Лекция 1. «Греческое чудо». Рождение западной цивилизации.

Нам постоянно приходится сталкиваться с такими понятиями как “античный”, “античность”, классика”, классические языки”, классическая древность”. Слово античный происходит от латинского antiquus (немецкое Antike, итальянское antico, англ. ancient). Но помимо общего значения “древний”, в большинстве современных языков оно приобрело специальное — “относящийся к античности”, т.е. к Древней Греции и Риму. Такое понятие закрепилось в эпоху Ренессанса, когда все относящееся к Греции и Риму и тогда открываемое вновь стало представляться недосягаемым образцом. В это время деятели Возрождения разыскали и уберегли от уничтожения большое количество латинских и греческих рукописей, сохранивших произведения античных писателей. Они оказались шедеврами, произведениями высочайшего класса, первоклассными, классическими. И это понятие, таким образом, закрепилось за понятиями, связанными с античностью: классическая скульптура, классические языки, классическая археология и т.д.

«Греческое чудо»

С помощью этих двух слов авторы книг и статей, посвященных греческой цивилизации, ее зарождению и раз­витию, нередко пытаются выразить всю ту сложную гамму мыслей и чувств, которая связана в их сознании с этим во всех отношениях необычным историческим феноменом. Но что чудесного совершил «этот полудикий рабовладельческий народец, очень хорошо изобра­жавший наготу человеческого тела и строивший приятные на вид здания», как сказал однажды о греках не без оттенка иронии Лев Толстой? Историк-востоковед мог бы заметить по этому поводу: «Еги­пет, Двуречье, Индия, Иран, Китай — вот настоящие страны чудес, где все так загадочно и таинственно, все — и природа, и творения рук человеческих поражают воображение своей грандиозностью, фан­тастической причудливостью форм. Самый большой и красивый гре­ческий храм, например, афинский Парфенон, может показаться ма­леньким и невзрачным, если поставить его рядом с вавилонским зиккуратом или с могучим лесом колонн египетских храмов Луксора и Карнака. Прославленные шедевры греческой скульптуры вроде знаменитых фризов того же Парфенона или Пергамского алтаря, пожалуй, покажутся слишком сухими и даже безжизненными на фоне тех замысловатых сплетений сотен фигур людей и животных, которыми были украшены порталы и стены святилищ древней Индии и Индокитая. А что сказать о необычайно глубоких и сложных религиозных учениях и мифологиях Древнего Востока? В сравнении с ними греческие мифы о богах и героях производят впечатление незатейливых детских сказок. Да и сами греки охотно признавали себя всего лишь неразумными детьми рядом с египтянами и вави­лонянами и благоговейно склонялись перед величием и тысячелетней мудростью народов Востока.

И все же на общем фоне истории Древнего мира, да и не только древнего, греческая цивилизация воспринимается как нечто и в самом деле необыкновенное, как некое чудо или, если перейти на язык строгой науки, как резкое отклонение от общих норм, как неповторимое, уникальное явление, нигде и никогда более не встре­чающееся в истории человечества. Все древневосточные цивилизации при всем их многообразии более или менее однотипны и в наиболее существенных своих чертах и особенностях так или иначе повторяют друг друга. Одна лишь греческая цивилизация ни на кого не похожа и никого не повторяет (правда и Восток знал перемены. Так, первая половина 1 тыс. до н. э. ознаменовалась в ряде стран Востока своеоб­разными религиозными переворотами, утверждавшими «новую веру» на обширных пространствах азиатского континента. Таковы были проро­ческое движение в Иудее, распространение зороастризма в Иране, буд­дизма в Индии, конфуцианства и даосизма в Китае (хронологическая близость всех этих событий, видимо, не случайна, хотя до сих пор еще по-настоящему не объяснена). Все эти «революции» в сфере духа, однако, почти не затрагивали основ существующего общественного строя, не меняли сам характер древневосточных цивилизаций. И в этом их прин­ципиальное отличие от того, что происходило в это же самое время в Греции).

Что в первую очередь выделяет греческую цивилизацию? Прежде всего, исключи­тельный динамизм греческой цивилизации в сравнении с ее соседями как на востоке, так и на западе, явно ускоренные по меркам той эпохи темпы ее исторического развития. Пять или шесть столетий, составляющие период ее наиболее активной жизнедеятельности (имеется в виду хронологический отрезок, начинающийся где-то около середины VIII в. до н.э. и заканчивающийся около середины II в. до н. э.) остались в памяти человечества как какое-то непрерывное извержение творческой энергии. За этот не столь уж продолжитель­ный, а по масштабам истории Древнего мира и совсем короткий исторический срок греки успели сделать так много, как ни один другой народ не сделал за всю свою историю. За каких-нибудь три столетия (VIII—VI вв. до н. э.) они совершили поистине грандиозный скачок из варварства в цивилизацию, от первобытной сельской об­щины к государству-полису, от господства родовой знати к демокра­тии, от натурального хозяйства к высокоразвитой товарно-денежной экономике. Темпы культурного развития греческого общества не находят аналогий в истории древнего человечества. За четыре-пять столетий был пройден огромный путь от религиозно-мифологического мышления, отягощенного множеством первобытных суеверий и пред­рассудков, к философии и науке в колоссальном многообразии их школ и направлений, от чисто фольк­лорных форм мифологии и героического эпоса к настоящей литера­туре, представленной такими жанрами, как эпическая, лирическая и драматическая поэзия, историография, философский диалог, роман и т.д., от примитивных орнамен­тальных росписей ваз геометрического стиля и столь же примитивных бронзовых и терракотовых статуэток к до сих пор еще никем не превзойденному пластическому совершенству классической и элли­нистической скульптуры и живописи.

За это время греками было сделано множество удивительных открытий во всех этих областях интеллектуального и художественного творчества. Везде и во всем они были в полном смысле слова пер­вооткрывателями, первопроходцами и вместе с тем учителями и наставниками, которым с благодарностью внимали многие поколения ученых, философов, политиков, писателей и художников в другие времена и в других странах. Говоря о замечательных культурных достижениях древних греков, все время приходится употреблять слово «первые»: первые труды по математике, медицине, астрономии, логике и т. д., первые философские системы, первые историки и географы, первые театры, стадионы, музеи и многое, многое другое.

Но греки не просто сильно опередили в своем культурном развитии другие народы Древнего мира, не исключая и своих восточных со­седей: египтян, вавилонян, финикийцев и пр., задолго до них всту­пивших на этот путь, но, что особенно важно, создали совершенно новый тип цивилизации, качественно отличающийся от всех других цивилизаций этой эпохи. Греческая цивилизация была в полном смысле слова универсальной. Впервые в истории человечества она создала условия для свободного и всестороннего раскрытия всех физических и духовных возможностей, заложенных природой в каж­дой отдельно взятой человеческой личности. В странах Востока каж­дый человек обычно выполнял какую-то одну уже заранее предна­значенную ему роль: храброго воина, мудрого сановника, искусного мастера-ремесленника, трудолюбивого земледельца и т.п. Гражданин греческого полиса мог выступать в нескольких ролях одновременно, чередуя занятия торговлей, сельским хозяйством, политикой или военным делом с атлетическими упражнениями, пением и игрой на музыкальных инструментах, участием в философских диспутах и т.п. Поэтому все эти виды социальной и духовной активности раз­вивались в Греции более или менее равномерно, обогащая общий фонд греческой культуры.

Среди цивилизаций Древнего мира греческая цивилизация была первой и единственной, которая во всей своей жизнедеятельности ориентировалась преимущественно на человека, на самоценную и самодостаточную человеческую личность, ставя ее фактически в центр мироздания. В этом смысле мы можем говорить о греческом гума­низме или антропоцентризме, несмотря на то, что грекам были хорошо известны и кровавые, опустошительные войны, и попрание элементарных прав человека, и эксплуатация человека человеком в одной из самых жестоких ее форм — в форме рабства. Тем не менее именно в Греции человек впервые осознал себя свободной и уни­кальной личностью, резко отличающейся от массы других внешне похожих на него индивидов. Уровень личной свободы, которой поль­зовались граждане греческих полисов, оказался недостижимым для всех прочих народов древности. В Греции мы, за редкими исключе­ниями (среди этих исключений наиболее известна Спарта с ее ка­зарменным строем), не находим столь характерного для стран Востока тотального подавления интересов личности ради «высших интересов» государства, чаще всего воплощенного в фигуре самодержавного дес­пота. Государство не вмешивалось здесь в частную жизнь граждан с той бесцеремонностью и абсолютным безразличием к конкретной человеческой судьбе, которые были отличительными чертами всех политических режимов Древнего Востока от египетской деспотии до иудейской теократии. Не было здесь и «духовной цензуры», т. е. всепроникающего контроля жрецов за настроениями и поведением каждого отдельно взятого человека.

В странах Востока земное государство в лице самодержавного властителя и его вельмож мыслилось как прямое продолжение (своего рода «нижний ярус») государства небесного или царства богов. По­скольку оба эти государства должны были «работать» слаженно, в унисон друг с другом, религия всегда играла огромную, ни с чем не сравнимую роль в жизни всех древневосточных обществ. Мистические верования и магические обряды сопутствовали любому египтянину или шумеру, вавилонянину или хетту на протяжении всего его земного существования, а уж за гробом и подавно. Рациональное в их жизни постоянно смешивалось с иррациональным, естественное со сверхъестественным. В результате их жизнь, как и жизнь боль­шинства первобытных и древних народов, превращалась в некое подобие сказочной фантасмагории или сна наяву. Греки в этом смысле также составляли исключение из общего правила. Не отвергая су­ществования разного рода сверхъестественных сил и, прежде всего, богов и в определенных случаях обращаясь к ним за помощью, они тем не менее старались смотреть на окружающий их мир прямо и трезво, оценивая его рационально, т. е. с точки зрения здравого смысла и по законам хотя бы элементарной логики. И хотя их религиозно-поэтическая фантазия отличалась чрезвычайным богатст­вом, силой и свежестью, о чем свидетельствует в первую очередь греческая мифология и дошедшие до нас многочисленные произве­дения искусства и литературы на мифологические сюжеты, порож­дения этой фантазии не преследовали их на каждом шагу, не вме­шивались в их каждодневные дела и поступки и вообще не мешали им жить и работать. Граница, отделяющая нормальную человеческую жизнь от жизни вымышленной, мифической, в сознании греков была определена гораздо более четко и ясно, чем в сознании других древних народов.

И, наконец, еще одна необычная черта греческой цивилизации, позволяющая считать ее исключительным явлением на общем фоне истории Древнего мира. В отличие от большинства древних обществ, развивавшихся более или менее изолированно, автаркично и, как правило, замкнутых на самих себе (классическими примерами здесь могут служить Египет и Китай), греческое общество было обществом открытого типа, т. е. ориентированным на широкие контакты с внешним миром с целью обмена не только различными материаль­ными ценностями, но и всевозможной полезной информацией. Егип­тян, вавилонян, ассирийцев и другие народы Востока соседние страны интересовали либо как очаги военной опасности и потенциальной агрессии, либо, наоборот, как «ничьи земли», пригодные для рас­ширения своего жизненного пространства, как источники дефицит­ных видов сырья или дешевой рабочей силы, короче, как объекты захвата и эксплуатации. Греки, приглядываясь к странам, заселенным так называемыми «варварами», т. е. людьми, говорившими на разных языках, непохожих на их собственный, учитывали, конечно, и все это, будучи людьми в высшей степени сметливыми и практичными. Но их интересовало также и многое другое, например, природа варварских стран, нравы и обычаи населявших их племен, религия и архитектура и т.д., и т.п. Короче говоря, их интерес к варварам не был чисто потребительским и не сводился к простому учету возможностей присвоения чужой земли, чужих людей, чужого иму­щества и т. д. В их интересе заключался ярко выраженный элемент любознательности и желания постичь чужую культуру, перенять из нее все наиболее ценное и полезное. При этом греки никогда не копировали слепо все то, что им приглянулось в чужих землях, а старались это чужое приспособить к своим особым потребностям, склонностям и вкусам, сделать заимствованное органической частью своей собственной культуры. Так поступили они, например, с фини­кийским алфавитом, с египетской скульптурой и архитектурой, с вавилонской астрономией. Эта ярко выраженная способность к кри­тическому отбору, усвоению, переосмыслению и переработке чужого опыта избавила греческую культуру уже на ранних стадиях ее раз­вития от угрозы превращения в провинциальную версию египетской, вавилонской или какой-нибудь другой более древней и более развитой восточной культуры. Заимствуя все и отовсюду, греки при этом ухитрились не просто сохранить оригинальность и неповторимость своей собственной культуры, но и еще более развили и усилили ее.

Все перечисленные только что черты и особенности греческой цивилизации прямо сближают ее с европейской цивилизацией Нового времени, также по своей сути единственной в своем роде среди множества других цивилизаций и культур нашей планеты. Даже и в наше время, во многих отношениях очень далеко ушедшее от античной эпохи, влияние греческой цивилизации на нашу современ­ную цивилизацию все еще остается весьма ощутимым, чего никак не скажешь о цивилизациях Древнего Востока. Как бы ни восхища­лись мы теперь архитектурой и искусством Древнего Египта, заме­чательными барельефами, украшавшими дворцы ассирийских и пер­сидских царей, затерянными в джунглях храмами древней Индии, китайскими изделиями из цветного камня, бронзы и золота, факт остается фактом: из всего этого экзотического великолепия лишь очень немногое сохранилось в нашей современной культуре. Уже давно никто не покушается на строительство пирамид или зиккуратов. Никто не бальзамирует покойников по египетскому способу. Египет­ские иероглифы и вавилонская клинопись в наши дни пригодны разве что для зашифровки секретных документов. Из всех памятников древневосточной литературы европейские читатели знают по-настоящему одну лишь «Библию», да и то благодаря тому, что еще в эллинистическую эпоху (III в. до н. э.) эта священная книга (или книги) древних евреев была переведена на греческий язык, а уже с него на другие европейские языки. Даже такие, бесспорно, восточные изобретения, как алфавитное письмо, вошли в нашу культуру лишь через посредство греческой письменности.

Вклад греков в нашу культуру намного превосходит все то, что ей дали все вместе взятые народы Древнего Востока. Для того чтобы убедиться в этом, достаточно хотя бы бегло пересмотреть основной словарный запас любого европейского языка. Вы едва ли найдете в нем хотя бы несколько слов египетского или вавилонского проис­хождения. Слова, заимствованные из древнееврейского через посред­ство «Ветхого» и «Нового завета», встречаются уже чаще, хотя и их тоже в общей сложности не очень много. Зато так называемые «грецизмы», т. е. заимствования из древнегреческого языка, попа­даются нам буквально на каждом шагу. Ими обильно насыщен язык современной науки, литературы, искусства, политики, причем часто встречаются слова, которых еще не было и не могло быть в самом греческом языке, придуманные сравнительно недавно, но образован­ные тем не менее опять-таки из греческих корней, как, например, аэродром, телефон, космонавт, бионика, кибернетика и т. п. Даже в нашей обиходной речи мы нередко, сами того не ведая, употребляем слова греческого происхождения, например, кровать, шкаф, школа, церковь, цирк, тетрадь, огурец, уксус и др.

Кроме грецизмов древнейшая лексика современных европейских языков включает в свой состав, пожалуй, не менее многочисленные латинизмы, т. е. заимствования из латинского языка. Вообще говоря, римляне были учениками и эпигонами греков и зачастую лишь более или менее удачно копировали греческие образцы. Однако в течение долгого времени, по крайней мере, до начала XIX в. греческая культура была известна народам Европы в основном по этим латинским копиям и переделкам, а не в своем подлинном первоначальном виде. Поэтому в языке образованной части европей­ского общества грецизмы постоянно перемешивались с латинизмами, образуя во всей их совокупности как бы единый универсальный лексикон науки и культуры.

Разумеется, греческие и латинские слова пришли в новые евро­пейские языки не просто сами по себе, а в сопровождении тесно связанных с ними понятий, идей, художественных образов. Поэтому можно без особых колебаний утверждать, что не только речь обра­зованного европейца, жившего, скажем, в XVIII, XIX или начале XX в., строилась по греческим и латинским образцам, но и весь его образ мыслей и чувств, его взгляды на мир и людей, его мораль, то, что принято называть «системой ценностей», и т. д. В его худо­жественном воспитании также на первом месте долго оставались эстетические каноны или идеалы красоты, выработанные великими греческими архитекторами, скульпторами, живописцами задолго до Рождества Христова. Эти идеалы с младенчества прививались ему фигурами греческих богов и героев, которые повсюду наполняли залы дворцов и музеев, фасады как частных, так и общественных зданий, аллеи садов и парков. Лишь с началом в европейском ис­кусстве эры импрессионизма и в особенности авангардизма эти антич­ные призраки начали мало-помалу исчезать из повседневной жизни.

Все это вновь возвращает нас к мысли об исключительности, даже уникальности греческой цивилизации среди других цивилиза­ций Древнего мира. В сущности, греки были единственным из всех народов древности, которым удалось выйти на магистральный путь исторического прогресса, соединяющий античный мир с европейской цивилизацией Нового времени. Это был настоящий прорыв в будущее, прорыв тем более поразительный, что и в развитии производства, и в добывании основных средств существования греки не сумели ото­рваться на сколько-нибудь значительную дистанцию от других оби­тателей Древнего мира. Технологической основой их цивилизации, как и во всех вообще древних обществах, всегда оставался самый примитивный ручной труд, за всю античную эпоху не достигший даже уровня мануфактуры, не говоря уже о машинном производстве. Если же говорить об обеспеченности природными ресурсами, то здесь их положение было далеко не столь благоприятным, как положение соседних с ними «варваров», особенно населявших такие плодородные земли, как Египет, Двуречье, Фракия, Скифия, Сицилия, Южная Италия и т. д. Занимая каменистую, почти бесплодную, искромсанную морем оконечность Балканского полуострова и прилегающие к ней острова Эгейского моря, греки на протяжении всей своей истории вели упорную, каждодневную борьбу с бедностью и голодом.

Все это неизбежно ставит перед нами вопрос: почему, даже ока­завшись в столь неблагоприятном положении, не располагая ни сколько-нибудь обширными пахотными землями, ни большими паст­бищами для скота, ни крупными залежами металла, греки все же сумели так сильно опередить в своем развитии своих гораздо более благополучных соседей по ойкумене, создали чрезвычайно высокую и непохожую на все остальные цивилизацию и теперь сквозь толщу тысячелетий беседуют с нами как подлинные «братья по разуму»? Пытаясь ответить на этот вопрос и сознавая свое бессилие в его решении, английский философ Б. Рассел писал: «Во всей истории нет ничего более удивительного и ничего более трудного для объяс­нения, чем внезапное возникновение цивилизации в Греции». Как мы видим, для Рассела рождение греческой цивилизации было со­бытием неожиданным, внезапным, т. е. никак не подготовленным предшествующим развитием древних обществ Средиземноморья и потому удивительным. Здесь снова приходит на ум уже известное словосочетание «греческое чудо».

Но строгая наука чудес не признает и, следовательно, надо по­пробовать объяснить и сам уникальный феномен греческой цивили­зации, и его действительно как бы внезапное появление на истори­ческой сцене, исходя из предположения о каком-то исключительном, можно даже сказать, «счастливом» стечении благоприятных истори­ческих, геополитических и каких-то иных обстоятельств, сложив­шемся именно в той части древнего Средиземноморья, которую мы называем «Грецией» или «Эгейским миром», и именно в то время (VIII—VII вв. до н. э.), которое принято теперь считать временем зарождения греческой цивилизации. О многих составных элементах, участвовавших в этой загадочной «химической реакции», мы, веро­ятно, так никогда ничего и не узнаем, о других можем лишь дога­дываться. Но некоторые важные моменты уже и сейчас кажутся вполне очевидными. Так, едва ли можно считать случайным совпа­дением то обстоятельство, что появлению первых греческих полисов или, как их не совсем точно называют, «городов-государств», непосредственно предшествовала одна из самых радикальных технических революций древности — переход от индустрии бронзы к индустрии железа. В Греции этот переход приходится в основном на Х—IX вв. до н. э. Первые «проблески» цивилизации нового типа, в том числе и первые полисы, становятся различимыми в следующем восьмом столетии. Однако, конечно же, невозможно объяснить всю неповторимую прелесть и обаяние классической Эллады, исходя из одного лишь факта замены бронзы железом в качестве основного индустриального металла. Примерно в это же самое время «железный век» вступил в свои права также и в других странах древнего Средиземноморья, таких как Малая Азия, Кипр, Сирия, Палестина, Италия. Однако ничего даже отдаленно напоминающего «греческое чудо» мы в этих краях не наблюдаем. Широкое внедрение железных орудий труда в греческое ремесло и сельское хозяйство так же, как и железного оружия в греческое военное дело, могло, как и повсюду в других местах, лишь ускорить развитие греческого общества, но отнюдь не оно определяло характер и направление этого движения.

Вероятно, не в меньшей степени благоприятствовала стремитель­ному росту греческих полисов и геополитическая ситуация, сложившаяся в этой части Средиземноморья. В течение целого ряда столе­тий — по крайней мере с XI до середины VI вв. до н.э.— греки были в буквальном смысле слова предоставлены самим себе и могли спокойно заниматься своими делами, не опасаясь чьего-либо постороннего вмешательства. В это же самое время на просторах азиатского континента разворачивались грандиозные исторические события, ру­шились и возникали вновь большие и малые царства, сталкивались в смертельных схватках племена и народы. До греков вести об этих катаклизмах доходили лишь как отдаленный гром. Вплоть до воз­никновения мировой Персидской державы (во второй половине VI в. до н. э.) они оставались в полной безопасности, отделенные от наиболее страшных очагов военной агрессии той эпохи морем и горами. В то же время, овладев в достаточной степени искусством мореплавания, они могли по своему усмотрению выбирать себе партнеров по торговым сделкам как на Востоке, так и на Западе и, свободно передвигаясь на своих кораблях в пределах почти всего Средиземноморского бас­сейна, заимствовали у других народов все, что считали для себя необходимым и полезным. Впрочем, и в этой особой благосклонности к ним исторической судьбы греки были не совсем одиноки. Соседние с ними племена этрусков и италиков, населявшие Апеннинский полуостров, находились вплоть до IV в. до н.э., когда начались втор­жения кельтов (галлов) в Италию, в нисколько не худшем положении. И тем не менее их культурные достижения не идут ни в какое сравнение с достижениями греков. Стало быть, и геополитические факторы не объясняют в полной мере того, что случилось в Греции.

Однако были в мире две вещи, которые принадлежали только грекам и которых не было у других народов древности. Это — их страна, одновременно похожая и непохожая на другие страны Сре­диземноморского мира, и их исключительная природная одаренность, поднимающаяся до уровня настоящей гениальности. В этих двух вещах, как нам думается, и следует прежде всего искать ключ к разгадке тайны «греческого чуда».

Может ли природа Греции что-то объяснить нам в феномене греческой цивилизации? Ведь природная среда каждой страны более или менее стабильна: ее облик сравнительно мало изменяется даже на протяжении ряда тысячелетий, в то время как смена культур и цивилизаций происходит через определенные, иногда сравнительно короткие промежутки времени. На территории той же Греции, как мы уже знаем, за каких-нибудь два тысячелетия по­следовательно сменили друг друга, по крайней мере, три сильно различающихся между собой цивилизации: так называемая «микенская цивилизация», достигшая расцвета в конце эпохи бронзы (XIV— XIII вв. до н. э.), классическая греческая цивилизация, и христианская византийская цивилизация, возникшая в IV—V вв. н. э. Насколько нам известно, все эти переходы с одной ступени культурного развития на другую не сопровождались сколько-нибудь значительными климатическими сдвигами или гео­логическими катаклизмами. И все же вечная и равнодушная природа, несомненно, так или иначе участвует в историческом процессе. От нее во многом зависит направление развития каждого конкретного этноса, его характер и, так сказать, индивидуальный облик. Классическая греческая цивилизация как особый культурно-исторический феномен, несомненно, несет на себе неиз­гладимую печать того природного окружения, в котором она возникла и развивалась. Хотя этот феномен не был заранее и вполне определенно «запрограммирован» самой природой Греции, все же совершенно очевидно, что в каком-то ином месте и в иной природной среде он либо просто никогда бы не состоялся, либо был бы каким-то совсем иным.

Что же касается особой одаренности древних греков, которая с полным основанием может быть названа «универсальной», то она вполне очевидна. Тем не менее желающие споры об этом продолжаются. Этот тезис, как правило, вызывает возражения у сторонников изначального единства и принципиального равенства человеческого рода. Действительно, наукой доказано биологическое единство человечества, т. е. принадлежность всех его ветвей к одному и тому же виду homo sapiens, но это отнюдь не означает его абсолютного единообразия, т. е. совершенно равномерного распределения между всеми его представителями всех присущих человеку вообще физических, психических, моральных, умственных и иных качеств. Скорее напротив, взглянув на вещи непредвзято и держа в памяти весь огромный исторический опыт человечества, мы неизбежно должны будем признать, что все люди — как отдельные индивиды, так и целые этносы — от природы неравны или неоди­наковы, резко отличаются друг от друга по целому ряду признаков и что, следовательно, их принципиальное единство существует не­смотря на или вопреки их невероятному многообразию.

В свое время (с тех пор прошло уже более сорока лет) известный швейцарский исследователь античности А. Боннар решительно отверг широко распространенное представление о греках как о какой-то будто бы сверходаренной породе людей. В своей переведенной на русский язык книге «Греческая цивилизация» он очень темпера­ментно доказывал, что никакого «греческого чуда» в действительности никогда не существовало, а сами греки были в общем довольно-таки заурядным народом, «примитивным, легковерным и жестоким». «Его цивилизация распускалась и взращивалась на том же черноземе суеверий и мерзостей, на которых выросли все народы мира — в этом нет никакого чуда, но сказывается влияние некоторых благо­приятных обстоятельств и тех изобретений, появление которых было вызвано повседневным трудом и нуждами самого греческого народа». Но почему все-таки именно греки создали науку и философию? Почему они первыми поставили на место унылой рутины дворцовых канцелярий настоящую политику? Почему их искусство, литература, религия, вообще вся их культура так резко отличаются от всего того, что нам оставил Древний Восток? Почему, наконец, именно греки первыми открыли варваров, а не наоборот? На все вопросы такого рода Боннар отвечает без особых затруднений. В его понимании, грекам просто очень повезло в истории: к тому времени, когда они впервые вышли из мглы первобытной дикости на ярко освещенную историческую сцену, там все уже было готово для их необыкновенного взлета. Происхо­дившее в странах Востока на протяжении всей их тысячелетней истории постепенное накопление знаний достигло к этому моменту своей критической точки, за которой должен был последовать стре­мительный скачок в новое качество. Грекам оставалось лишь прийти и взять все эти сокровища восточной мудрости. В этом рассуждении непонятно только одно: почему этот скачок был совершен именно греками, почему именно они изобрели настоящую науку, а вместе с ней и многое другое (как полагает сам Боннар, греки вообще «изобрели цивилизацию»), почему это не смогли сделать сами народы Востока, так долго и усердно копившие научные и всякие иные знания, а потом почему-то передавшие их в чужие руки? На этот вопрос Боннар ответа не дает.

Конечно, греки очень многим были обязаны своим в начале более мудрым и более опытным восточным соседям (об этом уже было сказано выше) и сами прекрасно это понимали. Само географическое положение Греции на стыке двух континентов: Европы и Азии, в сравнительной близости от главных культурных центров западной части древневосточного мира, несомненно, самым благотворным об­разом сказалось на развитии молодой греческой цивилизации, когда она еще только делала свои первые шаги. Некоторые историки впа­дают даже в известного рода преувеличение, расценивая греческую культуру всего лишь как боковой побег на мощном древе древневос­точных цивилизаций и лишая ее тем самым самостоятельного зна­чения. Определение это более или менее приложимо к целому ряду периферийных культур Восточного и Западного Средиземноморья, возникших почти одновременно с греческой, таким, например, как фригийская, лидийская и карийская культуры Малой Азии, культура Кипра, культура Карфагена в Северной Африке и, наконец, культура этрусков в Италии. Все они ориентировались в своем развитии на крупнейшие культурные центры Африки и Передней Азии: Египет, Вавилон, Ассирию, позже на Персидское царство и поэтому вполне могут быть названы «культурами-сателлитами». К греческой куль­туре это определение неприменимо даже на самых ранних стадиях ее развития. При всей ее восприимчивости к чужим влияниям она никогда не растворялась в них без остатка, упорно сохраняла и развивала свою индивидуальность, свой особый, неповторимый облик.

Эта неповторимость выражена даже в гречском языке. Вот как оценивает его современный американский исследователь античной культуры Э. Биккерман: «Среди языков Древ­него мира греческий выделяется своим богатством средств точного выражения отношений между обсуждаемыми предметами. Там, где другие языки просто связывают вместе предложения немногочислен­ными, на все пригодными союзами, греческий всегда делает возмож­ным, а часто прямо требует детального анализа всего комплекса идей, которые надлежит выразить в речи. Страница, написанная на каком-нибудь семитском языке или на раннелатинском, в сравнении со страницей классического греческого выглядит кучей кирпичей, сваленной рядом с аркой».

Главная причина этих успехов заключалась, конечно же, в самих греках. Этот фактор X именуют по-разному. Юрий Викторович Андреев, например, (прекрасный Санкт-Петербургский исследователь ранней истории Греции, ушедший от нас в 1998 г.) называет это “гением греческого народа”, который проявился в особой изощренности интеллекта, в необыкновенной утонченности их душевного, эмоционального скла­да, в необычайно высокой для древнего человека жизненной активности, в обостренном интересе ко всему окружающему миру и т.д.

Другой известный советский философ Феохарий Кессиди, написавший специальную статью “К проблеме греческого чуда”, называет его национальным характером, который есть результат биологической наследственности, сложившихся традиций, накопленного исторического опыта и воспитания.

Во всей истории человечества, пожалуй, не было и нет на­рода, белее всего проникнутого агональным (состязательным, соревновательным, полемическим) духом во имя стяжания славы, чем древние греки. Этот дух пронизывал почти все сто­роны жизни и деятельности последних, будь то публичное обсуждение законов или Олимпийские игры, театральные постановки или судебные тяжбы. У древних греков сами боги состязаются. Более того, согласно греческой мифологии, на­блюдаемый миропорядок возник в результате победы Зевса над Кроном, а затем над титанами. В честь этой славной по­беды бессмертный Зевс повелел устроить состязания смерт­ных людей в Олимпии в знак почитания богов и их местопребывания на горе Олимп. Установка на агон четко обозначена и в гомеровском эпосе, в родоплеменном периоде греческой истории: «Всегда первенствовать и превосходить других», — чи­таем мы в “Илиады” Гомера (VI, 203). Философ Гераклит из Эфеса, объявив борьбу источником все­го происходящего, сказал, что «лучшие люди одно предпочитают всему: вечную славу — тленным вещам». А его согражданин Герострат, горя желанием при­обрести известность, поджег храм Артемиды Эфесской (одно из «семи чудес света»).

Погоня греков за славой и обретением бессмертия в памя­ти поколений была одним из ярких проявлений их острого чувства «скоротечности» человеческой жизни и неуемного желания преодолеть смерть. Отсюда и обостренное у эллинов чувство истории, их склонность к увековечиванию временно­го, к извлечению (можно сказать, спасению) людей и их дея­ний из неотвратимого потока времени. «Отец истории» Геродот (V в. до н.э.) начинает свой труд с мысли о том, чтобы «прошедшие события с течением времени не пришли в забвение и великие и удивления достойные деяния как эллинов, так и варваров не остались в безвестности...». Платон вскрыл наиболее глу­бокие (антропологические, онтологические корни одержимости эллинов стяжанием “бессмертной славы». В уста мудрой мантинеянки Диотимы он вкладывает такие слова: «Бессмертия— вот чего они (люди) жаждут» (Платон. Пир, 208 с.). Иначе говоря, культ славы, неуемное желание сохранить свое имя в памяти поколений были для грека тем высшим (духовным) способом жизни, который неподвластен закону смерти.

Для древних греков славное имя было нетленным, непреходящим; ценное (точнее, бес­ценное) само по себе, оно не покупается и не продается; слав­ное имя превосходит всякую материальную награду. Соглас­но легенде, когда Фалеса из Милета спросили, какой награды он желал бы за свое математическое открытие, он заявил, что самой большой наградой было бы для него сохранение в па­мяти поколений именно его имени как автора этого откры­тия, а не кого-либо другого. Приори­тет, которым дорожил Фалес, свидетельствует о преоблада­нии у греков духовных, нравственных и интеллектуальных интересов над материальными. Аристо­тель замечает: «...Анаксагора и Фалеса и им подобных при­знают мудрыми, а рассудительными нет, так как видно, что своя собственная польза им неведома» (Никомахова этика, VII, 1141 в 3—8). Аристотель продолжает в том смысле, что мудрые ведают о предметах исключительных и достойных удивления, сложных и божественных, но бесполезных, ибо «че­ловеческое благо они не исследуют». В переводе на современ­ный язык, сказанное означает, что мудрыми являются те ис­следователи, научные открытия которых, обычно бесполезные с практической точки зрения, рассчитаны на удовлетворение теоретического интереса, интеллектуальной потребности и, так сказать, бескорыстной умственной игры.

Фалес и Пифагор стали одними из первых, кто стал опери­ровать не только фактами и опытными сведениями, но также понятиями и категориями, т.е. мыслить теоретически. Пере­ход от эмпирических представлений к понятийно-доказатель­ному знанию ознаменовал собой открытие науки как нового вида интеллектуальной активности.

Бесспорно, свойственные древним грекам дух соперничес­тва и стремление к славе, требовавшие огромного напряже­ния духовных и физических сил, способствовали достижению многих выдающихся результатов в различных областях жиз­ни и культуры.

Читая древнегреческих историков, в частности Фукидида, трудно отделаться от впечатления, что жизнь древнегречес­ких полисов (городов-государств) — это ожесточенная борь­ба партий, которая порой доходила до открытых столкнове­ний, и почти непрекращающиеся раздоры и войны между ними, каждый из которых свою независимость ставил выше общегреческих интересов. В отличие от древних римлян, древ­ние греки - народ гражданской общины, но не государствен­ный в собственном смысле слова. Во всяком случае, грекам так и не удалось объединиться в какую-либо форму государ­ства, федеративную или конфедеративную, говоря в современ­ных терминах. И совсем поражает в истории древних греков тот факт, что этот талантливейший из народов хладнокровно сам себя истреблял именно на почве соперничества партий и государств. Дух соперничества, стимулируя к активной дея­тельности и творческим поискам, является не только созида­тельным началом, но также и разрушительным. Злосчастная Пелопоннесская война, явившаяся, по пророческим словам Фукидида, великим бедствием для всех эллинов,—яркий тому пример. Говоря, в духе историка Геродиана, старинная болезнь греков — «любовь к несогласию» — погубила Элладу.

«Состязание в речах», говоря словами Платона, борьба мнений и свобода критики явились той идейно-духовной ат­мосферой, в которой родились греческая философия и наука, в частности диалектика как искусство доказывать и опровер­гать какой-либо тезис. В силу чего у них не было непрере­каемых авторитетов, будь это даже сам Гомер, на произведе­ниях которого воспитывалась вся Эллада.

Свобода была для греков признаком, отличающим их от остальных людей. Именно высокой оценкой свободы объясняется «сенсационное» во всем древнем мире (и не толь­ко в древнем) событие: победа маленьких городов-государств над персидским колоссом в греко-персидской войне.

Внешним выражением внутренней свободы греков явилась их демократий. Становление греческой демократии, начиная с «военной демократии» Гомера, затем реформы Солона и Клисфена и, наконец, афинской демократии в «золотой век» Перикла—все это есть ничто иное, как этапы борьбы демоса греческих полисов за свободу, завоевания гражданских прав и установления демократического политического строя. Одако давно замечено, что нет достоинств без недостатков, более того, нередко недостатки представляют собой лишь продолжение наших достоинств. Предмет гордости греков—свобода (и основанная на ней демократия) нередко выходила, так сказать, «из своих берегов», порож­дая вседозволенность и, говоря словами Платона, «потребность» в тирании.

Мутация, обусловившая «универ­сальную одаренность» древних греков, уникальная; малове­роятно, чтобы она могла повториться по воле случая. Кессиди проводит связи и с современными физиологическими исследованиями.

Как известно наш мозг ассиметричен. Установлено, что в левом полушарии локализовано логи­ческое мышление, а в правом — художественное. Как видно у греков оба полушария были необычайно развиты.

Как было уже отмечено, для многих греческих мыслителей самоценность знания, любознательность, словом «созерца­тельная жизнь» (bios theoreticos), не связанная с утилитарны­ми соображениями, являлась наилучшей формой жизни, ибо она посвящена познанию и поиску истины — высшему виду творческой деятельности (см. Аристотель. Метафизика. II, 988а 10). Римляне же, отличаясь практическим (рассудочным) складом ума, были далеки от философствования, считая его праздным занятием. Если Сократ, забросив все домашние дела, занялся поиском истины, особенно этических определений, то известный римский государственный деятель Катон Старший усердно занимался домашним хозяйством, восхваляя кресть­янский труд и презирая философию. Неудивительно, что рим­ляне преуспели в политике и юриспруденции.

Необычайный взлет фантазии эллинов дал миру замеча­тельную по богатству и оригинальности мифологию, в то вре­мя как прозаичный подход к жизни римлян, надо полагать, не содействовал созданию более или менее разработанной мифологии. Древние эллины ставили театральные представ­ления, где разыгрывались драмы, трагедии и комедии; римляне же, со свойственным им, так сказатъ, натуралистическим восприятием жизни, театру предпочитали цирк, где нередко происходили смертельные поединки гладиаторов или едино­борство людей со зверями. Можно сказать, что греки были в известном смысле «витающими в облаках» мечтателями и тео­ретиками, занятыми отвлеченными проблемами, а римляне — суровыми реалистами и расчетливыми прагматиками. Они не изменяли себе даже тогда, когда обращались к греческой фи­лософии, заимствуя в основном только практическую ее часть — «учение о нравственности и государстве, т.е. то, что было ближе их национальному вкусу и к восприятию чего они были уже подготовлены своей собственной историей». Эллины, давшие миру великих философов и ученых, поэтов и художников, были на редкость высокоодаренным народом. Однако это не обеспечило им никаких преимуществ в исторической судьбе. Более того, римляне, казавшиеся ме­нее интеллектуально одаренными, покорили эллинов, дока­зав своеобразное «превосходство» ориентированного на прак­тику рассудка над теоретическим разумом. Мы берем слово «превосходство» в кавычки, ибо римляне одержали победу над эллинами во внешней социально-политической жизни, а не во внутренней сфере, т.е. в собственно культурной области. Именно это поражение имело своим последствием постепен­ное угасание в греческих полисах культурной жизни.

Если древние греки не сумели ответить на вызов истории, преодолев свой партикуляризм, полисную систему, и потому в конце концов потерпели поражено, то римляне — народ государственный, более того—имперский. Завоевав все Сре­диземноморье и создав на почве беспощадной эксплуатации провинций своеобразное общество массового потребления, римляне стали народом-паразитом, требовавшим «хлеба и зрелищ». Неудивительно, что деградировавшие и разложив­шиеся в гедонизме римляне не могли устоять перед натиском «варваров» —германских племен.

Именно в национальном характере греков, склонны искать в последнее время тот последний (и часто основной) фактор сложения греческого чуда. Тем не менее, не следует забывать, что сам национальный характер есть отражение тех объективных предпосылок, которые способствовали его сложению.