Тиртей о патриотизме

Гордостью будет служить и для города и для народа

Тот, кто шагнув широко, в первый продвинется ряд,

И преисполнен упорства, забудет о бегстве позорном,

Жизни своей не щадя и многомощной души.[220]

...

Тот же, кто в первых рядах, распростившися с жизнью желанной,

Сгибнет, прославив отца, город и граждан своих,

Грудью удары приняв, что пронзили и щит закругленный,

И крепкий панцирь ему, - стоном застонут о нем

Все без разбора, и дряхлый старик, и юноша крепкий,

И сокрушенный тоской город родной заскорбит.

Будет в чести и могила героя, отведают чести

Дети, и дети детей, и все потомство его,

И не погибнет вовек ни громкая слава, ни имя,—

Будет бессмертным всегда, даже под землю сойдя,

Тот, кто был доблести полн, кто в схватке за землю родную

И малолетних детей злым был Ареем сражен.[221]

Трус же наказывался всеобщим позором, сограждане как бы отторгали его от себя, запрещая ему не только участвовать в общественных мероприятиях, но даже участвовать в сделках.

С матерью милой, с отцом-стариком на чужбине блуждает

С малыми детками трус, с юной женою своей.

Будет он жить ненавистным для тех, у кого приютится,

Тяжкой гонимый нуждой и роковой нищетой;

Род свой позорит он, вид свой цветущий стыдом покрывает,

Беды, бесчестье за ним всюду летят по следам.

<…>

Нет никого, кто бы мог до конца рассказать все мученья,

Что достаются в удел трусу, стяжавшему стыд.[222]

При этом трусом в Спарте мог быть признан даже тот, кто по всем современным представлениям причисляется к героям. Геродот, упоминая об одном из спартанцев, оставшихся в живых, когда остальные, ушедшие с царем Леонидом, погибли в Фермопильском ущелье, пишет: «По возвращении в Лакедемон Аристодема ожидало бесчестие и позор. Бесчестие состояло в том, что никто не зажигал ему огня и не разговаривал с ним, а позор в том, что ему дали прозвище Аристодем Трус».[223] О той атмосфере, которая создавалась вокруг опорочившего себя свидетельствует и Ксенофонт, когда пишет, что в Спарте считалось позорным сидеть за обедом рядом с трусом или бороться с ним в палестре.[224] Другого выжившего в Фермопилах ожидала еще более страшная участь: «Рассказывают, впрочем, что в живых остался еще один из этих трехсот, по имени Пантит, отправленный гонцом в Фессалию. По возвращении в Спарту его также ожидало бесчестие, и он повесился».[225] Между тем уже для того, чтобы быть причисленным к тем тремстам (обычный норматив личной гвардии полководца того времени), которые заслонили путь персам, необходимо было не однажды доказать свою доблесть; случайные люди в такие отряды не попадали. Кстати, и Аристодем остался в живых только потому, что, будучи больным, не мог принять участие в сражении, но и это обстоятельство не служило оправданием, поэтому оставалось только одно — искать смерти. Он найдет ее через год и погибнет в битве при Платеях.

Здесь, правда, следует заметить, что и эта готовность к подвигу, и эта жертвенность отчасти были свойственны и Востоку, воспитывавшему элитарное юношество в соответствии со своими традициями. Однако за пределами Эллады существует принципиальное отличие, оно проявляется в том, что в одном случае воспитание охватывает собой лишь сыновей из громких фамилий, преданных властителю и сознающих свою ответственность только перед ним, в другом — формирует могущественный орден (гоплиты), силовой каркас целого государства. Кроме того, Восток вообще не знает понятия отечества; в лучшем случае ему свойственно лишь общее всем народам инстинктивное неприятие иноязычной культуры. Поэтому здесь нет полного отождествления собственной судьбы индивида с судьбой своего государства.