Вот какие они, Шинкоренки!

Особое задание

 

20 октября 1943 года я ушел в Сенно в разведку. Там пришлось заночевать. Утром возвращался обратно. В лесу меня окликнул политрук роты 17-го отряда Иван Иванович Бабахин. Я свернул с дороги. В кустах кроме Бабахина стояли еще двое незнакомых мне партизан.

— Мы ждем здесь со вчерашнего вечера. Тебя срочно вызывает Алексей Федорович Данукалов,— сказал Бабахин.

Я кратко доложил Ивану Ивановичу результаты разведки. На этот раз я ходил в Сенно по заданию начальника штаба 17-го отряда Василия Михайловича Маршалкова. Бабахин сделал себе пометки в блокноте. За кустами стояли четыре оседланные верховые лошади. Мы втроем поскакали в штаб бригады, а Иван Иванович — в свой отряд.

«Дядя Алеша» встретил меня радостно.

— Есть очень ответственное боевое задание. Придется вернуться в знакомые места. Сегодня из Витебска на Смоленск выйдет особо важный немецкий эшелон. Взорвать его поручено нашей бригаде. А мы решили доверить тебе выполнить это почетное задание. Согласен?

— Согласен, товарищ командир бригады! Согласен, «Дядя Алеша»,— отчеканил я.

— Но дело это сложное. И сложность заключается в том, что придется мину ставить на шнур. Ведь все эшелоны идут с несколькими груженными гравием платформами впереди, а особо важные — с еще большими предосторожностями. Впереди пускают обыкновенный эшелон, а через десять — двадцать минут самый важный,— сказал он.

Я хорошо знал и понимал, что обычным минированием такой эшелон не возьмешь. Здесь нужно ставить мину натяжного действия и ждать появления поезда, чтобы дернуть за шнур. Или есть еще выход... Но я не стал говорить об этом «Дяде Алеше». Обстановка покажет.

— Дам тебе двух здоровых и смелых помощников. Отправляться нужно сейчас же. Мину в деревянном ящике с пудовым зарядом тола уже повезли в анисковский борок. Она будет ждать тебя там. Дальше придется нести на себе. Дорога тебе знакома. Место подрыва выбери сам,— сказал комбриг.— А сейчас покушай — и в путь. Что тебе нужно еще?

— Дайте мне автомат. Свой я оставил в семнадцатом отряде. Меня перехватили в дороге, когда возвращался из Сенно. Если есть, дайте немецкий. Он в этом деле более удобен. И дайте мне винтовочный шомпол, а вдруг пригодится,— попросил я.

Пока ел, мне кашли подходящую одежду, принесли немецкий автомат и винтовочный шомпол.

Мы распрощались. «Дядя Алеша» пожелал удачи и сказал:

— Надеюсь, завтра встретимся.

— Обязательно,— ответил я, вскочил в седло, и мы поскакали в сторону Витебска.

В этот раз на нашей встрече с «Дядей Алешей» присутствовал Петр Михайлович Антипов.

Дорога длинная, а времени мало. Мы мчались во весь опор. Хорошо, что «Дядя Алеша» дал хороших лошадей. Настоящие рысаки. Проскочили партизанскую зону. Минули деревни Ходцы, Быково. Подъезжаем к Рямшину. Навстречу идет старушка.

— Откуда идешь, бабка?

— Из Рямшино, касатики мои, из Рямшино, голубочки родимые.

— Не видела ли ты там полицаев наших? — спрашиваю я.

— Видела, голубочки родимые, видела, касатики мои. Недалеко от школы у Грибковых пьянствуют ваши дружочки.

— Где часовой стоит? В этом конце деревни?

— Вон за той горкой, на купинской дороге, за поворотом, касатики мои, за поворотом, голубочки родимые.

Что делать? Можно повернуть на Купино, а оттуда на Ляхово и Ивановку. Хотя мне очень хотелось повидать родных, ехать через Ивановку я не решился; зачем лишний раз ставить под удар родителей. Тем более «Дядя Алеша» сообщил мне, что в Ивановке я уже похоронен. К тому же в деревне Купино тоже могут быть немцы или полицаи. Да и дорога длинная по чистому полю. А здесь, проскочив через окраину Рямшино и через Задорожье, до леса не более двух километров. А там уж по лесным дорогам и тропам — до самого анисковского борка.

Рискнули ехать напрямую. Бабка же сказала, что полицаи пьянствуют. А говорила она так искренне, что не верить ей было невозможно. Видимо, старушка все- таки догадывалась, что мы не полицаи, а партизаны. Прощаясь, она полушепотом проговорила:

— Остерегайтесь, голубочки родимые, остерегайтесь, касатики мои. Их человек двадцать.

Она перекрестилась, положила крестное знамение в воздухе и в нашу сторону, а затем потопала по дороге на Быково.

Будь что будет. Договорились только не горячиться. Мои помощники будут ехать в десяти метрах от меня и никаких решений сами не станут принимать. Стрелять — в крайнем случае и только после меня.

На полном ходу выскакиваем из-за поворота — и прямо на полицая. Он стоит посредине дороги, левой рукой держится за ствол винтовки, приставленной к ноге, а правую засунул далеко под рубашку и с большим удовольствием чешется. Я резко осадил коня.

— Ты что на посту вшей ловишь, сволочь! С такими дозорными партизаны нас, как слепых котят, голыми

руками передавят,— заорал я на часового, надвигаясь на него лошадью.

— А что? — промямлил он.

— Ты как стоишь, ротозей, перед курьером гебитскомиссара?

Он вытянулся и начал застегивать рубашку.

— Где начальник полиции?

— Начальника с нами нет. Заместитель. Он там где- то около школы,— заикаясь, произнес полицай.

— А это тебе не начальник! Ишь как заелись, свинопасы. Заместитель им уже не начальник. Генерала подавай в начальники. Только и научились вшей ловить да пьянствовать. Жаль, что времени нет. А так бы мы научили сволочей любить землю русскую! — размахивая пистолетом, распекал я полицая.— Стань вон на горке и следи за дорогой на Быково. Проморгаешь партизан — расстреляют вшивого негодяя!

— Есть стоять на горке и следить за дорогой на Быково! — повторил приказание полицай.

— За мной! — скомандовал я своим спутникам, вздыбил коня и над самой головой перепуганного полицая перенес передние копыта лошади.

Мы поскакали в сторону школы, а полицай побежал на горку выполнять приказание «курьера гебитскомиссара».

Впереди, на школьном дворе, были видны привязанные к забору верховые и запряженные в повозки лошади полицаев. У ручейка, не доезжая школы, мы повернули налево и по дороге возле кладбища выскочили в деревню Задорожье, проехали ее и через несколько минут уже были в лесу. На привале здорово посмеялись над незадачливым служакой фюрера.

Мы загнали лошадей, однако в борок добрались только к часу дня. В нашем распоряжении оставалось еще девять часов времени. Но это не так уж и много, особенно если учесть, что дальше идти придется пешком, обходя немецкие и полицейские гарнизоны, и тащить на себе пудовую мину, перебираться через реку Лучеса, а затем — через железную и шоссейную дороги Витебск — Орша, где постоянно снуют фашисты.

Оставили подвозчику мины лошадей и пошли. Договорились попытать счастья рядом с Витебском, между станциями Заболотинка и Крынки, недалеко от деревни

Копти. Этот участок сильно охранялся немцами, здесь как раз есть железнодорожный мост через речушку Лососина, которая впадает в Суходревку. Но на этом участке редко проводились диверсии, и бдительность немцев должна быть несколько ослаблена.

Часам к восьми вечера добрались до места, залегли в небольших кустах метрах в сорока от дороги. Пошел дождь. Вначале мелкий, а затем разошелся, как будто прорвалось небо. Лежим, присматриваемся. По полотну железной дороги все время ходят два фашиста. Пройдут метров двести, повернутся и шагают обратно. Дальше такое же положение. И так все время. Как маятники. Попробуй тут поставить мину! Ни при каких условиях не успеешь выкопать ямку, поставить мину и замаскировать ее. Лежим, спорим, ни до чего не можем договориться. Уже прошло несколько эшелонов туда и обратно. Но по времени знаем, что не «наши». Ждем «своего».

— Единственный выход — поставить мину на шомпол. Когда пройдет первый эшелон, я выскочу и побегу к дороге. Если немцы заметят меня, стреляйте по ним. Поезд не успеет остановиться,— предложил я дерзкий и опасный план операции.

Я о нем подумал еще в штабе бригады. Но не стал говорить «Дяде Алеше». Хорошо и тогда понимал, что в спешке поставить мину на шомпол не всегда удается. Это почти верная смерть, но желание выполнить задание было так велико, что я решился.

Мои спутники согласились. Другого-то выхода не было. Лежим под проливным дождем и считаем минуты. А они тянутся так медленно, что сил уже нет дожидаться. Подошло время. Наконец слышим — гудят рельсы. На быстром ходу проскочил эшелон с двумя груженными балластом платформами впереди паровоза. Выждав, пока немцы пройдут мимо нас, я вскочил и, поддерживая руками ящик мины (он висел на ремне у меня на шее), помчался что было сил. Ничего не видел, кроме полотна железной дороги, ничего не чувствовал, кроме желания успеть поставить мину.

Выскочил на полотно дороги, поставил между рельсами ящик, вставил в чеку взрывателя шомпол и нижний его конец осторожно загнал в землю. Получился своеобразный рычаг, который передняя решетка паровоза зацепит и выдернет чеку. Мина взорвется как раз под паровозом. Оси передних вагонов с балластом выше, и они до шомпола не достанут.

Поезд мчался прямо на меня. Он уже близко. Я бросился бежать от полотна. Вспыхнуло ослепительное пламя, а за ним и раздирающий воздух оглушительный взрыв. Все загремело, заскрежетало, затрещало... Бегу дальше, ничего не соображая.

В чувство привели меня сверкающие нити трассирующих пуль, которые тянулись со всех сторон и во все стороны, вспарывая и прошивая темень дождливой ночи. Это уж чисто немецкая привычка стрелять независимо от видимости цели. Безразлично, видна она или нет. Петляя между ориентирами, я кое-как выбежал из обстреливаемой зоны, передохнул минуту и опять рванул, сколько было сил, к месту сбора, к кустам в лощинке, километрах в трех от железной дороги.

Хлопцы мои уже лежали там и курили в рукава. Мое появление для них явилось полной неожиданностью. Они были убеждены, что я подорвался на мине вместе с эшелоном, но ожидали в пункте сбора, так сказать, для очистки совести. А я стоял перед ними, притом цел и невредим.

Порадовались успеху и под шепот дождя в приподнятом настроении отправились в свою бригаду. Прошли шоссе, перебрались через Лучесу, проскользнули незаметно железную дорогу Витебск — Орша. Идем в направлении борка. Подходим к деревне. Днем, когда мы шли на задание, здесь никого не было. Хочется есть.

— Давайте, хлопцы, зайдем в дом, попросим. Дадут так дадут, а нет — пойдем дальше,— сказал один партизан.

— Конечно,— согласился второй.

По правде сказать, мне очень не хотелось заходить в деревню, но не устоял. Облюбовали хатенку поближе к лесу. От кустов по меже растут вишни. Подходим к дому. Сени открыты. Вхожу первый, ребята — за мной. Потянул на себя дверь, не заперта. Только ступил ногой на порог — фонарик ослепил меня. В отсвете все же успел разглядеть, что на полу, как сосиски, лежат в одном белье немцы, в изголовьях — оружие и обмундирование. Я схватился за свой автомат, дал очередь, вторую, третью и, захлопнув дверь, бросился на огороды.

В деревне поднялась стрельба. Немцы посыпались из всех домов. В горячке я побежал не прямо к лесу, а по огородам. Поворачивать уже было поздно. Единственное спасение — сенной сарай в конце огородов. Только туда, к сараю, думаю я, а оттуда — в лес. Только бы за угол... Только бы за угол... Наконец вот и он.

А из-за другого угла сарая, тоже сколько есть сил, бежит в одном белье немец. Я убегал от фашистов, а они убегали от партизан. Но вот встретились и не можем разминуться. Слишком большую скорость развили. Я успел только выхватить и выставить перед собой пистолет. Он вскинул автомат. Мы ударились один в одного, и я выстрелил. Он упал. Я схватился за ремни, четко вырисовывавшиеся на его белье, рванул и побежал в лес. В руках у меня болтался его автомат и на ремне — планшет и пистолет. Я перекинул их через плечо и бегу. Догоняю на тропинке своих хлопцев. И только после того, как догнал их, вдруг почувствовал страшную боль в правой руке. Схватился за нее — липко...

— Я ранен, ребята,— говорю.

— Вот тебе на.

Быстро сняли с меня фуфайку. Разрезали рукав. Выше локтя — слепая рана. Забинтовали. Пошли дальше. К утру уже пришли в борок. Лошади на месте. Наш подвозчик обрадовался, что мы живы и вернулись все.

Вскочили на лошадей и к вечеру уже были в бригаде. Радостно, что выполнили задание, но меня страшно знобит. Соскочил с лошади. У меня два автомата и два пистолета — свои и трофейные. Иду навстречу «Дяде Алеше», а ноги подкашиваются. Меня подхватили партизаны, отнесли в санчасть. Разбинтовали. Обнаружилось, что в кости правой руки сидит пуля. Нужно срочно делать операцию, чтобы извлечь ее, а наркоза нет.

— Как же быть? — спрашивает доктор.

— Делайте так. Вытерплю,— говорю я.

— Может, самогона выпьешь? Легче будет,— говорит главный хирург бригады Яков Владимирович Гайдаревский.

Я отказался. Привязали к «операционному столу». Его роль выполняла обыкновенная деревянная широкая скамейка. Началась операция. Якову Владимировичу помогали врач Татьяна Ивановна Шишова и фельдшер Федор Семенович Кузнечик. Потеют врачи, потею и я. Страшно больно, но молчу... Операция окончена. Автоматная пуля извлечена. Оказывается, мы с немцем выстрелили одновременно. Я из пистолета убил его. Он же попал мне в руку.

— Ну и терпеливый же ты, «Сорванец», даже не застонал,— сказал «Дядя Алеша». Он, оказывается, присутствовал на операции от начала до конца.

В дневнике партизанской бригады об этом октябрьском событии скромно записано с опозданием ровно на месяц:

«20.11.43 г. На ж.-д. ст. Витебск за Жлобинским мостом агентурщиком отряда № 17 Лебедевым П. спущен под откос воинский эшелон с живой силой и боеприпасами. Уничтожено 12 вагонов».

Вот и все, что сохранила история.

 

После операции отвезли меня на квартиру к начальнику штаба 1-го батальона Тихону Михайловичу Шинкоренко. Он с женой занимали небольшой бросовый домик, переполненный клопами и прусаками. И Тихон Михайлович, и его жена Ольга Петровна — люди очень добрые, чуткие и внимательные. Они откармливали и отпаивали меня всем, чем только могли и располагали. Перевязки мне делала Ольга Петровна. Время от времени заходила врач Татьяна Ивановна Шишова. Прожил я у них до самого перехода в Ушачский район. Ольга Петровна для меня была и поваром, и медсестрой, и родной матерью.

Мне хотелось бы кратко рассказать об этих замечательных людях — Тихоне Михайловиче и Ольге Петровне Шинкоренко.

О них у меня остались самые хорошие воспоминания. После войны я встречал их один раз, а затем надолго потерял из виду. И только в 1967 году, 2 июля, в Лиозно на слете бывших партизан бригады «Алексея», посвященном двадцатипятилетию организации ее, встретился я с Тихоном Михайловичем. Затем Тихон Михайлович побывал у меня в дни празднования пятидесятилетия Великой Октябрьской революции, когда я работал первым секретарем Березовского райкома партии Брестской области, а 5 декабря 1967 года мы с женой съездили к ним в Смоленск.

И Тихон Михайлович, и Ольга Петровна — люди скромные. Работали. Занимали невысокие должности. Наверное, многие друзья по работе даже и не подозревали о том, что Тихон Михайлович и Ольга Петровна в годы Великой Отечественной войны все отдавали своему народу, не жалели себя и своей жизни во имя освобождения Родины.

Тихон Михайлович Шинкоренко родился в 1913 году в деревне Маклаки Октябрьского сельсовета Лиозненского района Витебской области в семье крестьянина. В 1929 году окончил семь классов неполной средней школы. В Красной Армии служил с 1935 по 1937 год, в кавалерийских частях. После демобилизации работал на железнодорожном транспорте кондуктором, а затем, окончив курсы при Оршанском железнодорожном техникуме, дежурным по станции Лиозно. Война застала его на том же посту на станции Крынки.

В первые дни оккупации Тихон Михайлович установил связь с группой красноармейцев, попавших в окружение, и лично с Николаем Васильевичем Селиваненко. Он был одним из организаторов первого партизанского отряда на Лиозненщине, который впоследствии стал отрядом № 1, а затем № 8 имени Селиваненко. Так назвали отряд в июне 1942 года после гибели первого командира Николая Васильевича Селиваненко, уроженца деревни Лобаны Лиозненского района.

Вначале Тихон Михайлович был разведчиком отряда. По заданию командира устроился счетоводом кобыльникской волостной управы Лиозненского района. Имел доступ к документам, общался с немецкими служащими и их прихвостнями. Проводил большую работу не только по сбору и передаче отряду разведданных, но и по разложению немецкого гарнизона. И когда в июне 1942 года гитлеровцы напали на след партизанского разведчика, Шинкоренко не только сам ушел в отряд, но и увел с собой четырнадцать вооруженных полицаев, унес радиоприемник с запасным комплектом электропитания.

В отряде он стал сначала командиром взвода, а затем уже в июле 1942 года его назначили начальником штаба партизанского отряда.

3 октября этого же года Тихон Михайлович был тяжело ранен в левое бедро. Направили его за линию фронта для лечения. Но туда он не попал: немцы к этому времени успели закрыть «Суражские ворота». Тихона Михайловича оставили в партизанском госпитале бригады Д. Ф. Райцева, где он находился десять месяцев.

Что такое партизанский госпиталь? Это повседневная кочевка, перевозки и переноски со всеми вытекающими из этого последствиями.

После выздоровления в августе 1943 года Тихона Михайловича назначили начальником штаба 1-го-батальона партизанской бригады «Алексея». В этой должности он провоевал до соединения с войсками Красной Армии. Временно исполнял обязанности начальника разведки бригады.

Это умный, храбрый и мужественный человек. Во время войны мне часто приходилось с ним встречаться. Как разведчику бригады мне немало было известно. Знаю, что некоторые операции 1-го батальона разрабатывались лично Тихоном Михайловичем и были выиграны партизанами. Шинкоренко совместно с командиром батальона Петром Михайловичем Антиповым всегда участвовал в боях, показывая личный пример храбрости.

Тихона Михайловича хорошо знал и уважал Алексей Федорович Данукалов. Комбриг неоднократно вызывал его к себе в штаб бригады и советовался с ним.

Шинкоренко наградили именным пистолетом ТТ № 47111, а при соединении с войсками Красной Армии — медалью «Партизану Отечественной войны» I степени. Ольга Петровна награждена медалью «Партизану Отечественной войны» II степени.

После войны Тихон Михайлович два месяца работал в группе по приведению в порядок архива партизанской бригады «Алексея», затем начальником железнодорожной станции Стайки, потом начальником станции Колодня, которая возле Смоленска, диспетчером Смоленского железнодорожного узла. Сейчас Почетный железнодорожник Тихон Михайлович Шинкоренко на пенсии.

Ольга Петровна под стать своему мужу: чуткая, внимательная, заботливая, бескорыстная. Многие партизаны отлично ее помнят. Командиры всегда отдавали ей самых безнадежных раненых. При этом говорили:

— Если в нем еще сохранилась жизнь, то Оля выпоит.

Не один я обязан Ольге Петровне жизнью. Многих увела она от смерти после ранения. Так, до меня выходила партизана Петра Ивановича Королева. Ольга Петровна была ласковой и веселой, и никто не подозревал даже, что на душе она носит тяжелое горе. Уходя в партизаны, Шинкоренки оставили матери свою маленькую дочурку Верочку. Немцы арестовали бабушку с внучкой и вывезли за пределы Белоруссии. Ни Тихон Михайлович, ни Ольга Петровна не знали ничего о них. Только подле войны разыскали Верочку. Она жила и воспитывалась в семье наших польских друзей.

Тихон Михайлович в 1942 году стал кандидатом в члены партии, в 1946 — членом КПСС. Прошло много времени потому, что долго разыскивали в архивах материалы о приеме в кандидаты. Ведь в условиях партизанской жизни нелегко было вести и хранить архивы.

Тихону Михайловичу Шинкоренко сейчас далеко за шестьдесят. Но я убежден, что, если бы потребовалось, он без колебаний снова стал бы с оружием в руках на защиту нашей Родины.

Рассматривая бумаги его сына, я как-то обнаружил вырезку из газеты, где написано буквально следующее:

«Благородный поступок.

На днях на станции Колодня распоясавшийся хулиган набросился на одного пассажира и нанес ему ножом несколько ударов. Потерпевший упал на пол, пассажиры в беспорядке бросились к дверям.

Начальник станции Колодня т. Шинкоренко, услышав шум в зале ожидания, выбежал из своего кабинета и, оценив обстановку, бросился на хулигана. Завязалась борьба. Хулиган, отчаянно сопротивляясь, замахнулся ножом на т. Шинкоренко, но подоспевший ревизор поездов станции Смоленск т. Мазурек вовремя предотвратил удар.

Тов. Шинкоренко и Мазурек совершили самоотверженный поступок. Рискуя собственной жизнью, они задержали вооруженного преступника, обезоружили его и доставили в отделение милиции. Отрадно сознавать, что советские железнодорожники не стоят в стороне от борьбы с преступностью и оказывают органам милиции посильную помощь.

К. Лужков».

Как кратко и как ясно. В этом поступке виден наш Шинкоренко. Весь, какой он есть. Другим мы его и не знали. Да, это коммунист Шинкоренко. А коммунист всегда коммунист. Дома и среди людей. На работе и в отпуске. И даже один на один с собой.