Орнаментика.

Как и в пьесах французских клавесинистов, в сонатах Скарлатти используется много украшений. Но если у Куперена орнамент придает мелодии изысканную прихотливость, то у Скарлатти он обычно усиливает шутливо-задорный тон музыки, подчеркивает характерные места в мелодии и гармонии (сильные доли, опорные точки), придает музыкальной линии конструктивную ясность. Ввиду этого и отбор мелизмов специфичен. Скарлатти применяет не столько украшения типа группетто, сколько форшлаги и трели. Указанные художественные задачи требуют соответствующего исполнения мелизмов: их надо играть «упруго», темпераментно, с типичным для итальянцев «с огоньком».

Относительно расшифровки украшений в своих сонатах Скарлатти не оставил никаких указаний. Спорным у него является иногда вопрос об исполнении трели: следует ли ее играть с верхней вспомогательной или с главной ноты? Судя по различным источникам, в Италии в XVII веке трель расшифровывали с главной ноты, но уже в трактатах 20-х годов XVIII столетия ее предписывают играть по французскому образцу - с верхней вспомогательной. Имеются сведения, однако, что вопреки теории в первой половине XVIII столетия в Италии играли трель с главной ноты (свидетельство Тартини).

Таким образом, как и в других спорных вопросах орнаментики, при исполнении сонат Скарлатти следует всегда исходить из характера самой музыки. Иногда трель с верхней вспомога­тельной звучит больше в стиле Скарлатти, усиливая свойственный его музыке юмор, например в начале Сонаты С-dur, но во многих случаях естественнее начинать ее с главной ноты. От украшений, носивших название аччаккатура, ведут свое происхождение терпкие, смелые для своего времени гармонии Скарлатти. Аччаккатура (от ит. ассассаге — давить, раздавливать) представляет собой неприготовленное задержание в виде секунды к аккордовому звуку. Аччаккатура берется одновременно с этим звуком и затем быстро отпускается. Обозначается она в виде мелкой нотки или косой черточки между звуками аккорда. Некоторые из аччаккатур предвосхищают остро диссонирующие созвучия музыки XX века и порой даже близки к кластерам.

В такого рода гармонических «дерзостях» чувствуется сочный и колоритный язык художника-новатора, смело обновлявшего существовавшие традиции и признававшего, как сам он говорил, «смысл музыки» высшим критерием.