Лекция 1. Историческая наука в ХХ в.

Литература:

1. Гуревич А.Я. Историк конца XX века в поисках метода. // Одиссей. М. 1996

2. Кнабе Г.С. Общественно-историческое познание второй половины ХХ века, его тупики и возможности их преодоления // Одиссей. 1993. М. 1994

3. Копосов Н. Е. Как думают историки. М., 2002

4. Кроче Б. Теория и история историографии. М., 1998

5. Ланглуа Ш.-В., Сеньобос Ш. Введение в изучение истории. СПб., 1899.

6. Мучник В.М. Историческое сознание на пороге XXI века. От логоса к мифу // Методологические и историографические вопросы исторической науки. Вып. 25. Томск. 1999

7. Мучник В.М., Николаева И.Ю. От классики к постмодерну: о тенденциях развития современной западной исторической мысли // К новому пониманию человека в истории. Томск. 1994

8. Румянцева М.Ф. Теория истории. Учебное пособие. М., 2002

9. Тош Дж. Стремление к истине. Как овладеть мастерством историка. М., 2000

10. Филюшкин А.И. Методологические инновации в современной российской науке (вместо предисловия) // Actio Nova 2000: Сборник научных статей. М., 2000. С.7-50

11. Филюшкин А.И. Произошла ли методологическая революция в современной российской исторической науке? // Историческая наука и методология истории в России ХХ века: К 140-летию со дня рождения академика А.С. Лаппо-Данилевского. Санкт-Петербургские Чтения по теории, методологии и философии истории. СПб., 2003. Вып.I. С.59-68

12. Филюшкин А.И. Смертельные судороги или родовые муки? Споры о конце исторической науки в начале ХХI в. // Россия ХХI. – 2002. - № 4. - С.64-99

13. Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1991

История — одна из первых отраслей гуманитарного знания, обособившаяся от остальных. Со времен Геродота (484-425 до н.э.) она понимается как Histories Apodexis – «Изложение событий», желательно исходящее из уст очевидца, или же, опирающееся на достоверные свидетельства. При этом от простого повествования оно отличается своей боговдохновенностью. По выражению Франсуа Артога, историк для Геродота это «наблюдатель — Histor», который смотрит не обычным человеческим зрением, но божественным взором повелителя муз Аполлона, позволяющим охватить все многообразие дел человеческих .

Формула Histories Apodexis Геродота заложила пять парадигм, которые до наших дней являются основой понимания истории как отрасли знания. В общем виде их можно сформулировать следующим образом.

1. Предметом Histories Apodexis являются события прошлого, которые историк называет историческими фактами.

2. Формой Histories Apodexis служит рассказ, повествование, обладающий внутренней структурой и сюжетом.

3. Между событиями прошлого и Histories Apodexis существует устойчивая схема информационной коммуникации. Прошлое оставляет следы. Ими, во-первых, являются свидетельства очевидцев, записанные непосредственно или пересказанные с чьих-то слов. Во-вторых, события также отражаются в памятниках материальной культуры и текущей документации, изначально не предназначенной для глаз историка.

Совокупность этих следов называется историческими источниками. Задачей Histories Apodexis является извлечение информации из данных источников и составление на ее основе рассказа о том или ином сюжете прошлого. Историки обладают принципиальной способностью извлекать эту информацию тем или иным способом, как бы «допрашивая свидетелей» прошлого на предмет установления исторической истины.

4. Субстанциальной чертой Histories Apodexis является присутствие в ней особого духовного содержания, которое и отличает историю от других гуманитарных наук. Эта ее сущность трудноопределяема. Изначально ей придавался мистический характер. Древние, как уже говорилось, ссылались на «взор Аполлона». Немецкие классики ХVIII – ХIХ вв. (Г.В.Ф. Гегель, Л. фон Ранке) писали о проявлении в истории «божественного духа».

В наши дни ссылки на Бога в науке не модны, но трансцендентная сущность Histories Apodexis, обусловливающая ее обособление от других гуманитарных наук, по-прежнему часто не имеет вербального выражения, а ощущается интуитивно. По выражению Жана-Клода Пассерона, несмотря на то, что суть процесса исторического познания до сих пор остается предметом споров, «Книгу по истории от книги по социологии мы отличаем также легко, как бургундское от бордо».

5. В гносеологическом плане Histories Apodexis строится по определенным нормам. Они рифмуются с законами, по которым, по мнению авторов, развивается исторический процесс. При этом признается справедливость высказывания Марка Блока, что «доказательства в истории – не доказательства теорем». Однако своя «формула истории» присутствовала практически у каждого автора Histories Apodexis, будь то моральные сентенции Плутарха, проявления Абсолюта у Гегеля или базис и надстройка у Карла Маркса.

На этих пяти парадигмах Histories Apodexis строилась на протяжении почти двух с половиной тысяч лет. Правда, надо отметить, что научная институционализация данной дисциплины произошла довольно поздно. Она была обусловлена двумя событиями: формулированием социологических законов и выделения источниковедения как базиса Histories Apodexis. Первое связывается с появлением социологии как особой дисциплины и деятельностью О. Конта (1798-1857). Второе надлежит поставить в заслугу немецким герменевтам ХVIII-ХIХ вв., прежде всего, Ф. Шлейермахеру (1768-1834) и В. Дильтею (1833-1911), а также авторам первых методов критики источников — немцам Ф.А.Вольфу (1759-1824), Б.Г. Нибуру (1766-1831), Г. Вайцу (1813-1886), французу П.Дону (1761-1840) и др.

Симптомами институционализации истории как науки стало возникновение профессиональных стандартов и систем их обретения. В европейских университетах открываются кафедры истории (1810 – в Берлине, в 1812 – в Сорбонне, и т.д.). Основываются специальные исторические серии (самый грандиозный проект – Monumenta Germaniae Historica – начат Г.Ф. фон Штейном в 1815 г.). Вскоре начинают выходить профессиональные исторические периодические издания (Чтения в Императорском обществе истории и древностей Российских в 1845 г., Historische Zeitschrift в 1859, Revue historigue в 1876, Rivista storica Italiana в 1884, English Historical Review в 1886, American Historical Review в 1895) .

Несмотря на научную молодость, история на протяжении XIX – XX вв. занимала ведущие позиции в гуманитарном знании. По выражению авторов вступительной статьи в первом выпуске «English Historical Review», «История … является центральной среди прочих гуманитарных наук и способна просвещать и обогащать все остальные». По наблюдениям Дж. Иггерса, практически все германские гуманитарные науки ХIХ в. были «исторически ориентированными». Аналогичная ситуация наблюдалась и во Франции. По словам Н.Е. Копосова, подобная роль истории создала ей репутацию парадигматической науки о человеке. В новое и новейшее время метод гуманитарных наук называли «историческим». Как отметил исследователь, «необычность положения истории — не в самом факте претензий на особый эпистемологический режим, но в силе и настойчивости этих претензий, что позволяет ей обосновывать свою идентичность на таком уровне, на который редко осмеливаются претендовать другие дисциплины».

Историческая наука в ХХ в. развивалась очень противоречиво. С одной стороны, именно в ХХ в. были созданы глобальные исторические теории ― цивилизационный подход и исторический материализм, а также приобрел всеобщий характер такой исследовательский метод, как исторический позитивизм. С другой стороны, во второй половине ХХ в. историческая наука рассыпалась на разные отрасли. В ней сегодня существует несметное количество направлений, представители которых все меньше понимают друг друга. Ж. Нуарель считает данный раскол историографии проявлением социального кризиса исторической профессиональной корпорации, которая распалась на отдельные сообщества, плохо связанные друг с другом.

Утрату историками разных отраслей представлений о своем месте в общем труде Н.Е. Копосов связывает с размыванием в наши дни единого научного исторического метаязыка. Вместо выработки универсального исторического языка, унитарной исторической терминологии, расцвел полилингвизм. В отраслях исторического знания отсутствует единый научный стандарт. Историки, придерживающиеся традиционного Histories Apodexis, пытаются «выпихнуть» все новации в другие науки (философию, культурологию, социологию), считая многие современные подходы «неисторическими». Представители современных подходов, наоборот, считают истинными историками именно себя, а традиционалистов, цитируя известный афоризм Карла Маркса — «Поставщиками архивов, работающими во имя грызущей критики мышей». Отсутствие единого научного канона приводит к тому, что Histories Apodexis все более поглощается другими науками.

Наиболее впечатляющим здесь оказалось вторжение в историю математических наук. Они быстро стали играть ведущую роль в некоторых отраслях исторического знания, что вызвало высказывания вроде: «С научной точки зрения существует только количественная социальная история» (А. Домар, Ф. Фюре). Несмотря на призывы гуманитариев, что «Считать, конечно, надо. Но прежде хорошо бы понять, что мы будем считать» (Р. Мунье) , количественные методы исследования все активнее претендуют на то, что без них не будет считаться научным ни одно историческое исследование. Помимо социальной и экономической истории, они уже обрели прочные позиции в источниковедении, текстологии, истории повседневности и т.д.

Доминирующим направлением в исторической науке ХХ в., причем имеющим наибольшее число сторонников, является исторический позитивизм. Правда, при этом он в последние десятилетия не внес ничего нового в свою теоретическую базу. Для сторонников данного течения вообще характерно инстинктивное отвращение к теории, идущее еще с Фюстеля де Куланжа. Вслед за Ш.-В. Ланглуа и Ш. Сеньобосом, они утверждают, что незаметно, будто методологи истории что-то приобрели от своей методологии и умеют лучше, чем обычные историки, читать источники. Позитивисты говорят: «Рассмотрите существующие сочинения по методологии истории… постарайтесь выжать из них всю суть, и вы получите только сами по себе очевидные истины». Поэтому истинное credo историков может быть только одно: «История пишется по документам. Документы — это следы, оставленные мыслями и действиями некогда живущих людей… Ничто не может заменить документов, нет их — нет и истории».

Задачей историка позитивисты считают как можно более достоверную реконструкцию событий (при этом допуская так называемую «поправку на погрешность», как правило, выводимую из состояния источников). При этом считается, что историк способен понять исторические процессы куда лучше, чем их непосредственные участники. В образном виде эту мысль выразил Дж. Мишле: «Историк… часто в своих мечтах видит толпу, которая плачет и жалуется на свое положение, толпу тех, кто еще не умер, кто хочет снова жить». Те умершие просят не только урн и слез, недостаточно просто повторить их вздохи. Они требуют «Эдипа, который решит их собственную загадку, которая для них не имеет смысла, того, кто объяснит им смысл их слов, их собственных поступков, которые они не поняли».

Позитивисты писали о «крайней сложности и абсолютной необходимости исторической критики», под которой понимали в основном всестороннюю проверку достоверности сообщаемых в источниках фактов. Собственно говоря, пределы этой критики для них были в том, что «истина не устанавливается на основании свидетельства. Чтобы что-либо утверждать, нужно иметь специальные доказательства считать это истинным». Иначе мы будем вынуждены считать, что «историческое существование дьявола гораздо более доказано, чем существование Писистрата; до нас ни дошло ни одного слова современников о том, что они видели Писистрата, а между тем тысячи «очевидцев» заявляют, что видели дьявола: мало найдется исторических фактов, подтверждаемых таким громадным числом самостоятельных свидетельств».

Позитивисты сумели довести до совершенства технику внешней и внутренней критики источника, методику выявления подделок и недостоверных сведений. Однако на этом они и останавливались, считая, что, выявив перечень исторических фактов, они сумели восстановить история, какой она «была на самом деле». Именно против такой позиции, сводящей процесс исторического познания к каталогизированию, во второй четверти ХХ в. начались «бои за историю», которые, по образному выражению А.Я. Гуревича, велись «против обветшавшей историографии, укрывшейся от действительности за каталожными ящиками с выписками из древних текстов, в которых она была неспособна ощутить живых людей».

Первой позитивизм атаковала Школа «Анналов». Ее основоположник Люсьен Февр издевался над теми историками, в трудах которых крестьяне пахали «не плугами, а картуляриями», упоминавшими крестьян лишь как объектов эксплуатации и имущественных сделок их господ. Под их пером реальная жизнь людей подменялась текстами памятников, которым придавалось самодовлеющее значение (мол, задача историка — максимально точно передать содержание источника, а он скажет все сам за себя). Это было, по словам А.Я. Гуревича, не средством познания человеческого содержания исторического процесса, а способом демонстрации снобистского всезнания мелочей замкнувшимися в «башню из слоновой кости» «мандаринами» университетской науки.

Вслед за «Анналистами» (и их приемниками историческими антропологами) свое наступление на позитивизм начали постмодернизм, герменевтика и т.д. Однако традиционное Histories Apodexis оказалось на удивление устойчивым. Его потеснили на поле исторического знания, но не более. Современные позитивисты по-прежнему исходят из того, что исторический поиск, несомненно, происходит в сознании исследователей и зависит от его субъективных параметров. Однако при этом они убеждены, что историк в принципе способен реконструировать прошлое, установить истину, подлинные факты. Для этого необходимо дальнейшее совершенствование техники критики источника, методики «опроса» безмолвных свидетелей прошлого. При этом у позитивистов, по замечанию Н.Е. Копосова, приобрела популярность идея эпистемологической купюры. Ее суть в том, что недостатки позитивистских работ порождены внешней конъюнктурой, когда историк не может «освободиться» от предрассудков своего сознания, воздействия внешней среды.

То есть виновным в пороках историографии объявляется презентизм, зависимость ученого от современных ему политических требований, принадлежности к той или иной политической группировке и социальному слою, мировоззренческая мода переживаемого периода и т.д. Стоит лишь историкам подняться над этим, освободиться от воздействия среды, они смогут добиться объективности, реконструировать истину. Таким образом, здесь все проблемы исторического познания сводятся к приверженности пушкинскому образу идеального историка как беспристрастного летописца:

По словам Л. Госсмана, «Несмотря на то, что философы, да и сами историки на протяжении десятилетий доказывают, что история — конструкт, вера в то, что она является непосредственным воспроизведением реальности, остается удивительно прочной». Теоретики позитивизма своими высказываниями порой напоминают страуса: они упорно игнорируют конструктивистские идеи, делая вид, что их просто не существует. Н. Партнер указывает на тайные мотивы, лежащие в основе подобной позиции: «Дестабилизация истории в теории с помощью лингвистически ориентированной критики не имела практических последствий для академической практики, поскольку ученые ничего не могли выиграть, но все могли потерять, демонтировав свой код основанного на доказательствах рассуждения и открывая себя неизбежным упрекам в мошенничестве». Поэтому академические круги упорно делают вид, что никакой дестабилизации и нет.

Такая позиция не нова. Еще Ланглуа и Сеньобос писали об историках, пренебрегающих анализом источников, что «основной причиной естественного легковерия служит леность. Гораздо удобнее верить, чем разбирать, признавать, чем критиковать, накапливать документы, чем их взвешивать. Не критиковать документов приятнее, чем критиковать, потому что критиковать документы значит жертвовать ими, а жертвовать документом тому, кто его нашел, очень трудно».

Устойчивость позитивистской модели наводит на определенные размышления. В сегодняшнем научно-историческом сообществе сложилась парадоксальная ситуация: о кризисе знают те, кто читает современную литературу. Для остальных его как бы не существует. Огромная масса историков желает знать только традиционные каноны Histories Apodexis, а все новации воспринимают как ересь, про которую не хочет и слышать. Не руководит ли здесь профессионалами подсознательный инстинкт самосохранения? Ведь если задумываться, то этак можно усомниться в состоятельности своей профессии. Большой вопрос, на чем нынче зиждется стабильность сообщества авторов Histories Apodexis: на их действительной уверенности в неправоте «постмодернистского вызова», «лингвистического поворота» и т.д. или же на чисто религиозном инстинкте: оградить себя от ереси, способной «ввести в соблазн» и разрушить веру? Не потому ли современная историография так трудно проникает в ВУЗы и академическую науку, что она априори вызывает подсознательное неприятие?

Каждый человек, избравший делом своей жизни профессиональное занятие научными изысканиями и остановившийся в выборе отрасли знания на истории, должен четко представлять себе, чем является «его избранница» и кем при реализации этого выбора становится он сам. Большинство современных историков, на мой взгляд, сознательно бежит не то что от ответа, но даже от постановки данного вопроса. Ведь иначе они вынуждены будут определить (по крайней мере для себя) пути преодоления постмодернистского вызова и лингвистического поворота. А это уже постановка серьезнейшей исследовательской сверхзадачи. Иначе честный в своей саморефлексии историк будет в глубине души считать себя ханжой и лицемером, который не может отстоять от нападок научную состоятельность того, чем он занимается. Третьим путем является интеллектуальное кокетство, когда историк признает, что он лишь практикующий на памятниках прошлого филолог, и его интересует лишь игра слов и собственные вербально-семиотические конструкты. Поскольку подобное заявление в профессиональной корпорации равноценно самоубийству, третий путь в ученой среде маловероятен. Остается выбирать между первыми двумя.