Лекция 11.

В соответствии с Манифестом Александра Iот 12 сентября 1801 г. династия Багратионов была отстранена от власти, а в Тифлисе было создано Верховное правительство. В 1802 г. главноуправляющим Грузии был назначен генерал П.Д. Цинцианов. Будучи выходцем из знатного грузинского княжеского рода Цинцианов мечтал об освобождении народов Закавказья от турецкой и персидской угрозы. В короткое время он добился согласия правителей Восточного Закавказья на присоединение подвластных им территорий к России. На покровительство русского царя согласились Дербентский, Талышский, Кубинский владетели. В 1803 г. под протекторат России перешла Мингрелия. Против Гянджинского ханства в 1804 г. Цинцианов предпринял успешный поход.

Превращение в провин­цию Российской империи спасло Грузию от социально-демографической, по су­ти цивилизационной трагедии, неминуемость которой признается многими ис­следователями (впрочем, сегодня многими и оспаривается). Этот факт, уже сам по себе - даже без учета последующего национально-духовного развития грузинского общества, просто немыслимого в составе Ирана или Тур­ции, - стоит столько же, сколько стоит жизнь народа, сохраненного для чело­вечества и его культурного многообразия.

Османская империя и шахский Иран отказались признать Георгиевский трактат и протекторат России над Грузией, желая подчинить ее своей власти. Дело в том, что к началу XIX в. перспектива подчинения Грузии внеш­ней силе уже не вызывала сомнения. В порядке дня был другой вопрос - что это за внешняя сила и как она распорядится грузинским наследством? Ответ на него был получен в ходе войн России против Ирана и Турции. Именно в сило­вом споре между ними заключалось решение проблемы в том или ином вариан­те. Настроения, надежды и реальные действия грузин (когда они имели место) играли важную роль, но никогда не были решающим военно-геополитическим фактором. Их активность - не важно, в пользу какой сторо­ны - не могли ничего кардинально изменить ни в решимости России утвердить­ся на Кавказе, ни в намерениях Тегерана и Константинополя, а также стояв­ших за ними европейских держав, не допустить этого.

Военно-политический союз, заключенный по просьбе Грузии, актуализировал для России проблему взаимоотношений с дагестанскими владетелями и вольными обществами в горах, ускорил оформление присягами добровольное вхождения в состав России Чечни и Ингушетии, принятие российского подданства Дагестаном, частично Осетией, заселению степного Предкавказья русскими крестьянами и казаками, образованию в 1785 году Кавказской губернии (в составе Кавказской и Астраханской областей), а затем образованию в 1786 году Кавказского наместничества. Георгиевский трактат укрепил международное положение Российской империи, ослабив позиции Персии и Турции, претендовавших на обладание Кавказом, в пользу России.

После смерти в 1796 г. Екатерины II, пришедший к власти Павел I ослабил внешнеполитический курс России в кавказском направлении, чем воспользовались соперники России на Кавказе. В конце XIX в. над Восточной Грузией вновь нависла смертельная опасность, олицетворяемой новым иранским правителем Фетх Али-ханом (или Баба-ханом, племянником Ага Мухаммед-хана), который был достойным продолжателем имперского курса своего дяди, а со временем даже превзошел его в агрессивности.

Первым «дипломатическим» демаршем Фетх Али-хана было обещание ра­зорить Грузию дотла, если Георгий XII (сын Ираклия II) откажется стать его вассалом. Грузинский царь обратился в Петербург с просьбой оказать ему срочную военную помощь, иначе он вынужден будет признать над собой власть шаха. Павел I понял, что дело принимает слишком серьезный оборот, чреватый для России безвозвратной потерей Грузии, а зна­чит - авторитета и влияния во всем закавказском регионе. Призна­ки такой тенденции были налицо. Местные ханы - кто доброволь­но, а кто под угрозой - подчинились Ирану. Смирилось со своим подневольным положением и армянское население Карабахского и Ереванского ханств. Их вера в Россию заметно ослабла. Гораздо благосклоннее, чем раньше, стали принимать заигрывания иран­ского шаха дагестанские владетели. На карту был поставлен престиж великой державы.

Преодолев внутренние сомнения, русский император в апреле 1799 г. решился возобновить договор 1783 г. о протекторате и послать в Картли-Кахетию в ноябре 1799 г. 3-тысячный корпус с артиллерией. Но теперь уже Георгий XII ставил вопрос ши­ре - о полном слиянии своего царства с Российской империей. Он не видел другого способа увести Восточную Грузию от края пропас­ти и просил лишь об одном - сохранить за династией Багратидов номинальный статус - пусть не правящей, а лишь царствующей династии.

В январе 1801 г. Павел I издал манифест о присоединении Картли-Кахетии к России. Вступив на престол, новый русский император Александр I подтвердил это решение. Так в1801 г. Грузия, перед лицом реальной опасности исчезновения под натиском Ирана, добровольно вошла в состав Российской империи.

Россия, разумеется, преследовала не благо­творительные, а прежде всего собственные государственные интересы, когда брала Грузию, Армению и Азербайджан под защиту и покровительство и вводила там общеим­перские законы и управление. Огромный по масштабам и сложнейший по внутреннему содержанию процесс встраивания Закавказья в российскую имперскую систему, безусловно, имел издержки. Однако суть происходившего определялась не ими, а теми общеисторическими тенденциями европейского развития, к которым оказались приобщены народы, вошедшие в состав Российской империи.

Б.) Каковы результаты Российско-Ирано-Турецкого соперничества на Кавказе в 1-й трети XIX в.?

В начале XIX в. для западноевропейских держав Турция была «больным человеком» и восточный вопрос сводился к разделу турецкого наследства. Активность проявляли и Англия, и Франция и Австрия. Интересы этих держав были в остром противоречии, но в одном они были едины – не допустить Россию к дележу турецкого наследства.

Укрепление позиций России в регионе вызывало недовольство Великих европейских держав – Англии и Франции, и старых соперников России в регионе - Персии и Турции. Присоединение Грузии в 1801г. обострило ситуацию. При поддержке Англии и Франции Персия и Турция стали готовиться к реваншу. Персидский шах требовал возвращения Грузии и распространения своего влияния на весь восточный Кавказ. Турция заявила претензии на Имеретию, Мингрелию и Кабарду. В результате столкновения военных, политических, экономических и иных интересов Великобритании, Франции, России, Турции и Ирана на Востоке, в т.ч. на Кавказе, прошла серия войн: войны русско-турецкие 1806-1812 и 1828-1829 гг. и русско-иранские 1804-1813 и 1826-1828 гг.

В 1804 г. Персия потребовала от России вывести войска за пределы Грузии и Азербайджана и начала войну. Цицианов продолжил активные наступательные действия и к России присоединились Карабахское, Щекинское и Ширвандское ханства. Когда Цицианов принимал капитуляцию бакинского хана, он был предательски убит. Но на итогах войны это не отразилось. В 1812 г. персидский наследный принц Аббас-мирза был разбит войсками генерала Котляревского и персы вынуждены были пойти на мирные переговоры. В октябре 1813 г. был подписан Гюлистанский мирный договор, по которому Персия признавала российские приобретения в Закавказье.

Активные действия Цинцианова в Закавказье настороженно воспринимались и Турцией, где заметно усилилось французское влияние. Наполеон готов был обещать возвращение Турции Крыма и некоторых закавказских территорий. В 1806 г., подстрекаемый наполеоновской дипломатией, султан сменил пророссийски настроенных господарей Валахии и Молдавии. Россия пригрозила вводом в эти княжества своих войск. И султан объявил России войну. Война велась с переменным успехом. Русские войска отразили попытку Турции вторгнуться в Грузию, в 1811 г. была взята турецкая крепость Ахалкалаки, черноморская флотилия вынудила к капитуляции турецкую крепость Анапу. Командующий Дунайской армией М.И.Кутузов одержал победы под Рущуком и вынудил султана заключить мир. По условиям Бухарестского мира 1812 г. Россия получила морские базы на Черноморском побережье Кавказа, к ней отходила часть Молдавии между реками Днестр и Прут.

Таким образом, итогом русско-иранской (1804-1813) и русско-турецкой войн (1806-1812) стало юридическое признание вхождения в состав России Северного Кавказа, большей части Грузинских земель, Абхазии, ряда Азербайджанских ханств.

Летом 1826 г. войну России объявила Персия. Власти Персии находились под влиянием Британии, британские агенты тратили огромные суммы на подкуп министров и вельмож, с тем, чтобы они оказывали влияние на шаха и склоняли его к конфронтации с Россией. Наследник персидского престола возглавил армию, которая перешла реку Аракс и создала угрозу Тифлису. Ставший в 1827 г. главнокомандующим и возглавивший русские войска на Кавказе Паскевич перешел к наступательным действиям на территории противника. Им были взяты Эривань и Тебриз. После чего начались мирные переговоры и в 1828 г. был подписан Туркманчайский мирный договор, по которому к России отходили Эриванское и Нахичеванское ханства, граница была определена по Араксу. Выдающуюся роль в выработке условий договора сыграл русский дипломат А.С.Грибоедов, вскоре назначенный посланником в Перси. В 1829 г. он погиб в Тегеране от рук разъяренных фанатиков, которые напали на российское посольство.

В 1828 г. началась очередная война с Турцией. Она имела как политические, так и экономические причины. Возрастающие интересы помещиков черноземных и новороссийских губерний в торговле зерном диктовали необходимость контроля над морскими коммуникациями и торговыми путями через проливы Босфор и Дарданеллы. Кроме того, Николай I хотел усилить влияние России среди христианских народов Турецкой империи и решить греческую проблему в свою пользу. Основные военные действия велись на территории Европейской Турции. Форсировав Дунай российские войска осадили крепости Силистрию и Шумлу, осенью 1828 г. взяли Варну. Летом следующего года русская армия перешла Балканы и заняла Адрианополь. Путь на Константинополь был открыт, но армия была остановлена в опасении реакции Европы. Основной театр военных действий был перенесен на Кавказ, где Паскевич взял мощные крепости Карс, Баязет, Эрзерум и портовые города Анапу и Поти. Начались переговоры о мире, который был подписан в Адрианополе в 1829 г. В результате Россия получала дельту Дуная, Черноморское побережье Кавказа от устья Кубани до Поти,была провозглашена свобода торговой навигации в проливах, укрепляла свои позиции на Балканах, но возвращала Турции Карс, Баязет, Эрзерум.

Таким образом, по итогам русско-иранской (1826-1828) и русско-турецкой (1828-1829) войн в соответствии с Туркманчайским мирным договором с Персией и Адрианопольским мирным договором с Турцией к России отошла почти вся территория Грузии, Северного Азербайджана, Восточной Армении. Были стабилизированы границы, что позволило русскому правительству перейти к организации внутреннего управления Кавказом.

В) Как шел процесс завершения вхождения в состав России Северного Кав­каза?

Вслед за Закавказьем в 1-й пол. XIX в. было завершено вхождение в состав России Северного Кав­каза. Назвать точную дату присоединения того или иного государственного или полугосударственного образования этого региона к Российской империи не всегда легко. Это связано с тем, что те или иные правители, заявив о принятии российского подданства, нередко вели антироссийскую политику, объединяясь с противниками России, а иногда и прямо вступали с ней в борьбу. Потерпев поражение, они каялись, снова при­носили клятву верности России, и это могло повторяться много раз.

Раньше других были поставлены под контроль России плоскость и предгорья Дагеста­на. В 1799 г. вступил в подданство России кайтагский уцмий Рустем-хан. Уже в самом начале XIX в. шамхал Тарковский Мухамммед (Магомед) имел звание тайного советника и получал от российского правительства большое жалованье. Его сын — Мехти, став шамхалом, в 1806 г. был воз­веден в чин генерал-лейтенанта российской армии. В 1802 г. в россий­ское подданство вступил хан Аварский, в 1803 г. — султан Елисуйский в Южном Дагестане.

Общественный строй ханств пер­воначально не претерпел каких-либо изменений. В 1806 г. было завоева­но Дербентское ханство. В самом Дербенте была установлена российская власть, а значительная часть ханства была передана под управление шамхала Тарковского. Все эти территориальные приобретения в Дагестане были подтверждены Гюлистанским договором России с Ираном в 1813г.

В 1803 г. началось строительство на месте карачаевского поселения Ачысуу (Кислая вода) Кисловодского укрепления и казачьих станиц в Пятигорье, что вызвало новое восстание в Кабарде. Основное требование сво­дилось к уничтожению Кисловодской крепости и ликвидации кордонной линии. В 1804 г. в Кабарду для утверждения российской власти и подавле­ния противодействия была направлена военная экспедиция. Во время восстания 1809-1810 гг. кабардинские феодалы попытались переселить подвластное им население в горы. Отказ крестьянства был использован царской администрацией для раскола движения, и направленные в 1810 г. карательные экспедиции подавили сопротивление. В 1811 г. ка­бардинцы и ряд закубанских обществ и союзов приняли русское подданст­во.

В 1826 г. Карачай во главе с верховным князем-олием подписывает договор о взаимной помощи в случае нападения третьих сил. Однако олий Карачая продолжает посылать аманатов турецкой стороне. Русское правительство отправило в Карачай в 1828 г. войска. Вооружен­ное столкновение, длившееся между Карачаем и Россией в течение 1826-1828 гг., закончилось присоединением Карачая к России.

Северный Кавказ все больше становится сферой внутренней политики России, оставаясь к тому же ареной острых международных противоречий. Расширилось строительство военных укреплений вблизи аулов, на плодородных равнинах, в важнейших топографических пунктах. Так, в 1817 г. было предписано выделять земли казакам правого фланга Кавказской линии.

На Северо-Западном Кавказе действовало 40-тысячное Черноморское (Кубанское) казачье войско. Вся служба по военной ли­нии на Кубани засчитывалась офицерам войска за действительную воен­ную службу. На земли Черноморского войска началось переселение кре­стьян Черниговской и Полтавской губерний, активизировался переход к непосредственному подчинению горских обществ и правителей края рос­сийской военно-административной власти, перенос военной линии с Тере­ка до подножия Кавказского хребта. Для подавления сопротивления (наи­более крупные вспышки недовольства произошли в 1822 и 1825 гг., осо­бенно под влиянием духовенства) в Кабарду был введен «летучий отряд» с артиллерией, начато строительство укреплений от Владикавказа к вер­ховьям Кубани и перемещение военной линии на юг от Терека к подно­жию так называемых Черных гор. В 1822 г. крестьянам объявлялась сво­бода от непокорных русской администрации князей, которые между тем продолжали нападения на Кавказскую линию.

События в Кабарде и Балкарии были тесно связаны с ситуацией в За­кубанье, населенном многочисленными адыгскими народами и карачаевцами, нагайцами. Значительная часть ногайцев кочевала западнее Екатеринодара, и в Закубанье их насчитывалось до 300 тыс. человек. Строительство укреплений сопровождались учащением наездов закубанцев на русские укрепления, ответными карательными мерами и насаждением русской администрации у ногайцев.

В 1821-1822 гг., с подавлением антирусской оппозиции части кабар­динских феодалов русскими войсками, левое крыло Кавказской линии продвигается вглубь Кабарды, при этом было построено несколько воен­ных укреплений, в том числе Нальчик, которые заперли выходы на равнину из ущелий и составили Кабардинскую военную линию.

Кабардинские князья, не смирившиеся с покорением края, переселялись за Кубань, в ущелья Зеленчука и Урупа. Отряды так называемых «беглых» ка­бардинцев в 1825 г. продолжали набеги на русские станицы по верхнему те­чению Кубани. Однако к этому времени Кабарда полностью была присоеди­нена к России, хотя сопротивление продолжалось и в 40-е гг. XIX в.

В Закубанье положение оставалось сложным, и в 1824-1825 гг. войска вновь раз­рушили ряд аулов, где сопротивление возглавили местные аристократы, связанные с Турцией доходами от продажи людей в рабство, сбыта самшита, кож, мехов и шерсти. Однако рядовые шапсуги, натухайцы и абадзехи обратились к русскому командованию с просьбами о покрови­тельстве. В конце 1826 - начале 1827 гг. создалась благоприятная обста­новка для прекращения военных действий и мирного присоединения адыгских народов к России.

По Адрианопольскому мирному договору с Турцией весь берег Черного моря от устья Кубани до пристани Св. Николая (Поти) включительно отошел к России. Турция отказа­лась от притязаний на Черноморское побережье, населенное адыгами, от земель севернее новой пограничной линии. Но закубанские адыги, считавшие свои территории суверенными, отвергли трактат. Осенью 1830 г. царские войска двинулись на занимаемые ими территории. Сопротивлявшиеся села сжигались. В 1832 г. для размещения в укреплениях и крепостях Кавказской линии бы­ло образовано Кавказское линейное казачье войско. Вместе с силовым давлением развертывалась и экономическая блокада региона, на что гор­ские народы ответили новой религиозной формой военно-политической организации и борьбы, получившей название «мюридизм». Россия полным ходом втягивалась в затяжную Кавказскую войну.

Раздел 4. Кавказская война.

План.

1. Историография Кавказской войны.

2. Причины и характер войны.

А.) Какие проблемы в истории Кавказской войны вызывают дискуссии?

В истории народов Кавказа, как и в истории Россий­ской империи, Кавказской войне принадлежит со­вершенно особое место. Кавказская война, проходившая в XIX в. – термин, введенный в научный оборот в дореволюционной историографии и употребляемый в настоящее время в широком (все конфликты на Кавказе XIX в., происходившие с участием России) и узком смысле (события, связанные с утверждением на Кавказе Российской администрации). Разные подходы и поляризация оценок Кавказской войны не позволяют выработать общепринятую периодизацию событий. Лишь дата завершения войны у большинства историков возражений не вызывает – 1859 г. на Восточном Кавказе и 1864 г. на Западном Кавказе. Сложнейшая внутренняя структура этого явления, обусловленного соответ­ствующими предпосылками и породившего далеко идущие последствия, дает основание считать Кавказскую войну крупным историческим феноме­ном. Ее нельзя целиком отождествлять с «классичес­кими» колониальными войнами Нового и Новейше­го времени, как правило, предполагавшими сугубо силовую экспансию метрополии по отношению к «заморской», т. е. отнюдь не соседней, территории, не имевшей прежде ни политико-дипломатических, ни экономических, ни культурных связей с державой-колонизатором.

Одну из главных трудностей в изучении Кавказ­ской войны представляет проблема ее типологичес­кой идентификации, проистекающая опять-таки из феноменальной, неоднозначной природы процессов, развивавшихся на Северном Кавказе с начала XIX в. до середины 1860-х годов. Если брать внешнюю сто­рону событий, то картина достаточно проста: Россия, исходя из своих национальных интересов, стреми­лась любыми путями утвердиться в предгорьях Кав­казского хребта, а горцы Дагестана, Чечни и Черкесии, отстаивая свой многовековой ареал обитания и привычные жизненные ценности, всячески противи­лись этому натиску. Отсюда возникло вооруженное столкновение. Такая элементарная схема оставляет место только для двух взаимоисключающих взглядов на вещи. Один - с позиции России, находившей «законные» оправдания для своей политики. Другой - с позиции гор­ских народов, у которых было полное право эту политику прини­мать или отвергать. Подобные подходы неизбежно переводят проб­лему в плоскость эмоционального выяснения «кто прав и кто виноват» - во имя «торжества справедливости». Разумеется, и нравственный аспект Кавказской войны заслуживает внимания, но он не может быть предметом науки или методологи­ческим инструментом.

Точка зрения официальной России, в основном разделявшаяся общественным мнением страны, была сформулирована в русской публицистике и историографии XIX - начала XX вв. Утверждалось, что высокие государственные соображения (в современной терми­нологии - геополитическая необходимость) и сама историческая судьба обрекали Петербург на радикальное решение задачи приоб­ретения Кавказа. Россия несла с собой цивилизацию, прогресс, пра­вославную веру, которые, как подразумевалось само собой, должны были вытеснить «первобытные» нравы и обычаи «необузданных туземцев». Тогда мало кому приходило в голову называть их образ жизни уникальной культурой. Более того, ожесточенное сопротив­ление горцев вызывало великодержавное раздражение по поводу их неспособности осознать, что им предлагают лучший выбор. Авто­рам с подобным мировоззрением Кавказская война виделась как борьба России, обремененной провиденциальной миссией установ­ления своего цивилизованного господства на Востоке, против «вар­варских» горских племен, погрязших в языческих и басурманских пороках, междоусобицах, беззаконии, разбоях.

Осо­бенно акцентировалась тема о преобладании «дикого», «хищнического» начала в психическом складе и социальном быте жителей горных районов Дагестана, Чечни, Черкесии. В свете такого толкования политика Рос­сии принимала вид вынужденной реакции на неблагоприятные обстоятельства, закономерной и оп­равданной не только ее жизненными интересами, но и ее полным культурным превосходством над народами Северного Кавказа. Правда, в русской литературе время от времени удостаивались высоких, иногда просто восторженных оценок личность и деяния имама Шамиля - главного героя Кавказской войны. Этот вроде бы странный факт объясняется рядом причин. Возвеличить Шамиля - означало, во-первых, подчеркнуть ценность победы над ним; во-вторых, удовле­творить общественный спрос на популярный в России (и на Западе) романтический образ «благородного дикаря»; в-третьих, отдать должное его выдающимся талантам, не замечать которые было бы уж слишком несправедливо.

Представи­тели антисамодержавной политической мысли, рассматривали Кавказскую войну в едином контексте социально-освободительных и антиколониальных движений против русского царизма. Они глу­боко сочувство­вали всему, что, по их мнению, подрывало общественно-государст­венный строй России. И были готовы не просто идеализировать любые силы, направленные к этой цели, но и объявить их «прогрессивными». Для революционных демократов Кавказская война являлась политико-идеологической и, отчасти, нравственной проблемой, но никак не научной.

В целом во всей досоветской историографии лежит пристрастное видение явлений. Вместе с тем русскими дореволюционными авторами собран колоссальный фактографический материал, создана прочная источниковая база, без чего сегодня не может обойтись ни один исследователь.

В раз­работке «антиколониальной», «национально-освободительной» концепции Кавказской войны пер­венство принадлежит зарубежной публицистике, в частнос­ти - британской. С 30-х годов XIX века Англия с глубокой озабо­ченностью следила за развитием событий на Северном Кавказе, от исхода которых зависела судьба российского влияния в этом страте­гически важном регионе. Англичане воспринимали свою соперни­цу на Востоке - Россию - не иначе, как врага. Поэтому горцы, воевавшие против России, были провозглашены «естест­венными союзниками» Англии, «стражами Азии», «бастионом», защищающими от «русской агрессии» Турцию, Иран, а самое глав­ное - Индию. «Антиколониальная» версия Кавказской войны отражала внешнеполитические интересы, официальную идеологию и общественные настроения не только Англии, но и Запада в целом.

Представители советской историографии с самого начала были поставлены в крайне сложное положение. Им пришлось переос­мысливать Кавказскую войну в рамках марксистской идеологии и марксистского метода. В относительно «либеральные» 1920-е годы, пока не ужесточился цензурно-идеологический контроль больше­вистской партии, про­фессиональные историки предпринимали попытки объективно исследовать события, происходившие на Северном Кавказе в первой половине XIX вв., но встречали все более резкую критику.

С конца 1920-х гг. утверждается «классово-партийный» подход, отодвигая на второй план научно-историческое содержание проб­лемы Кавказской войны. Кавказскую войну стали рассматривать как национально-освобо­дительную борьбу против колониального гнета царизма, соеди­ненную с антифеодальным протестом против местной знати, под­держиваемой русским правительством. Творческая свобода исто­риков свелась к возможности менять местами «антиколониальный» и «антифеодальный» акценты. В конечном итоге решено было поставить во главу угла «клас­совые противоречия» внутри горских обществ начала XIX в., и тем самым определить противоборствующие стороны в Кавказской войне не по культурно-этническому признаку (цивилизованный, православный русский народ против «темных», «диких» племен Дагестана, Чечни и Черкесии с языческой или исламской верой), а по социальному (местные эксплуатируемые классы против собст­венных эксплуататоров и их союзников в лице русского самодер­жавия, помещиков и буржуазии).

Конечно, «антифеодальная» концепция работала при одном условии - наличии феодализма в горах, соответствующего клас­сового расслоения и классовых антагонизмов. Поэтому патриархально-родовые структуры Северо-Восточного и Севе­ро-Западного Кавказа были «превращены» в феодальные. Получила приоритет тенденция к возвышению образа Шамиля, порой даже с явными культовыми вкраплениями.

Таким образом, к началу 1940-х годов в советской историографии в целом утвердился официальный идейно-политический стандарт в подходе к проблеме Кавказской войны. Культ Шамиля, защитни­ка угнетенных и обездоленных, был призван служить историческим символом и действенным фактором сплочения трудящихся разных национальностей в борьбе за свое окончательное освобождение, за новую социалистическую жизнь. Суть научного толкования Кавказской войны сводился к следующему: на феодальном или переходном к феодаль­ному социально-экономическом базисе в горских общинах возникли острые классовые противоречия, вылившиеся в ожесточенные столк­новения. Этот внутренний процесс сопровождался и углублялся внешним воздействием - экспансией царизма, принявшего сторону местной господствующей верхушки. В результате поднялось мощ­ное антиколониальное и антифеодальное движение со своей «над­стройкой» в виде идеологии мюридизма и имамата Шамиля.

С начала 1940-х годов постепенно меняются партийно-идео­логические подходы к проблеме Кавказской войны. Тут решающую роль сыграли объективные обстоятельства времени - небывалое моральное сплочение советского общества, переживавшего в годы Великой Отечественной войны беспрецедентный подъем патриоти­ческих настроений перед лицом смертельной опасности. В такой обстановке Шамиль плохо вписывался в портретную галерею вы­дающихся персонажей российской истории, спасителей Отечест­ва. Никакие теории не могли отме­нить того факта, что в Кавказской войне горцы и русские убивали друг друга. Более того, героический образ Шамиля стимулировал развитие нацио­нального (или националистического) самосознания народов Се­верного Кавказа и потенциально являлся для них источником оппозиционных тенденций по отношению к централизованной партийно-советской («русской») власти. Война 1941-1945 гг. упрочила советское общество, придала боль­ше святости таким понятиям, как «патриотизм» и «дружба наро­дов» - важным слагаемым великой победы. Логическим следствием стала кам­пании борьбы с «буржуазным национализмом». Она стала призывом к очередному переписыванию истории.

Знаменательно, что специалисты по Кавказской войне не спешили откликнуться на него. В первые послевоенные годы историки - в столицах и провин­циях СССР - старались не касаться проблемы движения горцев Кав­каза. Толкование данной проблемы, предложенное в 1930-е годы, уже во многом противоречило духовной и идейной ат­мосфере внутри победившей сверхдержавы. Укрепившееся мораль­но-политическое единство советского многонационального обще­ства ставило актуальный вопрос о поиске соответствующих истори­ческих аналогий. В этом смысле Кавказская война, как вооруженное столкновение народов, была неподходящим сюжетом. Другое дело - огромная и многоликая история русско-кавказских связей, требо­вавшая от исследователей гораздо меньше усилий для того, чтобы выбрать в ней нужные, идеологически выигрышные факты. Если раньше говорилось преимущественно о жестокой и ко­варной колонизаторской политике царского самодержавия, то те­перь все чаще доминирует мотив о приязненных, дружеских, даже «радушных» отношениях между Россией и Кавказом.

В 1947 г. была сделана первая попытка кардинальной перео­ценки общепринятой концепции Кавказской войны ввиду ее «по­литической вредности». Шамиль подвергся развенчанию как глава «махрово-реакционного течения воинствующего ислама», боров­шийся против России, которая несла на Кавказ цивилизацию и культуру. Отрицалась антиколониальная и антифеодальная направ­ленность движения на том основании, что горские общества жили в типичных патриархально-родовых условиях с их «первобытнос­тью», «зачаточным состоянием интеллекта, рассудка, мысли», «при­страстием к разбоям и грабежам», любовью к «своей волчьей сво­боде». Длительное сопротивление Шамиля объяснялось внешней причиной - помощью Турции и Англии.

Кульминацией назревавших в 1940-е годы тенденций явилась опубликованная в главном партийном журнале «Большевик» ста­тья М.Д.Багирова - первого секретаря ЦК Компартии Азербайд­жана. Обвинив исследователей в «буржуазном объективизме» и «буржуазном национализме», он заявил, что Шамиль был вождем воинствующего, изуверского реакционно-клерикального движения мюридизма, не имевшего широкой опоры в обществе, выражавше­го интересы узкого круга эксплуататоров (феодально-племенной аристократии) и служившего инструментом турецкой и британской экспансии. Другой тезис заключался в следующем: присоединение к России сыграло безусловно прогрессивную роль в экономическом и культурном развитии «отсталых и темных горских народов» Кав­каза и являлось единственной альтернативой порабощению их му­сульманскими державами - Турцией и Ираном. Шамиль объяв­лялся реакционером как вождь движения, препятствовавшего благотворному историческому процессу. Более того, теперь он пре­вращался в пособника внешних врагов России. Так возникла офи­циальная версия о том, что борьба горцев была инспирирована ино­странными государствами, версия, выглядевшая особенно при­влекательной в тогдашних (начало 1950-х гг.) условиях «холодной» войны, в которой активно использовались доктрины панисламизма и пантюркизма.

Однако вытравить из народного сознания хрестоматийный образ Ша­миля-героя было невозможно, тем более с помощью вздорной идеи об имаме как ставленнике Турции и британских колонизаторов. Следует также учесть, что для советских историков-профессионалов, при всем том колоссальном идеологическом давлении, которому они подверга­лись, всегда существовали пределы адаптации к политическим за­казам партии. И чем труднее было согласовать эти заказы с эле­ментарными требованиями логики и с историческими источни­ками, тем изобретательнее становилось сопротивление историков.

После кончины Сталина предпринимались осторожные попыт­ки отойти от багировской схемы. Открытой атаке она подверглась в ян­варе 1956 г. на конференции читателей журнала «Вопросы исто­рии», в обстановке перемен в общественно-политической жизни страны. Историкам предоставили немалую свободу, но это была свобода осмысления прошлого в свете «подлин­ного» марксизма-ленинизма. Как понимать такую общую установку применительно к Кавказской войне, никто себе толком не представ­лял. В это время всплыли ранее скрытые разногласия между столичными и северокавказскими ис­следователями. Следствием поляризации крайних точек зрения стали попытки примирить их, найти некую «среднюю» линию.

В 1956-57 гг. развернулись широкие дискуссии по Кавказской войне. В непривычной атмосфере относительной свободы мысли сразу обнажились две противоположные позиции. Условно их мож­но назвать «прошамилевской» и «антишамилевской». Сторонники первой подчеркивали «антиколониальную», «антисамодержавную» и «антифеодальную» сущность движения, считая его безусловно «прогрессивным». Другие обращали внимание скорее на «реак­ционную» оболочку мюридизма, непоследовательность классовой по­литики Шамиля, ее откровенный феодально-клери­кальный характер. Особо отмечались «объективно-прогрессивные» последствия присоединения горцев Северного Кавказа к России, что предполагало осуждение имама, который противился этому благо­творному процессу.

Вместе с тем ряд историков-прагматиков тяготел к поиску та­кого баланса в подходах к Кавказской войне, при котором реабили­тация Шамиля не обернется его возвеличиванием, а сложная структура политики России на Кавказе не будет сведена лишь к коло­ниальному гнету царизма. Обозначились общие контуры компромисса: с одной стороны, осудить колониальный гнет царизма, с другой, - признать присоединение Северного Кав­каза к России прогрессивным актом; с одной стороны, утвердить идею об антифеодальной и антиколониальной (антицаристской) сущности движения, с другой - не игнорировать реакционные чер­ты мюридизма; с одной стороны, отвергнуть версию об агентурном происхождении Кавказской войны, с другой - не сбрасывать со сче­тов влияние внешнеполитических факторов.

В конце 1950-х- первой половине 1980-х гг. большинство со­ветских историков предпочитало заниматься более безопасными сюжетами, не расходясь с официальными идеологическими установками. Речь шла о даль­нейшем обосновании добровольного характера и благотворных последствий присоединения народов Северного Кавказа к России. В целом же до начала 1980-х гг. изучение Кавказской войны на­ходилось в состоянии глубокого кризиса.

В 1983 г. в статье, помещенной в одном из ведущих историчес­ких журналов страны – « История СССР», М.М. Блиев попытался найти выход из кризиса. Он выдвинул идею о том, что Кавказская война представ­ляла собой процесс перехода однотипных общественных структур Северо-Восточного и Северо-Западного Кавказа от патриархально-родовых отношений к раннефеодальным, классовым. Такое социа­льное состояние (названное Ф.Энгельсом «военной демократией») характеризовалось преобладанием особого способа жизнеобеспече­ния общества - грабительскими набегами, объектом которых было вначале Закавказье, а затем - русские поселения на Северном Кавка­зе. Так возникла перманентная война с Россией, получившая идей­ное обрамление в виде мюридизма и газавата.

Однако намерение М.М. Блиева вывести проблему Кавказской войны из сферы политико-идеологической в прост­ранство «чистой» науки обернулось обратным эффек­том. Научная статья вызвала взрыв возмущения с ярко выраженной национально-идеологической окраской. Молодое, крайне ранимое национальное самосознание горских народов Кав­каза восприняло все так, будто Шамиля опять преврати­ли в предводителя первобытных разбойников, совершавших в по­исках добычи хищнические нападения на русскую территорию. В таком качестве имам утрачивал свой героический облик, а про­поведуемый им ислам - священную ауру и культурно-духовное содержание. В итоге горцы выставлялись агрессорами, а Россия - обороняющейся стороной.

Начавшаяся в 1985 г. эпоха либерализации советского общества высвободила из-под авторитарного гнета могучие социальные и национальные силы, заявлявшие о своих интересах все более ре­шительно. После некоторого периода выжидания, по мере распростране­ния гласности на прежде заповедные темы, поднялась невиданная кампания реабилитации Шамиля, принимавшая порой культовые формы. Выходят в свет большей частью публицистические статьи о Кавказской войне, одна за другой организуются всесоюзные и региональные конференции. Люди, не имевшие никакого отношения к изучению истории вообще и дви­жения горцев в частности, в срочном порядке переквалифицирова­лись в «специалистов-кавказоведов». В их распоряжении оказались средства массовой информации. Возросло стремление идеологизировать тему Кавказской войны, сделать ее инструментом публично-пропагандистской политики, прежде все­го в национальном вопросе.

Развал СССР (в 1991 г.) резко обострил идеологический и духов­ный кризис в России. Тревожные сепаратистские симптомы наблюдались в националь­ных регионах. В общественном сознании углубляется психологический раскол на «мы» и «они». Возникает кавказофобия, с одной стороны, и русо­фобия, с другой. Естественно, с новой остротой встала тема Кавказ­ской войны. В первой половине 1990-х гг. публикуется масса самых разнообраз­ных материалов о Шамиле и его движении. Но выполняя культурно-просветительскую миссию, они воспитывала национальное самосознание северокав­казских народов в направлении сепаратизма.Это провоцировало новый виток в идеологизации проблемы Кавказской войны. Кампания реабилитации Шамиля в региональ­ных средствах массовой информации перешла едва ли не в кам­панию его канонизации, превращая для сепаратистски настроенных политиков конца 1980-х - начала 1990-х гг. в знамя и вдохновенный пример «освобо­дительной» борьбы с новым имперским «центром».

Довольно долго Москва фактически игнорировала это мощное идеологическое наступление. Возникло слишком явное нарушение равновесия в оценках Кавказской войны. Весьма решительная попытка вы­править перекос последовала в апреле 1994 г., когда вышел в свет сдвоенный номер (март-апрель) российского историко-публицистического журнала «Родина», целиком посвященный Кавказской войне. В 1994 г. вышла в свет монография М.М.Блиева и В.В.Дегоева «Кавказская война», основанная на обширном, в том числе западноевропейском, материале. В ней последовательно развивается мысль о формационных истоках Кавказской войны. Они выводятся из социально-хозяйственного строя горцев, который имел в ка­честве экономической («базисной») сердцевины «набеговую систе­му», приносившую материальный результат (добычу), а в качестве «надстройки» - нарождающуюся идеологию мюридизма и доклас­совую политическую организацию общества, начинавшую обретать при первых двух имамах раннегосударственные контуры. Россия остается «внешним фактором», сдерживающим разрастание Кав­казской войны с помощью военных и военно-экономических средств, не вникая в суть внутренних процессов в горных районах Чечни и Дагестана, и тем самым фактически провоцируя именно то, что она хотела остановить.

Чеченская трагедия конца ХХ века нанесла непоправимый урон нравственно­му здоровью российского общества. Среди его русской части вы­плеснулись наружу антикавказские настроения, для которых име­лись и объективные, и субъективные причины. Как были причины и для обострения русофобии на Северном Кавказе. Одно из самых глубоких последствий событий в Чечне - при­менительно к нашей теме - состоит в том, что Кавказская война XIX в. стала, как никогда, злободневным сюжетом. О ней вспомина­ют беспрестанно. Все это, естественно, приводит к углублению идеологизации взглядов на Кавказскую войну с очевидными приметами упроще­ния противоположных позиций до примитивного уровня.

Б.) Какие причины вызвали Кавказскую войну и каков ее характер?

Кавказская война была вызвана причинами объективного и субъективного характера.

ü Конечно, важнейшей причиной, приведшей к Кавказской войне, было усиление здесь российского присутствия и включение Северного Кавказа в состав Российской империи.

ü Одной из причин следует назвать ускорившиеся под влиянием русского присутствия процессы классообразования у горских народов.

ü Сыграли свою роль и особенности устройства обществен­ной жизни ряда горских народов, существование у них в первой половине XIX века набеговой системы.

ü Война началась и проходила на фоне острых разногласий между Россией, Англией, Францией и Турцией в борьбе за Кавказ, поэтому внешнеполитический фактор, геополитические противоречия между ведущими мировыми державами, безусловно, повлияли на события на Северном Кавказе.

ü Жесткая целенаправленная политика Петербурга, проводимая наместником на Кавказе генералом А. П. Ермоловым, также стала фактором, способствовавшим консолидации горцев в борьбе с Россией.

ü Идеологическим фактором борьбы стал Кавказский мюридизм, имевший ярко выраженный политический характер, совмещающийся с уравнительными идеями и проповедью газавата.

Основная масса участников Кавказской войны – свободные крестьяне, вовлеченные в движение лозунгами равенства, социальной справедливости, восстановления патриархальной демократии. Имамы (предводитель, духовный и светский глава) в первой половине XIX в. возглавили движение кавказских мюридов, проповедующих идеи о братстве и равенстве мусульман, социальной справедливости и священной войне с неверными.