Как ответила на постмодернистский вызов историческая наука ?

Показательно, что адекватного ответа на постмодернистский вызов пока не найдено. Даже такой признанный научный авторитет, как Роже Шартье, хотя и говорит о «замечательной жизнеспособности и прежней изобретательности» исторической науки, но в качестве доказательства ссылается на большие коллективные труды, общеевропейские серии, отклики на книги, что само по себе ничего не доказывает — это количественные характеристики, они не содержат теоретического опровержения постмодернизма. Выход многотысячных тиражей вовсе не показатель уровня развития науки.

Однако сам по себе постмодернизм, переживший бурный подъем в 1970-80-е гг., к 1990-м утратил свои позиции и сегодня влачит довольно вялое существование. В плане изучения тенденций развития современной историографии современные построения постмодернистов неинтересны (поскольку они мало чем отличаются от теоретических изысканий 1970-х гг., движения вперед здесь не произошло). Зато примечательна реакция корпорации историков на «постмодернистский вызов», его критика и предлагаемые варианты ответов.

В ходе обсуждения сложившегося положения на ХVIII Международном Конгрессе исторических наук была сформулирована позиция «третьего направления» (Л. Стоун, Р. Шартье, Дж. Иггерс, Г. Спигел, П. Бурдье): то, что история труднопознаваема, еще не означает, что реальность не существует. Есть и прошлое как объективная реальность, и дискурс как независимый исторический фактор. Выход представители данного течения видят в «конструировании социального бытия посредством культурной практики», что позволит приблизить исследователя к адекватному прочтению источника и правильной реконструкции исторических фактов.

Подтверждение принципиальной возможности этого Шартье видит в способности историков отличать фальшивки от подлинных источников. Следовательно, делает он вывод, «история доказывает, что продуцируемое ею познание вписывается в порядок знания, доступный контролю и проверке».

В весьма резком тоне постмодернистские построения были подвергнуты критике в специальном сборнике «Reconstructing History. The Emergence of a New Historical Society». Возражения авторов статей (Елизабет Фокс-Геновес, Гертруды Химмельфарб, Рассела Якоби и др.) сводятся к отстаиванию довольно традиционного постулата: постмодернизм подменяет изучение реальной, социально детерминированной истории исследованием субъективно трактуемого дискурса, который изучать надо, но только как вторичный исторический продукт. Особенно рельефно эти возражения представлены в работе Г. Химмельфарб, которая в качестве довода приводит полную невозможность изучать постмодернистскими методиками, к примеру, такое явление, как Холокост.

Нетрудно заметить, что предлагаемые антипостмодернистские построения зиждутся на нескольких общих принципах. Во-первых, оно несет несомненные религиозные черты, в чем-то сходные с реакцией правоверного на ересь. Это выражается во многочисленных заклинаниях, повторяемых на разные лады: «До чего ж мы докатимся, если признаем правоту постмодернистов?» Все инвективы последних торжественно отвергаются: по словам П. Рота, «Позитивизм сам по себе является своим лучшим адвокатом». Во-вторых, противники постмодернизма в своем большинстве склонны к материалистическому пониманию истории (будь то «конструирование социального бытия посредством культурной практики» Шартье или «социальная логика текстов» Спигел). В-третьих, феномен дискурса признается теперь всеми, но это совмещается с верой, в чем-то даже мистической, в возможность отыскания в нем имманентной способности адекватного отражения реальности. Очень многими историками дискурс подсознательно продолжает восприниматься как идеалистическая надстройка над материальной подосновой истории.

Однако даже самые радикальные противники постмодернистского подхода не могут ничего возразить на слова Х. Уайта: «Историки и хотели бы говорить буквально и ничего, кроме истины… но невозможно повествовать, не прибегая к фигуративной речи и дискурсу, который по своему типу является скорее поэтическим (или риторическим), чем буквалистским… Историография является дискурсом, который, как правило, нацелен на конструкцию правдоподобного повествования о серии событий».

Однако сохраняющаяся, несмотря на все новации, устойчивость позитивистской модели наводит на определенные размышления. В сегодняшнем научно-историческом сообществе сложилась парадоксальная ситуация: о кризисе гуманитарных наук знают те, кто читает современную литературу. Для остальных его как бы не существует. Огромная масса историков желает знать только традиционные каноны Histories Apodexis, а все новации воспринимают как ересь, про которую не хочет и слышать. Не руководит ли здесь профессионалами подсознательный инстинкт самосохранения? Ведь если задумываться, то этак можно усомниться в состоятельности своей профессии. Большой вопрос, на чем нынче зиждется стабильность сообщества авторов Histories Apodexis: на их действительной уверенности в неправоте «постмодернистского вызова», «лингвистического поворота» и т.д. или же на чисто религиозном инстинкте: оградить себя от ереси, способной «ввести в соблазн» и разрушить веру? Не потому ли современная историография так трудно проникает в ВУЗы и академическую науку, что она априори вызывает подсознательное неприятие?

Каждый человек, избравший делом своей жизни профессиональное занятие научными изысканиями и остановившийся в выборе отрасли знания на истории, должен четко представлять себе, чем является «его избранница» и кем при реализации этого выбора становится он сам. Большинство современных историков, на мой взгляд, сознательно бежит не то что от ответа, но даже от постановки данного вопроса. Ведь иначе они вынуждены будут определить (по крайней мере для себя) пути преодоления постмодернистского вызова и лингвистического поворота. А это уже постановка серьезнейшей исследовательской сверхзадачи. Иначе честный в своей саморефлексии историк будет в глубине души считать себя ханжой и лицемером, который не может отстоять от нападок научную состоятельность того, чем он занимается. Третьим путем является интеллектуальное кокетство, когда историк признает, что он лишь практикующий на памятниках прошлого филолог, и его интересует лишь игра слов и собственные вербально-семиотические конструкты. Поскольку подобное заявление в профессиональной корпорации равноценно самоубийству, третий путь в ученой среде маловероятен. Остается выбирать между первыми двумя.

Проблема ответа на постмодернисткий вызов в том, что каждый историк интуитивно убежден, что история реально была — основываясь хотя бы на собственном опыте жизни, переживания событий, которые происходили, но совершенно не поддаются адекватной реконструкции даже в собственной памяти. Чтобы постичь историю, исследователь должен выйти за рамки жизни, стать по отношению к самому себе внешним объектом, сторонним наблюдателем. А вот делать это за две с половиной тысячи лет существования своей корпорации историки так и не научились.

На наш взгляд, возможный сценарий развития исторической науки следующий. В корпорации произойдет раскол на авторов Histories Apodexis, понимающих стандарты своей профессии в позитивистском духе. Этот слой будет существовать всегда, поскольку именно на него со времен Геродота есть практический спрос со стороны власть предержащих, их идеологов, пропагандистов, а также националистов, пиарщиков, моралистов и т.д.

В то же время, постепенно будет формироваться узкая прослойка профессиональных ученых, которая, пережив дискретный период, сумеет выработать новые научные стандарты, предъявляемые к историческому исследованию. Это позволит сократить дистанцию между фактом и событием (полностью преодолеть ее, наверное, можно будет лишь с изобретением машины времени, ежели таковое возможно). Какими будут эти стандарты — неизвестно. Можно лишь предположить, что в них обязательно будут присутствовать элементы антропологии, семиотики, герменевтики и использоваться методики точных наук. На их основе возникнет «наука история», отличная от Histories Apodexis. Пока же, несмотря на два с половиной тысячелетия существования, историкам нечего возразить на определение Х. Уайта, что сфера их занятий в лучшем случае есть «протонаука с определенными ненаучными элементами своей конструкции».