Правдивая история Лилли Стьюбек 2 страница

– Бери моих окуней, – опрометчиво предложил я.

– А ты много поймал? – поинтересовалась Лилли.

– Десять штук.

– Хватит, – кивнула она, и когда мы проходили мимо ее дома, Лилли спросила, не хочу ли я поесть рыбы.

– Ты что, приглашаешь меня в гости?

– Рыба‑то твоя, – рассудительно проговорила Лилли, и я не понял – то ли по законам Стьюбеков я имел право на место за их столом, то ли девочка отнеслась ко мне необычайно дружелюбно, потому что ей помог мой отец, то ли пригласила меня к себе в дом, который никто не посещал, так как просто мне доверяла. Я помнил о том, что отец запретил нам дружить со Стьюбеками, но в то же время знал – Лилли не понравится, если я откажусь от ее приглашения. Поэтому я робко попытался от него уклониться.

– А тебе не попадет от матери? – спросил я Лилли.

– Я скажу, что ты хотел сам приготовить рыбу, а мы избавим тебя от возни, – ответила она.

Я и впрямь часто пропадал на реке по субботам и питался наловленной рыбой. Но, честно говоря, дело было в другом: мне просто не терпелось узнать, что творилось в их таинственном доме.

– Ладно, – неосторожно согласился я.

– Побудь здесь, – попросила Лилли и, выхватив у меня связку рыбы, направилась в дом. Сначала все было тихо, потом я услышал, что между Лилли и матерью вспыхнул ожесточенный спор, потом на пороге показался Джордж, один из старших братьев.

– Ну и дурак же ты, Кит, раз думаешь, будто накормишь нас десятком рыбешек, – проговорил он.

Я ответил, что так решила Лилли.

– Тогда пусть отдаст свою долю тебе, ничего – переживет, – предложил Джорди.

В тот раз я накрепко усвоил, что за любопытство приходится дорого платить. Мне пришлось отведать отвратительной стряпни, до сих пор помню ее вкус; после обеда у Стьюбеков я уже совсем по‑другому взглянул на свое безмятежное детство и наше семейное благополучие.

Семья Стьюбеков, все одиннадцать человек, уселась вокруг большого стола, который был сбит из дверей, положенных на козлы в прокопченной кухне (мне удалось увидеть только ее). Стены повсюду были в сальных пятнах, каких‑то потеках и чернильных каракулях. Неровную поверхность стола закрывали газеты, заляпанные жиром, все в черных кружках от закопченных кастрюль. Тарелки у Стьюбеков были самые разные – эмалированные, алюминиевые, фарфоровые с обитыми краями. Мне досталась глубокая фарфоровая тарелка, треснувшая и не отмытая от застывшего жира. У каждого была ложка и нож, но о вилках в этом доме не имели понятия; посредине стола торчала засиженная мухами бутылка томатного соуса, детям ее трогать не позволяли. Меня устроили рядом с Лилли на старенькой банкетке – из ее сиденья повыдергивали набивку; Лилли успела снять видавшее виды ситцевое платьице и была в одних хлопчатобумажных трусиках, еще не высохших после купания и грязных. В ее плечо вцепился трехпалый Джекки, который уже начал понемногу ходить.

Скоро я понял: как ни сплотила Стьюбеков совместная жизнь, как ни объединяли их поиски пищи (которые я никогда не осуждал) и дружные родительские наставления Мэтти и миссис Стьюбек, все дети, кроме, пожалуй, Лилли и Джекки, оставались друг для друга чужими. Они вели себя, словно тигрята в логове. Дочери и мать больше молчали, но каждый из Стьюбеков отстаивал свои особые права: они спорили не только о том, кому где сидеть, но и о том, кто из какой тарелки будет есть, кому можно говорить, а кто должен помалкивать. Даже старшие дети беспрестанно колотили, щипали, кусали и толкали друг друга. Это было своего рода ритуалом перед едой, и Лилли ожесточенно молотила кулаками и толкалась, наверное, даже больше других. Но все притихли, когда одна из девочек поставила на стол эмалированную миску с ломтями хлеба, а миссис Стьюбек подала рыбу.

Миссис Стьюбек сварила в кастрюле с пахтой десять моих окуней и окуня, пойманного Лилли. Мне достались две головы и желтая молочная жижа, в которой плавала луковица, от варева шел такой отвратительный запах, что я вынужден был дышать через рот.

– Сунь хлеб в суп, – посоветовала Лилли.

Она схватила кусок хлеба и бросила в мою тарелку.

– Давай ешь, – подгоняла она.

Оказавшись жертвой своего любопытства, я заталкивал ложку в рот с уверенностью, что больше не смогу проглотить ни капли. С грехом пополам я покончил с ухой, но миссис Стьюбек швырнула в мою тарелку еще одну отвратительную разваренную луковицу, которую я все же поспешно запихнул в рот, чтобы скорее разделаться с едой. Обед закончился чаем. Мне досталась фарфоровая чашка без ручки, чай был слишком горячий и отдавал протухшей бараниной и прогорклым маслом.

За чаем начался новый ритуал, на этот раз его вершили не дети, а глава семьи, – он поддерживал порядок за столом, вскакивал и раздавал колотушки, щипал и бил каждого, до кого мог дотянуться. Как и перед обедом, потерпевшие вскрикивали от боли и сыпали солеными словечками, но никто не жаловался и не хныкал.

В конце обеда Мэтти обратился ко мне заискивающим голосом:

– Кит, ты хороший мальчик, – начал он.

Я не поднимал глаз от тарелки.

– Может, у твоей сестрички найдутся туфельки для Элис?

– Не знаю, мистер Стьюбек, – ответил я.

– А ты глянь дома, вдруг отыщется какая‑нибудь старая обувка. Сестренке она, поди, ни к чему.

– Поищу, – сказал я.

Мне было понятно, что Мэтти подговаривает меня просто‑напросто украсть туфли.

– И старенькое платьице для Лилли.

Я взглянул на Лилли, державшую на коленях малыша Джекки. Она сидела как ни в чем не бывало, но когда миссис Стьюбек впервые за обед открыла рот и неожиданно пророкотала, что не будет больше заваривать чай, Лилли ущипнула меня за ногу и шепнула:

– Удирай побыстрее!

Я встал, чтобы поблагодарить миссис Стьюбек, но Лилли толкнула меня в спину и велела поторапливаться. Она натянула платье уже на улице.

– Отец хотел усадить тебя за карты, и ты бы проторчал у нас целый день, – сообщила она.

– Он играет в карты?

– Да, и братья тоже, но отец всегда выигрывает, – усмехнулась Лилли, и я покинул Мыс, размышляя, каково пришлось бы мне, если б я уселся за карты с человеком вроде Мэтти и с его сыновьями. Но, побывав у Стьюбеков, я излечился от любопытства, поэтому я попрощался с Лилли и поспешил домой в добропорядочный мир своего строгого, вспыльчивого отца и ласковой, заботливой матери. Я не стал лгать маме, будто приготовил и съел рыбу на берегу реки, а простодушно рассказал, что отдал улов Стьюбекам и пообедал вместе с ними.

– У них дома? – недоверчиво спросила мама.

– Конечно.

– О боже! – воскликнула она и задумалась на мгновенье. Я ожидал упреков, но мама грустно произнесла: – Значит, Кит, ты должен пригласить Лилли к себе!

Этого еще не хватало.

– Зачем? – удивился я.

– Надо быть учтивым, – ответила мама. – Особенно с такими людьми.

Она имела в виду бедняков вроде Стьюбеков, которые делились с другими последним куском хлеба. Но отец взорвался, когда услышал о решении матери.

– Не думаю, – сказал он, – что от нас требуется подобная щепетильность.

– Обязательно, – настаивала мама.

Отец в негодовании взмахнул руками.

– Стьюбеки придут лишь затем, чтобы попрошайничать! – предупредил он.

Именно так и поступила миссис Стьюбек, когда я, наконец, вынужден был пригласить Лилли к нам на субботний обед.

Глава третья

Миссис Стьюбек с Лилли стояли у задней двери, ожидая, когда им позволят войти, но на этот раз моя мама была настороже.

– Вот она и пришла, миссис Квейл, – проговорила миссис Стьюбек. – Это – Лилли.

– Здравствуй, Лилли, – сказала мама и подозвала меня.

– Здравствуйте, миссис Квейл, – ответила Лилли.

Она была все в том же старом платьице, босая. Но я впервые увидел заколку в ее спутанных черных волосах.

Заметив, что мать держит решетчатую дверь на запоре, миссис Стьюбек попросила:

– Если вас не затруднит, миссис Квейл, дайте мне пакетик муки, немного картошки и соли. Или, может, что‑нибудь еще, чего вам не жалко.

– Хорошо… Подождите минутку, – ответила мама и оставила меня одного, мы с Лилли смотрели через железную решетку друг на друга. Мама пошла на кухню, она вернулась с газетным свертком и миской картошки.

– Передай это миссис Стьюбек, – сказала она, открыв дверь ровно настолько, чтобы я смог выйти и положить сверток и картофель в проволочную корзинку миссис Стьюбек. Дверь за мной мама закрыла.

Даже не наказав на прощанье дочери вести себя как следует, зато посетовав: «Неужели, миссис Квейл, это все, что вам не жаль для бедной женщины?» – миссис Стьюбек оставила Лилли со мной, и мы не знали, куда себя деть, пока будет готов обед. Выход нашла Лилли: она принялась гоняться за нашим псом Микки вокруг дома. Микки, как и другие собаки, сразу полюбил Лилли, он по‑рабски вилял хвостом и ластился к девочке. Сначала она бегала за Микки, потом он припустил за ней, а когда нас позвали обедать, пес последовал за Лилли в дом и сел под столом, облизывая ее грязные босые ноги.

У меня промелькнула мысль, не снимет ли она платье, но Лилли сидела спокойно, не сводя глаз с отца, будто только от него зависело, как нам себя вести. Когда он закрыл глаза и прочитал молитву, Лилли пришла в восхищение. А когда он разрезал говядину, которую готовили по субботам, и дал ей первый кусок (с овощным гарниром), Лилли набросилась на еду, не ожидая, пока остальные получат свою порцию.

Я толкнул ее локтем.

– Подожди, – шепнул я.

– Чего?

– Пока раздадут всем.

– А…

Положив вилку и нож на стол, она принялась наблюдать за нами, словно тигренок, выжидающий момент, когда можно будет кинуться на добычу. Сестра и брат с не меньшим любопытством смотрели на гостью; перехватив пристальный взгляд Тома, Лилли скорчила рожицу и послала ему одно из своих беззвучных кошачьих «мяу». Потом она шепотом спросила меня, нет ли у нас томатного соуса.

– У нас есть томатный соус? Лилли просит, – обратился я к маме.

– Ты прекрасно знаешь, Кит, что мы его не держим, – ответила мама.

Отец разрешил покупать только острый соевый соус, а не томатный, который считал грубой австралийской приправой.

– Мы не держим томатного соуса, Лилли, я думаю, он тебе ни к чему, – проговорил отец.

Мы с интересом смотрели, как Лилли орудовала вилкой, ножом и ложкой, очищая тарелку, она ела шумно, сосредоточенно и первая покончила с говядиной.

– Это все? Можно идти? – шепнула мне Лилли, расправившись с мясом и овощами.

– Еще будет десерт, – ответил я тоже шепотом.

– Что это такое?

– Сладкий пудинг.

– Кит, – обратился ко мне отец, – если вы с Лилли хотите что‑то сказать друг другу, говорите погромче, чтобы остальные могли услышать.

– Она только спросила, закончился ли обед.

– Потерпи немного, Лилли, – сказала мама, она подала пудинг сначала гостье, и Лилли подождала, пока остальные получат свою порцию. Затем девочка вновь с шумом ринулась в атаку и уничтожила пудинг задолго до того, как с ним расправился Том, наш главный обжора. Увлекшись едой, Лилли перепачкала пальцы и, не обращая внимания на чистую салфетку, положенную мамой рядом с прибором, откинула подол платья и вытерла руки о трусы. Заметив, что Микки по‑прежнему лежит у ее ног, она сунула ему руку; тот дочиста облизал ей пальцы, и девочка радостно толкнула меня локтем в бок.

– Пора? – спросила она. Лилли привыкла выскакивать из‑за стола прежде, чем Мэтти успевал до нее дотянуться.

– Подожди, – ответил я.

Лилли вертелась на стуле, лохматила шерсть на голове Микки и нетерпеливо толкала меня до тех пор, пока отец не просунул салфетку в кольцо из слоновой кости; мы последовали его примеру.

– Теперь пора, – проговорил я.

Отец не успел отодвинуть свой стул, как Лилли сорвалась с места и выскочила из столовой во двор, крикнув на ходу: «Микки, за мной!»

Лишь собрав со стола и пересчитав салфетки, сестра обнаружила, что одной из них не хватает. Лилли незаметно засунула ее в трусики, и хотя мама потихоньку вздыхала, жалея о потере дорогой камчатной салфетки, она не попросила ни меня, ни отца заставить гостью вернуть украденное. Только за ужином мама не удержалась:

– Мне жаль эту девочку, ведь некому даже объяснить ей, что хорошо и что дурно.

Но Лилли суждено было вскоре встретиться с человеком, который захочет научить ее отличать хорошее от плохого и откроет ей иную жизнь, а Лилли одновременно и примет эту жизнь, и отвергнет, яростно защищая себя, желая остаться самой собой, непокоренной Лилли Стьюбек.

Глава четвертая

Мисс Дэлглиш довольно сильно отличалась от прочих жителей нашего городка, хотя невозможно было представить себе Сент‑Элена без этой странной, чопорной дамы и ее большого дома, обнесенного высокой деревянной оградой. Старый мистер Дэлглиш, которого я помню смутно, принадлежал к известному роду пшеничных и шерстяных королей, Дэлглишей знали не только в Австралии, но и в Лондоне как поставщиков зерна, шерсти, шкур, кож, минеральных удобрений, словом, всего того, что приносило неплохие доходы фермерам в те времена, когда Австралия оставалась еще английской колонией.

Хотя мистер Дэлглиш принадлежал к богатому клану только по материнской линии, у него хватало денег, чтобы подолгу жить в свое удовольствие в Европе. Поэтому многие у нас недоумевали, почему он вместе с дочерью (ей было шестьдесят с небольшим, а ему – под девяносто) возвратился в родные места. Мистер Дэлглиш остался в моей памяти крепким прямым стариком с большим загривком, подпиравшимся высоким крахмальным воротничком. Несмотря на то что его состояние было нажито торговлей шерстью и пшеницей, а наш город находился в самом центре овцеводческого района Виктории, слывшего к тому же и житницей штата, мистер Дэлглиш не имел никакого отношения к некогда традиционному занятию предков. Он только следил за состоянием своих финансовых дел и дважды в неделю с чопорным видом, неторопливой походкой направлялся в один из местных банков, часть акций которого принадлежала ему, и утро проводил в кабинете, просматривая бумаги. Потом исчезал за высокой деревянной оградой своего дома и лишь изредка выходил на улицу посетить церковь или навестить Эаризов – еще одну состоятельную семью в нашем городе, которая владела пристанью на противоположной стороне реки; для этого мистер Дэлглиш заказывал «мармон» или «шевроле» у мистера Мэлоуна.

Мисс Дэлглиш была в Европе, когда умер ее отец; из Мельбурна приехали родственники, они устроили старому джентльмену пышные похороны, на которых присутствовали все видные граждане нашего города (в том числе и мой отец).

– Как ты думаешь, чему посвятит себя теперь мисс Дэлглиш? – спросила отца мама, когда они завели беседу о будущем пожилой леди.

– Старику было далеко за восемьдесят, а ей за шестьдесят, поэтому вряд ли она займется серьезным делом.

– Но как же она будет жить одна в своем большом доме?

– У нее есть миссис Стоун.

Говоря о Дэлглишах, мы всегда вспоминали и о миссис Стоун, не покидавшей их более тридцати лет. В молодости она была то ли служанкой, то ли компаньонкой при мисс Дэлглиш и несколько раз ездила с хозяевами в Европу. Лишь одной миссис Стоун из всех жителей нашего городка дозволялось так близко общаться с владельцами большого дома. Это была приятная, скромная, умная женщина; когда умер мистер Дэлглиш, ей уже перевалило за семьдесят, однако она выглядела по‑прежнему бодрой и не жаловалась на здоровье. Муж миссис Стоун – Джеф Стоун – служил одновременно садовником и конюхом у Дэлглишей, которые раньше держали собственный выезд, но Джеф погиб в Первую мировую войну, мистер Дэлглиш продал экипаж и больше лошадей не заводил, а пользовался наемной коляской, потом машиной и дважды в неделю приглашал глухонемого Боба Эндрюса поработать в саду.

Миссис Стоун у нас называли экономкой, а за глаза – любовницей мистера Дэлглиша. Может, так оно и было, но миссис Стоун с ее поседевшими густыми волосами и кроткими голубыми глазами казалась такой славной и простой старушкой, что большинство горожан либо вовсе пропускало эти слухи мимо ушей, либо не принимало их всерьез. Дэлглиши занимали высокое положение и могли не обращать внимания на пересуды; богатство позволяло им жить на свой вкус. Особенно мисс Дэлглиш.

Все, что мы знали о ней, было отчасти сплетнями, отчасти правдой, но больше чем наполовину домыслом. Она носила длинные легкие платья, вошедшие в моду при Эдуарде VII[3](летом из туссора[4]), остроносые туфли на устойчивом каблуке. На ее шее почти всегда красовались длинные агатовые бусы; мисс Дэлглиш обычно не выходила из дома без сумочки из мягкой кожи с черепаховой ручкой, и мы часто пытались угадать, что там лежало; спустя много лет я узнал от Лилли, что пожилая леди брала с собой какой‑нибудь итальянский, немецкий или французский роман и карманный словарик.

Приверженность к европейской культуре выделяла мисс Дэлглиш среди нас куда больше, чем ее богатство; поэтому высокий деревянный забор вокруг дома не столько оберегал уединенную жизнь хозяйки, сколько служил границей разных миров – нашего и Дэлглишей. Мы знали, что у пожилой леди есть обширная библиотека с книгами на разных языках, прекрасные картины современных художников, обнаженные скульптуры и другие ценные произведения искусства, редкое собрание пластинок, которые она выписывала, в частности, из‑за океана. Но большинство книг и пластинок ей присылали по почте из Мельбурна, словно наши магазины не могли удовлетворить ее запросы, хотя там и был отличный выбор. Во всяком случае, мисс Дэлглиш иногда оказывала их владельцам финансовую помощь, точно видела в этом свой гражданский долг.

Едва ли не каждый в нашем городе считал для себя лестным приветствие мисс Дэлглиш. Ее отец никогда не раскланивался первым, хотя с неизменной чопорной учтивостью отвечал на поклоны всем, даже детям. Пожилая леди, напротив, спешила поздороваться со знакомыми, произнося своим громким, строгим голосом: «Доброе утро», «Добрый день» или «Добрый вечер», но ни разу не сказала «Спокойной ночи». «Так можно только прощаться», – утверждала мисс Дэлглиш, а она ненавидела прощания. Если же мисс Дэлглиш произносила еще и ваше имя, вы чувствовали себя посвященным в рыцари.

До сих пор помню, как я был горд, когда однажды субботним утром хозяйка большого дома сказала: «Доброе утро, Кит»; она шла мне навстречу по главной улице такой же твердой походкой, какая была у ее отца.

– Доброе утро, мисс Дэлглиш, – ответил я и хотел проследовать дальше.

Неожиданно она положила руку мне на плечо, я удивленно обернулся и оказался прямо перед ней.

– Лучше зачесывать волосы на другую сторону, – посоветовала мисс Дэлглиш. – Тогда они не будут торчать.

Я был так польщен ее вниманием, что, вернувшись домой, сразу намочил голову, перенес пробор на другую сторону (девчоночью) и с тех пор не менял прическу.

Когда мисс Дэлглиш вернулась из Европы, сент‑эленцы строили разные домыслы, пытаясь найти ответы на два вопроса: какое состояние она унаследовала от отца и долго ли пробудет в городе. Размеры наследства так и остались тайной, во всяком случае, прошло полгода, а хозяйка особняка уезжать не думала, будто после смерти отца решила по какой‑то причине окончательно поселиться в Сент‑Элене. Но что это за причина, мы не знали, а миссис Стоун по‑прежнему помалкивала насчет того, что происходило в доме Дэлглишей, впрочем, она и раньше не отличалась словоохотливостью. Мы лишь удивлялись, от кого пожилая леди узнавала обо всем, что творилось в городке.

– Как вы можете оправдывать человека, который бьет свою жену? – спросила мисс Дэлглиш моего отца в тот день, когда он защищал в суде Джека Маклеиша.

– Но его судят не за это, – ответил отец, удивившись ее осведомленности.

– Ну и что? – недоумевала мисс Дэлглиш. – Он же отвратительный человек.

– Его дурные наклонности, мисс Дэлглиш, не имеют отношения к делу. Он предстал перед законом за неуплату долга и имеет право на защиту.

– Таких людей нельзя защищать, – не отступала мисс Дэлглиш, и хотя мой отец терпеть не мог, когда его поучали, он учтиво выслушал ее, потому что она была настоящая леди.

Порядки в доме Дэлглишей почти не изменились, только из больших ворот уже не выходил старый джентльмен, направляясь в банк или церковь. Пожилая леди носила теперь темные платья, сохранив в остальном прежние привычки и манеру держаться. Миссис Стоун продолжала покупать продукты, готовить, убираться, и казалось, что мисс Дэлглиш решила спокойно доживать свои дни в Сент‑Элене вместе с домоправительницей.

Но почти через год после смерти старого джентльмена миссис Стоун заболела. Одни говорили, будто у нее что‑то с почками, другие – будто у нее ревматизм; часто по утрам она уже не вставала с постели, поэтому мисс Дэлглиш пришлось искать прислугу. Пожилая леди не хотела брать никого из местных женщин, однако в конце концов пригласила миссис Питерс; ей надлежало приходить к девяти, убираться в комнатах, ухаживать за миссис Стоун, готовить обед и холодный ужин; в четыре часа миссис Питерс уходила. Дольше она задерживаться не могла, так как у нее была своя семья – муж, работавший механиком в гараже Мэлоуна, и двое взрослых сыновей. Главными достоинствами миссис Питерс были аккуратность и умение держать язык за зубами. Об этой худощавой женщине с тонкими губами поговаривали, будто ей глубоко безразлично все на свете, кроме собственных семейных забот. Как бы то ни было, мисс Дэлглиш взяла ее лишь на время.

Лилли свел с мисс Дэлглиш случай. Здоровье миссис Стоун не улучшалось, и пожилая леди не хотела оставлять ее одну. Однажды в четверг миссис Стоун срочно понадобилось болеутоляющее лекарство. К сожалению, посыльного из аптеки не оказалось на месте, а прислуга уже ушла, поэтому мисс Дэлглиш открыла тяжелые деревянные ворота, высматривая мальчика или девочку, чтобы отправить к Хаулэнду за лекарствами. Мимо проходила Лилли, и хотя мисс Дэлглиш прекрасно знала, с кем имеет дело и что говорят о маленькой Стьюбек в городе, она предложила ей шиллинг, если та выполнит поручение.

– И еще один шиллинг за быстроту, – добавила мисс Дэлглиш.

Лилли исполнилось в ту пору одиннадцать лет. Она уже носила туфли, правда потрепанные, разбитые, но все‑таки туфли. Лилли сбросила их, сунула под мышку вместе с аптечным пузырьком и понеслась по улице, прежде чем мисс Дэлглиш успела запереть массивные деревянные ворота.

Эти массивные ворота открывались только ключом; с улицы имелся звонок, но Лилли, возвратившись, не обратила на него внимания. Она проникла в сад своим путем, взобравшись на высокую деревянную ограду с соседского забора и спрыгнув вниз на клумбу.

– Как ты сумела войти? – удивилась мисс Дэлглиш, увидев Лилли у парадной двери.

– Через забор, – ответила Лилли.

– Мне это вовсе не нравится, – сказала мисс Дэлглиш. – Но ты вернулась очень быстро, поэтому получай свои два шиллинга.

Два шиллинга были для Лилли целым богатством, и она предусмотрительно спросила у мисс Дэлглиш, не надо ли еще чего‑нибудь купить в городе.

– Благодарю, сейчас не нужно, – ответила мисс Дэлглиш. – Лучше приходи завтра после школы, вероятно, мне понадобится твоя помощь.

– Ладно, – согласилась Лилли.

– Только позвони у ворот. Через ограду больше не перелезай.

– Можно нарвать гранатов? – спросила девочка перед уходом.

На краю сада мисс Дэлглиш росло четыре гранатовых куста, усыпанных плодами.

– Сорви один, но смотри не обломай ветки и не наступи на цветы.

Лилли была без своей сумки, в которую обычно складывала фрукты, поэтому она собрала гранаты в подол юбки; я встретил Лилли, когда она возвращалась домой, вспарывая на ходу острыми белыми зубами твердую кожуру граната и высасывая сок из спелых зерен. Лилли рассказала мне о поручении мисс Дэлглиш, а я спросил, что ей удалось увидеть за высокой оградой и в самом доме.

– Зачем это тебе? – спросила девочка.

– Всем интересно, – ответил я.

Мне хотелось услышать о статуях обнаженных мужчин и женщин.

– И не думайте вынюхать что‑нибудь у меня, – проговорила Лилли, и было неясно, то ли она хотела сохранить секреты мисс Дэлглиш, то ли просто не желала давать новую пищу для городских сплетен (правда, многие лавочники, снабжавшие Дэлглишей, бывали за высокой деревянной оградой).

На следующий день Лилли опять заглянула к мисс Дэлглиш, и хозяйка поручила девочке повозить миссис Стоун по саду в кресле‑каталке, только что доставленном из Мельбурна. Лилли провела час с миссис Стоун и с этого дня после школы обязательно приходила погулять с больной. Через несколько недель мисс Дэлглиш начала давать девочке различные поручения – сбегать на почту, в банк (не с деньгами, а с письмами), в магазин, – если миссис Питерс была слишком занята. За все это время я лишь один раз видел Лилли с добычей, украденной, вероятно, у мисс Дэлглиш. Как‑то вечером в пятницу Лилли бежала на Мыс с двумя роскошными павлиньими перьями, такими нежными и хрупкими, что она не решилась спрятать их в свою сумочку, набитую фруктами.

– Где достала? – спросил я.

– Нашла, – ответила Лилли.

– Зачем они тебе?

– Не твое дело, – огрызнулась девочка.

Позже она подарила одно перо Дороти Мэлоун, соседке по парте, и хотя Дороти не знала, где Лилли его взяла, ей было хорошо известно, что все свои богатства подруга добывала по‑стьюбековски.

По мере того как состояние миссис Стоун ухудшалось, мисс Дэлглиш все чаше просила Лилли сделать что‑либо по дому или в городе. В конце концов мисс Дэлглиш пригласила для миссис Стоун постоянную сиделку из частной клиники, и Лилли помогала трем женщинам следить за тем, чтобы в последние дни своей жизни больная ни в чем не нуждалась.

Миссис Стоун умерла в субботу в четыре часа утра. Похоронили ее в среду; мисс Дэлглиш шла за гробом твердым шагом и покинула кладбище сразу после того, как пресвитерианский священник мистер Армитидж закончил службу. Смерть экономки волновала одну мисс Дэлглиш, вот почему она вернулась к машине, не сказав ни слова даже преподобному отцу.

С того дня, как Лилли стала выполнять поручения пожилой леди, весь город сгорал от любопытства, желая узнать, почему эта девочка служит на посылках у хозяйки большого дома; сентэленцы недоумевали, как могло случиться, что мисс Дэлглиш взяла в помощницы именно дочь Стьюбеков. Но кого пригласит мисс Дэлглиш теперь на место умершей экономки? У нас в доме тоже задумывались об этом, как едва ли не повсюду.

– Мисс Дэлглиш придется нанять кого‑нибудь вместо миссис Стоун, – сказала мама. – Не поручит же она вести дела миссис Питерс или Лилли Стьюбек.

– Там не так много дел, – заметил отец. – Нужно только обслужить мисс Дэлглиш.

– Однако она очень требовательна, – возразила мама.

В городе ожидали, что перемена в жизни мисс Дэлглиш хоть как‑то отразится на ее привычках, ведь она осталась совсем одна. Но мисс Дэлглиш продолжала вести себя так, будто ничего не случилось, она явно была довольна миссис Питерс и Лилли и вовсе не собиралась отказываться от их услуг. Вскоре мы привыкли к тому, что после школы или во время летних каникул Лилли частенько забегала в ворота высокой ограды или выбегала из них на улицу. Но никто не знал, каковы взаимоотношения между Лилли и мисс Дэлглиш, о чем они разговаривали, какие поручения хозяйки выполняла девочка (исключая беготню по городу). Сухопарая миссис Питерс продолжала хранить молчание, и все шло по‑прежнему до тех пор, пока Стьюбеки не исчезли из города.

Не кто иной, как мой брат Том, возвратившись домой с реки – он купался в заливчике около Мыса, – сообщил, что Стьюбеки покинули свое жилище.

– В доме пусто, лошадь, повозка и сами Стьюбеки куда‑то пропали. Вся их семейка, – сказал он.

Эта весть никого не удивила, потому что Стьюбеки слыли бродягами, которые могли уйти из города так же внезапно, как пришли. Их старую, груженную доверху повозку видели на дороге в Бендиго, ближайший от нас большой город. Позже ее заметили еще в одном месте и в конце концов о ней забыли, потому что никто не интересовался Стьюбеками.

Но другая новость оказалась совершенно неожиданной («Поразительно!» – воскликнул отец): Стьюбеки оставили Лилли у мисс Дэлглиш.

Глава пятая

Мисс Дэлглиш, в сущности, просто купила Лилли, уплатив за нее Мэтти Стьюбеку тридцать фунтов; вероятно, сделка не была такой откровенно грубой, как это может показаться на первый взгляд, однако деньги в ней действительно участвовали, хотя сперва мисс Дэлглиш намеревалась устроить все иначе. Это произошло накануне отъезда Стьюбеков, когда Лилли неожиданно сказала мисс Дэлглиш, что больше не придет к ней, так как завтра ее семья навсегда уезжает из Сент‑Элена.

Я узнал о том, что случилось тогда, по наивным записям Лилли в ее черной тетради, о которой я еще расскажу позднее. И хотя Лилли не записала тот разговор с мисс Дэлглиш дословно, содержание его, очевидно, передано довольно точно.

Мисс Дэлглиш спросила, куда они уезжают.

– Не знаю, – ответила Лилли.

Пожилую леди, урожденную Дэлглиш, не мог удовлетворить такой ответ.

– Но все‑таки? Далеко вы едете? Что говорят родители? – продолжала допытываться мисс Дэлглиш.

– Почем я знаю, – повторила Лилли.

– Разве отец тебе ничего не сказал?

– Он никому не говорит о своих делах, – пожала плечами Лилли.