Лекция 12. Война и право у римлян. Фециалы

Федерация и полис

История роста Ахейского союза показывает, что присоединение почти каждого полиса не обходилось без элемента насилия и принуждения. Однако в каждом случае вхождение полиса в Ахейский союз оформля­лось как равноправный договор двух сторон, который именуется foedus у Ливия (38,31,2; 38,32,8; 38,33,9). Полибий пишет, что по поводу присоединения каждого нового полиса воздвигалась особая стела, где были зафиксированы условия членства полиса в союзе (Polyb. 23,4,14; 23,17,2; 24,2,3). После заключения договора с обеих сторон давались клятвы соблюдать его, соглашение ратифицировалось постановлением союзного собрания и затем устанавливалась стела (Polyb. 23,17,5 sqq; 23,18,1; 24,8,5; 24,9,14; Liv. 39,37,16; Plut. Ar. 35,5). На стеле фиксировались условия вступления в союз и права и обязанности полиса.

Ахейские полисы и в рамках союза сохраняли многие приз­наки государственного суверенитета. Во-первых, они продол­жали жить по собственным законам и издавали новые, регу­лировавшие внутреннюю жизнь гражданской общины и некото­рые связи ее с внешним миром, разумеется, не подрывающие единства внешней политики союза. Во-вторых, федеральный суд разбирал исключительно дела, касав­шиеся интересов союза в целом, в то время как тяжбы местно­го значения, рассматривались в судах полисов. При этом известны следующие приговоры: смертная казнь, изгнание (Plut. Philop. 13,7), конфискация имущества (Plut. Ar. 44,5), уплата штрафа, тюремное заключение (Po­lyb. 24,7,7), атимия, действие которой распространялось на весь Ахейский союз. В-третьих, известную обособленность сохраняли контингенты ахейских полисов в союзном ополчении, командовали ими, как мы видели, местные ко­мандиры. Более того, отдельные полисы имели право содер­жать свои наемные отряды и использовать их для самообороны (Polyb. 4,60,9 sq). В-четвертых, внутри по­лисов существовала местная налоговая система, отдельным ли­цам по решению полиса мог даваться иммунитет.

Важнейшим признаком суверенитета являлось понятие по­лисного гражданства наряду с общесоюзным. Такое «двойное гражданство» исследователи справедливо считают главной от­личительной чертой греческих федераций, подобных Ахейскому союзу, поскольку оно невозможно ни в независимом полисе, ни в симмахии. Вступая в федерацию, сикионяне, коринфяне, мегалополиты «становились ахейцами», т.е. приобретали новый этникон и вместе с ним права гражданства в Ахейской феде­рации. О том, что союзное гражданство — реальное понятие, которое влекло за собой определенные права и обязанности, свидетельствуют отдельные факты предоставления ахейской «политии» иностранцам. В 167 г. делосцы, бежавшие с родного острова «в Ахайю», были внесены в списки ахейских граждан и на этом основании собирались судиться с афинянами согласно нормам ахейско-афинского правового сог­лашения (Polyb. 32,7,3). Дру­гой вопрос: можно ли было реализовать ахейские гражданские права, не записавшись предварительно в гражданский коллек­тив какого-либо полиса в Ахейском союзе? Ответить на него трудно, поскольку в источниках по Ахейскому союзу ни о су­ществовании «чисто федеральных» граждан, ни о порядке обя­зательной натурализации их в каком-либо полисе сведений нет. Но само понятие союзного гражданства у ахейцев имело под собой вполне реальные основания.

В то же время полисы, вступая в союз, сохраняли и собст­венные обособленные гражданские коллективы: иначе они пере­стали бы существовать как полисы. Они самостоятельно конт­ролировали состав своей гражданской общины, пополняли ее новыми членами, лишали отдельных людей гражданских прав, причем эти решения являлись окончательными и автоматически приводили к дарованию или лишению федерального граждан­ства. Граждане союза по-прежнему называли своей родиной не всю федерацию, а только свой полис. Внутри союза они именовались «сикионянами», «коринфянами», «мегало-политами»; а за рубежом — «ахеец из Сикиона», «ахеец из Эгиры», «ахеец из Аргоса». На монетах с ахейской символикой, как уже гово­рилось, чеканились надписи: «ахейцев сикионян», «ахейцев аргивян» и т. д. Это реально отражало существование «двойно­го» — в полисе и в союзе — гражданства.

До сих пор речь шла главным образом о приз­наках суверенитета полисов в Ахейском союзе. В научной ли­тературе преобладает мнение, что ахейские полисы пользовались значительной свободой и самостоятельностью, вмешатель­ство центральных органов в их внутренние дела допускалось только в крайних случаях. Впрочем, некоторые исследователи, особенно А. Джованнини, дают иную оценку отношениям федерации и полисов в Ахейском и подобных ему государствах: союз контролировал почти все сферы жизни каждой граждан­ской общины, «власть центральных органов над членами сою­за не знала ограничений». Ф.Г. Мищенко предположил, что разные полисы обладали различной степенью самостоятельности в зависимости от содержания того или иного договора города с федерацией. Такое несовпадение точек зрения во многом объясняется неоднозначным характером фактов, на основе которых можно делать выводы по этому вопросу.

С одной стороны, имеется ряд свидетельств о том, что поли­сы Ахейского союза, подобно полисам в эллинистических мо­нархиях, подчеркивали свою самостоятельность, обращаясь к центральным органам не иначе, как с помощью посольств, от­правляемых «к ахейцам», словно в иностранное государство. В то же время, с некоторыми полисами союзные власти обходились не как с равноправными членами федерации, а как с зависимыми общинами. Подобно египетским, пергамским и другим эллинистическим царям, они ставили во главе таких полисов (Кинефа и Псофида) полномочных представителей союза с титулом стратега (Polyb. 4,17,5; 4,72,9). Поселение ахейских клерухов Мантинее (Polyb. 2,58,1) и Орхомене, хотя и с формального согласия этих полисов, также ставило их в несколько приниженное положение по сравнению с другими. В годы II Македонской войны Аргос, недовольный заключением ахейско-римского союза, был вынужден принять федеральный гарнизон (Liv. 32,25,6 sqq). В Мантинее Арат даровал местное гражданство какой-то части метеков (Plut. Ar. 36,2). Вопрос о возвращении изгнанников, крайне болезненный для любого полиса, решался только союзными органами. Представители федеральных властей иногда активно вмешивались во внутриполисные конфликты. Арат в 217 г. по решению союзного соб­рания был отправлен в Мегалополь в качестве посредника для урегулирования возникшего там спора двух группировок по ря­ду политических вопросов, касавшихся только этого полиса (Po­lyb. 5,93,1 sqq). Спартанец Херон в 180 г. был осужден за уголовное преступление после вмешательства ахейского стратега (Polyb. 24,7,7).

Не менее показательны и факты, относящиеся к сфере со­циальной и экономической жизни ахейских полисов. В годы Сирийской войны Ахейский союз запретил входящим в него по­лисам вывозить хлеб за пределы федерации. В преддверии Ахейской войны, в 147 и 146 гг., союзные стратеги-автократоры Критолай и Диэй приказывали полисам, приостановить долговые тяжбы и взыскание долгов, освободить определенное количество рабов и включить их в ополче­ние (Polyb. 38,11,10; 38,15,3). Правда, последний пример не мо­жет считаться типичным, поскольку никогда раньше подобных мер не принималось.

Все перечисленные случаи вмешательства центральных со­юзных органов во внутреннюю жизнь ахейских гражданских общин могут создать впечатление, что полисы в Ахейской фе­дерации не имели никаких гарантий автономии и тем более суверенитета. Однако упоминание о таких гарантиях в надпи­си из Эпидавра доказывает обратное. Очевидно, прав Ф.Г. Мищенко, утверждавший, что степень свободы полисов союза была не­одинаковой. Если Эпидавру была дана гарантия не занимать город ахейским гарнизоном, то, например, Коринфу такого обе­щания ахейцы дать не могли: слишком большое стратегиче­ское значение имел Акрокоринф, чтобы доверить его охрану самим коринфянам. Однако не следует заходить слишком дале­ко и предполагать какую-то разницу в таких правах, как соб­ственная юрисдикция полиса, право регулировать состав граж­данского коллектива и т. п. Здесь должно было существовать единообразие. Трудно сказать, что конкретно фиксировалось на стелах, а что просто считалось само собой разрушающимся. Во всяком случае, все приведенные примеры показывают, что вмешательство союзных органов во внутренние дела полисов являлось скорее исключением, чем правилом. Видимо, при этом нередко нарушались права членов федерации: в сложной обстановке, в кризисных ситуациях обычные нормы взаимоотношений союза и полиса соблю­дать было очень трудно. Например, как мы уже видели, граж­данские общины самостоятельно выносят самые суровые при­говоры по судебным делам, не ожидая никакой реакции союз­ных органов. Но, когда местный приговор грозил союзу поте­рей такого политика и полководца, как Филопемен, власти фе­дерации прибегли к самым крайним средствам, чтобы спасти его от изгнания. Полисы сами определяли, кому предоставлять гражданские права, однако, когда возникла необходимость срочно усилить «ахейскую» партию в Мантинее, Арат каким-то образом заставил мантинейских граждан принять в свои ряды целую группу метеков. В полисах размещались гарнизоны и по­селялись клерухи, когда возникала опасность мятежа или из­мены одного из городов союзу. Словом, более жесткий контроль федерации над полисами представлял собой явление вы­нужденное и, как правило, временное. Здесь также действовал тот же принцип разделения сфер компетенции союза и полиса, все, что затрагивало интересы федерации в целом, подлежало решению центральных органов, остальное считалось внутренним делом полисов.

Руководствуясь этим же принципом, ахейские власти иногда вмешивались и в отношения между общинами. Сохранились сведения о порядке разрешения территориальных споров между ахейскими полисами. Поскольку эти проблемы носили весь­ма щепетильный характер и могли вызвать серьезные конф­ликты, угрожавшие целостности и единству союза, федераль­ные органы считали себя вправе в подобных случаях выступать в роли арбитра. Ахейцы назначали третейских судей, ахейский синод принимал окончательное решение. Неповиновение каралось штрафом. Посредничество союза оказалось эффективный средством для поддержания мира в отношениях между полисами, постоянно предъявлявшими друг другу территориальные претензии. Возможно, определенную роль в урегулировании тяжб и между отдельными гражданами разных ахейских полисов играли федеральные органы или принятые в союзе нормы. Относительно внешнеполитической активности полисов Ахейского союза мы также можем сказать, что она допускалась федеральными органами ровно настолько, насколько не противоречила общеахейской внешней политике. Неизвестны и, безусловно, не допускались случаи самостоятельного начала военных действий против иностранного государства одним из ахейских полисов. Дипломатические акции, которые могли бы иметь серьезные последствия для всего союза, в принципе были дозволены полисам, но только с санкции союзного собрания. Федерация не препятствовала своим членам поддерживать двусторонние отношения с союзными государствами. Однако их действия не должны были противоречить союзной политике.

Ахейские полисы участвовали в улаживании споров между гре­ческими государствами (Paus. 7,11,4) и сами приглашали ино­странных арбитров. В случае пограничного спора или конф­ликта между ахейским и неахейским полисами Ахейский союз мог предоставить своему городу возможность самостоятельно договориться с противной стороной, либо мог оказать ему помощь, участвовать в переговорах о приглашении третейских судей и присылать делегацию для поддержки тре­бований своего полиса во время арбитража. Это говорит о том, что и в между­народных отношениях ахейские полисы иногда могли выступать в качестве почти самостоятельных государств, но лишь до тех пор, пока эта самостоятельность не угрожала единству союза.

Таким образом, подчинение полисов союзным органам не означало их полного бесправия. Там, где это было возможно, Делались уступки традициям полисного партикуляризма, но за­то пресекались любые попытки сепаратных действий. В целом такая система гибкого сочетания единства и автономии функ­ционировала вполне успешно. Для Ахейского союза, как и для других эллинистических федераций, характерна относительная прочность внутренних связей, преобладание центростремитель­ных тенденций над центробежными. Выполнение союзных решений было нормой, своеволие полисов - довольно редким ис­ключением.

Принципиально важным показателем самостоятельности и самобытности каждого из ахейских полисов является степень своеобразия его политических институтов. Почти все обращают внимание на черты определенного сходства городских учреждений в Ахейской федерации, но по-разному оценивают это обстоятельство. Одни предполагают, что унификация полисных конституций была следствием соответст­вующих требований со стороны союза. Следует отметить, что абсолютного единообразия конституций в полисах Ахейско­го союза, в отличие, например, от Беотийской федерации III в., не существовало. Разумеется, в любом полисе функционирова­ло народное собрание, действовал выборный совет (βουλή), но эти органы типичны для греческого полиса вооб­ще. Но обращает на себя внимание то обстоятельство, что как в федера­ции, так и во многих полисах существовали коллегии дамиургов. К такому же выводу приводит изучение тех надписей, которые позволяют судить о функциях полисных дамиургов. Они вели народное собрание, получали официальные письма, адресованные полису, выполняли опреде­ленные судебные функции, контролировали использование общественных имуществ, взимали штрафы, отвечали за установление каменных плит с текстом декретов, часто являлись эпонимами, руководили церемониями на местных праздниках. Нередко именно распространение этих коллегий с их широкими полномочиями приводится как пример копирования федеральной конституции на местах. Впрочем, дамиурги, занимающие высокое положение в полисах, известны в Пелопоннесе и по свидетельствам архаической и классической эпох. Дамиургами традиционно именовались магистраты в Ахайе, Аркадии, Арголиде, Трезене, Элиде. Следовательно, в большинстве ахейских полисов эта магистратура была не заимствованной, а исконной. А значит нельзя говорить о насильственном насаждении этой магистратуры. То же можно сказать и о т.н. полемархах и др. институтах. Однако влияние несомненно имело место, что очевидно отразилось в практике заимствования союзной коллегии номофилаков полисами, а также во внесении проектов решений в собрание не советами, а магистратами, объединенными поняти­ем συναρχιαι. Усиление роли συναρχιαι отодвигало городской совет на второй план, что, как мы видели, было характерно и для федерального законодатель­ного процесса.

Таким образом, мы не имеем почти никаких свидетельств о насильственной реорганизации древних политических учрежде­ний в полисах, вошедших в Ахейский союз. Наоборот, вся мас­са фактов заставляет предполагать, что в целом полисные кон­ституции не подвергались изменениям, а некоторые, хотя и до­вольно важные, новшества внедрялись скорее всего не дирек­тивным путем, а спонтанно и постепенно.

Весь изложенный материал подводит нас к от­вету на два исключительно важных вопроса: о том, насколько прочным и жизнеспособным государственным объединением оказался в итоге Ахейский союз, и о том, насколько правомер­но современные исследователи называют его федеративным го­сударством. Нам кажется, возникновение Ахейского союза явилось наиболее удач­ным ответом пелопоннесских греков на изменение исторической обстановки в эллинистическую эпоху. Именно такой способ ин­теграции полисов в единое целое помог им приспособить свое существование к новым внешним и внутренним условиям и обеспечить возможность сравнительно мирного развития при стабилизации внутренней обстановки для большей части Пело­поннеса, по крайней мере к концу III в. С одной стороны, Ахей­ский союз не подрывал традиционные полисные устои, которые в III - II вв., да и позже, отнюдь не были отжившим свое вре­мя наследием прошлого. Наоборот, в составе федерации, где провозглашалось полное равенство ее членов, где полисы со­храняли значительную часть своих суверенных прав и древних местных традиций, где гарантировалась самостоятельность ма­лых и сравнительно слабых гражданских общин, полисный строй охранялся наилучшим образом. С другой стороны, Ахей­ский союз имел достаточно сильную централизованную органи­зацию для того, чтобы противостоять партикуляризму, сепара­тизму и взаимной вражде, столь характерным для межполис­ных отношений в Элладе. Самостоятельность отдельных об­щин — членов федерации никогда не простиралась до того, чтобы помешать союзу вести согласованную единую внешнюю политику или наносить серьезный ущерб интересам союза в це­лом. Как мы уже видели, попытки такого рода пресекались, иногда даже вопреки традиционным нормам взаимоотноше­ний между федерацией и полисом, или, если дело доходило до откровенного мятежа, жестоко карались. Вообще трудно вы­явить такие особенности политической структуры, которые поз­воляли бы какому-либо полису не считаться с общесоюзными решениями и вести свою политическую линию. Многообразие примеров, демонстрирующих различную степень контроля сою­за над полисами в то или иное время, в том или ином месте, говорит об определенной гибкости внутренней политики феде­ральных органов, также способствовавшей устойчивости союза. Разумеется, можно найти достаточно свидетельств о борьбе отдельных полисов против тех или иных аспектов федеральной политики. Ранее уже говорилось о том, что и присоединение но­вых членов к союзу было обычно сопряжено с применением си­лы. Однако исторически перспективные явления и тенденции не так часто пробивают себе дорогу абсолютно ненасильственным способом. В конечном итоге интеграция пелопоннесских полисов (за исключением Спарты с ее неист­ребимым стремлением к независимости) оказалась настолько прочной, что граждане почти всех полисов союза выразили го­товность начать самоубийственную войну с Римом ради сохра­нения целостности союза. Показателен и другой факт: когда Ахейский союз, распущенный римлянами, был вновь возрож­ден, но уже под верховной властью Рима, в него вошли не только полисы коренной Ахайи, но и снова ряд областей за ее пределами: стремление к единству пережило даже гибель фе­дерации в 146 г. Федеральный календарь с ахейскими назва­ниями месяцев был повсеместно принят полисами и до, и после 146 г., а кое-где сохранился даже в императорскую эпоху. Теперь остановимся на вопросе о типологическом определе­нии Ахейского союза как федеративного государства. Этот тер­мин, заимствованный из современного политического лексикона, используется исследователями в отношении Ахейского и подоб­ных ему союзов отчасти из-за отсутствия точного названия для таких объединений у греческих авторов и в эпиграфике. Чаще всего употребляемые для обозначения Ахейского союза расплывчатые термины этнос (народ), койнэ (общность), το κοινον πολίτευμα (общее государство), σύστημα (объединение) не позволяют отличить такой тип союза от симахий, племенных объединений и других политических явлений античности. Более точен термин συμπολιτεία, появля­ющийся только в эллинистическое время и означающий «союз с общим гражданством». Однако и он не всегда применяется только к союзам наподобие Ахейского, иногда этим же словом обозначается исополития двух полисов, т.е. двусторонний об­мен гражданскими правами. Поэтому некоторые немецкие антиковеды, исполь­зуя этот термин, уточняют его следующим образом: «федеративная симполития». Это, ко­нечно, более правильное определение, нежели просто «симполи­тия», но, с нашей точки зрения, вообще нет необходимости переносить это древнегреческое слово в современный научный язык. Уже с конца XVIII в. подавляющее большинство исто­риков именует Ахейский союз «федерацией», «конфедерацией», «федеративным государством», не усматривая принципиальной разницы между федеративными государствами древности и нового времени. Современная федерация представляет собой «форму государственного устройства, при которой несколько го­сударственных образований, юридически обладающих опреде­ленной политической самостоятельностью, образуют одно со­юзное государство». Разве не то же самое мы видим и в слу­чае с Ахейским союзом? То, что он являлся единым государством, убедительно подтверждается фактами, приведенными выше: общее гражданство, союзные законодатель­ные, исполнительные органы, суд, законы, постоянное союзное войско, ахейские эмблемы на монетах, обязательность союзных решений для полисов, возможность взаимодействия центральных органов не только с целыми полисами, но и с отдельными их гражданами, существование граждан Ахейского союза, не являвшихся гражданами какого-либо из ахейских полисов, ком­пактность территории и т.д. Теперь требуется доказать, что это было именно федеративное, а не унитарное государство.

Унитарным полисом можно считать Аттику: самостоятельность афин­ских демов никогда не доходила до издания ими собственных законов, вынесения суровых приговоров в роли высшей судеб­ной инстанции, возможности принимать по своему усмотрению иностранцев в ряды граждан, чеканить свою монету и т.д.

По­лисы эллинистической Македонии были отстранены от какого-либо участия в управлении всем государством и входили в его сос­тав на началах подчинения, а неравноправного союза.

Напротив, полисы в составе Ахейского и подобных ему сою­зов обладали всеми признаками значительной политической самостоятельности, превосходящей самостоятельность субъектов современных федераций. Например, право чеканки своей моне­ты, особое местное гражданство, не даваемое автоматически при переселении из одной части федерации в другую, общение с центральными органами через посольства — эти привилегии членов эллинистических союзных государств, объясняемые спе­цификой античного полиса, не характерны для субъектов феде­раций нового времени. Ни централизованного бюрократического аппарата, ни специальных «полицейских» сил для поддержания социальных порядков внутри союза не было создано, так что задачи рабовладельческого государства выпол­няли в значительной степени сами полисы.

Итак, все высказанные соображения приводят к следующе­му заключению: Ахейский союз представлял собой настоящее федеративное государство.

Понятие дозволенной (законной) войны. Одним из важных требований старого феци­ального права было то, чтобы римляне не предпринимали никакой войны, кроме закон­ной и справедливой: bellum nullum nisi justum. Вопрос остается открытым, какую войну считать законной и как понимать justum в применении к войне. По мнению Лорана, вся­кая война будет у римлян законной, justum, если только ранее выполнены относящиеся к ней религиозные обряды. Несправедливейшая война будет у них справедливой и закон­ной, если только фециал произнес священные формулы. Бельгийский ученый основы­вал свое заключение на известных словах Цицерона (Cic. Off. I. 11)[1]. Одна­ко, по мнению В.Н. Александренко, понятие правомерной войны предполагает не только соблюдение известных религиозных обрядов, но наличие законных поводов или мотивов. В настоящее время война предполагает наличность законного и открытого врага, римля­не же выработали соответствующее ему понятие «публичного врага». По словам Помпония, «Враги» - это те, кто нам или кому мы официально объявили войну, прочие же являются либо разбойниками, либо грабителями (D. 50. 16. 118). Таким образом, военные действия считаются дозволенными лишь в отношении публичного врага, который сам признает законы войны и открыто ее ведет. Публичным врагом не могут быть названы: враги, тайно совершающие нападение на римскую территорию (latrones), пираты (praedones), население восставшей провинции и варвары, не имеющие правительства или установленной власти, с которой можно было бы заключить договор или вступить в союз (Philipp. IV). Только с публичным врагом можно вести войну, и эта война имеет свои законы и обычаи (Cic. Off. III. 29). Когда же приходится иметь дело с пиратами, разбойниками, тогда нет войны, нет и военного права, а есть состояние самозащиты, необходимости. Тогда нет нужды исполнять предписанные религией формальности, а можно руководствоваться началами права естественного (juris naturale), тогда нет необходимости и объявлять войну в уста­новленном порядке, а насилию можно отвечать насилием, выражаясь словами Ульпиана (vim vi repellere).

Порядок объявления войны. Правомерная, законная война должна быть предвари­тельно объявлена. Однако, прежде чем открыть враждебные действия, римляне посылали своих уполномоченных (обыкновенно 2 или 4 фециалов) требовать удовлетворения (Varro. De vita pop. rom. I. c.). Этот первый момент обращения к неприятелю с требованием удовлетворения юридически назывался clarigatio или rerum repetitio. Мис­сия фециалов, во главе с pater patratus, прибыв на границу неприятельской земли, оста­навливалась, и при этом pater patratus произносил установленную формулу. Возвышен­ным голосом глава миссии излагал жалобы римского народа и в знак правоты его требо­ваний призывал в свидетельство богов. «Внемли, Юпитер, и ты, Янус Квирин, и все боги небесные, и вы, земные, и вы, подземные, - внемлите. Вас я беру в свидетели тому, что этот народ (тут он называет, какой именно) нарушил право и не желает его восстанавливать. Но об этом мы, первые и старейшие в нашем отечестве, будем держать совет, каким образом нам осуществить свое право. Эту формулу фециал произносил на границе неприятельской земли, при первой встрече с кем-либо из ее жи­телей, в воротах первого города (portam ingrediens) и на форуме (forum ingressus) перед народом. Выслушав обвинения, неприятель мог или немедленно, или по прошествии известного срока дать удовлетворение, фециалы же, не ожидая окончательного ответа, возвращались в Рим обратно. Рим ожидал ответа в течение определенного времени, именно 33 дней, и если этот срок прошел, а удовлетворения не было дано, фециалы сно­ва отправлялись в неприятельскую землю, и pater patratus на границе произносил такую священную формулу: «Услышь, Юпитер, и ты, Юнона; услышь, Квирин; услышьте и вы, боги неба, земли и преисподней, призываю вас в свидетели того, что этот народ (здесь имя народа) отвечает отказом на наши справедливые требования. Об этих делах мы посоветуемся в нашей стране (и решим), каким путем получить нам удовлетво­рение». Справедливо замечено исследователями, что есть некото­рая аналогия в ведении войны с вызовом на суд ответчика в legis actiones, - любопытная в том отношении, что война представлялась римлянам как бы открытым состязанием сторон, борьбой за право с обязательным соблюдением известных процессуальных фор­мальностей.

После вторичной миссии фециалы возвращались в Рим и представлялись сенату, они докладывали ему о результатах своих переговоров с неприятелем, указывали, что все требуемые обряды и формальности были выполнены, и затем заявляли, что если сенат и народ римский будут согласны, (такому-то народу) они объявят войну, и эта война будет правомерная. Сенат приступал тогда к обсуждению вопроса. Председательствовавший в собраниях сената при внесении вопроса о войне и мире обращался к собранию с такой речью: «Касательно тех вещей, требований, дел, о каковых отец-отряженный римского народа квиритов известил отца-отряженного старых латинов и самих старых латинов; касательно всего того, что те не выдали, не выполнили, не возместили; касательно всего того, чему надлежит быть выданным, выполненным, возмещенным, объяви, какое твое сужденье» (так он обращался к тому, кто подает голос первым). (Liv. I. 32.) Тот в ответ: «Чистой и честной войной, по суждению моему, должно их взыскать; на это даю свое согласие и одобрение». Засим он обра­щался поименно к каждому из сенаторов и спрашивал его мнения. Подача голосов была открытая. Высказывающиеся «за» шли на одну сторону, а против - на другую.

Этим решением сената дело не оканчивалось. Война требует жертв, которые падают на народ, она подвергает опасности личность и имущество каждого гражданина. Отсюда на объявление войны необходимо было согласие народа, и на это содержатся положи­тельные указания у Т. Ливия из войны римлян с вейентинцами; начиная же с 425 г. до н.э., встречается не мало примеров, иллюстрирующих это участие народа в решении вопро­сов войны и мира (Liv. VI. 22; VII. 18; XXI. 17). Народ выражал свое согласие в такой же форме, в какой он вотиро­вал законопроекты. На вопрос: vultis, jubetis, Quirites? - народ отвечал положительно (словами uti rogas) или отрицательно (antiquо). Решение народа (обыкновенно в centuriatis comitiis) было обязательно для должностных лиц и сената, и на это решение не было апелляции. Сенат обыкновенно вотировал предварительно, но на практике бывали случаи, когда объявлялась война senatu ante non consulto (Liv. XLV. 21). В промежуток между заседа­нием сената и окончательным решением народа жрецы и консулы совершали жертво­приношения, возносили молитвы богам о том, чтобы задуманное дело благополучно окончилось.

После того как народ утвердит решение сената объявить войну, жертвоприношения снова возносятся богам, дабы они даровали счастливый исход войны. Когда все указанные религиозные формальности и обряды выполне­ны, фециалы в последний раз отправляются на границы неприятельской земли; и там pater patratus объявляет войну словами: «Так как народы старых латинов и каждый из старых латинов провинились и прегрешили против римского народа квиритов, так как римский народ квиритов определил быть войне со старыми латинами и сенат римского народа квиритов рассудил, согласился и одобрил, чтобы со старыми латинами была война, того ради я и римский народ народам старых латинов и каждому из старых латинов объявляю и приношу войну». При последних словах фециал бросал на неприятельскую землю окровавленное копье (hastam infectam sanguine). Все описанные обряды носили сакральный характер и, согласно требованиям старого сакрального права, должны быть строго соблюдаемы. Время и обстоятельства ограничивали, впрочем, применение этого правила, и постепен­но со II Пунической войны, когда религия потеряла прежнее значение, исполнение прежних формальностей становится все более и более редким.

Характер войны у римлян и ее последствия. Как было уже замечено, порядок объяв­ления войны был тесно связан с целым рядом религиозных обрядов и формальностей, неуклонное исполнение которых обусловливало благосклонное, милостивое отношение богов к римлянам. С соизволения богов война предпринимается, и при их ближайшем участии, а иногда и помощи она ведется. Римляне думали, что сами боги как бы заинте­ресованы в существовании Рима и что они не допустят врагу одержать над ними победу. Отсюда и во время войны религиозные обряды также играют важную роль: армия вы­ступает в поход лишь после жертвоприношения, совершенного полководцем, войска начинают сражение не прежде, как узнав через жреца, гадавшего по внутренностям жи­вотных, о милостивом расположении богов. При таких условиях ведения войны римляне предполагали подобное же участие и со стороны враждебных богов неприятеля. Поэтому объектом враждебных действий у них являются не одни неприятельские силы (Риму было чуждо современное различие комбатантов от некомбатантов), но и все, что нахо­дится на неприятельской земле и что дорого неприятелю. Война ведется не с одним только неприятелем, но и с его богами. Война является как бы судом Божиим, победи­тель считается как бы исполнителем воли богов, побежденный приравнивается к пре­ступнику. «Во время мира, - говорит Тацит, - к каждому относятся согласно с его по­ступками и заслугами, но когда возгорается война, невинный погибает вместе с преступ­ником». От воли победителя зависело даровать жизнь побежденным или же все населе­ние (включая женщин и детей) продать в рабство. Иногда встречаются указания на по­щаду, даруемую населению (такими полководцами, как Камилл, Валерий Максим), но и эти примеры великодушия, восхваляемые философами и историками, не смягчают жес­токого в общем характера войны. Для победителя нет ничего священного в неприятель­ской земле: боги неприятеля для него не боги, и он может ниспровергнуть их статуи и разрушить храмы. Таково, в принципе, и мнение выдающихся римских юристов Помпония, Ульпиана и Гая. Победитель может нарушить и покой мертвых, сокрушить их гробницы и разо­брать даже камни, из коих они сложены. Таким образом, война приносит несчастья и живым, и мертвым, и смертным, и бессмертным. Побежденному выгоднее искать спасения в бегстве, чем сдаваться на ми­лость победителя, и, спасая себя, свою семью, древние нередко уносят с собою и своих богов. Когда же римляне вели войну с врагом, у которого был особен­но чтимый покровитель среди богов, в таком случае, руководимые страхом или расче­том, они шли на компромисс, возносили молитвы и этому богу и просили его перейти к ним, на сторону победителей. Так, Камилл перед взятием города Веи произнес непри­ятельским богам следующую молитву: «Аполлон Пифийский, благодаря твоему руково­дству, вдохновению твоего божества, я разрушу Веи; я обещаю тебе десятую часть до­бычи. И ты, царственная Юнона, и до сих пор обитающая в Веях, заклинаю тебя, после­дуй за победителями в их город, который будет твоим, они воздвигнут тебе храм, дос­тойный твоего божества» (Ливий V. 21).

Война создавала для неприятеля невыгодное положение и в имущественном отноше­нии, ибо для победителя она являлась способом приобретения имущества, и при том безразлично, кому бы таковое ни принадлежало (частным лицам, государству или духов­ным корпорациям).