Пополнение 1 страница

Мы с Пасом лежали на нагретой крыше ангара и щурились от яркого солнца. Ветер Атлантики шумел карибскими пальмами и океанским прибоем, над головой вскрикивали чайки. До обеда оставался час с небольшим.

— Здесь можно превратиться в овощ, — вздохнул я и перевернулся на бок. — Год прошел, но ничего не меняется. А Рипли? Видел, как она сдала?

— Пьет она крепко, — нахмурился Пас. — Постоянно зависает в бунгало с Долговязым. Что ей не дает быть как все? На камбузе она боролась с обстоятельствами и надеялась на чудо, а здесь никто не запрещает ей уходить в глубину, просто тут в глубине делать нечего. Тишь, гладь да божья благодать. Райское место.

— Вот именно. Надо будет совершить какой‑нибудь смертный грех, чтобы случайно не попасть в рай, — фыркнул я. — Такая вечность меня пугает.

— Что же тебе надо для счастья?

— Вести “Красотку” через штормовой океан. Тот день был счастливейшим в моей жизни. Мы со стихией были на равных.

— Ты говоришь как салага, а не как “дед”. “Дед” должен быть ленивым и толстым.

— А я никогда не хотел быть “дедом”, как Краб, Куст или Мичман. Я охотник, как Рипли или Жаб.

— Тогда это диагноз.

— А хоть бы и так.

Мы помолчали, слушая шелест прибоя.

— Можно взять катер, — предложил Пас. — Вытащить Рипли из бунгало и половить тунца. Это ее развлечет. Скорость. Борьба. Развлекуха в ее вкусе.

— Хрен ты что понимаешь в таких развлечениях, — отмахнулся я. — Не знаешь, когда салаг привезут?

— Обещали с утра, но у них катер сдох на третьем форпосте. Слушай, а вон то не они?

Я приподнялся на локте и посмотрел в океанскую даль. Там, в мареве расстояния, подрагивала белая точка патрульного катера.

— Они! — обрадовался я. — Больше некому!

— И что?

— Может, подготовим им встречу?

— Оно тебе надо?

Мне сложно было на это ответить. Я поднялся на ноги и прикрылся ладонью от солнца, пытаясь разглядеть приближающийся катер.

— Салаги, — донесся снизу уверенный голос. Перегнувшись через край крыши, я с удивлением

увидел Долговязого. Он тоже смотрел вдаль, прикрывшись ладонью от солнца. Судя по красным щекам, отставной охотник с утра заправился джином, но это как раз не было удивительным — джином он заправлялся каждое утро. Удивило меня то, что он выбрался из бунгало на свежий воздух.

— Салаги, — повторил он, подняв взгляд на меня. — Можно успеть подготовить им встречу.

— Какой смысл? — пожал плечами Пас, присев на корточки у самого края крыши.

— Вспомни, как вас встречали! — прищурился Долговязый.

— Ужас, — поежился Пас. — Я чуть не обосрался тогда от испуга.

— Зато на всю жизнь запомнилось! К тому же я еще вчера почти все приготовил.

— И акулу? — заинтересовался я.

— Как же без нее? Поймал вчера вечером.

— Ты же пил вчера вечером! — фыркнул Пас.

— Хороший джин ловле акул не мешает. Кстати, Чоп и Гром готовы помочь.

— Делать им нечего, — пожал Пас плечами.

— Это традиция, — сказал Долговязый и опустил взгляд.

— Тебе что, не хочется ощутить себя “дедом”? — решил я подзадорить приятеля.

— Ладно, традиция так традиция. — Пас отряхнул брюки и спустился с ангара по лесенке.

Я поспешил за ним — надо было все окончательно подготовить.

Как и обещал Жаб, салаги прибыли общим числом в десять голов. Вид у них был отменный — уши торчком, форма мешком, глаза дикие, рубашки заправлены. На вороте одного из вновь прибывших красовалась Кровавая Капля — видимо, как и мы с Пасом, он успел побывать в переделке по дороге из учебки в Атлантику. Молодняк сошел с катера и сгрудился на досках пирса, не представляя, что делать дальше. Патрульные за их спинами посмеивались, подавая нам жестами недвусмысленные знаки. Мы с Пасом не реагировали — морды кирпичом, походка вразвалочку, в каждом жесте лени больше, чем движения. Короче, мы давали “дедов” по полной программе. Настоящие “деды”, те, что прослужили не год, как мы, а по два и больше, в таких затеях уже не участвовали — наскучило. Даже Долговязый, все организовав, отправился обратно в бунгало. Зато Пас вошел во вкус и неплохо играл свою роль.

— Строиться в две шеренги! — негромко скомандовал он под рокот отходящего катера.

Салаги прекратили броуновское движение, изобразив некое подобие строя. В принципе ничего они встали, даже по росту. Но мне было все равно.

— Что это за стадо беременных обезьян? — поднял я одну бровь, как делал это наш заслуженный “дедушка” по прозвищу Мичман. — Брюхо втянуть! Грудь колесом! Вот так!

Салаги перестали дышать. Некоторые побагровели от усердия.

— Кто старший? — поднял я вторую бровь. — Шаг вперед.

Из строя шагнул тот самый, с Кровавой Каплей. Я взял его двумя пальцами за воротник, обнюхал награду и поинтересовался:

— За что награжден, охотник? И как тебя звать?

— Прозвище Омут, отмечен за стычку с браконьерами на первом форпосте! — отчеканил салага. — Уничтожил противника в рукопашной схватке!

— Круто, — насмешливо сказал я. — Дерешься, значит, хорошо?

Салага понял, что сболтнул лишнее, и умолк.

— Это мы проверим дополнительно и в других условиях, — подлил Пас масла в огонь. — Почему вас только десятеро?

— Так сформировали группу на третьем форпосте! — ответил Омут.

— Опять мало, — я со вздохом обернулся к Пасу. — Ты погляди! Учат их кое‑как, а присылают всего по десять человек! На сколько хватило прошлого пополнения?

— На две недели, — поморщился Пас. — Эти вроде покрепче, может, недельки на три хватит.

Строй салаг дрогнул, на их лицах теперь читался откровенный испуг.

— Так, — я прошелся вдоль строя, по‑отечески вглядываясь в лица бойцов. — Оружие, наркотики, порнография имеются?

— В отряде три глубинных кинжала, — доложил Омут.

— Это не оружие, — отмахнулся я. — Трофейные “стволы” есть? Порнографические изображения, в том числе на электронных носителях?

Я заметил, что толстячок во второй шеренге напрягся больше остальных.

— Кажется, в ваших рядах имеется онанист! — я направил указующий перст на подозрительного салагу. — Рюкзак и карманы к осмотру!

— Я сам отдам! — Голос у толстячка оказался гораздо более высоким, чем я ожидал. Он дрожащими руками достал из кармана пачку немецких стереоснимков и протянул мне. Я попеременно опустил обе брови, затем снова их поднял.

— Да, Омут, — я сунул снимки в карман. — Отряд у тебя не только малочисленный, но и вконец морально разложившийся. Пидорасов хоть нет?

— Кажется, нет, — бледнея, прошептал старший салага.

— Будем проверять, — кивнул я, снова прохаживаясь перед строем. — Ладно, сейчас я вам покажу территорию базы, затем будет обед, а после него я вами займусь вплотную. Вопросы есть?

— Нет! — рявкнул Омут.

— Тогда напра‑во! За мной ша‑гом марш! Первым аттракционом была акула, но Гром и Чоп,

которым я поручил выполнение этой части плана, никак не подавали условный сигнал. Мне пришлось поводить салаг по пальмовой роще, не очень удаляясь от кромки прибоя, затем остановить строй и пуститься в объяснение функционального назначения виднеющихся ангаров.

— В первом хранилище содержатся акустическое оборудование и спецсредства, — унылым тоном вещал я. — А также производственные мощности для проверки и текущего ремонта вышеуказанного оборудования.

Наконец от дальнего пирса донеслись душераздирающий вопль и лай легкого гарпунного карабина. Снова крик, на этот раз разборчивый — Чоп громко поминал барракуду, якорь, различные рыболовные снасти и их гипотетическое взаимодействие с человеческим организмом.

— Бегом марш! — скомандовал я салагам и рванул на крик.

У пирса картина маслом: Чоп весь в кровище, Гром с заряженным карабином в руках, на песке у кромки прибоя акула, из развороченной пасти которой торчит новенький говнодав.

— Вашу мать! — подбегая к акуле, заорал я на Грома. — Что тут случилось?

— Послали салагу взять пробу воды для химиков, — утирая лицо от крови, доложил Чоп. — Говорили щенку, не заходи далеко! Нет же, блин, надо было залезть в океан по самые уши!

— Ты что, не мог его из карабина прикрыть?

— Твою мать, Копуха! Я что, поссать не могу отойти? А когда вернулся, эта тварь ему уже башку по самые яйца откусила. Что делать?

— Сухари сушить! — зло рявкнул я. — Даст тебе командир звездюлей, и правильно сделает! Последнего салагу не уберег! Кого теперь на говно посылать? Сам вот и пойдешь на говно, это я тебе обещаю! Я‑то уж точно на говно не пойду! И Чистюля на говно не пойдет! Да, Чистюля? Зачем вообще салагу надо было гнать в воду?

— Мне, что ли, лезть? — вздохнул Гром. — И так эти салаги охамели вконец! Что, не помнишь, как Микрон ногу засунул в гладильный станок, лишь бы попасть в госпиталь? Уроды! А нас за них дерут, как котят. Этот тоже, я уверен, сам полез в глубину. Думал, может, отхватит акула ногу, и все — комиссия. А она с головы начала. Погоди‑ка! — Гром радостно заглянул мне за спину. — Это у тебя салаги, что ли?

— Ну, — неохотно ответил я.

— Дай одного! А то Пучеглазый мне яйца выкрутит, если я без пробы вернусь.

— Сам лезь в воду! — сурово ответил я. — Не будет тебе больше салаг. Три дня точно не будет. Потом, если останутся от погрузки, я тебе одного дам. Но беречь его будешь, как самого себя!

— Буду, буду! — подобострастно заверещал Гром.

— Акулу разделайте, не бросайте, — добавил Пас. — Хорошая еда.

Мы двинулись дальше — салаги позади меня шли на негнущихся ногах. Вообще сценарий с акулой убойный. Сколько ему лет? Ну, десять точно, с гарантией. А работает! При минимальном, между прочим, актерском мастерстве. С него всегда и начинают. А вторым блюдом дают погрузку.

Я провел салаг через пальмовую рощицу до топливного ангара. Там кипела работа — охотники перегружали с гравилета на кар водородные баллоны. Когда мы подошли ближе, цепь с борта сорвалась и баллоны рухнули на песок. Раздался сдавленный крик, но ребята как ни в чем не бывало закрепили цепь и продолжили погрузку. Я провел салаг так, чтобы они с нужного ракурса увидели, как из‑под баллонов торчат дергающиеся ноги придавленного. Ни я, ни Пас не удостоили происшествие комментария, словно такое здесь было в порядке вещей, но строй салаг дрогнул. Они пихали друг друга локтями, затравленно перешептывались и косились в сторону груды упавших баллонов.

Мы еще побродили по острову с пополнением, но им было не до красот. Даже белоснежный мост до материка не очень их впечатлил — они думали только о своей пропащей судьбе. Наконец я довел их до штаба и передал посыльному.

— Обработаны, — шепнул я ему на ухо и подмигнул.

— Значит, на ужин суп из акульего плавника? — ухмыльнулся посыльный.

— Ага. Ты Рипли не видел?

— С утра в бунгало.

— Ладно. Тащи службу, охотник! Избавившись от салаг, мы с Пасом направились к камбузу — близилось время обеда. За ангаром я заметил Чопа, он отмывался от бутафорской крови, а Гром сидел на ящиках и курил канабис. Я не выдержал и направился в сторону злосчастного бунгало, Пас семенил позади меня. Проходя через пальмовую рощу, мы услышали мерное урчание двигателя.

— С футбольного поля звук, — прислушался Пас.

— Молчунья не сдается, — улыбнулся я и свернул с тропы.

Сбежав с небольшого уклона, мы увидели старый асфальтоукладчик, окутанный клубами выхлопного пара. Стояла эта техника здесь давно, наверняка с того самого дня, когда один из первых командиров базы приказал заасфальтировать вокруг поля беговую дорожку. Капот асфальтоукладчика был распахнут, из‑под него виднелись упругие ягодицы и ноги Молчуньи.

Я подошел и тихонько шлепнул ее по заднице. Пас тактично отвернулся.

“Привет”, — жестом показала Молчунья, высунувшись из‑под капота.

“Решила оживить динозавра? ” — Я дотянулся до ее щеки и вытер потек масла.

“А чего он тут стоит? Совсем заржавел. Хороший мотор, немецкий. Хочу попробовать зашлифовать коллектор и смастерить лепестковый клапан”.

“Зачем? ” — удивился я.

“Проверить, как это отразится на мощности. Если получится, можно и на „Ксюше“ провернуть такой фокус. А вы куда?”

“Хотим Рипли пригласить на рыбалку”.

“Меня возьмете? ”

“Спрашиваешь! Если ты готова променять мотор на нашу компанию”.

“В катере тоже есть мотор”, — рассмеялась она.

“Тогда ладно. Встретимся на обеде”.

Я махнул Пасу, мы добрались до пальмовой рощи и направились к расположенному на мысе бунгало. Когда‑то мне казалось странным, что на острове с боевой базой разрешили устроить кабак. Но потом стало ясно, что никакой угрозы боеспособности заведение не представляет, поскольку цены хозяин установил запредельные. По праздникам, правда, тут закатывали мероприятия, но на частое употребление спиртсодержащих напитков средств хватало далеко не у всех. Рипли была исключением, она посещала бунгало почти каждый день. Где только деньги брала — непонятно. С Долговязым все ясно, у него огромная пенсия по инвалидности, а у нашей начальницы, кроме зарплаты, никаких доходов не должно быть. Однако по количеству выпитого она от него не отставала.

Мы с Пасом попрыгали по прибрежным камням и вскарабкались к ресторанчику. Над входом висела вывеска “Три сосны”, хотя до ближайших хвойных деревьев было больше тысячи миль. Наверное, хозяин сделал ставку на подавляющее русское большинство этой базы. Я первым зашел внутрь и сразу увидел Рипли. Она сидела за стойкой и пялилась в бурчащий приемник так, словно это был телевизор. Видимо, у нее перед глазами возникало некое изображение, навеянное текилой в стакане. Приемник рассказывал об Алексе Шнайдере — величайшем гитаристе эпохи. Долговязого вредно не было.

— Привет, — сказал я, усаживаясь рядом с Рипли.

— Что закажешь? — поинтересовался хозяин заведения.

— Томатный сок.

— С водкой?

— Нет, неразбавленный.

Хозяин фыркнул и исчез в подсобке. Пас тихонько устроился на соседнем стуле. Рипли не сводила взгляда с приемника, и я вдруг понял, что именно это устройство, а не выпивка, держало ее в кабаке. Целый год она каждый день приходила сюда слушать радио. Вдруг передадут новость, от которой все в жизни изменится — тайфун, землетрясение или война с какой‑нибудь флибустьерской республикой. Это была ее единственная надежда. Я вспомнил, что и на камбузе у нее постоянно бубнило радио. У меня сжалось сердце.

— Привет, — не отрывая взгляда от приемника, поздоровалась Рипли. — Денежки завелись? Эй, Артур! Дай мне еще текилы! Денежки завелись, спрашиваю?

— Нет, соку захотелось, — соврал я. — Весенний недостаток витаминов.

— Сок — это да, — серьезно кивнула она, отхлебнув текилы. — Это жизнь.

— Еще мы хотели пригласить тебя на рыбалку, — добавил Пас. — Можно взять катер и пойти на тунца.

— На тунца хорошо, — вздохнула начальница. — Это почти охота. А что вообще на острове делается?

— Салаг привезли, — сдержанно сказал я.

— Акулу им хоть показали?

— Конечно. Мы с Чистюлей, Чоп и Гром. Было весело. Хотя без Долговязого ничего бы не вышло — это он акулу поймал.

Рипли ностальгически улыбнулась.

— Нам тоже акулу показывали.

“Ни фига себе! — подумал я. — Сколько же лет этой шутке?”

— Так что, пойдем на тунца? — Пас не дал разговору уйти в другое русло.

— Нет, — покачала головой Рипли. — Я лучше дождусь Долговязого.

— Зря ты так много пьешь, — сказал я напрямую.

— А вот это не твоих соплей дело, — отмахнулась она.

Артур принес мой сок и строго глянул на Паса.

— А мне, — тот потер руки, — яичницу с беконом. Из четырех яиц. Так, чтобы два желтка остались целыми, а два лопнули. Жарить на растительном масле. Двести граммов красного сухого вина, сандвич с тунцом и... Ну, не знаю, салатик какой‑нибудь сделай.

Я чуть челюсть до пола не уронил. Рипли сощурилась и отставила свой стакан.

— Ты что, клад под водой нашел? — посмотрела она на Паса.

— Нет, — беспечно отмахнулся тот. — Просто перекусить перед обедом решил.

Хозяин сразу подал ему салат и вино. Я тихо обалдевал, прихлебывая сок из стакана. Рипли покосилась на свой стакан, но допивать текилу не стала.

— Артур! Счет! — стукнула она ладонью по стойке.

Глянув на монитор кассы, она достала из кармана пачку купюр, расплатилась и вышла на воздух.

— Ей не нужна рыбалка, — шепнул мне Пас. — Ей нужна охота. Подводная.

— Для такого вывода не надо иметь много ума, — буркнул я.

— Зато можно применить ум, чтобы как‑то решить проблему.

— Ага. На яичницу ты потратил не все деньги, — съязвил я. — У тебя еще остались средства на найм браконьеров, чтобы они тут пошалили, специально для Рипли.

— Таких денег у меня нет, — серьезно ответил Пас. — Но зато у меня есть идея. Она возникла, когда мы показывали акулу салагам.

— Продолжай, — я заинтересованно поднял брови.

— Да ты уже понял, наверное. Можно спереть заспиртованную торпеду из музея и подкинуть ее рыбакам. Под видом ловли тунца. А? Объявят тревогу, и Рипли вволю наныряется с жидкостным аппаратом.

Идея показалась мне не лишенной здравого смысла. В здешний музей никто годами не ходит, так что пропажу мумифицированной торпеды никто не заметит. Точнее, заметят, но где‑нибудь через месяц.

— Может, ты уже весь план продумал? — Я допил сок и отставил стакан.

— Конечно. Можно прямо сейчас спереть торпеду, пока все обедают. А завтра утром пойти на тунца. Ну, типа.

Я вспомнил, как мы в детстве пытались подманить охотников при помощи мины. Тогда ничего не вышло, но сейчас для успеха были все шансы.

— Так вот для чего ты заказал яичницу! — восхитился я самоотверженности друга. — Чтобы не идти на обед?

— Отчасти. Вообще‑то я хотел немного встряхнуть начальницу, чтобы она хоть ненадолго отвлеклась от стакана.

— Тебе это удалось.

— Ты тоже ешь, не стесняйся. Я на двоих брал. Потом сочтемся, не дрейфь.

Яичница оказалась великолепной. Мы как раз заканчивали ее уплетать, когда в ресторанчик, шатаясь, вошел Долговязый.

— О, Чистюля! — обрадовался он, увидев Паса. — Нормально встретили молодняк?

— Нормально, — ответил я, потому что у приятеля рот был полон. — Спасибо, что помог.

— Традиция есть традиция, — отмахнулся отставник. — А я Чистюле письмо из штаба принес. Пусть пляшет.

Пас нахмурился и проглотил кусок.

— Ты чего? — толкнул я его локтем. Долговязый понял, что его новость не очень в тему,

положил кристалл с письмом на стойку и пропал за дверью.

— От матери? — понял я. Пас кивнул.

— Знаешь, каково чувствовать, что ничем не можешь помочь? — поднял он взгляд на меня.

Отвечать не хотелось. Кроме того, Пас прибеднялся. Если бы не пособие за Алмазный Гарпун, его мать давно бы ослепла, а гак она имела возможность получать приличное медицинское обслуживание. На операцию, правда, сумма нужна была значительно большая, но и пособия могло бы не быть, если бы Пас не вылез с голой задницей под ракетный обстрел. Так что, на мой взгляд, он зря стонал — его помощь семье была ощутимой.

— Не грузись, — посоветовал я.

— Ей стало хуже, когда она узнала про орден, — вздохнул Пас и смахнул кристаллик письма в карман. — Точнее, про то, за что мне его дали.

Мы вышли из ресторана на воздух. Океан шумел невысокими волнами, а чуть в стороне от пальмовой рощи наблюдалась предобеденная суета. Обед и ужин — это два ежедневных мероприятия, когда почти все охотники базы могут увидеть друг друга.

Дождавшись, когда весь личный состав скроется на камбузе, мы с Пасом со всех ног рванули на футбольное поле. Идея была проста — взять у Молчуньи резак по металлу. Не ногами же дверь в музей выбивать! Как мы и думали, Молчунья обед тоже проигнорировала. Техника всегда вызывала у нее больший интерес, чем почти все физиологические потребности. Иногда это меня злило, но сейчас было на руку.

“У тебя есть резак по металлу? ” — без предисловий спросил я у нее.

“Конечно. А на фиг он вам?” — удивилась водительница.

“Для доброго дела”, — расплывчато пояснил Пас.

“Хотите сказать, что мне знать не положено? ”

“Мы решили немного расшевелить Рипли, — мне не хотелось иметь тайн от подруги. — А то сопьется ведь. Жалко охотницу”.

Молчунья заглушила мотор и достала из ящика мобильный резак.

“Тогда вперед! — жестом показала она. — В чем ваш план?”

“Да мы сами справимся! — замахал руками Пас. — Потом тебя позовем”.

“Нет. Если вы надумали немного похулиганить, то я с вами. А то с ума можно сойти в этих райских условиях”.

“Ладно”, — я подхватил резак и зашагал к пальмовой роще.

“Что будем делать?” — запыхтел мне в затылок

Пас.

“Резать замок”.

“Нет, я о Молчунье. Плохо, что она увязалась за нами”.

“Не гнать же ее!”

“Чего вы шепчетесь? ” — обиделась водительница.

“Решаем, как все проделать”, — поспешил оправдаться я.

“Так у вас нет плана? ”

“Был, но мы думали, что справимся вдвоем. Теперь нас трое, и надо решить, как лучше использовать силы”.

“А в чем ваш план? ”

Нам пришлось остановиться посреди рощи и некоторое время махать руками, разъясняя Молчунье суть задуманной операции. Идея ей понравилась.

“Вы тащите торпеду, а я подгоню катер к музею”, — решила она.

“Только сделай вид, что испытываешь двигатель”, — посоветовал Пас.

“Я что, дурнее акулы? — обиделась Молчунья. — Сама не могу догадаться? ”

Мы разделились. Молчунья направилась к эллингу, а мы с Пасом продрались через густой кустарник к музею. Это был довольно большой ангар, когда‑то ухоженный, но сейчас на нем виднелись застарелые потеки и пятна прохудившейся штукатурки, а застекленные окна были почти непрозрачными от толстого слоя пыли. Одному из первых местных командиров пришла в голову идея создать музей вражеской техники. Однако охотники эту технику знали вдоль и поперек, к тому же в гробу ее видели и любоваться на устрашающие морды торпед не желали. Музей тихо умер. Под крышей его жили летучие мыши местной породы, вокруг произрастали кусты и колючки, а внутри царило запустение. “Деды” пугали салаг россказнями о духе черного охотника, обитающего в стенах музея, но на это не велись даже самые прибабахнутые. На акулу велись, а на дух охотника — ни в какую.

— Барракуда! — ругнулся Пас, уколов руку о притаившийся в зарослях чертополох.

То, что на двери висела пластилиновая печать со шнурком, нас не остановило. Все запертые объекты на базе были защищены этим древним способом. Метод обхода подобной защиты был не менее древним и передавался от “дедов” к салагам из года в год.

— Огнетушитель тащи, — негромко сказал я Пасу.

— Сам бы сходил! Я укололся.

— Не умрешь. Давай по‑честному — я срезаю замок, ты снимаешь печать.

Мой приятель вздохнул и поплелся к облупленному пожарному щиту, на котором висело несколько красных ведер с белыми надписями “ВЕДРО” на боках. Кроме того, там расположились два багра с соответствующими надписями, выкрашенный в красную краску лом без надписи и четыре углекислотных огнетушителя. Отцепив один из баллонов, Пас вернулся к двери. Он отвернул вентиль и выпустил из раструба шипящую тугую струю леденящего пара. Печать покрылась инеем и остекленела. Пас вынул из ножен глубинный кинжал и аккуратненько поддел острием отвердевший пластилиновый оттиск. Печать со щелчком выскочила из углубления и повисла на продетом в нее шнурке.

— Готово, — Пас сунул кинжал в ножны.

Я запустил резак и осторожно срезал головки заклепок, удерживающих замок. Всего десяток секунд понадобилось, чтобы освободить язычок, дверь скрипнула и открылась внутрь, выпустив наружу затхлый музейный воздух. Пас бросил огнетушитель в угол и вошел следом за мной в прохладную полутьму. Посреди главного зала виднелись стеклянные стеллажи с заспиртованной мелочью — донные капканы с зазубренными хитиновыми челюстями, личинки мин и торпед, образцы икры, “глушаки” и ультразвуковые ловушки. Чучела торпед стояли дальше. Некоторые были вплавлены в прозрачные термопластовые кубы, поэтому для нашей задумки не годились. Нам были нужны калибры побольше, потому что торпеды свыше ста килограммов боевого заряда в пластик не запечатывают, а мумифицируют в формалине. Главное было отыскать образец, не разрезанный для наглядности. Первой мне попалась хищница “ГАТ‑120” в замечательном состоянии.

— Пойдет? — обернулся я к Пасу.

— Морда у нее какая‑то невыразительная, — пожал он плечами.

— Какая бы у тебя была морда после мумификации? Рыбаки не будут вглядываться. У них от такого калибра начнется истерика, я тебя уверяю.

— Наверное. Надо как‑то ее до катера дотащить.

— Она легкая, — я подошел к стеллажу и поднял чудовище за хвост. — Без нитрожира и внутренностей сорока килограммов не весит. Только надо бы ее хоть чем‑то накрыть, а то прикинь, кто‑то увидит, как мы ее тянем до берега.

— Глазам не поверят, — спокойно ответил Пас.

Может, и так, но все‑таки я решил поискать брезент для сокрытия краденого. Миновав зал, я добрался до следующий комнаты, где была представлена экспозиция мин, но там ничего не нашлось, поэтому я решил осмотреть подсобку. В служебном помещении наверняка можно было отыскать что‑нибудь вроде брезента. Однако, распахнув дверь, я был поражен тем, что увидел — в отличие от остального пространства музея, здесь были видны следы человеческой деятельности, причем весьма необычной. Первое, что меня ошеломило, это работающая криогенная камера — смотровое окно было покрыто инеем, а индикатор манипуляторов находился в положении паузы, словно кто‑то проводил препарирование замороженного объекта совсем недавно, а сейчас просто вышел на обед. За это говорила и служебная дверь, выходящая из подсобки, — она выглядела не такой запущенной, как дверь центрального входа. Я протер рукавом смотровое окно и ахнул — на препарационных растяжках висел жидкостный аппарат со вскрытой жаберной полостью. К нему были подшиты белковые трубки, ведущие от двух газовых баллонов. Неизвестный хирург, кажется, неплохо знал свое дело — аппарат, несмотря на постороннее вмешательство в его организм, был жив, о чем говорили дрожащие полосы на нейрографе.

— Пас! — невольно выкрикнул я. — Давай сюда! Здесь такое!

Мой приятель ворвался в подсобку и тоже оторопел, заглянув в недра камеры.

— Кажется, кто‑то хочет заставить жидкостный аппарат дышать воздухом из баллонов, — сказал он.

— И на кой черт? — удивился я. — Из воды он разве плохо берет кислород? Весь смысл глубинного аппарата в том, чтобы не дышать газовой смесью!

— Погоди, — Пас потер коротко стриженую макушку. — Может, кто‑то хочет изолировать жаберную полость от внешней среды?

— Зачем?

— Чтобы обезопасить себя от ультразвуковых пушек, к примеру.

Самому мне эта мысль в голову не пришла. Рациональное зерно в ней было.

— Но тогда возникает проблема декомпрессии! — задумался я. — Чистый кислород под давлением в жаберную полость не впрыснешь, а любой газ из смеси растворится в крови и вскипит на всплытии.

— Не любой, — поправил меня Пас. — Водород, к примеру, выводится из тканей с большей скоростью, чем гелий или азот.

— Ага! Ты предлагаешь впрыскивать в жабры кислород с водородом? Гремучий газ? Да он рвануть может от чего угодно! Хоть от статического разряда! Кроме того, от кессонки ты все равно полностью не избавишься. Просто декомпрессионная таблица будет выглядеть дико.

— Она будет выглядеть круто, — мой товарищ снова заглянул в окошко. — Можно будет нырять почти на любые глубины, а всплывать с остановками через километр. Не так хорошо, как с обычным жидкостным аппаратом, зато можно не бояться ультразвуковых пушек. Кто‑то придумал забавную схему. Надо только довести ее до ума.

— Думаешь, не доведена еще?

— Не знаю. Но, на мой взгляд, у аппарата незавершенный вид.

Пожалуй, он был прав.

— Интересно, кто здесь экспериментирует втихаря от всех? –сказал я.

— Это может быть кто угодно. Но вообще‑то установить это несложно, достаточно понаблюдать за музеем пару дней.

— Ладно, — я вспомнил о том, зачем мы сюда вломились. — Может, понаблюдаем, но не сейчас.

Брезент мы так и не нашли, так что пришлось открепить “ГАТ‑120” от постамента и, как бревно, вынести из ангара. Замок я поставил на место старым испытанным способом — перевернул заклепки неповрежденными головками наружу, а срезанные концы расклепал Ударами рукоятки кинжала. Получилось хлипко, но внешне пристойно. Кроме того, теперь в случае надобности дверь можно было открыть без всякого резака, просто подцепив и вытянув заклепки клинком ножа.

Пас прилепил на место подтаявшую пломбу, после чего мы вытащили торпеду на берег и уложили между камней. Смотрелась она, честно говоря, не очень устрашающе, отличаясь от живого чудовища так же, как вяленая вобла от только что пойманной.

— Думаешь, рыбаки клюнут? — Пас с сомнением осмотрел наш трофей.

— Клюнут, если придать идее завершенный вид. Надо закрепить торпеду у дна и нацеплять на нее водорослей, тогда под водой в полутьме ее от спящей не отличить. Испугаются рыбаки, можешь не сомневаться!

— Хотелось бы верить, — вздохнул Пас.

— Вообще‑то идея спереть торпеду была твоя, — напомнил я.

— Я не думал, что она будет такая сушеная.

— Какая есть. Или хочешь вернуть это чучело обратно?