В самом центре ада

В первой половине октября 1943 года в Бешенковичском и Сенненском районах гитлеровцы снова стали накапливать силы и все чаще и активнее нападать на партизан. «Дядя Алеша» позвал меня и послал, как он выразился, «пронюхать» намерения врагов. 12 октября я пошел по деревням, где были вражеские гарнизоны, играл с мальчишками и «пронюхивал». На второй день под вечер в деревню, где меня уже считали «своим» среди хлопцев, прибыло около полусотни фашистов. Забегали, засуетились полицаи. Срочно собирались, готовились к выступлению против партизан. Об этом мне рассказали ребятишки, которые все знали в деревне. У некоторых из них отцы были полицаями.

Заночевал с новыми своими друзьями на сеновале в колхозном сарае. Не спал, а делал вид, что сплю, и напрягал все силы, чтобы не пропустить ни единого шороха, старался разгадать намерения врага. Под утро колонна немцев и полицаев без лишнего шума покидала деревню. Под сопение сонных ребятишек я соскользнул с сена, выполз на улицу, затем на огороды. Приблизился к колонне и, как тень, шел за ней на небольшом расстоянии. Враг направлялся в район дислокации 1-го батальона нашей бригады. Я не знал, что буду дальше делать, зачем иду, но двигался вперед неотступно, то прячась за кусты, то пластом припадая к земле. Прошли километров восемь.

Начало светать. До расположения наших партизан оставалось не более трех километров. Дорога дальше извивалась по чистому полю через холмик, слева и справа от него в низинке рос кустарник. Колонна разделилась на две группы. Одна пошла правее, а другая взяла левее. Я пополз прямо по дороге. Немцы и полицаи начали окапываться в кустах по обеим сторонам холмика, подковой охватывая дорогу в направлении, откуда могли идти партизаны. Видимо, им удалось разгадать намерения командования батальона.

Выполз на бугорок. Что делать дальше? Как предупредить своих. Уползти отсюда уже трудно. Я оказался в центре засады. В двадцати — тридцати метрах справа и слева фашисты. И быстро рассветало. В нескольких метрах от меня на самой вершине холмика, как букет, возвышается полуметровой высоты можжевельник.

Ползу к нему. Яма. Видимо, еще до войны кто-то закапывал здесь на зиму картофель. Со временем края ямы обросли можжевельником. Спустился в яму. Стал на дно. Как раз по моему росту. Стою и как на ладони вижу врагов справа и слева. Копошатся, закапываются в землю. Впереди километра на полтора видна дорога. Боюсь, как бы немецкому командиру не вздумалось здесь организовать командный пункт. Если бы я командовал этим фашистским сбродом, обязательно в этой яме был бы мой командный пункт.

Стою, смотрю на дорогу, на одно, второе крыло засады, собираюсь с мыслями... Страх одолевает меня. Холодной змеей по спине ползет мороз, зубы невольно начинают отплясывать чечетку, чувствую, как волосы поднимаются дыбом...

Не верю я, что есть на свете такие отчаянные храбрецы и лихие смельчаки, которым никогда не бывает страшно, что они лишены этого чувства. Нет, мне кажется, что страх присущ каждому человеку, только одному в большей, а другому в меньшей мере. Один легче поддается его стремительному бегу, теряет рассудок и полностью отдается в его ненасытную власть, превращается в жалкого, беспомощного трусишку, у которого душа трепещет как осиновый лист, а другой собирает и мобилизует всю свою волю, все мысли, трезво соизмеряет свое собственное «я» с интересами и судьбами людей, своим долгом перед товарищами, народом, Родиной. Он подчиняет нервы, сознание, волю интересам дела, успокаивается и сознательно, с трезвым рассудком принимает решения, идет на самый рискованный шаг, не думая о себе.

Помню, как-то в августе 1942 года немецкие самолеты налетели на расположение попавшего в окружение в бабиновичском лесу отряда И. И. Гурьева, куда я пробрался накануне вечером. Началась бомбежка и пулеметный обстрел позиций. Самолеты сбрасывали бомбы, I строчили из пулеметов, бросали продырявленные бочки и ящики, которые в воздухе выли на все голоса преисподней. Над головами, зацепившись за ветки деревьев, рвались осколочные мины-хлопушки («лягушки»). Мы с Павлом Петровичем Рахановым залегли под развесистым шатром ели, вжались между корней, приросли к земле. С другой стороны пластом вытянулись Полина Лютенко и жена командира Мария Гурьева. Лежим, а вокруг, как в кромешном аду, все бурлит и воет.

Вдруг подбегает партизан с карабином на плече, взбудораженный, взлохмаченный.

— Ложись, Тимофей! — кричит Раханов.

— Ложитесь на меня, ложитесь на меня! — вопит перепуганный партизан и бегает вокруг ели, под которой лежим мы.

Ель застонала от воя пикирующего самолета. Перепуганный боец остановился как вкопанный. Рядом на сучьях разорвалась хлопушка. Осколки просвистели над нами. Мы повернулись в ту сторону, где стоял партизан. Он лежал на земле навзничь, широко раскинув руки. Подбежали к нему. Боец был весь изрешечен осколками, из ран фонтанчиками свистела кровь. Полина приложила ухо к груди Тимофея.

— Готов! — сказала она и махнула рукой.— Трус...

И вот теперь я стою в ямке. Шепчу себе: «Спокойно,

спокойно, «Сорванец»! Не трусь, ведь ты же комсомолец».

Перед глазами поплыла вся картина вступления в комсомол. И так четко, так ощутимо, что я на минуту забыл об опасности и с нежным трепетом в душе еще раз пережил это незабываемое событие.

В конце января 1941 года мне исполнилось пятнадцать лет. Как я ждал этого дня! В то время в ВЛКСМ принимали юношей и девушек не моложе пятнадцати. Мне очень хотелось стать комсомольцем. Я всегда с умилением смотрел на комсомольский билет и завидовал его владельцам.

И вот 2 февраля состоялось собрание, меня приняли в комсомол. Все поздравляли, пожимали руки, хлопали по плечу, а девушки нашей второй токарной группы Валя и Циля даже поцеловали меня, по-настоящему поцеловали в губы... А потом бюро Железнодорожного райкома комсомола... Как все было величественно, строго и торжественно! Секретарь вручил мне комсомольский билет, крепко пожал руку и сказал:

— Поздравляю! Это высокая честь для каждого молодого человека нашей страны. Надеюсь, нам никогда не будет стыдно, что приняли тебя в комсомол.

— Клянусь честью, что оправдаю высокое доверие Ленинского комсомола! — ответил я.

Потом я бежал в общежитие, не чувствуя под собой ног; счастье переполняло душу. Как драгоценность держал в руке комсомольский билет. На углу Комсомольской улицы, где размещалось наше общежитие, на шею мне кинулся мой закадычный друг Петя Карпук по кличке «Харитоша». Он был родом откуда-то из Польши. Когда в 1939 году туда пришли фашисты, Карпук сбежал и оказался в Советском Союзе. О родителях он так ничего и не знал. А «Харитошей» его прозвали за исключительное обожание песни об аккуратном цочтальоне из известного кинофильма «Трактористы».

— Поздравляю, Петя! Я уже давно жду тебя. Только боялся, как бы ты не пошел другой улицей,— обнимая меня, говорил Карпук.— Пойдем я мороженым тебя угощу.

Ему я дал посмотреть комсомольский билет, подержать в руках. Он осторожно погладил обложку и со вздохом сказал:

— Двадцать второго июня и мне исполнится пятнадцать лет.

На второй день мастер построил группу и перед всеми теплыми отеческими словами поздравил меня, под аплодисменты товарищей пожелал успехов в труде на благо Родины.

...От этих мгновенно проплывших перед глазами картин счастливых дней мне стало тепло-тепло. Зубы перестали отбивать чечетку, и у меня, невольно вырвалось:

— Нет! Вам не будет стыдно за меня!

Сказал и оглянулся. Но ничего страшного. Немцы заняты своим делом. Впереди так и бежала дорога, по которой бы кинулся я к своим боевым друзьям, к партизанам, к моему доброму «Дяде Алеше».

Глядь на дорогу... В нашу сторону движется колонна партизан. Все ближе, ближе. Впереди на белом коне командир 1-го батальона Антипов. Вот он пришпорил коня и скачет к нам. Немцы заметили партизан, прижались к земле. Ругаю на чем свет стоит Антипова, шепотом умоляю опомниться. Ведь попадет лее прямо в петлю. Видимо, он мчится, чтобы с холмика оглядеть местность.

Антипов приближается быстро. Семьсот... шестьсот... пятьсот метров осталось до вражеской засады. Дальше медлить нельзя, будет поздно. Выхватываю пистолет и стреляю вверх. Это явилось сигналом к бою. Немцы открыли ураганный огонь. Но цель далеко. Белый конь вздыбился, повернулся и галопом пошел назад. Отряд развернулся и залег. Со стороны немецкой засады неслась отборная брань на различных языках, в том числе и на русском. Одни обвиняли других за преждевременный выстрел.

Немцы просчитались. Оказывается, в километре от холмика справа один партизанский отряд из 1-го батальона раньше фашистов уже занял оборону. Второй, который вел Антипов, должен был занять оборону на месте нынешней немецкой засады, только в обратном направлении. Гитлеровцы увлеклись перестрелкой с отрядом, который вел Антипов, и не заметили, как сбоку подошел другой отряд и открыл ураганный огонь. Враги в беспорядке начали отступать, оставляя раненых и убитых. Километра три партизаны преследовали немцев и полицаев.

Я ушел в бригаду и доложил все «Дяде Алеше». Ну и здорово же тогда влетело Петру Михайловичу Антипову, хотя и потрепали немцев основательно.

Петр Михайлович Антипов родился в 1915 году в Рыбновском районе Рязанской области. В 1937 году ушел в Красную Армию, служил в 99-м полку 121-й стрелковой дивизии, которая дислоцировалась в Могилеве. В звании старшего сержанта участвовал в сентябре 1939 года в освобождении Западной Белоруссии. Затем в финскую войну воевал на Карельском фронте. В первый день нападения немецко-фашистских войск на нашу Родину вступил в бой под Белостоком. Потом отступление.

Отходили с боями. На удобных для обороны рубежах закреплялись и наносили врагу ощутимые удары. За Оршей попал в окружение. С группой красноармейцев в тридцать человек продвигался к линии фронта. В конце июля 1941 года они пришли в касплянские леса Смоленской области и начали партизанскую борьбу.

Вскоре в Слободском районе Антипов встретился с группами политрука Алексея Данукалова, инструктора Витебского подпольного обкома КП(б)Б Ивана Павловского и лейтенанта Александра Грабовского. Влился в их ряды.

Вместе с А. Ф. Данукаловым Антипов укреплял отряд, а затем создавал партизанскую бригаду. В бригаде сначала был командиром отряда, позлее командиром 1-го батальона. В этой должности воевал до соединения с наступающими частями Красной Армии.

Петр Михайлович отличался исключительной смелостью и находчивостью. Много выигранных боев на его счету. За сообразительность и отвагу любил его А. Ф. Данукалов.

— Вот ему спасибо скажи,— показал на меня «Дядя Алеша», отчитывая Антипова.— А так бы попал тепленький как кур во щи.

Это было 14 октября, а 16-го началась новая карательная экспедиция против партизан. Три дня десять отрядов бригады сдерживали атаки противника на линии Рубеж — Добригоры — Осовец — Водопоево — Канево — Голован. С вражеской стороны участвовало два полка пехоты, шесть танков, четыре бронемашины, артиллерия. Все атаки противника были отбиты, партизаны подожгли два танка, на мине взорвалась бронемашина. Потеряв около ста пятидесяти солдат и офицеров, противник отошел.

Потери партизан были незначительны. Это окрылило народных мстителей. И уже 22 октября наша бригада совместно со 2-й Заслоновской штурмовала немецкий гарнизон в Бочейкове. Три дня оборонялись гитлеровцы, три раза переходило местечко из рук в руки. Партизаны измотали врага, хотя Бочейково осталось у него.

В разведке гарнизона Бочейково и штурме его мне не пришлось участвовать. 21 октября я был тяжело ранен второй раз. Но об этом несколько позже.