалировал социальные контрасты. Создавались свои, отечественные произведения, подчиненные коммунистической идео­логии. В результате стали преобладать детские книги довольно мрач­ного колорита: социальная несправедливость, беспризорность, ро­мантика войны и классовой борьбы и тому подобное. Детской литературе явно не хватало в этот период книг, где царит свободный полет фантазии, и сюжетов, где все хорошо заканчивается, — т. е. тех опор, которые помогают развиться творческой индивидуальнос­ти, помогают с верой в добро войти во взрослую жизнь.

На этом фоне деятельность маршаковской редакции была герои­ческой попыткой вернуть гармонию в детскую литературу. Детская редакция под руководством Маршака занялась переводом сказок народов мира, обработкой и включением в детскую русскую ли­тературу фольклорного и литературного сказочного материала. Итальянские, корейские, китайские сказки и бесчисленное множество сказок других народов, в том числе и народов СССР, вошло в эти годы в детскую литературу. 3. Задунайская, А. Любарская, Т. Габбе и другие создавали русские тексты, исходя из системы доминирующих средств древнего жанра сказки. Точно такие же принципы перевода сказок мы обнаруживаем в эти годы и в других европейских странах. Без оттенка идеологической обработки, однако, и здесь не обошлось. Так, при переводе христианские наслоения из текста народной сказ­ки устранялись и заменялись языческим колоритом: например, обра­щение героя к Христу заменялось обращением к Солнцу. Поясняя принципы обработки сказок, А. Любарская отмечает, что они как переводчики и обработчики фольклорного материала «стремились вернуть сказке ее истинный, первоначальный облик»⁷³. При этом не-

⁷³ Из записей устных бесед с А. И. Любарской, датированных 1996 г. и хранящихся в архиве автора.

учитывалось, что устный текст народной сказки не имеет какого-либо определенного первоначального облика, этот текст подчинен ди­намике постоянного развития и изменения и может рассматриваться как статичный только с момента его письменной фиксации.

В качестве исходного материала для создания сказочных про­изведений для детей использовался не только фольклор. В сказку превратилась, например, знаменитая книга Дж. Свифта о Гулливе­ре. Навсегда полюбилось детям «Необыкновенное путешествие Нильса с дикими гусями» в обработке 3. Задунайской, которое было, по сути дела, извлечением сказочной канвы из учебника географии для шведских детей, написанного в литературной форме Седьмой Лагерлеф.

В духе времени была идея коллективного перевода, ради которой Маршак создал особый творческий семинар. Эта идея, так же как и идея коллективного творчества (например: Хармс — Маршак), не очень себя оправдала; но сам принцип коллективной семинарской работы при оттачивании переводческой техники и выработке крити­ческого взгляда на свой переводческий труд оказался плодотворным и остался до сих пор важнейшим средством воспитания переводчи­ков художественной литературы.

Что касается собственных переводов Маршака, то можно с пол­ным правом говорить об особых принципах перевода, породивших целую традицию, и, может быть, даже о школе Маршака. К школе Маршака, безусловно, относился переводчик следующего поколе­ния — Вильгельм Левик, исповедовавший те же взгляды, о чем крас­норечиво говорят его переводы. Для иллюстрации переводческих прин­ципов Маршака можно привлечь наиболее известные его работы: поэзию Р. Бернса, сонеты Шекспира, «Лорелею» Г. Гейне. В переводах отмечается «выравнивание» формы (например, превращение дольни­ка в регулярный ямб, замена контрастов в стилистической окраске лексики однородностью книжного поэтического стиля). Эту специ­фичность индивидуальной переводческой манеры Маршака неодно­кратно отмечали исследователи⁷⁴. В переводах Маршака возникал эф­фект своего рода «гармонизации» оригинала, сглаживания трагических противоречий, отраженных в особенностях текста, усиление и вырав­нивание оптимистического тона. Возможно, это было связано с миро­восприятием самого Маршака, не исключено также, что эта гармони­зация была своеобразной реакцией на дисгармонию в обществе.

Иногда в переводах Маршака обнаруживается и усиление социаль­ного смысла описываемых явлений, и ослабление акцента на вселен­ских темах. Так происходит, например, при переводе стихов Р. Бернса:

См., напр., статью М. Новиковой «Ките — Маршак — Пастернак», где автор опе­рирует понятием индивидуального переводческого стиля (Мастерство перевода. 1971. — М., 1971. —С. 28-54).

Берне (подстрочник):

Что из того, что у нас на обед скудная пища, Что наша одежда из серой дерюги? Отдайте дуракам их шелка и подлецам — их вино, Человек есть человек, несмотря ни на что.

Маршак (перевод):

Мы хлеб едим и воду пьем, Мы укрываемся тряпьем И все такое прочее, А между тем дурак и плут Одеты в шелк и вина пьют И все такое прочее.

Мысль автора подлинника о величии человека исчезает, на пер­вый план выдвигаются социальные контрасты.

В конце 30-х гг. редакция Маршака была разгромлена, но тради­ция обработки сказок, читателями которых оказались отнюдь не толь­ко дети, переводческие семинары, стихи в переводах Маршака — остались, это — реалии русской культуры.

Переводческая ситуация в 40-50-е гг. Перед войной в СССР пуб­ликуются некоторые труды по теории перевода, в основном обобще­ния конкретного опыта художественного перевода⁷⁵, однако попыт­ки выявить объективную лингвистическую основу процесса и результатов перевода еще не получили своего системного оформле­ния. Среди лучших работ того времени преобладал критико-публи-цистический пафос, но на его волне уже отчетливо выявлялись важ­ные закономерности в области перевода. В 1941 г. появляется знаменитая книга К. И. Чуковского «Высокое искусство», которая и до наших дней не утратила своей актуальности и популярности. До­стоинство ее не только в остром анализе и разнообразии материала. Она привлекала и привлекает широкие слои читателей к проблемам перевода. Ни одному автору до этого не удавалось столь аргументи­рованно и эмоционально показать культурную и общественную зна­чимость профессии переводчика. Обе названные книги послужили симптомом грядущих перемен в восприятии переводческой деятель­ности, симптомом назревшей необходимости научно обобщить на­копленный разнородный опыт.

Вместе с тем в 30-40-е гг. интенсивно развивается теория науч­но-технического и военного перевода в ее учебно-прикладном ас­пекте, в основном на материале немецкого и английского языков. Среди первых работ такого рода можно назвать два учебника для заочников: «Техника перевода научной и технической литературы с английского языка на русский» М. М. Морозова (М., 1932-1938) и «Теория и практика перевода немецкой научной и технической ли-

⁷⁵ Напр., книга А. В. Федорова «О художественном переводе» (Л., 1941).

тературы на русский язык» (2-е изд., 1937-1941) А. В. Федорова. За ними на рубеже 30-40-х гг. последовал целый ряд аналогичных по­собий. Во всех этих практических пособиях указывались типичные признаки научно-технических текстов и распространенные, также типичные лексические и грамматические соответствия. Правда, за­частую допустимость или недопустимость тех или иных соответствий подавалась в форме категорических утверждений и прямолинейных советов. Но все же это был шаг вперед. Освоение лингвистической основы именно этой разновидности текстов можно отметить как за­кономерный этап на пути формирования теории перевода, посколь­ку тексты такого рода легче всего поддаются формализации.

Военные годы обеспечили большую практику устного перевода, преимущественно с немецкого и на немецкий язык. Имена отдель­ных переводчиков, виртуозно владевших устным последовательным переводом, не забылись до сих пор.

После войны потребность в устном переводе, естественно, резко сократилась; этому способствовало постепенное создание «желез­ного занавеса». В области художественного перевода пока действо­вали все те же законы: господствовал догматизм, с помощью под­строчника текст подвергался идеологической обработке и т. п. В опалу попадает Анна Ахматова — и не случайно именно в эти годы она переводит восточную поэзию.

В начале 50-х гг. вопросы перевода начинают активно обсуждать­ся в критических и научных статьях. Отчетливо намечается разгра­ничение подхода к художественному переводу и всем прочим видам перевода, что приводит сначала к разграничению, а затем и к проти­вопоставлению лингвистического и литературоведческого направле­ний в переводоведении. Попытки ученых предложить некую общую теоретическую основу, распространяющуюся на все виды текста, подвергаются жесточайшей общественной критике. Поистине нова­торскими в этой связи можно назвать две работы: статью Я. И. Рец-кера «О закономерных соответствиях при переводе на родной язык» (1950), где автор, в равной мере используя материал как художествен­ных, так и нехудожественных текстов, устанавливает три основных типа лексико-семантических соответствий (эквиваленты, аналоги и адекватные замены)⁷⁶; а также книгу А. В. Федорова «Введение в теорию перевода» (1953), написанную на материале художественно­го перевода, где автор однозначно высказывается в пользу лингви­стического подхода. Однако в начале 50-х гг. это новаторство оцене­но не было, напротив, теория перевода заодно с лингвистикой попала в разряд «буржуазных» наук.

К середине 50-х гг., после смерти Сталина, гайки диктаторского режима чуть-чуть ослабляются, и это сразу благоприятно сказывается

76

на развитии перевода. Постепенно снимается запрет с имен крупных западных писателей: Фолкнер, Хемингуэй, Моэм, Гессе и многие дру­гие. Цензура и критика перестают возражать против использования в переводе просторечия, диалектальной окраски, ругательств, архаиз­мов. Таким образом, переводчикам открывается новое поле деятель­ности — и новые языковые ресурсы. Показателен в этом отношении успех в СССР романа Сэлинджера «Над пропастью во ржи», переве­денного Р. Райт-Ковалевой, которая блестяще воспроизвела молодеж­ный жаргон подлинника, используя русский сленг рубежа 50-60-х гг.

Вместе с тем в середине 50-х гг. полемика по поводу подхода к пе­реводу художественного текста разгорается с новой силой. В линг­вистическом подходе, согласно которому художественный текст рас­сматривается как одна из языковых реализаций, видят угрозу свободе творчества. Аналогичные дискуссии ведутся в 50-е гг. и между фран­цузскими теоретиками перевода (Ж. Мунен — Э. Кари), но в СССР в духе того времени не допускается одновременное равноправное существование различных подходов, научный спор приобретает идео­логическую окраску, вопрос ставится альтернативно: лингвисти­ческий подход вредит художественному методу социалистического реализма, литературоведческий способен его всесторонне воплощать.

На время верх одерживает литературоведческий подход. Он реа­лизуется в принципах «реалистического перевода», которые сфор­мулировал переводчик Иван Кашкин. Усматривая в изучении языко­вых средств опасность формализма, он предлагал концентрировать внимание на передаче образов как таковых⁷⁷. Отчасти такая позиция была связана с возникновением сопротивления господствовавшему до сих пор догматическому методу перевода, часто приводившему к буквализмам; но она же узаконивала волюнтаристский подход к под­линнику, в рамках которого могла осуществляться его идеологиче­ская обработка. Так или иначе, Кашкин призывал переводчика не опи­раться на букву подлинника, а заглянуть в затекстовую реальность и, исходя из нее, написать свой текст. Кашкин продемонстрировал при­менение своего метода на практике, в частности в переводах Хемин­гуэя. Кстати говоря, для Хемингуэя, в произведениях которого за внешней простотой изложения кроется колоссальное психологиче­ское напряжение, перевод исходя из затекстовой реальности, т. е. из ситуации, очень подходит; само появление такого метода перево­да свидетельствовало о том, что авторский стиль — явление еще бо­лее сложное, чем виделось раньше. Почву для этого нового видения предоставляли и другие вновь открытые для русского читателя авто­ры: Фолкнер, Ремарк, Кафка и др. Идея Кашкина близка к основно­му принципу концепции динамической эквивалентности, хотя лин­гвистическая, а уж тем более теоретико-транслатологическая основа ее Кашкиным не формулировалась вовсе.

⁷⁷ Кашкин И. А. Для читателя-современника // В братском единстве. — М, 1954.

Во второй половине 50-х гг. переводов художественных произве­дений становится больше, диапазон авторов— шире. С 1955 г. на­чинает издаваться журнал «Иностранная литература», специализи­рующийся на публикации переводов. Именно он на протяжении] последующих десятилетий знакомит русского читателя как с новин-; ками зарубежных литератур, так и с уже ставшими классикой про­изведениями крупнейших писателей XX в., имена которых до сих пор находились под запретом. «Степной волк» Г. Гессе, «Шум и ярость» Фолкнера и многие десятки других шедевров увидели свет на русском языке впервые в журнальном варианте, на страницах «Иностранной литературы». Журнал впервые начинает обращать внимание читателей на творчество талантливых переводчиков, пуб­ликуя на своих страницах краткие сведения о них. Возобновляется и издание серии «Всемирная литература», куда включаются теперь и книги до 1789 г. Оно было завершено в конце 70-х гг. и состояло те­перь из 200 объемистых томов, снабженных фундаментальным на­учным комментарием.

Оживление деятельности переводчиков в 50-е гг. подкрепляется расцветом книгоиздательского дела. Качество изданий за все годы советской власти еще никогда не достигало такого высокого уровня. СССР— Россия (60-90-е гг.). К началу 60-х гг. противостояние литературоведов и лингвистов в подходе к переводу ослабевает и постепенно исчезает. Знаковый характер имело появление в 1962 г. сборника статей «Теория и критика перевода» под научной редакци­ей Б. А. Ларина⁷⁸. Б. А. Ларин в предисловии призывает строить те­орию художественного перевода на двуединой основе наук о языке и о литературе.

В эти годы в СССР еще появляются серьезные труды, целиком построенные на литературоведческом подходе к переводу, такие, как монография грузинского теоретика Г. Р. Гачечиладзе⁷⁹, но их ста­новится все меньше и меньше. Развитие языкознания, а также по­пытки машинного перевода, начавшиеся еще в 50-е гг. и позволив­шие формализовать многие закономерности перевода, указывают на лингвистическую основу этого вида языковой деятельности и по­могают выработать представление об общих, единых для любого типа текста закономерностях перевода. В России, как и в других странах, разрабатываются общие и частные проблемы перевода с привлечением понятий теории коммуникации, и — в последние годы — данных лингвистики текста. Донаучный период в перево-доведении завершается, и эта наука постепенно обретает объектив­ные основы.

В дальнейших разделах книги мы будем касаться некоторых тео­ретических положений, которые были разработаны советскими и

российскими учеными последующих десятилетий XX в. Труды д. В. Федорова, Я. И. Рецкера, А. Д. Щвейцера, Л. С. Бархударова, В. Н. Комиссарова, В. С. Виноградова, Р. К. Миньяр-Белоручева и многих других способствовали окончательному оформлению пе-реводоведения как научной дисциплины.

Что касается перевода как практической деятельности, то на протя­жении 70-90-х гг. он приобретает все большую культурную и обще­ственную значимость. Искусство художественного перевода продол­жает совершенствоваться. Этому способствует развитие культурных контактов; все меньше имен западных авторов остается под запретом. Выходят из тени имена Джойса, Броха, Музиля, Тракля и т. д. На рубеже 90-х гг. публикуются переводы книг, запрет на которые не смогла снять «оттепель» начала 60-х. Среди них, например, роман «Искра жизни» Э. М. Ремарка, запрещенный, очевидно, из-за той аналогии с жизнью заключенных в советских концлагерях, которую могло вызвать у чи­тателей описание трагических перипетий узников Бухенвальда.

Переводчики-филологи обращаются к памятникам мировой ли­тературы, которые из-за сложности их формы считались неперево­димыми. Так, непреодолимым препятствием казались древние по­этические эпические формы, а также специфика средневековой поэзии. Как мы знаем, богатая традиция выработки аналоговых ПО' этических форм была связана лишь с античной поэзией. В 70-80-е гг. появляется древнеисландский эпос «Старшая Эдда» в переводе А. Корзуна, средневерхненемецкая эпическая поэма «Кудруна» в пе­реводе Р. Френкель, «Парцифаль» Вольфрама фон Эшенбаха в пере­воде Л. Гинзбурга и др. Комментарии переводчиков к своим перево­дам обнаруживают серьезность и филологическую выверенность подхода к делу. Переводчики далеки от буквального копирования формальной специфики оригинала; при сохранении этой специфики они учитывают традиции воспринимающей литературы. Об этом красноречиво говорит выдержка из послесловия Р. Френкель к «Куд-руне»: «. ..Размер кудруновой строфы — абсолютно чужой для рус­ского слуха. Воспроизведенный буквально, он не может звучать поэтически. Значит, надо не рабски копировать, а найти нечто рав­ноценное по впечатлению, которое оставляют четыре длинных сти* ха, распадающиеся на два полустишия каждый, в особенности же передать тяжелую „поступь" последнего полустишия, растянутого на шесть ударных слогов. В нашем переводе мы решили не менять счет ударений, а сменить лишь самый размер с двусложного на трех­сложный и перейти в данном случае с ямба на амфибрахий в после­днем, восьмом полустишии строфы»⁸⁰.

Многие из уже известных и полюбившихся русскому читателю произведений переиздаются в новой редакции или переводятся

⁷⁸ Теория и критика перевода / Под ред. Б. А. Ларина. — Л., 1962. Гачечиладзе Г. Р. Вопросы теории художественного перевода. — Тбилиси, 1964.

⁸⁰ Френкель Р. В. Эпическая поэма «Кудруна», ее истоки и место в средневековой немецкой литературе. — X: Проблема перевода // Кудруна. — М., 1984. — С. 366.

заново. В 1983 г. в серии «Большой» «Литературных памятников»] появляются, например, новые переводы сказок X. К. Андерсена,' подготовленные Л.Ю.Брауде и И.П.Стребловой (правнучкой! А. В. и Г. П. Ганзенов, выполнивших когда-то первый перевод ска-; зок). Потребность в новом переводе художественного произведем ния объясняется обычно двумя причинами. С одной стороны, это: свидетельствует об изменении критериев эквивалентности переве­денного текста. В эти годы эквивалентность понимается как пол­ноценность передачи художественного целого (в рамках концепции полноценности, сформулированной А. В. Федоровым), а большин­ство переводов первой половины XX в. этим критериям не соот­ветствовали. С другой стороны, значительное художественное про­изведение обречено на множественность переводных версий, ибо каждая из них — неполна и каждая следующая позволяет больше приблизиться к пониманию великого оригинала.

Видимо, именно с последним обстоятельством связан феномен гиперпереводимости, особенно отчетливо проявившийся в конце, XX в. Феномен этот заключается в чрезвычайной популярности не­которых авторов у переводчиков. Если учитывать переводы и пред­шествующих веков, то пальму первенства по количеству русских версий, наверное, следует отдать В. Шекспиру, в особенности его трагедии «Гамлет». Зато во второй половине XX в. безусловно лиди-рует австрийский поэт начала века Райнер Мария Рильке.

Несколько слов в завершение следует сказать о переводе 90-х гг. Собственно исторический анализ проводить еще рано — слишком близки от нас эти годы. Но о некоторых симптоматических явлениях надо упомянуть.

В начале 90-х гг. исчезают многочисленные цензурные барьеры, и переводчик волен переводить все, что он пожелает. Но вместе с цензурным гнетом исчезает и государственная издательская систе­ма, а быстро возникающие частные издательства ориентируются на прибыль. Поэтому наряду с шедеврами мировой литературы, не пуб­ликовавшимися ранее по цензурным соображениям и пользующи­мися спросом у взыскательных читателей, появляется в большом количестве массовая «бульварная», зачастую низкопробная литера­тура — она призвана удовлетворить голод, накопившийся со времен краткого ее расцвета в период нэпа. Эротика, порнография, романы ужасов, фантастические романы, детективы заполоняют прилавки. При этом издатели меньше всего заботятся о качестве переводов. Переводы массовой литературы делаются в спешке и чрезвычайно низко оплачиваются. За них, как за источник дополнительного не­большого заработка, берутся люди любой профессии, мало-мальски знающие иностранный язык. Во многих издательствах исчезает ин­ститут редакторов, и тексты выпускаются в свет с чудовищными ошибками в русском языке. Те же издательства, которые пытаются ориентироваться на выпуск доброкачественных переводов как худо-

ясественных произведений, так и книг в различных областях знаний, находятся в незавидном экономическом положении, проигрывая на рынке сбыта, и также вынуждены предлагать переводчикам лишь незначительную оплату их труда. Таким образом, следует признать, что социальный статус переводчика в российском обществе на се­годня чрезвычайно низок.

Общую картину переводной литературы в 90-е гг. осложняет и практика грантов и субсидий со стороны различных государств, за­интересованных в пропаганде произведений своих национальных литератур на российском книжном рынке. Это зачастую приводит к появлению в русском переводе книг, не отвечающих культурным запросам российского читателя и навязываемых ему как бы при­нудительно.

Однако, разумеется, у новой ситуации есть и позитивные сторо­ны. Реальная потребность открытого общества в качественном пе­реводе привела в конце 90-х гг. к широкомасштабной организации в России обучения переводчиков. Новой специальности «Перевод и переводоведение » начинают обучать в Санкт-Петербурге (в гораздо более широких масштабах, чем это делалось раньше), в Архангель­ске, Курске, Челябинске, Нижнем Новгороде, Владивостоке и во мно­гих других российских городах. Меняются и программы обучения. Прежде всего это касается устного перевода, ведь устным перевод­чикам уже не надо теперь быть «бойцами идеологического фронта», и на первое место ставится профессиональная техника и профессио­нальная этика. Постепенно восстанавливаются, на разной основе, ис­чезнувшие было в начале 90-х творческие семинары молодых пере­водчиков художественной литературы. Появляются независимые от государства бюро переводов. Множество молодых ученых посвяща­ют свои исследования проблемам теории перевода. На базе филоло­гического факультета Санкт-Петербургского университета в 1999 г. была учреждена ежегодная международная научная конференция по переводоведению «Федоровские чтения», получившая свое название в честь первого отечественного переводоведа А. В. Федорова. Эта конференция проводится в октябре и пользуется неизменным успе­хом.

Остается надеяться, что новые поколения переводчиков и потре­бителей их труда совместно решат те нелегкие проблемы, которые породило новое состояние российского общества.

XX в. в остальном мире. Как уже отмечалось, XX в. ознаменовал­ся колоссальным ростом объема переводов. Происходит активное об­щение культур, читательские интересы становятся разнообразнее. Охватить все тенденции и события истории перевода XX в., касаю­щиеся десятков стран мира, в рамках данного раздела невозможно, да это и не является нашей задачей. К тому же история перевода это­го периода в европейских странах содержит не меньше белых пятен, чем история российская; сбор материалов и описание переводческих

процессов XX в. — насущная задача историков перевода. Мы же" ограничимся отдельными замечаниями и попытаемся охарактеризо­вать некоторые ключевые моменты этого сложного периода.

Сомнение в возможности перевода, зародившееся в начале века в связи с формированием психологического направления в лингви­стике (в связи с российской историей перевода мы говорили о взгля­дах Потебни), нашло отражение не только в работах, непосредственно посвященных переводу⁸¹, но и в переводческой практике. Появляет­ся понятие информационного перевода, которое предполагает пере­дачу только понятийного содержания текста средствами нейтраль­ного литературного языка и не предполагает передачу формальных особенностей оригинала. Так во Франции появляется традиция про­заического перевода стихотворных произведений. Своеобразную дань информационному переводу отдает В. Набоков, создав ритмизован­ное прозаическое переложение «Евгения Онегина» А. С. Пушкина на английский язык, но снабдив его обширным комментарием. Аль­тернативная возможность информационного перевода литературно­го произведения до сих пор рассматривается в американской тради­ции как допустимая.

Наиболее категоричное отрицание возможности перевода обосно­вывается в трудах ученых, придерживавшихся концепции неогум-больдтианства, и прежде всего в работах немецкого ученого Лео Вайсгербера, который развивает философию языка, разработанную Гумбольдтом, подчеркивая, что каждый язык — это особое «виде­ние мира»⁸². Американский философ Уиллард Куайн доказывает не­возможность адекватной передачи высказывания даже в рамках од­ного языка.

Однако задача абсолютно полного воспроизведения всех особен­ностей текста подлинника в переводе редко всерьез ставилась в XX в. Стало очевидно, что потери неизбежны, и сформировавшаяся в се­редине века теория информации, а затем и теория коммуникации позволили обосновать объективность этих потерь.

Вместе с тем многие европейские переводчики XX в., продолжая традиции предшествующих поколений, стремятся с максимальной полнотой передать в переводе художественное своеобразие подлин­ника во всей его полноте, находя в сложных случаях средства функ­циональной компенсации в собственном языке, т. е. фактически придерживаются тех принципов, которые в середине XX в. сфор­мулировал в своей концепции полноценности перевода российский ученый А. В. Федоров. Именно этим путем идет в поисках адекват­ных соответствий известный поэт Р. М. Рильке, переводя с русского языка на немецкий древнерусский эпос «Слово о полку Игореве».

⁸¹ См., например: Wartensleben G. V. Beitrage zur Psychologie des Ubersetzens. Abt. I //
Zeilschrift fur Psychologie und Psychologie der Sinnesorgane. — 1910. — Bd. 57.

⁸² См., напр.: Weisgerber L. Vom Wortbild der deutschen Sprache. — Diisseldorf, 1953.

Перевод был выполнен Рильке в начале XX в. и впервые опублико­ван в 1953 г. Автор перевода использует нарушение рамочной струк­туры немецкого предложения для передачи специфики русского эпического порядка слов, для передачи временной дистанции исполь­зует архаизмы, в том числе и высокого стиля, а для воспроизведения устойчивых эпитетов и других образных средств фольклорного ха­рактера привлекает ресурсы немецкого фольклора⁸³.

Серьезные теоретические работы по переводу появляются в ос­новном начиная с 50-х гг., причем в этот начальный период во мно­гих западных странах, как и в России, наблюдается отчетливое про­тивопоставление литературоведческого и лингвистического подходов к обсуждению переводческих проблем. Ярче всего оно заметно у американских и французских исследователей. Так, в 1956 г. на фран­цузском языке выходят две книги, авторы которых придерживаются противоположных взглядов: Эдмон Кари в своем труде «La traduction dans le monde modeme» высказывается за литературоведческий прин­цип; Жорж Мунен в «Les belles infideles» заявляет о необходимости лингвистической основы науки о переводе. Особняком стоит пере-водоведческая концепция американского ученого Юджина Найды, предлагающего ориентироваться в принципах перевода не на сам текст, а на реакцию реципиентов текста. В начале 60-х гг. появляется фундаментальный труд чешского исследователя Иржи Левого по те­ории художественного перевода, в котором совмещаются элементы литературоведческого и лингвистического подходов и где впервые подробно рассматриваются теоретические проблемы стихотворного перевода. Однако эту книгу все же скорее можно отнести к после­дним серьезным трудам донаучного периода в переводоведении, когда перевод подвергался всестороннему гуманитарному осмыслению, поскольку в ней не найдены единые базовые основы для объектив­ного описания процесса и результатов перевода.

Далее теория перевода уже может рассматриваться как самостоя­тельная наука, и основные труды ее представителей будут привлече­ны к рассмотрению в последующих главах.

Мы же, прежде чем подвести итоги, остановимся еще на одном явлении в области перевода, ознаменовавшем собой XX в.

Изобретение синхронного перевода. Знаменательным событием, изменившим представления о диапазоне практического перевода, оказалось появление синхронного перевода. Но его утверждение в сфере переводческой деятельности происходило непросто.

Изобретение самого принципа синхронного перевода приписы­вается американскому бизнесмену Эдварду Файлену, который вмес­те с электротехником Гордоном Финлеем и при поддержке Томаса Уотсона, руководителя фирмы IBM (International Bureau Machines)

⁸³ Das Igor-Lied. Eine Heldendichtung. In der Ubertragung von Rainer Maria Rilke. — Frankfurt/Main, 1989.

придумал систему «Файлен-Финлей Ай-Би-Эм», состоящую из те­лефона, двух микрофонов, проводов и наушников. Изобретатели смогли заинтересовать этой новинкой только организацию ILO (International Labor Office) в Женеве, которая и использовала ее впер­вые на своей конференции в 1927 г., организовав синхронный пере­вод; правда, переводчики заранее смогли подготовить свои перево­ды, получив тексты речей.

В 1930 г. аналогичная техника была выпущена фирмой Сименс/ Гальске в Берлине; а в 1935 г., в Ленинграде, на XV Международной конференции психологов речь Павлова переводилась синхронно сра­зу на три языка: немецкий, французский и английский. На протя­жении 30-х гг. синхронный перевод активно применяется на кон­ференциях, международных встречах и в средствах массовой информации. Известно, что в 1934 г. известный переводчик межво­енного времени Андрэ Каминкер синхронно переводил по француз­скому радио речь Гитлера на партийном съезде в Мюнхене⁸⁴. Однако до самого конца Второй мировой войны синхрон и обеспечивающее его оборудование используется лишь как дорогостоящее новшество и не вытесняет гораздо более распространенный последовательный перевод.

Настоящее «боевое крещение» синхронного перевода состоялось на Нюрнбергском процессе (20 ноября 1945 г. — 1 октября 1946 г.). Здесь он использовался не только в целях общения суда с обвиняе­мыми, но и для общения судей между собой во время судебных за­седаний; на предварительном следствии, однако, по старинке при­менялся последовательный перевод. Оборудование для перевода обеспечивала фирма IBM. Перевод велся одновременно на немец­кий, английский, французский и русский языки. Было сформирова­но три команды по 12 переводчиков, которые работали посменно; в каждой кабине находилось по три переводчика, которые переводи­ли на какой-либо один язык с трех остальных. Каждый переводчик переводил только на свой родной язык. Официальным требованием к ораторам было говорить не слишком быстро: не более 60 слов в ми­нуту. Преимущества синхронного перевода, который позволял суще­ственно экономить время, были по достоинству оценены всеми уча­стниками процесса. Очевидец Нюрнбергского процесса переводчик Зигфрид Рамлер приписывает одному из подсудимых, военному пре­ступнику Герингу, следующие слова: «Система синхронного пере­вода, конечно, чрезвычайно эффективна, но она сокращает мне жизнь»⁸⁵.

⁸⁴ SkunckeM.-F. «Tout a commence a Nuremberg...» // Paralleles.
Pt. 5-7. — P. 21.

⁸⁵ Ramler S. Origins and Challenges of Simultaneous Interpretation: The Nuremberg
Trials Experience // Languages at Crossroads, Proceedings of the American Translator As­
sociation / Ed. D. L. Hammond.— Medford; New York, 1988. — P. 437^140.

Делегация ООН специально приехала в Нюрнберг, чтобы на деле убедиться в качестве синхронного перевода, поскольку тогда было распространено мнение, что синхронисты переводят очень неточно. Это мнение разделяли многие из опытных переводчиков старшего поколения. Затем для будущих синхронистов ООН были организо­ваны специальные курсы; в качестве преподавателей на них работа­ли и некоторые переводчики, освоившие синхронный перевод на Нюрнбергском процессе. В синхронном режиме переводчики ООН впервые начали работать осенью 1947 г., а в 1950 г. синхронный пе­ревод одержал окончательную победу. В конце 40-х — начале 50-х гг. обучение синхронному переводу было введено в университетах Же­невы и Вены.

Современная ситуация.Перевод в наши дни продолжает обслу­живать все основные информационные потребности человечества, сохранив традиционные сферы своего использования и приобретая все новые.

Переводчики расшифровывают старинные рукописи и древние надписи, переводят художественные произведения различных эпох, обслуживают все повседневные нужды человечества в устном и пись­менном переводе.

В последние годы люди начали широко пользоваться Интерне­том, который представляет собой единое общечеловеческое информа­ционное пространство — без переводчиков не обойтись и здесь.

Объемы переводов растут, и можно смело сказать, что в обозри­мом будущем без перевода человечество обойтись не сможет.

6.8. Выводы

1. История перевода, насчитывающая уже около 4 тысячелетий,
дает основания утверждать, что перевод во все времена вы­
полнял две основные функции: обеспечивал контакты между
людьми и передачу информации (во времени и в пространстве).

2. Специфика письменного перевода зависела от отношения лю­
дей определенной эпохи к письменному тексту и была обус­
ловлена религиозными, социальными и культурными представ­
лениями, свойственными данной эпохе. Поэтому представления
людей о «правильном» (т. е. эквивалентном) переводе можно
считать исторически обусловленными.

3. Переводчики письменных текстов постепенно осваивают уме­
ние передавать все новые и новые особенности текста, суще­
ственные для его содержания и формы; поэтому развитие тех­
ники письменного перевода мы можем считать прогрессивным
процессом.

4. Устный перевод всегда преследовал одну основную цель: пе­
редать максимум понятийной информации, поэтому требова-

ния к нему в разные исторические эпохи были стабильны и 1 серьезным изменениям не подвергались. Но и в области устного перевода в XX в. появилось новшество — синхронный перевод, что является технически прогрессивным явлением.

5. Историческое развитие перевода как деятельности и динамика осмысления этой деятельности показывают, что формирование в XX в. теории перевода есть явление закономерное.

6. Исторические данные о переводе дают возможность сделать важные теоретические обобщения о специфике перевода как процесса и как результата, поэтому история перевода имеет не посредственную связь с другими аспектами переводоведения.