Тема 2. Историческая периодизация развития техники и закономерности техники. 3 страница

«становится рабом организованного общества и техники, рабом машины, в которую превращено общество и незаметно превращается человек».

И, в который уже раз, снова перед человеком встает и становится актуальной проблема его освобождения. Данная проблема теперь может быть успешно и окончательно решена лишь тем

«сознанием, которое поставит человека выше природы и общества...».

Следовательно,

«путь окончательного освобождения человека и окончательного осуществления его призвания есть путь к царству Божию, которое есть не только царство небесное, но царство преображенной земли, преображенного космоса».

Именно так, т.е. на чисто религиозной (а точнее сказать — христианской) почве Н.А.Бердяев предлагает решать проблемы технической эпохи, все трудности технической формы (этапа) существования и развития человечества в своей, не отличающейся особой оригинальностью, технофилософской концепции.

5. Техника как результат символической деятельности мозга в философии Льюиса Мэмфорда.

Американский историк и философ техники Льюис Мэмфорд (1895-1988) еще в своей статье «Драма машин» (1930) полагал, что для лучшего и более глубокого понимания сущности техники необходимо исследовать не только и не столько материально-практические, сколько психологические ее истоки. Дело заключается, как он отмечал позднее, в том, что

«механизация поведения людей в древних ритуалах значительно предшествовала механизации орудий труда».

Вот почему он считал ошибочным стремление К.Маркса придавать

«орудиям труда направляющую функцию и центральное место в человеческом развитии».

Будучи убежденным в том, что нельзя понять действительную роль техники в человеческом развитии «без более глубокого понимания природы человека», он все же отвергал определение человека как делающего и использующего орудия животного, так как подобного рода определение, по его мнению, означает,

«пропустить основные главы человеческой предыстории, которые фактически были решающими этапами развития».

В древней технологии, уверяет он, не было ничего уникально человеческого вплоть

«до той поры, пока она не оказалась видоизмененной лингвистическими символами, социальной организацией и эстетическими замыслами. На этой ранней стадии становления собственно человеческой технологии производство символов резко обогнало производство орудий и, в свою очередь, способствовало развитию более ярко выраженной технической способности».

Основным и всецелевым орудием, которым, согласно его точке зрения, обладал древнейший человек, является его собственное движимое умом тело. При этом именно

«благодаря чрезмерно развитому, постоянно активному мозгу, человек обладал большей умственной энергией, чем ему необходимо для выживания на чисто животном уровне».

В свете сказанного делается вывод, в соответствии с которым орудийная техника как часть биотехники могла развиваться только по тем стандартизированным образцам и по тому порядку, которые проистекали скорее «из форм ритуала, песни, танца», нежели «из производства орудий». В итоге Л. Мэмфорд приходит к необходимости рассматривать человека и определять его главным образом как использующего ум, производящего символы, самосовершенствующего животного.

Приведенные рассуждения Л. Мэмфорда являются достаточно спорными.

Во-первых, если абстрактное мышление (ум, язык), искусство и социальная организация формировались раньше орудий или опережали их в своем развитии (ведь именно так необходимо понимать суть указанных рассуждений, поскольку в противном случае они просто потеряли бы свой собственный смысл), то тогда неизбежно возникает вопрос: чем все-таки они сами были вызваны к жизни, какие факторы лежали в основе их формирования?

Во-вторых, сказать, что человек изначально обладал «движимым умом телом» — значит, фактически, ничего не сказать. И действительно, если не стоять на позиции креационизма, а исходить из эволюционной теории происхождения человека, тогда необходимо ясно указать на те обстоятельства, благодаря которым животный предок человека трансформировался в Homo Sapiens. Кстати, и с точки зрения концепции креацианизма выходит, что, создавая человека, Бог сразу же наделил его всеми способностями, включая техническую. Говорить же о том, что человек изначально обладал мозгом, располагающим большей умственной энергией, чем это требовалось ему как простому животному — значит просто постулировать существование человека, а не вывести его из развития животного царства. Однако вся проблема как раз и заключается в объяснении истоков этой «добавочной» умственной энергии.

В-третьих, совершенно неясно, как главное средство человеческого общения — членораздельная речь и человеческий язык вообще — могло формироваться вне трудового процесса, независимо от коллективной трудовой деятельности первобытных людей. Нет, конечно, сомнений в том, что помимо коллективного производительного труда существовал целый ряд других форм человеческого общения, таких, как например, игральная, эстетическая, религиозная и т.п. Однако отсюда еще не следует, что первобытные люди жили только игрой, песнопением, танцем и религиозным обрядом, что они не питались (а, следовательно, и не занимались собирательством и охотой), не оборонялись от хищников, не укрывались от непогоды в искусственных, построенных ими же самими, укрытиях (жилищах) и т.д. Как раз наоборот, есть основание полагать, что все, так называемые, нетрудовые формы общения первобытных людей были, в конечном итоге, подчинены их деятельности по добыванию пищи и обеспечению своей безопасности, т.е. занятию, напрямую сопряженному с использованием и изготовлением орудий. Более того, следует отметить и то, что даже названные нетрудовые формы общения сами не могли осуществляться также без применения соответствующих орудий, которые необходимо было производить. Все это делает довольно проблематичным положение о примате символа над орудием в качестве более важного фактора, обуславливающего историческое формирование и развитие человека.

И все же в своей первой фундаментальной работе — «Техника и цивилизация» (1934) Л. Мэмфорд начинает с исследования и установления именно психологических основ машиной техники и лишь затем останавливается на вызывающих ее материальных причинах. В данной работе он предпринимает попытку исследовать современную европейскую цивилизацию, наступление которой он датирует началом второго тысячелетия нашего летоисчисления в контексте технического развития, поскольку полагает, что именно технический прогресс лежит в основе этой Цивилизации и служит ей движущей силой.

Вся история современной европейской цивилизации подразделяется Л .Мэмфердом на три основных фазы,

(1) первая из которых тянется с 1000 до 1750 гг. и характеризуется тем, что в ее основе лежит так называемая «интуитивная техника», которая в основном применяла такие силы природы, как силы воды и ветра и использовала такой природный материал, как дерево. На этой первой фазе своего развития современная западная цивилизация и присущий ей тип техники не разрушали, по его мнению, природу, а, наоборот, гармонировали с ней. Именно поэтому он идеализировал эту фазу, а вместе с ней и эпоху Возрождения, где она достигла своего высшего расцвета.

(2) На смену первой фазы развития современной западной цивилизации приходит вторая фаза, основой которой является так называемая «палеотехника» («palaios» — по-гречески означает «древний», «ископаемый») или, говоря иначе, эмпирическая техника угля и железа. Она продолжалась с последней четверти XVIII до конца XIX столетий и характеризовалась отходом от природы и господством над человеком. Л. Мэмфорд, в частности, называет ее «рудниковой цивилизацией», желая тем самым подчеркнуть то обстоятельство, что при ней люди работали в суровых условиях как в подземелье, так и на поверхности Земли (т.е. в шахтах и на рудниках) и жили в невыносимых условиях в своих рабочих поселках, будучи полностью оторванными от культурной жизни и без какой-либо перспективы и надежды на избавление. При этом главная задача этих людей заключалась в приумножении богатства владельцев шахт и рудников, в увлечении материальных благ общества, большей частью которых они сами не могли пользоваться.

Следовательно, при так называемой «рудниковой цивилизации», т.е. при том капитализме, который получил свое классическое выражение и развитие в Англии XIX столетия, человек становится простым средством, а сама техника из простого средства трансформируется в самоцель. И это естественно в том обществе, где власть и богатство ставятся превыше всего. В связи с этим Л .Мэмфорд подвергает «рудниковую цивилизацию» принципиальной и достаточно острой критике, в которой он, несомненно, ближе всего стоит к марксизму и его критике капитализма. Данное обстоятельство не помешает ему, однако, в вопросе о происхождении капитализма непосредственно примыкать к Максу Веберу, согласно которому именно протестантизм вообще и кальвинизм в частности явились той основой, из которой вырастает этот общественный строй.

(3) И, наконец, третья завершающая фаза функционирования и развития западной цивилизации охватывает собой период с последних десятилетий XIX столетия по настоящее время. Своей точкой отсчета в техническом плане она имеет использование электричества и освоение технологии сплавов. В ее пределах техническое развитие происходит на строго научной основе и поэтому с ней Л. Мэмфорд связывает свои надежды на восстановление нарушенной на предыдущей фазе гармонии техники и природы, и на освобождение человека.

Дело в том, что стоящий фактически на позициях технологического детерминизма он полагает, что только научно-технический прогресс в состоянии привести к полной ликвидации социальных различий, только он способен положить конец длившемуся тысячелетиями классовому противостоянию в обществе и тем самым превратить человека из простого средства в самоцель.

В результате исследования и проведенного анализа в указанной выше работе Л. Мэмфорд приходит, в частности, и к выводу о том, что «машины возникают как своеобразное отрицание органической и живой природы» и что они накладывают определенные ограничения на человека. Этот и другие свои выводы он уточняет и развивает дальше в другом своем фундаментальном двухтомном труде «Миф машины» (1969, 1970), в работе «Человек как интерпретатор» (1950) и в других своих произведениях. Продолжая в этих работах свои размышления по поводу сущности человека и категорично выступая против узкого понимания этого последнего как «homo faber» («человека-строителя» или «человека умелого»), он требует рассматривать и определять его именно как «homo sapiens» («человека разумного»), поскольку сущность человека заключается в мышлении, а не в простом делании. Он, в частности, утверждает, что человека от простого животного

«отличает не делание, а мышление, не орудие, а дух, являющийся основой самой «человечности» человека».

В свете сказанного становится понятным, почему Л. Мэмфорд считает необходимым охарактеризовать человека главным образом как интерпретатора. И в самом деле, настаивает он, все то, что человек знает о мире, он добыл

«с помощью интерпретации, но не с помощью непосредственного опыта и эксперимента».

Поэтому если бы человек лишился своей интерпретаторской способности, то в таком случае он был бы полностью парализован и

«очутился бы в более беспомощном и диком состоянии, чем любое другое животное...».

В непосредственной связи с интерпретаторской способностью человека находится и проявляется такое сущностное его качество, как самотворчество. Следовательно, можно сказать, что человек представляет собой единственное живое существо, которое само себя проектирует и само себя создает.

Однако наиболее интересным и оригинальным аспектом технофилософской концепции Л. Мэмфорда, безусловно, остается его учение о так называемой «мегамашине», которое, несомненно, придает его технофилософским представлениям некое социологическое измерение, хотя, конечно, их антропологическая направленность остается при этом превалирующей.

В историческом развитии техники Л. Мэмфорд выделяет два ее главных типа: биотехнику и монотехнику. Биотехника — это тот тип техники, который ориентирован на удовлетворение жизненных запросов и естественных потребностей и устремлений человека. Она включает в себя «все необходимое для жизни». Поэтому она гармонирует с природой и открывает перед человеком достаточный простор для его самореализации.

В отличие от нее монотехника, базирующаяся

«на научной интеллигенции», ориентируется «главным образом на экономическую экспансию, материальное насыщение и военное производство».

Она имеет своей целью укрепление системы личной власти и поэтому носит авторитарный характер. Она враждебна природе и человеку и ее авторитарный статус восходит в своих истоках к тому раннему периоду существования человеческой цивилизации, когда впервые была изобретена «мегамашина», т.е. та мощная социальная организация нового типа, которая была

«способной повысить человеческий потенциал и вызвать изменения во всех аспектах существования...».

Изобретение этой «мегамашины», ставшей главной, наиболее важной движущей силой общественно-исторического процесса, скрывающейся за различными техническими достижениями ранней цивилизации, ускользнуло от внимания ученых, которые ничего более не замечали, кроме этих отдельных достижений. Оно произошло на том раннем этапе культурно-исторического развития человечества, который был отмечен появлением первых цивилизаций, хотя и оставалось все это время незамеченным.

Исторически первая культурная форма существования рода человеческого — деревенская или общинная культура неолита — была, по мнению Л. Мэмфорда, воздвигнута «на трех фундаментальных камнях»:

·эмоциональном единении и неукоснительном следовании табу,

·начале коммуникации посредством языка и

·групповом сотрудничестве или кооперации как результате упорядочения «всех видов деятельности под контролем табу и строгих обычаев...».

Из данной неолитической структуры впоследствии вырастает иная социальная организация

«уже не «демократическая»..., но авторитарная, управляемая из центра, контролируемая господствующим меньшинством».

Эта новая культура или

«новая общность сформировала иерархическую структуру, социальную пирамиду, включающую от основания до вершины множество семей, множество деревень, множество занятий, нередко — множество регионов, и не в последнюю очередь — множество богов. Эта политическая структура была базовым изобретением новой эпохи: без нее ни ее монументы, ни ее города не могли быть построены...».

Данная иерархическая организация или пирамида возникает вместе с появлением царской власти, сменившей власть сельской общины где-то в конце четвертого или в самом начале третьего тысячелетия до н.э. И поскольку на базе этой абсолютной власти формируются те уникальные структуры, которые выполняли функции, перешедшие впоследствии к машинам, постольку Л. Мэмфорд решает называть новую социальную организацию «архитипической машиной». Изобретение данной машины он считает

«наивысшим достижением ранней цивилизации; техническим свершением, которое послужило образцом для всех позднейших форм механической организации»

и поэтому характеризует его как «величайший и самый прочный вклад» царизма в историю. Ведь только

«благодаря такому изобретению пять тысяч лет назад были решены грандиозные инженерные задачи, соперничающие с лучшими достижениями в массовом производстве, стандартизации и дальнейшем проектировании».

Архитипическая форма машины оказалась «невидимой» и оставалась «нераспознанной» ни археологами, ни историками в силу двух взаимосвязанных между собой причин.

Во-первых, она была построена из живого человеческого материала, а ее детали состояли, следовательно, из «плоти и крови». И только впоследствии эти детали «заменялись в ней более надежными механическими деталями».

Во-вторых, она функционировала и безотказно действовала

«лишь до тех пор, пока религиозная экзальтация, магическая абракадабра и царский приказ», ее «создавшие, принимались всеми членами общества как нечто безусловно данное».

В зависимости от конкретной ситуации Л. Мэмфорд называет архитипическую машину то «невидимой», то «трудовой», то «военной», то «бюрократической», то «человеческой» машиной.

«Но в том случае, — подчеркивает он, — когда в понятие включаются все компоненты — политические, экономические, военные, бюрократия и царская власть — я буду называть ее «мегамашиной», упрощенно: большой машиной. Технические средства, почерпнутые из такой мегамашины, становятся «мегатехникой» в отличие от более скромных специфических технологий, которые обеспечивали, вплоть до настоящего столетия, выполнение (иногда с помощью энергетических машин) большей части повседневных работ в мастерских и фермах».

Человеческая машина с самого начала своего существования объединила в себе два аспекта или

«два фактора: один — негативный, принудительный и слишком часто разрушительный; другой — позитивный, жизнетворный, конструктивный».

Эти факторы действовали во взаимной связке. Отмечая все это, Л. Мэмфорд считает необходимым заявить, что называть коллективные человеческие целостности машинами далеко «не значит попусту играть словами». Дело в том, что к этим целостностям вполне применимо идущее от Франца Рело классическое определение машины как комбинации

«строго специализированных и способных к сопротивлению частей, функционирующих под человеческим контролем, для использования энергии и выполнения работы...».

Поэтому

«великая трудовая машина оставалась истинной машиной во всех отношениях, тем более, что ее компоненты, хотя и сотворенные из человеческой плоти, нервов и мускулов, были сведены к чисто механическим элементам и жестко стандартизированы для выполнения ограниченных задач».

И все же между древней человеческой машиной или «мегамашиной» и ее «дегуманизированными современными соперницами» существуют важные различия «как в методе, так и в лежащей в их основе цели». Среди этих различий Л. Мэмфорд особо выделяет следующее.

Все типы современной машины представляют собой «трудосберегающие устройства», поскольку они должны выполнять максимальный объем работы при минимальных затратах непосредственных человеческих усилий. Между тем древние мегамашины никакого значения не придавали экономии человеческого труда. В данном отношении они были просто «трудоиспользуюшими устройствами». При этом необходимо заметить и то, что в них исключительно важную роль играли не только талантливые инженерные решения (как, например, это имело место при строительстве пирамид), но и «миф, сплачивающий человеческие элементы машины».

Для нормального функционирования

«человеческой машины» («мегамашины») «необходимы были два средства: надежная организация знаний, естественных и сверхъестественных, и развитая система отдачи, исполнения и проверки исполнения приказов. Первое воплощалось в жречестве, без активной помощи которого институт царизма не мог бы существовать; второе — в бюрократии. Обе организации были иерархическими, на вершине иерархии стояли первосвященник и царь. Без их объединенных усилий институт власти не мог эффективно функционировать. Это условие остается истинным и сегодня...».

Следовательно, первое из указанных двух средств, т.е. знание как естественное, так и сверхъестественное, должно было оставаться в руках лишь одной жреческой элиты, т.е. быть жреческой монополией или жреческой собственностью. Ведь только при таком условии, а стало быть, лишь при жестком тотальном контроле над информацией и ее «дозировании» для широких слоев населения, можно было обеспечивать слаженность работы «мегамашины» и сберечь ее от разрушения. В противном случае, т.е. при разглашении «тайн храма» и обнародовании «закрытой информации» «мегамашина» непременно приходит в упадок и в конечном итоге разрушается и гибнет. В связи с этим Л. Мэмфорд обращает внимание на то обстоятельство, что

«язык высшей математики и компьютеризация восстановили сегодня и секретность, и монополию знаний с последующим воскрешением тоталитарного контроля над ними».

Что же касается второго условия (средства), необходимого для функционирования «мегамашины», т.е. бюрократии, то она обеспечивает собой ее «интегральную часть», поскольку представляет собой группу людей,

«способных передавать и выполнять приказы с ритуалистической пунктуальностью жреца и бездумным повиновением солдата».

Бюрократия по своей сущности составляет третий вид «мегамашины» (Л. Мэмфорд называет ее «коммуникационной машиной») и вместе с военной и трудовой машинами входит в тоталитарную систему как ее важнейший интегрирующий компонент. Именно ею царская власть оперирует в качестве эффективного административного метода (или инструмента), который требует

«усердного подавления всех автономных функций личности, готовности выполнять повседневные задачи с ритуальной точностью»

и обеспечения тем самым ее абсолютного повиновения. Поэтому можно сказать, что

«уничтожение человеческих измерений и органических пределов составляет, в сущности, главный предмет гордости авторитарной машины».

Еще одна важная черта, характерная для древней «мегамашины» — это слияние монополии власти с монополией личности, поскольку «только царь был наделен всеми атрибутами личности». Следовательно, на ранней стадии человеческой цивилизации

«личность и власть выступают нерасчлененными: обе были сосредоточены в царе. Ибо только суеверен... мог вести себя как ответственная личность».

И если бы этого не было, а следовательно,

«если бы царская власть не нашла способа расширить масштабы деятельности человеческой машины и тем самым возвысить царское притязание на абсолютное повиновение, весь дальнейший путь цивилизации мог бы быть иным».

Однако, несмотря на это и вопреки своему заявлению о том, что он «не в состоянии дать готовые ответы», Л. Мэмфорд ничуть не сомневается в необходимости широкомасштабного разрушения «Мегамашины во всех ее институциональных формах», ибо только подобный радикальный шаг может вновь обратить технику «на службу человеческого развития» и снова сделать «весь мир биотехники... более открытым человеку...».

6.6.Техника как «производство избыточного» в философии Хосе Ортеги-и-Гассета.

В 1939 году Хосе Ортега-и-Гассет (1883-1955) опубликовал отдельной книгой свои «Размышления о технике», в основу которых он положил прочитанные им в 1933 г. в Испании университетские лекции, посвященные проблемам техники. В данной работе на вопрос «что такое техника?» он пытается ответить исходя из понятия «потребность» и определения способа ее удовлетворения у человека. Первичной или исходной потребностью он считает жизнь, а все остальное - это лишь ее проявления (следствия). При этом жизнь как «потребность потребностей» не навязана «человеку силой как материи «навязано» свойство сохраняться». Напротив, человек живет лишь постольку, поскольку сам того желает. Это значит, что он — единственное живое существо, которое способно ставить конец своему собственному существованию, т.е. уничтожить себя и прекратить свое присутствие в мире.

Х. Ортега-и-Гассет различает два типа или, согласно его терминологии, «репертуара» потребностей и действий, направленных на их удовлетворение. Первый из них включает в себя только естественные, органические, т.е. биологические потребности и действия, непосредственно их удовлетворяющие. Поэтому он является общим для человека и животных. Однако любое животное, не найдя в своей природной среде предметов удовлетворения своих естественных потребностей, «никогда ничего не предпринимает и тихо ждет смерти». Человек же, наоборот, в подобной ситуации предпринимает «действия иного типа — производство, изготовление того, чего нет у природы...»,

т.е. пускает в ход так называемый второй «репертуар» потребностей и действий. Будучи присущим только ему одному, данный «репертуар» включает в себя такие акты и действия, которые сами по себе не направлены прямо на удовлетворение его биологических потребностей как, например, разведение огня, строительство дома, возделывание земли и т.д. В связи с этим Х. Ортега-и-Гассет формирует свою мысль о том, что человек отличается от животного не столько мышлением, сколько способностью

«на время освобождаться от насущных жизненных требований, отвлекаться от них и представлять себе свободную возможность для занятия различными видами деятельности, которые сами по себе вовсе не являются удовлетворением потребностей».

Итак, если жизнь животного полностью совпадает с системой элементарных, биологических потребностей и актов, прямо направленных на их удовлетворения, то

«человеческая жизнь не совпадает или, по крайней мере, не во всем совпадает с составом природных потребностей».

Это значит, что животное всегда тождественно объективным условиям своего существования, т.е. совпадает с природой или обстоятельствами, а человек — нет. Более того, человек на самом деле есть нечто даже чуждое обстоятельствам. Он, хотя и погружен в этих последних, но вместе с тем способен иногда «от них избавляться и, самоуглубившись, сосредоточиться на себя...». И именно в подобные

«внеприродные сверхъестественные моменты самоуглубления и возврата к себе человек как раз выдумывает и осуществляет все действия упомянутого второго разряда: разводит огонь, строит жилище, возделывает поле, конструирует автомобиль».

Следовательно, только при помощи действий второго «репертуара» человек видоизменяет и преобразует природу, окружающие его условия и обстоятельства и, таким образом, создает «то, чего до сих пор не было». Именно эти действия Х. Ортега-и-Гассет характеризует как технические, которые свойственны исключительно человеку. Они образуют собой технику,

«которую можно определить как преобразование человеком природы с целью удовлетворения потребностей».

Уточняя далее это определение, он замечает, что природа предъявляет человеку категорические требования в виде естественных потребностей, на которые человек отвечает именно тем, что навязывает природе изменения, т.е. преобразовывает ее. Следовательно, техника далеко не является действиями, «которые человек выполняет, чтобы удовлетворить потребности». Техника — это изменение или преобразование «той природы, которая делает нас нуждающимися, обездоленными». Она суть

«реакция человека на природу или обстоятельства, в результате которой между природой, окружением, с одной стороны, и человеком - с другой, возникает некий посредник — сверхприрода или новая природа, надстроенная над первой».

В свете сказанного можно охарактеризовать животное как существо нетехническое, которое всегда должно с неизбежностью мириться с тем, что ему предзадано природой, а, стало быть, и пассивно приспосабливаться к условиям своей среды. Человек же, наоборот, не находя нужного в своем окружении, благодаря своему техническому дару, творит его. Он создает новые, благоприятные для себя обстоятельства, приспосабливая саму природу к своим нуждам. Следовательно, техника по определению оказывается прямо противоположной приспособлению субъекта к среде. Она, напротив, представляет собой «приспособление среды к субъекту» и поэтому в ней мы имеем дело «с действием, обратным биологическому». Ее можно рассматривать как некий бунт против окружения, вызванный неудовлетворенностью этим последним. И поскольку этот «бунт составляет человеческий удел», постольку человек без техники — это уже не человек.

Техника призвана не только и не столько помочь человеку в деле удовлетворения его естественных потребностей, сколько создавать все необходимые условия для удовлетворения его «сверхъестественных» устремлений. Дело в том, что

«человек отнюдь не в меньшей степени» стремится «доставить себе какие-то известные наслаждения, чем удовлетворить те минимальные потребности, от которых зависела жизнь».

Поэтому можно сказать, что «человеческая потребность» в одинаковой мере охватывает собой как объективно необходимое (насущное), так и объективно излишнее (избыточное). Это значит, что человек, в отличие от животного, не просто присутствует в мире, а пребывает в нем с удобством, с благом для себя. Пребывая в мире, он, следовательно, стремится к своему благосостоянию, т.е. стремится не просто жить, а жить хорошо. Ввиду этого можно полагать, что человеку, на самом деле, необходимо лишь объективно излишнее. И действительно,

«биологически объективные потребности сами по себе не являются человеческими...».

Так, Х. Ортега-и-Гассет приходит к своему выводу о том, что «человек — это такое животное, которому нужно только излишнее» и что «техника — это производство избыточного». Поэтому такие понятия, как «человек», «техника» и «благосостояние» оказываются у него синонимичными.

Технические действия, будучи прямо не направлены на удовлетворение естественных потребностей, предназначены, согласно Х. Ортеге-и-Гассету, для того, чтобы:

а) что-то изобрести,

б) обеспечить условия, необходимые для удовлетворения элементарных потребностей и добиться этого минимальными издержками и, наконец,

в) создать новые возможности и таким образом производить то, чего нет в человеческом окружении.

В свете этого Ортега-и-Гассет определяет теперь технику как «усилие ради сбережения усилий». И именно техника как усилие, сберегающее усилие, т.е. как «меньшее усилие, с помощью которого удается сберечь большее», должна в ближайшей перспективе привести («если, конечно, не будет регресса») к тому, что человек будет «трудиться не больше одного или двух часов в день».