Вопрос 2. МИР ХОЗЯЙСТВА: МОДЕЛИ ПАРАЛЛЕЛЬНОГО И ЦИКЛИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ

В предыдущем вопросе мы рассмотрели концепции, отражающие различные варианты линейной эволюции хозяйства и общества. Однако они не исчерпывают всех подходов к нашей проблеме. Реакцией на эти концепции стали модели, противостоящие прогрессистскому эволюционизму. Им и посвящена данная лекция. Внесистемные формы хозяйства. Множество явлений в принципе не укладывается в схемы однолинейного развития. Мощный критический аргумент выдвигают хозяйственные уклады, которые, “законсервировавшись”, существуют столетиями, а иногда и тысячелетиями, переживая все экономические стадии и политические режимы, подвергаясь довольно поверхностным изменениям. Эти уклады не назовешь ни “капиталистическими”, ни “социалистическими”. Чаще их относят к числу “патриархальных”, “архаичных”. О существовании множества таких “внесистемных” форм хозяйства писал еще в начале века А.В. Чаянов, призывавший для каждого уклада создавать свою “частную политическую экономию”^1[257]. Ярким примером в данном отношении служат крестьянские хозяйства, вообще семейное и домашнее производство. Большинство исследователей и политиков сплошь и рядом игнорируют проблемы подобных хозяйственных форм. Все, как правило, поглощены перспективами глобального развития, борьбой крупных, лидирующих хозяйственных укладов. Эти же формы “эксполярны”, они находятся вне основных полюсов (социализм-капитализм, план-рынок), где-то сбоку от основной оси, как бы на “обочине прогресса”. Принято считать, например, что традиционное крестьянское хозяйство обречено на постепенное отмирание. Однако время идет, но оно все никак не отмирает, а в ряде отношений даже оказывается по-своему эффективным^2[258].

Итак, прогресс хозяйства уже не связывается однозначно с его растущим обобществлением. Напротив, в наше время даже совершаются попытки “выворачивания” подобного прогресса: наилучшими во всех отношениях объявляются вовсе не крупные, а малые формы хозяйственной организации (заметим, А.В. Чаянову подобные взгляды не были присущи). Очарованность малыми хозяйственными формами воплотилась в знаменитом лозунге Э. Шумахера: “Малое — прекрасно”^3[259].

Двухлинейное развитие. Анализ “эксполярных” форм наталкивает нас на более важный и более общий вопрос: возможно, однолинейные модели общественно-экономического развития слишком упрощают дело? Логическим шагом к их пересмотру становится фиксирование параллелей в этом развитии, которое начинается с выделения двух цивилизационных ветвей — Западной и Восточной. Действительно, на древнем Востоке обнаружена масса явлений, не укладывающихся, скажем, в марксистскую “пятичленку”. Не было там ни рабовладения как господствующего уклада, ни феодализма в западном понимании, а вместо это наблюдались какие-то особые гибридные формы, что позволило говорить о существовании иного строя — так называемого азиатского способа производства, или азиатского деспотизма^4[260]. В чем же заключались его принципиальные черты?^5[261]

1. Частная собственность на землю и прочие средства производства остается в неразвитом состоянии, господствует коллективная собственность в двух формах: собственность государства (господствующая форма) и собственность общин.

2. Распоряжение собственностью узурпировано властью и является функцией государственных чиновников. Соответственно, правовые и политические установления стоят выше всех экономических законов, а положение человека в бюрократической иерархии оказывается важнее его личного богатства. Именно его положение в иерархии открывает основный путь к личному богатству, обратное происходит намного реже. Мы не находим здесь характерных для Запада явно выраженных экономических классов. Социальной структуре более присущи черты сословного и кастового характера.

3. Главным экономическим субъектом выступает государство, постоянно играющее активную роль в регулировании всех базовых условий хозяйственной жизни. Оно же является основным субъектом присвоения прибавочного продукта в форме “ренты-налога”. Посредством чиновничьего аппарата государство осуществляет постоянный контроль за степенью имущественной дифференциации в обществе, “подправляя” положение через систему пожалований и конфискаций.

Классическим трудом в рамках данного направления считается книга “Восточный деспотизм” К. Витфогеля, посвященная, по его терминологии, “гидравлическим обществам”. Кстати, он проводил параллели и с историей Советского Союза: не считая советский режим прямым восстановлением азиатского деспотизма, он рассматривал его как новую индустриальную версию указанного строя^6[262].

Модель матричного развития. Двухлинейное видение общественно-экономического развития можно считать серьезным шагом в сторону от традиционных эволюционных схем. Но оно тоже не лишено схематизма, ибо термином “восточная цивилизация” объединяется множество общественных систем с весьма различным хозяйственным, политическим, религиозным строем. Это буддистская Индия и конфуцианский Китай, синтоистская Япония и языческое Перу. Да и “западная цивилизация” весьма неоднородна, имеет подвижные границы.

В процессе исследования этих границ возникла модель матричного развития хозяйства и общества, развиваемая экономическим историком Ф. Броделем и социологом истории И. Уоллерстайном. Они взяли в качестве исходного объекта анализа не отдельные экономические и социальные структуры, а целостные социальные системы — так называемые мир-экономики, представляющие собой экономически интегрированные и относительно самодостаточные хозяйственные территории.

Современная мир-экономика, по И. Уоллерстайну, начала формироваться в Европе в XVI в. В отличие от древних мир-экономик, подвергавшихся дезинтеграции или вырождавшихся при имперском устройстве (Персия, Китай, Рим), европейская (или западная) мир-экономика — это экономическая общность, складывающаяся поверх границ политических империй и национальных государств. Ее базой является капиталистический способ производства, а границы определены структурой торговых связей (в первую очередь, торговлей товарами повседневного спроса), позволяющей говорить об известной экономической самодостаточности по отношению к смежным территориям и прочим мир-экономикам.

Главным фактором образования и громадного скачка, совершенного западной мир-экономикой, по мнению И. Уоллерстайна, послужили не технические изобретения и организационные новации, а территориальное размещение производительных сил. Он делит мир-экономику на три основные зоны: ядро (или центр), полупериферию и периферию, которые расчленяются по таким экономическим критериям, как сложность хозяйственных институтов, прибыльность производимых продуктов и, главное, способы контроля над трудом. Интеграция мир-экономики происходит, таким образом, на базе не функционального, а территориального разделения труда. В каждой зоне закрепляются свои способы эксплуатации труда: на периферии в большей степени используется принудительный, в том числе рабский, труд; в ядре в возрастающей мере — свободный наемный труд; а в полупериферийных зонах распространены переходные формы^7[263].

Ядро мир-экономики цементируется несколькими крепкими государствами и господствует над полупериферией и периферией. К ядру во второй половине шестнадцатого века относятся Англия, Нидерланды и северная Франция, в полупериферийные зоны входят, среди прочих, Испания, северная Италия и южная Франция, а на периферии оказываются, например, зоны Восточной Европы и Латинской Америки. Неравномерность их развития создает движущую разность потенциалов. При этом основополагающее для марксистов противостояние буржуазии и пролетариата трансформируется здесь в противостояние богатых и бедных территорий. По-иному начинает выглядеть и проблема эксплуатации^8[264].

Ф. Бродель солидарен со многими тезисами И. Уоллерстайна. Он рассматривает мир-экономику как самовоспроизводящуюся структуру, ограниченную по территории, имеющую свой центр и иерархическое строение. По сравнению с экономиками, относимыми к азиатскому способу производства и развивающимися в пределах имперских устроений, западная мир-экономика — принципиально надимперское образование.

Каждая мир-экономика, по Ф. Броделю, имеет только один центр, сердцевину которого образует какой-то мировой город, господствующий в хозяйственном отношении над всей ее территорией, хотя на протяжении развития мир-экономики этот центр может многократно перемещаться^9[265]. Соответственно, каждый раз мир-экономика меняет форму, пересматривает свои периферийные области.

Расхождение позиций с И. Уоллерстайном заключается даже не в том, что Ф. Бродель связывает рождение западной мир-экономики с Италией XIII в. и более гибко подходит к определению ее географических границ. Если И. Уоллерстайн рассматривает преимущественно экономические и отчасти политические реальности, то подход Ф. Броделя более культурологичен. Он пытается связать экономику, политику, культуру и социальную структуру. Причем не только экономика, но и каждая из сфер может быть представлена в виде расходящихся концентрических кругов: скажем, мир-экономика и мир-культура вовсе не обязательно совпадают в пространстве.

Ф. Бродель выступает за совмещение событийного подхода с анализом долговременной перспективы, связанной в первую очередь со сферой культуры, обладающей относительной устойчивостью по сравнению с более подвижными сферами экономики и политики. Но и сами хозяйственные явления также целесообразно рассматривать как плод кумулятивных исторических изменении. Ф. Бродель выделяет так называемые вековые тенденции в развитии мир-экономики как фазу максимальных циклов, которые, вместе с кондратьевскими циклами, рождают, по его выражению, двухголосную “музыку долгосрочной конъюнктуры”.

Но главное состоит в том, что, представленная матричная модель ставит на место линейной последовательности одновременность, синхронность развития исторических хозяйственных форм.

И даже наиболее передовые экономики оказываются неоднородными, содержат, говоря, словами Ф. Броделя, своего рода “ямы” — слаборазвитые анклавы^10[266].

Цивилизационные подходы. Смещение акцента на культурологическую составляющую приводит нас к более раннему цивилизационному подходу. Наибольшее внимание среди социоисторических трудов здесь привлекают “Закат Европы” О. Шпенглера и “Постижение истории” А. Тойнби.

О. Шпенглер объявил исторические схемы типа “Древний мир — Средние века — Новое время” лишенными всякого смысла. С его точки зрения существует ряд цивилизаций, каждая из которых есть естественное и неизбежное завершение особой культуры. В этом важном разделении культуры и цивилизации первая представляет нечто живое, своего рода “душу”; а вторая возникает как овеществление, крайнее состояние культуры, постепенная разработка отмерших культурных форм. Культура отличается от цивилизации как живое видение творца отличается от своего воплощения в величественном монументе, как хрупкий развивающийся живой организм отличается от мощной экспансивной машины.

Используя метод сравнительной морфологии, на основе социокультурных аналогий О. Шпенглер выделяет и сравнивает восемь культур. Все они в разные времена проходили одни и те же стадии — ранней, поздней культуры, затем вступали в стадию цивилизации. Развитие принимает, таким образом, форму цикла, а не линейного прогресса: каждая возникшая культура проходит положенные стадии, затем вырождается в цивилизацию, стремится к упадку и умирает^11[267]. Если древнегреческая культура в IV столетии угасла в римской цивилизации, в свою очередь распавшейся под действием внутренних причин и под ударами германских варваров, то и западная культура, вступившая в свой цивилизационный этап в XIX веке, в конечном счете, ничуть не застрахована от схожей судьбы. “Закат Европы” фиксирует упадок западной цивилизации, оказывающейся не более чем еще одним фрагментом истории.

Что касается экономических отношений, то нельзя сказать, что Шпенглер их совершенно игнорирует. Однако, им отводится довольно скромное место. Сама по себе экономика, по Шпенглеру, не образует системы; она только лик, выражающий определенную сторону духовной жизни. Благодаря этому, экономическая история каждой великой Культуры имеет свой особый “стиль”^12[268].

Теперь несколько слов о взглядах другого философа истории — А. Тойнби. Он утверждает, что единая человеческая цивилизация — это продукт западнических выдумок, и начинает с выделения в истории двадцати одной цивилизации (семь из них — “живые”, четырнадцать — “мертвые”). Тойнби отвергает идею цивилизационного членения по географическим или расовым признакам, и в качестве предваряющего классифицирующего признака выбирает наличие особой Церкви. Генезис любой цивилизации происходит в результате совокупности факторов, которые он называет “вызовом”, проистекающим из внешнего окружения — как из природной, так и из человеческой среды. Общественное и экономическое развитие выступает своеобразным “ответом” на этот “вызов” и воплощается в подъеме цивилизации, за которым следует ее упадок, а зачастую наступает смерть. Движение в целом принимает циклический характер. Интересно, что “вызов”, по мнению А. Тойнби, не сразу порождает адекватный “ответ”. Сначала происходит своего рода “уход-в-себя”, наблюдается период видимого или кажущегося бездействия, и лишь затем возникает ответная, нередко взрывная по своему характеру, реакция “возврата”^13[269].

Расцвет той или иной цивилизации не связан, по воззрениям А. Тойнби, с территориальным расширением. Более того, империалистическая экспансия и вообще развитие милитаризма, как правило, свидетельствуют о надломе и упадке цивилизации. То же зачастую можно сказать и об экономической экспансии^14[270]. Расцвет цивилизации определяется, в первую очередь, развитием внутренних сил личности, процессом самоопределения индивида. Именно социокультурное самоопределение личности, идущей по своему специфическому пути, а не технический и хозяйственный прогресс как таковые, А. Тойнби считает основным свидетельством роста данной цивилизации.

У сторонников цивилизационного подхода были оригинальные предшественники, среди которых нельзя обойти вниманием русского философа и историка Н.Я. Данилевского. В книге “Россия и Европа” — ярком манифесте славянофильства второй половины XIX столетия — он выделил ряд культурно-исторических типов, в основу которых, помимо исходного единства языка, заложил следующие факторы:

• этнографические признаки;

• нравственные силы, господствующие в данном народе;

• специфику исторического воспитания народа.

Каждый культурно-исторический тип становится основой цивилизации, продолжительность жизни которой, по мнению Н.Я. Данилевского, составляет пять-шесть столетий. Причем, начала цивилизации одного типа не передаются другим народам, и периодизация степеней развития у каждой цивилизации своя.

Н.Я. Данилевский проводит жесткую границу между Западом и Россией. Во-первых, он считает Европу культурной целостностью, покрытой во многом наносными образованиями — национальными государствами. Во-вторых, Данилевский резко противопоставляет европейский и российский культурно-исторические типы. Он пытается также исторически обосновать противоположность интересов России и Европы, более того, доказать, что Запад постоянно пытался и пытается ущемить Россию. В итоге Данилевский призывает к созданию Всеславянского Союза, во главе которого должна встать Россия как новый центр в борьбе с объединенной Европой^15[271].

Среди последователей цивилизационных построений следует назвать другого нашего соотечественника — Л.Н. Гумилева, которого можно поставить в один ряд с классиками данного подхода. Для Л.Н. Гумилева специфической формой существования человеческих особей становится этнос. Этнос — это общность, не сводимая только к экономической или биологической основе. В ней сочетаются исторические и природно-географические, ландшафтные факторы^16[272]. Под этносом понимается также некая неповторимая структура, стереотип поведения и одновременно субъективная приверженность определенной группы людей некоему сообществу. Иными словами, этнос формируется людьми, которые субъективно причисляют себя к данному этносу в процессе личного самоопределения.

Этногенез — образование этноса — является естественным процессом и проходит фазы подъема, акматическую, надлома, инерционного развития и, наконец, впадает в гомеостаз или просто исчезает. Могущественные этносы могут стоять во главе мира, а через какое-то время сходить на нет, оставаясь на обочине истории. Для ответа на вопрос, откуда возникает это движение, вводится понятие “пассионарность”. По мнению Л.Н. Гумилева, в каждом этносе существует небольшое количество людей, обладающих внутренним, необоримым стремлением к изменениям, к свершениям, к Великому. Эти люди порождают первоначальные толчки, создавая в обществе пассионарное напряжение, заряжая энергией нормальных, “гармоничных” людей. Расцвет этноса, таким образом, предстает как затрата пассионарной энергии, процесс самопожертвования героев. Когда же происходит неизбежный надлом, остатки неизрасходованной пассионарной энергии уничтожаются вместе с уцелевшими носителями. Общество вступает в период успокоения и самодовольства, а вскоре этнос умирает или перерождается. Таким образом, перед нами еще один вариант концептуализации циклического развития, где вся история разворачивается как процесс непрерывного этногенеза^17[273].

Заключение. Многие профессиональные историки готовы оспаривать фактологическую обоснованность представленных выше мировоззренческих картин, каждая из которых претендует на свое систематическое отображение всемирно-исторического процесса, что, однако, не устраняет их творческого влияния на умы. Что объединяет эти картины? Они рисуют схемы параллельного развития специфических хозяйственных и социально-политических систем. Повторяемость и сопоставимость стадий их развития придает историческому движению кругообразный характер^18[274].

Мы оказываемся перед лицом более сложного понимания прогресса — этой восходящей к Ж. Кондорсе великой идеи Нового времени. Прогресс перестает восприниматься как следствие поступательного экономического развития, его неизбежность отрицается все чаще и чаще. На долю линейного прогресса оставляются зоны технических усовершенствований, роль которых, к тому же, считается производной^19[275]. Вместо последовательного совершенствования хозяйственных форм, каждая из которых фактически отрицает предыдущие, “прогресс” видится в достижении многообразия проявлений хозяйственного духа.

Раскрывая механизм этого теоретического движения, мы наблюдаем вариации разнообразных социокультурных подходов с привлечением биологических или географических элементов. В наблюдаемом противостоянии западоцентризму происходит заметное принижение роли экономических факторов. Фиксируется принципиальное понимание того, что мир хозяйства не ограничен пределами одной только экономики^20[276]. Впрочем, не менее важно при анализе хозяйственных явлений избежать и сползания в культурный детерминизм.

Решение поставленных вопросов принципиально важно и для оценки перспектив современной России. Ни одна из имеющихся схем не даст нам исчерпывающего ответа, но знание подходов позволяет по крайней мере задаваться важными вопросами и рассматривать проблему под множеством углов зрения.

Итак, мы представили свод понятийных схем, связанных с различным пониманием исторического процесса. Далее речь пойдет о различии понятийных схем с точки зрения их ценностных представлений.