Либерал по профессии

А Бетанкур неизбежно воспринимался как либерал, да в значитель­ной степени и был им. В экономике либерализм поддерживает частное предпринимательство, в политике – невмешательство государства в част­ную жизнь и законные общественные действия, в этике – терпимость и не­зависимое личное поведение, в культуре – просвещение нации, нестеснен­ное развитие науки и искусства. Конечно, это максимальные требования либерализма. В самодержавных государствах стремились к либерализации общественной жизни при поддержке просвещенных государей и государ­ственного аппарата. Развитие науки, техники, промышленности, школы национальных коммуникаций, становление законности, рост благосос­тояния всех социальных слоев – вот те цели, которые объединяли либера­лов начала XIX века. Непосредственно политические требования были не­обя­зательными для либерализма того времени, хотя и легко выводились из философских аксиом.

Свою инженерную деятельность Бетанкур мыслил как способ пре­об­разования жизни, ее улучшения через применение техники. И потому все­гда рисковал попасть под подозрение консерваторов. Так, в Испании на Бетанкура “был сделан донос в инквизицию как на еретика, который хочет посылать слова со скоростью луча при помощи электричества” (Б, 38). Пу­тешествуя по России в 1820 году, исследуя состояние дорог, Бетанкур свя­зывает судьбу путей сообщения и инженерных сооружений с благосостоя­нием губерний. В докладе царю от 15 декабря 1810 года он писал: “По многим рекам, которые могли бы быть судоходными, не производится пла­вание: изобильные губернии остаются в бедности, близкой к нищете. До­роги будто бы устроены, на самом деле вовсе неудобны для проезда, и, на­конец, целые области остаются незаселенными по недостатку путей со­общения” (Б, 106).

Говоря об укреплении инженерных сооружений в Керчи, Бетанкур видел пользу в том, что приграничные районы станут внутренними и избавятся от обре­менительной государственной опеки: “Выгоды сего положения несо­мненны, – писал он, – внутреннее судоплавание государства распростра­нится по всему Азовскому морю, и прибрежные земли лучшего качества на пространстве 600 верст, будучи свободны от ига полиции, по необхо­димо­сти весьма строгой, возвращены будут земледелию, рыбной ловле и лодоч­ному судоходству, которое по мере усиления хлебопашества неми­нуемо будет увеличиваться” (Б, 104).

Бетанкуру представлялось несомненным и значение техники для ос­вобождения человека от тяжелого ручного труда. Защищая свою очисти­тельную машину для каналов, Бетанкур противопоставлял ее машине Люн­берга. У того действует как двигатель мускульная сила. В России же “заменили силу человека силой водяного пара, счастливые результаты чего были доказаны в Кронштадтском порту" (Б, 85). М.П.Алексеев в статье “Пушкин и наука его времени” показывает, что поэт выделяет в техниче­ском развитии прежде всего гуманистическую сторону. “Пушкин обращал внимание на недопустимое использование рабского труда в дорожном деле”[41]. Поэтому в письме к В.Ф.Одоевскому (ноябрь–декабрь 1836 года), говоря о проекте строительства железных дорог в России, поэт сразу же выдвигает непременным условием изобретение механического снего­очистителя: ”Некоторые возражения против проекта неоспоримы. Напри­мер: о заносе снега. Для сего должна быть выдумана новая ма­шина... О вы­сылке народа или о найме работников для сметания снега не­чего и ду­мать: это нелепость”[42].

Деятельность Бетанкура протекала наиболее успешно в условиях ли­беральной политики правительства и увядала при усилении консерва­тизма. Так было в Испании, где Бетанкур начал свою инженерно-организа­торскую работу при либеральных премьер-министрах Флоридабланке и Аранде и оказался не у дел с приходом Годоя. Так было и в России. Ос­новной им­пульс развитию инженерного дела Бетанкур дал в эпоху Спе­ранского. За­кат карьеры Бетанкура произошел при набравшем силу Арак­чееве.

Институт Корпуса инженеров путей сообщения создавался вместе с Царско­сельским лицеем. Эти два учебных заведения мыслились находившимся под влиянием Сперанского Александром I как учеб­ные заведения нового типа. Они должны были выпестовать государственных деятелей нового типа, европеизированных, свободных от сословно-бюрократиче­ской рутины. И главные усилия Бетанкура были направлены на воспита­ние ев­ропейски образованных и квалифицированных инженеров при смягченном социальном отборе кандидатов на обучение. Отставка Бетан­кура сразу же обернулась возведением сословных и финансовых барьеров. Если раньше после обучения в технической школе солдатские дети, про­явившие талант и старание, могли стать студентами Института, то с 1823 года туда принимались только дворяне, сверхкоштные слушатели должны были пла­тить 1200 рублей в год, вводилось казарменное военное положение. Но либеральный дух Института все равно сохранился. И это вызывало неприязнь государей. Николай Пав­лович, будучи еще великим князем, являлся шефом военно-инженерных войск и имел кабинет в Ми­хайловском замке, где размещалось Главное инженерное училище. Причина не­расположения Николая I к Институту ясно определена в мемуарах Андрея Ивановича Дельвига (двоюродного брата Антона Антоно­вича Дельвига – лицеиста, ближайшего друга Пушкина). А.И.Дельвиг был выпускником бетанкуров­ского Института. “Император Николай и великий князь Михаил Павлович очень не любили инженеров путей сообщения, а вследствие этого и заве­дение, служившее их рассадником. Эта нелюбовь основывалась на том мнении, что из института выходят ученые, а следова­тельно, вольнодумцы... При всем видимом их нерасположении к ученым им было, однако же, очень досадно, что главное инженерное училище по преподаванию в нем наук стояло постоянно ниже Института. Сверх того, в то время Институт был единственное заведение, образованное вполне на военную ногу и не подчиненное вполне великому князю Михаилу Павло­вичу”[43]. Одним из косвенных подтверждений оппозиционности выпускников Института служит письмо А.С. Пушкина П.А. Вяземскому от 3 августа 1831 года. Под Новгородом в военных поселениях вспыхнули чумные бунты. «Более ста человек генералов, полковников и офицеров перерезаны…15 лекарей убито…убив всех своих начальников, бунтовщики выбрали себе из других – из инженеров и коммуникационных»[44].

Круг близких Бетанкуру людей составляли в основном ли­бералы и даже радикалы, к которым Бетанкур относился по меньшей мере терпимо. Достаточно назвать учителя и союзника Бетанкура по научной и инженерной деятельности Гаспара Монжа. Этот великий французский уче­ный был тем самым дежурным директором, который подписал смерт­ный приговор Людовику XVI. Себе в помощники Бетанкур избрал друга Ма­рата. Вигель вспоминал:

“Старый француз Сенновер был директором Института. Принадлежа одной из благородных фамилий в Лангедоке и находясь в королевской службе капитаном, сделался бешеным революционером и санкюлотом... Он сам... рассказывал мне о тесной дружбе своей с Маратом. Мне любо­пытно было слушать... как, выходя с Сенновером, переодевались они в за­пачканные оборванные блузы, чтобы на улице более угодить простому на­роду и заслужить имя друзей его... Когда нужно было избрать директора для Института путей сообщения, Бетанкур предложил Сенновера. Как это возможно? Королевской службы капитана, которого к нам можно принять как поручика? Бетанкур объявил, что достойнее его не знает и что без него и сам он не примет главного начальства. Что было делать? Определили Сенновера исправляющим должность директора, а через шесть месяцев утвердили в сем звании с чином генерал-майора” (В, V, 16–17).

Но особое внимание следует обратить на личность, которая явно входила в круг знакомых Бетанкура, но стоит в загадочном отдалении. Это Иван Матвеевич Муравьев-Апостол (1765–1851). О прямых контактах Бе­танкура с Муравьевым-Апостолом мы можем судить по мемуарам Ви­геля. Муравьев-Апостол в начале XIX века был послом в Мадриде (до 1805 года) и еще в 1790-х гг. являлся одним из самых влиятельных чинов­ников Министерства иностранных дел. Трудно предположить, что при­глашение Бетанкура в Россию обошлось без поддержки Муравьева-Апо­стола. Из­вестно и то, что Бетанкур познакомился с ним в Мадриде. Муравьев-Апо­стол являлся одним из самых активных участников заговора, завершивше­гося убийством Павла I 11 марта 1801 года. Муравьев-Апостол был правой рукой вице-канцлера Н.П.Панина. Передачу власти Алексан­дру I они мыс­лили через ограничение его власти конституционным доку­ментом[45]. “Из заговорщиков, – писал много лет спустя Никита Муравьев, – желав­шие только перемены государя были награждены, искавшие проч­ного уст­рой­ства отдалены навек”[46].

Вот с этим опальным дипломатом, мечтавшим о российской консти­туции, и познакомился Бетанкур в Мадриде. Затем они встретились в Рос­сии, и когда в 1809 году прошел набор первых слушателей Института пу­тей сообщения, среди них оказались два сына Ивана Матвеевича – Сергей и Матвей. Оба они стали декабристами. Сергей был повешен, а Матвей приговорен к смертной казни, замененной каторгой.

Однажды австрийского императора Иосифа спросили, как он отно­сится к республике. Он ответил так: “По профессии я монархист”. Про­фес­сия инженера в России в начале XIX века делала Бетанкура ли­бералом. Вигель пытался убедить читателя, что по личной культуре Бе­тан­кур тяготел к европейскому XVIII веку:

“Аристократическое чувство никогда не покидало его даже за стан­ком, за которым всегда трудился он, когда не было у него другого дела, но он принадлежал к восемнадцатому столетию, в котором общей поговоркой было: poli comme un grand seigneur, – учтив, как великий барин” (В, V, 14).

Но одна линия поведения Бетанкура была схожа с декабристской. В статье “Декабрист в повседневной жизни” Ю.М.Лотман особо обратил, что человек декабристской ориентации был личностью деятель­ной. Декабристы отменили противопоставление служебных тягот быто­вому сибаритству, попытались обеспечить “единство личности” на основе постоянного “серьезного поведения”, пронизанного трудом. “Отшельничество декабриста сопровождалось недвусмысленным и откры­тым выражением презрения к обычному времяпрепровождению дворян­ства. Специальный пункт “Зеленой книги” предписывал: “Не расточать по­пусту время в мнимых удовольствиях большого света, но досуги от ис­пол­нения обязанностей посвящать полезным занятиям или беседам людей благомыслящих”. Становился возможным тип гусара-мудреца, отшель­ника и ученого – Чаадаева”[47]. Явно созвучно такому пониманию истин­ного бы­тия мнение Бетан­кура, что инженерное обучение путейцев нужно допол­нить и военным, ко­торое “не позволит воспитанникам употреблять на дур­ное ту часть вре­мени, которая остается от обыкновенных уроков, предос­тавляя отдохновение в разнообразии предметов учения, а не в иг­рах, иногда пре­досудительных” (Б, 38).

Бетанкур был, безусловно, светским человеком, обладавшим разви­тым чувством меры, и никак не проявлял склонности к юношескому эпа­тажу, свойственному многим декабристам. Бетанкуру было за пятьдесят, когда он приехал в Россию, и он не нуждался в самоутверждении через на­рочитую эмансипацию от старшего поколения. Декабристы противопос­тавляли себя екатерининским вельможам своей аскетичностью, “однотонностью” поведения, склонностью к серьезным умственным заня­тиям, интересом к ремеслам и прикладным знаниям

Бетанкур не строил свое поведение как оппозиционное светскому. Он просто был увлеченным инженером – и вследствие этого оказывался аскетичным, “технологичным”, серьезным, склонным к интеллектуальной работе и ремесленному делу. Это никак не вписывалось в традиционное представление о высоком жребии русского дворянина, о достойном по­прище на военной службе, о вельможестве и литературном “парении”. Путь Бетанкура могли оценить лишь новые люди России – либералы, го­товые трудиться во имя реформы, а он расположен был им сочувствовать (как Муравьеву-Апостолу и его сыновьям). Явный консерватор, Вигель именно этот либеральный колорит личности Бетанкура выбранил как при­скорбную дань моде: “По многим отношениям он был лицо весьма приме­чательное, особенно же как выражение духа времени, смешения аристо­кратических предрассудков с плебейскими промышленными наклонно­стями" (В, V, 11).

Именно здесь нужно искать причину отставки Бетанкура. Он делал свое инженерное дело и не стремился обезопасить свое положение через демонстрирование своей лояльности Аракчееву. Но в учебном заведении, вверенном попечению Бетанкура, укреплялся дух либерализма. Александр I к началу 1820-х гг. знал, что некоторые выпускники Царскосельского лицея и Института путей сообщения стали заговорщиками. Тут не было личной вины Бетанкура, но наличествовали плоды замысла Сперанского – тогда уже опального либерала. И Бетанкура отре­шили от должности инспектора института, чтобы прервать процесс либе­рализации умов его питомцев. Бетанкур по своему социокультурному ти­пажу не вписывался в систему аракчеевского умиротворения России. Стиль речи Александра Виртембергского перед Бетанкуром и его колле­гами был агресивно-напыщенным: “Господа, в нашем Корпусе тьма беспорядков, хищничества; я не прежде надену ваш мундир, пока новыми поступками вы не очистите его. Сильными мерами постараюсь вас к тому понудить" (Б, 109). Если Бетанкур хотел усилить статус инженеров воен­ным образова­нием питомцев института, то новый начальник хотел ограничить инже­нерную дея­тельность рамками военных потребностей. Либерализм заме­нялся на воен­ный бюрократизм.