Дух и характерные особенности гражданского кодекса Франции

Литература

AUDIT, “Recent Revisions of the French Civil Code”, 38 La.L.Rev. 747 (1978).

BOEHMER, “Der EinfluB des Code Civil auf die Rechtsentwicklung in Deutschland”, AcP 151 (1950/1951) 289. Grundlagen des franzosischen Privatrechts im 20. Jahrhundert, RabelsZ 18 (1953) 480.

DAVID, English Law and French Law (1980). —, French Law, Its Struc­ture, Sources and Methodology (1972).

FERID, Das französische Zivilrecht, vol. I (1971) Chs, 1 and 2.

FIKENTSCHER, Methoden des Rechts in vergleichender Darstellung, vol. I (1975) Ch. 6. .

FRIEDRICH, “The Ideological and Philosophical Background”, in: The Code Napoleon and the Common Law World (ed. B. Schwartz, 1956) 1.

GÉNY “Methode d'interprétation et sources en droit privé positif”, 2 vols. (2nd edn., 1954).

KAHN-FREUND/LÉVY/RUDDEN, A Source-Book on French Law (1973).

LAWSON, “The Approach to French Law” 34 Ind. Ы 531 (1959). Réflex­ions d'un juriste anglais sur le cent-cinquantenaire du Code civil, Rev.int.dr.comp. 6 (1954) 665.

MURDOCK, “Le Code civil vu par un Américain”, Rev.int.dr.comp. 6 (1954) 678.

PORTALIS, Discours, rapports et travaux inédits sur le Code civil (ed. F.Portalis, 1844).

RIPERT, Le Régime démocratique et le droit civil moderne (2nd edn., 1948).

SAVATIER, Les Métamorphoses économiques et sociales du droit privé d'aujourd'hui, 3 vols. (3rd edn., 1959-64). “Destin du Code civil franais”, Rev.int.dr.comp. 6 (1954) 637.

THIEME, Das Naturrecht und die europäische Privatrechtsgeschichte (1947).

TUNC, “The Grand Outlines of the Code”, in: The Code Napolion and the Common Law Worid (ed. B. Schwartz, 1956) 19. “Methodology of the Civil Law in France”, 50 Tul.L.Rev. 459 (1976)

WIEACKER, Das Sozialmodell der klassischen Privatrechtsgesetzbücher (1953); Privatrechtsgeschichte der Neuzeit (2nd edn., 1967), 322 ff.

I

Среди других крупных кодексов, принятых в Центральной и Западной Европе на рубеже XVIII и ХГХ веков, фран­цузский ПС бесспорно занимает первое место благодаря своему интеллектуальному влиянию и исторической зна­чимости. В основе ГК Франции, равно как и Прусского все­общего земского права (1794) и Австрийского гражданского уложения (1811), лежало убеждение, освященное эпохой Просвещения с ее верой во всесилие разума, в то, что путем планомерной и всеобъемлющей систематизации права мож­но заложить фундамент для построения общества на рацио­нальных началах. Но все названные кодексы по-разному стремятся достигнуть этой цели и в различных исторических условиях. Прусское всеобщее земское право по сути оста­лось феодально-сословным, хотя в ряде случаев и чувст­вовалось влияние духа эпохи Просвещения. Оно заботливо вело подданных Фридриха на коротком поводке государ­ственной власти и мешало своей закостенелой казуистикой любому творческому развитию права на основе судебной практики и научной деятельности. Австрийское гражданское уложение (АГУ) в гораздо большей степени было пропита-

но идеализмом и рационализмом эпохи Просвещения и, в отличие от Прусского всеобщего земского права , характери­зуется кратко сформулированными и четко отредактиро­ванными нормами обобщающего характера, что делает их ясными и понятными. Следует отметить, что уложение опе­редило свое время. Внутреннюю и внешнюю политику Австрии начала ХК века определял Меттерних, решитель­ный сторонник абсолютной монархии и реставрации. И по­тому в этот период в стране вряд ли могли созреть предпо­сылки для развития либерализма и свободы юридической мысли.

Другое дело — Франция. Здесь кодекс был декретирован не просвещенными монархами, как в Пруссии или Австрии, а буржуазией. Она революционным путем уничтожила од­ряхлевшие социальные институты старого режима и создала новое государство на основе принципа формального равен­ства. И только в этой ситуации появился кодекс, который удовлетворял требованиям революции о свободе и равен­стве. Лишь во Франции кодекс явился результатом подъема революционного движения, только здесь адекватно отражал социальную действительность создавшего его общества. Конечно, следует разделять идеологию и социальную дей­ствительность. И если современникам ГК мог казаться детищем революции, то ныне при ближайшем рассмотрении становится очевидным, что в основу ГК в значительной степени заложены консерватизм, жесткая инерция традици­онных правовых институтов. Несомненно, в кодексе нашли отражение важные достижения революции: принцип равен­ства при разделе наследства, полная секуляризация браков, отказ от феодальных повинностей, запрет фидеикомиссных субститутов. Но в то же время кодекс смягчает также или совсем устраняет ряд норм “промежуточного права”, кото­рые, как полагали, слишком “ушли вперед”. Так, допуская разводы по взаимному согласию, кодекс обусловил их ис­ключительно сложными процедурными нормами. Отме­ненная в целях раздробления феодальных имений свобода завещаний и дарений была восстановлена, правда, в рамках лишь той доли имущества, которой, согласно закону, заве­щатель мог свободно распоряжаться (quotité disponible). И потому это право было в гораздо большей степени огра­ничено, чем в германской или даже англо-американской правовой семье.

“Промежуточное право” носило ограничительный характер и с точ­ки зрения прав человека. Свобода браков совершеннолетних была ог­раничена требованием согласия родителей. Даже здесь ГК урегулиро­вал в конце концов конфликт между свободой самоопределения личности и заинтересованностью в сохранении патриархальных начал семьи в пользу последнего. Исключалась возможность браков без со­гласия отца и матери, а в случаях их смерти — деда и бабки для жениха в возрасте до 25 лет и невесты до 21 года. Если возраст жениха был 25 лет и старше, он мог жениться без родительского согласия, но лишь при условии, что он ежемесячно в течение трех следующих один за другим месяцев трижды безуспешно через судебного исполнителя обращался с “почтительной просьбой” к родителям о разрешении.

А для 30-летних женихов и старше требовалось лишь одно такое обращение. Подобное, если хотите, попятное движение осуществилось в области уравнивания в правах мужчины и женщины в семейном праве. Первоначально предполагалось использовать прогрессивный принцип формального равенства прав граждан в отношении супругов. Поэтому Камбасерос в первом проекте ГК предложил, что “супруги имеют и используют равное право по управлению своим имуществом. Любое правовое действие, связанное с собственностью каждого из них, как-то: продажа, передача в долг, залог или ипотека, — при­знается недействительным без наличия взаимного согласия супругов” (Fenet, аа0,1, р. 20). В третьем проекте он отказался от этого принци­па и оставил право управления имуществом только за мужем, что позднее было закреплено в ГК. И хотя совершенно справедливо, что принцип равенства является основным для отношений в обществе в целом, в семейно-брачных отношениях главенство мужа соответст­вует “естественному порядку вещей”, ибо признание равенства между супругами “привело бы к спорам, которые разрушили бы очарование семейной жизни” (Fenet, аа0, р. 156). То же самое касается и разводов. Согласно ГК, нет ничего необычного в том, что муж в случае супру­жеской неверности жены может немедленно потребовать развода через суд, а жена может таким же образом отреагировать на прелюбодеяние мужа лишь в том случае, если он “привел свою сожительницу в их общий дом”.

Для Портали эта норма была самоочевидной: “Неверность женщи­ны предполагает большую испорченность и имеет гораздо более опас­ные последствия, чем неверность мужа”.

Авторы ГК проявили чувство меры и большое умение при решении трудной проблемы выявления объединительных мо­ментов между кутюмами и писаным правом. Цель заключа­лась в создании разумного и взвешенного компромисса. Пор­тали пишет в своих заметках о работе по подготовке ГК:

“Мы заключили, если так можно выразиться, сделку между писа­ным правом и кутюмами, сделав все от нас зависящее, чтобы “прими­рить” их нормы или заменить нормы одной системы права нормами другой, не нарушив при этом единства создаваемой системы и общего духа” (Fenet, аа0, р. 481).

Например, из писаного права, а практически и из римско­го права было заимствовано почти все обязательственное право. При этом создатели использовали очень широко клас­сическую разработку Потье в том, что касается регулирова­ния отношений соседей — собственников недвижимостей, составления завещаний и системы правил пользования и сохранения приданого как договорных имущественных отно­шений супругов.

Кутюмы же, особенно парижский, использовались глав­ным образом в семейном и наследственном праве, в первую очередь чтобы подчеркнуть нерушимость семейных уз и мужской и родительской власти, право тех родственников завещателя на получение доли наследства, которые были лишены этого по закону, регулирование законом всей сово­купности движимого имущества, признание так называемого “равноправия” незаконнорожденных детей, судебный харак­тер исполнения решений по делам о наследстве. Нормы, регулирующие поведение добросовестного приобретателя (ст. 2279 ГК Франции), также соответствуют германской право­вой мысли. Принцип гласности немецкого земского права использован ГК, однако лишь в зачаточной форме регистра­ции и описания. Но в целом ГК Франции, являясь основопо­лагающим кодексом романских правопорядков, парадоксаль­ным образом воспринял германскую правовую мысль в большей степени, чем принятый почти 100 лет спустя немец­кий ГК. Последний испытал сильное влияние исторической школы права и пандектистики и потому во многом следует традиции римского права.

Часто ставится вопрос о степени влияния естественного права на ГК Франции. Совершенно очевидно, что кодекс в целом был бы немыслим без идеи кодификации, развитой теорией естественного права в историческом плане. В осно­ве ГК лежат также представления естественного права о су­ществовании самостоятельного, не зависимого от религиоз­ных верований принципа природы, в соответствии с которым может быть построена система правовых норм. И эти нормы, будучи систематизированы в ясную и стройную систему, могут служить фундаментом социального порядка рациональ­но устроенного высоконравственного общества.

Влияние этих принципов на первые проекты кодекса, ко­торые испытали на себе непосредственное воздействие рево­люционных потрясений, было значительным. Но в процессе

работы над окончательным вариантом ГК оно все более ослабевало (см. Thieme, аа0, S. 25 ff., 38 ff., Hansheimer, aaO, S. VII; Wieacker, Privatrechtsgeschichte der Neuzeit, 1967, S. 322 ff.).

Так, проекту комиссии была предпослана специальная преамбула, которую Дома совершенно официально использо­вал в своем вступлении к “Гражданским законам”. Приве­денный там текст из ст. I гласит: “Существует универсальное и неизменное право, источник всех положительных законов: лишь разум природы управляет человечеством”. В другом месте судья, как “министр равноправия” (ministre d'équité), призывается самостоятельно решать возникающие проблемы в случае неясности действующего закона. Под равноправием следует понимать при этом “возврат к естественному праву или к судебной практике в случае молчания действующих законов” (Fenet, аа0, II, р. 37). Госсовет исключил почти все эти вводные тексты, руководствуясь практическими мотива­ми: любое определение в праве опасно (omnis definitio in jure periculosa).

“Законы — суть волеизъявления. Все определения, зна­ния, теория относятся к науке. Все приказы, а точнее, нормы относятся к законам” (Portails, аа0, р. 100). Ослабление влияния естественно-правовой доктрины проявилось и во взглядах на полезность традиционных правовых институтов. Камбасерос отмечал, что “в наших институтах, правах, при­вычках следует видеть лишь препятствие проводимым рефор­мам” (Fenet, аа0, I, р. 140). Редакционная же комиссия, наоборот, была решительно против, такой антиисторической точки зрения, типичной для естественно-правовых взглядов на реформу. “Полезно сохранить все, не требующее уничто­жения. Законы должны улучшать нравы, если они не превра­тились в пороки. Слишком часто рассуждают таким образом, будто род человеческий после завершения чего-либо в. своей истории вновь начинал без учета какой-либо преемственнос­ти между умершим поколением и пришедшим ему на смену. В наше время мы обожаем изменения и реформы. И если эпоха невежества — театр оскорбления права и его институ­тов, то эпоха философии и просвещения — театр их неуме­ренного восхваления” (Fenet, аа0, I, р. 481 ff.).

Эти слова можно отнести и к ГК. Являясь идейно и кон­цептуально порождением естественно-правовой доктрины эпохи Просвещения XVIII века, он в равной мере при прак-

тическом воплощении сориентирован преимущественно на сохранение исторической преемственности. Кодекс, который казался современникам “ответной реакцией на революцию”, снискал высокую оценку потомков, свидетелей его исключи­тельного влияния именно за “дух умеренности и мудрости”.

II

При составлении кодекса, основанного на естественно-правовых идеях, постоянно сталкиваются с проблемой оцен­ки его судом. Согласно теориям, придающим преувеличенно большое значение принципу разделения властей, суд не дол­жен заниматься правотворчеством, а обречен на механичес­кое применение законов, которым придается всеобъемлющий характер посредством казуистического редактирования.

Так, Фридрих Вильгельм II, давая разрешение на публикацию Прусского всеобщего земского права, строго предписывал судьям “во избежание Нашей Монаршей Немилости и суровой кары ни на йоту не отступать от ясных и четких норм закона по причине мнимых философских разглагольствований или под предлогом толкования, вы­текающего из его буквы и духа”. В случае сомнения судьи обязаны были подавать запрос в комиссию по законодательству. Так земское право с помощью своих почти 17 тысяч параграфов, благая цель кото­рых была несомненна, но число которых вызывает усмешку с позиций сегодняшнего дня, пыталось дать точный ответ судье на каждый вопрос и тем самым сделать для него по возможности излишней проблему толкования.

Создатели ГК Франции, и здесь избрали мудрый путь. Правда, в период действия “промежуточного права” принцип разделения властей воспринимался еще очень серьезно. Так, в 1790 году закон предписывал суду “обращаться в Законо­дательное собрание каждый раз, когда потребуется толковать закон или создать новый”. Задачей образованного в тот же период кассационного трибунала (позднее — кассационный суд) было поэтому отменять решения судов, которые прене­брегали писаным правом в этом смысле. Для судейского правотворчества, каковым являлась практика Парижского суда при королевской власти, не нашлось места в новой системе, созданной в соответствии с теоретическими построениями Монтескье. Правда, принцип, обязывающий суды обращать­ся за толкованием в Законодательное собрание, никогда на практике серьезно не применялся.

Уже редакционная комиссия энергично выступила против такой процедуры: задача законодателя — создавать обоб­щающие нормы. Если же он в результате толкования будет вмешиваться в дела частных лиц, это нанесет ущерб его до­стоинству, приведет к обременительной загрузке лишней ра­ботой, ухудшению качества законов и удлинению судебных процессов. Поэтому ст. 4 ГК Франции предусматривается, что ничто не может помешать привлечь судью к ответствен­ности за отказ принять решение под предлогом неясности, недостаточности или молчания норм закона по соответствую­щему вопросу.

ГК Франции избежал также опасности изощренной ка­зуистики. Его авторы четко осознали, что законодатель даже при буйной фантазии не сможет ни выявить, ни урегули­ровать все многообразие возникающих проблем, а потому должно остаться место и для судебной практики, которая конкретизирует применение закона в отношении непреду­смотренных отдельных случаев и адаптирует его к меняю­щимся потребностям общества. Высказывания Портали по данному вопросу принадлежат к наиболее впечатляющим в его записках о работе по подготовке кодекса. Он подчер­кивает, что противоречие между статутным правом стран континентальной Европы и прецедентным правом стран общего права уже давно не столь непреодолимо, как это пытается постоянно представить догматическая теория пра­вовых источников.

Цель закона — зафиксировать общие принципы права в широком смысле этого слова, выявить принципы и не опускаться до деталей вопросов, которые могут возникнуть в любой области. Применять зако­ны — дело судей и юристов, проникнутых их общим духом. Разные задачи стоят перед законодателем и судьей. Задача законодателя заклю­чается в умении отыскать в единичном конкретном принципе наилуч­шим образом отвечающее служению общего блага.

Задача судьи — научиться мудро и умело использовать эти общие принципы в конкретных целях, сужая или расширяя сферу их дейст­вия в зависимости от каждого отдельного случая. Именно судебной практике надлежит принимать решения по режим и нетипичным слу­чаям, не урегулированным действующим законодательством, предус­матривать заранее многочисленные и важные детали, которые не должны быть предметом рассмотрения законодателя, и все, что пред­ставляется нецелесообразным или небезопасным для правового оборо­та. Опыт заполнения лакун накапливается постепенно. Если быть точным, национальные кодексы создает время, а не люди (см. Fenet, аа0, I, р. 470, 475 ff.).

Известнейшим примером редакторского искусства авто­ров кодекса служит емкое содержание его ст. 1382-1386. Всего пять статей регулируют все деликтное право Франции, для чего довольно сжатому гражданскому уложению Австрии , понадобилось около 40 статей, а германскому ГК — 31 статья. Эти нормы ГК Франции действуют около 190 лет почти без изменений, несмотря на все экономические и тех­нологические перемены. И не удивительно, что ныне все более расширяющаяся судебная практика имеет приоритет в данном вопросе.

Можно задаться вопросом, не перегнули ли здесь создате­ли ГК Франции палку. Однако при этом не следует забывать, что в 1804 году промышленная революция еще не началась, а социальная проблема компенсации за несчастные случаи не стояла так остро, как сегодня.

ГК Франции предоставляет широкие возможности для су­дебной практики, поскольку формулировки законов часто неточны” а сами законы имеют лакуны и допускают различ­ное толкование. В ГК Франции отсутствует терминологичес­кая точность, доставшаяся в наследство ГК Германии от пандектистики. Так, например, ст. 778 ГК Франции преду­сматривает, что наследство может быть принято либо “на основании аутентичного акта или частного”, либо “посредст­вом акта, который предполагает намерение его принять”. Здесь в одном предложении слово “акт” применяется в зна­чении “документа” и “действия”. Отцы германского кодекса не могли, разумеется, допустить подобный ляпсус. В ст. 544 и cл. ГК Франции применяется понятие “собственности” к движимым и недвижимым вещам. А в заголовке книги III (“Различные способы приобретения собственности”) этот термин применяется в смысле “имущество”. Согласно ст. 1147 ГК, должник обязан возместить ущерб в связи с нарушением им договора лишь в том случае, если не сможет доказать, что ему в этом “помешала внешняя, не зависящая от него причина”. Статья 1148 освобождает должника от воз­мещения ущерба при “форс-мажоре” или “непредвиденном случае”. Однако остается неясным, как соотносятся эти три понятия: “внешняя причина”, “форс-мажор” и “непредви­денный случай”. Список технических неточностей легко может быть продолжен.

Однако с точки зрения языка и стиля ГК Франции явля­ется шедевром. Наглядность и ясность его формулировок, от-

сутствие отсылок к другим статьям и специальных юридико-технических выражений неоднократно были предметом вос­торженных отзывов и во многом способствовали популярнос­ти ГК во Франции. Стендаль ежедневно читал некоторые тексты ГК для обострения своего “чувства языка”. А Поль Валери считал ГК величайшей книгой французской литера­туры (см. Thieme, аа0, S. 38 ff.). Наоборот, часто назида­тельно-сухой язык немецкого кодекса явно проигрывает в сравнении. В качестве примера можно сравнить ст. 212 ГК Франции (ФГК) и § 1353 ГК Германии (ГГУ). Французская норма предельно ясна: “Супруги обязаны оказывать друг дру­гу взаимное доверие, помощь и взаимовыручку”. Немецкий текст обходится бледным искусственным словом “супружес­кий союз”.

Ст. 312 ФГК лаконична, как эпиграмма: “Отцом ребенка, рожденного в браке, является муж...” Для сравнения: немец­кий законодатель в ст. 1591 ГГУ погрязает в технических деталях требований, предъявляемых к заключению брака.

Не без пафоса придает ст. 1134 ФГК принципу pacta sunt servanda чеканную формулировку: “Договоры, заключенные в соответствии с законом, имеют для их участников силу закона”.

Напротив, § 241 ГГУ как бы повелевает указующе подня­тым перстом: в “отношениях между должником и кредито­ром последний наделяется правом потребовать от должника выполнения обязательств”. Эта учебная формулировка, даже если она и известна специалисту, требует разъяснения, что следует понимать под терминами “отношения между должни­ком и кредитором” и “выполнение”. Однако за элегантность и отточенность формулировок, как выясняется при ближай­шем рассмотрении ФГК, приходится платить часто точ­ностью конкретного содержания норм. Виндшед бросил ко­дексу упрек в том, что “его хваленая точность выражений часто носит лишь внешний характер и не отражает внутрен­нюю суть, которая вытекает из кристальной ясности мысли” (Zur Lehre des Code Napoleon von der Ungültigheit der Rech­tsgeschichte, 1847, V). Примером может служить знаменитая формулировка: en fait de meubles la possession vaut title (“Что касается движимости, то обладание (ею) предоставляет пра­ва”) (ст. 2279). Чеканность и отточенную сжатость формули­ровки трудно превзойти. Но следует помнить, что эта норма лишь очень приблизительно передает основную мысль. И

практике предоставляется определять все возникающие в этой связи вопросы: как и при каких условиях владение слу­жит защитой от виндикационного иска, что означает термин “владение”, необходима ли “добросовестность”, как пони­мать этот термин и с какого момента она возникает. § 932 ГГУ, может быть, не столь отточен, но по силе выразитель­ности и точности, без сомнения, превосходит ст. 2279 ФГК.

Материалы в ФГК систематизированы следующим обра­зом. Вступительный раздел самый короткий. Он содержит всего шесть статей — все, что осталось от первоначально предполагаемого всеобъемлющего вступления (Livre prélimi­naire). Первая книга озаглавлена “Лица” (ст. 7-515). Она содержит нормы “об обладании гражданскими правами”. Носителем этих прав, согласно ст. 8, является “каждый француз”. И здесь особенно отчетливо проявляется нацио­нальный характер кодекса. Нормы, регулирующие приобре­тения и потерю французского гражданства, были значитель­но расширены, а с 1927 года выделены в отдельный закон. Правовое положение иностранцев регулируется незначитель­ным числом норм. На основании этих норм французская судебная практика постепенно построила “импозантное зда­ние международного частного права и процесса, равно как и права иностранцев”. В следующем разделе подробнейшим образом регулируется сфера, которую трудно представить в качестве основной в ГГУ, а именно регистрация актов граж­данского состояния. В этом разделе наглядно выражено осо­бенно важное для создателей кодекса достижение револю­ции — секуляризация брачно-семейных отношений.

Затем следуют разделы о домициле, безвестном отсутст­вии, заключении браков, разводе, законно- и незаконнорож­денных детях, усыновлении, отцовской (но не родительской) власти и опекунстве. Вторая книга (Имущество и различные виды собственности — Des biens et des différentes modifi­cations de la propriété, ст. 516-710) содержит прежде всего нормы об имуществе, разделяя его на движимое и недви­жимое. В ней также .регулируется вопрос об основном со­держании вещей и связанных с ними принадлежностей (об основных и акцессорных вещных отношениях). Далее рас­сматривается собственность на вещи, плоды и доходы. Вслед за тем — нормы об узуфрукте, о праве пользования и праве пользования жилым помещением, а также о сервитутах. Книга не содержит норм о приобретении собственности

по договору, так как во французском праве действует прин­цип, согласно которому переход собственности осуществля­ется автоматически при заключении сделок (дарение, купля-продажа, обмен и т.д. — ст. 938, 1138, 1583). И это не требует специального регулирования перехода права собственности в рамках вещного права ни с помощью “вещных договоров”, ни посредством передачи вещей или аналогов такой переда­чи (иначе решается проблема в ГГУ — § 873, 925, 929 и сл.).

Все остальные нормы ФГК, которых вдвое больше, чем в первых двух книгах, содержатся в третьей книге, озаглав­ленной “Различные способы приобретения собственности” (ст. 711-2281). Здесь имеются прежде всего нормы наслед­ственного права и тесно с ним связанного права дарения. Эти нормы рассматриваются как особая форма приобретения собственности. Затем следует раздел о договорном праве, но в общей форме. В нем речь идет о дееспособности, толко­вании договоров, солидарном долге, неустойке, взаимном погашении встречных требований, форме договоров, тре­бованиях, предъявляемых к доказательствам. Далее идет раз­дел о внедоговорных обязательствах, в котором регулирует­ся проблема неосновательного обогащения (квазиконтракты, 11 статей) и деликтного права (следующие 5 статей). Раздел включает также нормы, регулирующие имущественные отно­шения супругов, и отдельные специальные договоры — куп­ли-продажи, обмена, найма, подряда, трудовые соглашения об оказании личных услуг (по примеру римского права объ­единенные в одну группу договоров найма). Далее следуют договоры о торговых товариществах, договоры займов, хра­нения, поручения, поручительства, мировые сделки. Третью книгу завершают нормы, регулирующие обеспечение обя­зательств (залог, ипотека, право удержания) и исковую дав­ность.

Совершенно очевидно, что структура ФГК неудовлетво­рительна. Нормам, регулирующим имущественные отноше­ния супругов, явно место в первой книге, рядом с семейным правом. Сомнительно также местонахождение наследствен­ного права в третьей книге. Может быть, его следовало с большим основанием отнести к семейному праву или выде­лить в особую книгу. В данном случае не помогает и ссылка на то, что при иске о возмещении ущерба по гражданско-правовым делам речь идет “об особом способе приобретения собственности”. Не лишено основания поэтому высказыва-

ние Планиоля о том, что третья книга представляет собой нагромождение разнородного материала:

“Включение всего этого разнородного материала в одну книгу нело­гично” (Traité élémentaire de droit civil, I, 1959, p. 33). Разумеется, Планиоль не считает веским аргументом недостаточную научную разработ­ку системы ФГК: “Научное упорядочение материала, подходящее для монографии или курса лекций, совсем не обязательно или сколько-нибудь полезно для кодекса. Обучение — это посвящение в тайну, это для тех, кому необходим специальный метод. Кодекс делается для людей, уже закончивших свою учебу, для практиков, которые знают право. Им достаточно, чтобы классификация материала была ясной и удобной для пользования” (ааО, р. 36).

III

ФГК в своем первоначальном виде — это кодекс треть­его сословия, буржуазии, которая победила в революцион­ной борьбе “старый режим”. После падения Наполеона выросло ее самосознание и усилилось политическое влия­ние. И потому перед мысленным взором создателей кодекса стоял образ не “маленького человека”, человека труда, ре­месленника или наемного рабочего, а человека состоятель­ного, собственника, обладающего возможностью принимать самостоятельные решения, разумного, ответственного за свои поступки, разбирающегося в коммерции и праве. И это отразилось на стиле кодекса. Основу существования буржу­азии составляли гарантия личной свободы, особенно эконо­мической свободы, собственность, особенно земельная со­бственность. А в обязательственном праве ФГК закрепил по этой причине принцип свободы договоров. И вряд ли импе­ративная норма “публичного порядка” (ст. б) ограничивала эту свободу. Наоборот, как следствие ответственного пове­дения буржуа в ФГК закреплена генеральная оговорка (ст. 1382), согласно которой каждый должен возместить ущерб, который он нанес другим лицам в результате своего неос­мотрительного и небезупречного поведения (faute). Тем самым создавалось “правовое пространство” для свободы деятельности и удовлетворения чувства ответственности индивида, реализацию которых более жесткие формы воз­мещения ущерба могли бы лишь в определенной мере ог­раничить или стеснить. Большая проблема регулирования правового положения экономически несамостоятельного

рабочего, вставшая перед создателями ГГУ в 1894 году, не стояла перед французским законодателем того времени. И ему нельзя бросить в этом упрек, так как массовое про­мышленное производство в 1804 году еще не играло сущест­венной роли.

Даже семейное право в ФГК отражает патриархальные взгляды на семью, что было типично для пришедшей к влас­ти буржуазии начала ХГХ века.

Муж и отец — глава семьи, ему одному принадлежит от­цовская власть над детьми. Он один может воспрепятство­вать браку своих детей, не дав им на то согласия до тех пор, пока сын не достигнет 25 лет, а дочь — 21 года. Что же касается отношений между супругами, то, согласно первона­чальной редакции ст. 213 ФГК, “муж обязан оказывать пок­ровительство жене, жена — повиноваться мужу”. По тогдаш­ним представлениям роль жены ограничивалась ведением домашнего хозяйства и воспитанием детей. Считалось, что в коммерческих вопросах она не сильна. А потому без согла­сия мужа она не могла ни заключить контракт, ни отдать самостоятельно какое-либо распоряжение, даже в том слу­чае, если супруги разделили имущество по брачному догово­ру. Любое вмешательство государства в дела замкнутого семейного союза казалось нетерпимым. И функции совре­менных опекунских судов и учреждений по делам молодежи были переданы поэтому “семейному совету”, который состо­ял из дальних родственников: дядьев, теток, племянников, зятьев и т.д. В то время они были гораздо более тесно связа­ны с основной семьей, чем сейчас. Столь далеко идущая защита семейных устоев — отличительная черта семейного права Франции. В наследственном праве свобода дарения и свобода завещания были сильно ограничены в интересах сохранения имущества семьи. Даже в сегодняшней Франции собственник может свободно распоряжаться лишь частью имущества (quotité disponible — доля имущества, которой можно свободно распоряжаться).

Что касается остального (reserve, — часть наследства, от­ходящая к прямым наследникам), то оно принадлежит чле­нам семьи не просто как денежный эквивалент законной доли наследства, получаемой по решению суда. Они являют­ся обязательными наследниками, имеющими право на гаран­тированную часть наследственного имущества, независимо от положений закона на этот счет.

Изменения, происшедшие в экономике, обществе, се­мейных отношениях со времен Наполеона I, заставляют задуматься, почему во Франции действие ГК даже сегодня признается неоспоримым. Как могло так случиться, что уже почти 190 лет действующий кодекс выдержал сильнейшие политические, экономические и социальные потрясения, которые пережила Франция в XIX и XX веках?

Во многих областях законодатель изменил текст ГК и постоянно адаптировал его к социальной действительности, особенно в семейном и наследственном праве. Постепенно ограничивалась отцовская власть, было узаконено право за­мужней женщины заниматься самостоятельно бизнесом, улуч­шилось ее положение как наследницы после смерти мужа, были признаны права незаконнорожденных детей на получе­ние денежного содержания и на установление отцовства. Даже в договорном праве законодатель, главным образом пу­тем принятия специальных законов, ужесточил или модифи­цировал регулирование, касающееся свободы волеизъявления сторон по контракту в тех случаях, когда это уже не соответ­ствовало изменившейся социальной действительности. То же самое можно сказать и о договорах найма и аренды, перевоз­ки, о трудовых и страховых договорах. Значение императив­ных норм закона стало столь велико, что о неограниченной свободе заключения и содержания договоров, как ее понима­ли авторы ФГК, сегодня говорить уже не приходится.

Наряду с законодателем большую роль в приспособлении устаревших норм ФГК к новым социальным условиям играла и судебная практика. Путем толкования суды постоянно раз­вивали, расширяли или сужали сферу действия этих норм, переосмысливали старые доктрины и разрабатывали новые. Судам это было тем проще сделать, что многие нормы ГК, как указывалось выше, имеют довольно неопределенное об­щее содержание, позволяющее их толковать и тем самым заполнять пробелы в законодательстве. Понятия также не отточены и многозначны, регулирование в ряде случаев не­полно, отдельные нормы не приведены в достаточно строй­ную систему. Легко привести многочисленные примеры правотворческой деятельности французских судов. Так, судебная практика по ст. 1384 ФГК о несчастных случаях значительно лучше учитывает все особенности данной сферы в условиях современной высокоразвитой технологии, чем это могли себе представить создатели законов, разрабатывая систему стра-

хования от несчастных случаев. В трудовом праве суды (в данном случае при поддержке законодателя) ввели в практи­ку нормы социальной защиты рабочих и служащих, которые выходят далеко за пределы ставших совершенно недостаточ­ными ст. 1780 и сл.

Благодаря этому данная исключительно важная область правового регулирования получила столь сильное развитие, что перешагнула границы ФГК и, как и в Германии, рассмат­ривается в качестве самостоятельной отрасли права. С по­мощью развитой судебной практикой доктрины злоупотреб­ления правом были ограничены права собственника на свободу обращения со своим имуществом (ст. 544), право на одностороннее расторжение трудовых договоров предприни­мателями, право на забастовку, право на осуществление про­цессуальных мер и другие субъективные права. Так что если суд усмотрит в осуществлении этих прав злоупотребление (abus du droit), то это приведет к принятию им решения о возмещении ущерба или прекращении соответствующих дей­ствий или бездействия. На основании ст. 1121 ГК, которая довольно расплывчато трактует вопрос о случаях запрета и разрешения законом договоров в пользу третьих лиц, прак­тика разработала норму о страховых договорах, которые в 1930 году получили законодательное закрепление.

Общее право требования по искам о неосновательном обогащении, которое ГК регламентировал с пробелами в ст. 1376 и сл. лишь в отношении ненадлежащих выплат, впервые было создано судами. Даже “пеня”, призванная сти­мулировать выполнение судебных решений, была введена впервые судами, поскольку этот вопрос не был урегулирован законом. Судебная практика играла также исключительно важную роль в семейном и наследственном праве. В качестве примера можно привести постепенное смягчение судами строгого запрета ст. 896 ГК на установление очередности в наследовании. Так что ныне вопрос определения временной последовательности различных лиц, наделенных правом на­следования, зависел, скорее, от умения удачно составить за­вещание. Даже в вопросах внебрачных отношений суды, за­долго до соответствующего закона о проведении реформы в этой области, удовлетворяли иски о выплате алиментов, хотя это противоречило первоначальному смыслу ст. 340 ФГК, согласно которой любые попытки определения отцовства (re­cherche de la paternité) исключались.

“Таким образом, французское гражданское право в своей значи­тельной части почти незаметно перестает быть писаным правом, стано­вясь общим правом. Классическое и ставшее притчей во языцех разли­чие между источниками англосаксонского и французского права в действительности на удивление ничтожно” (Ripert, аа0, II, р. 15, № 9).

Вопрос о признании судебной практики в качестве источника права всегда был во Франции источником оживленной дискуссии. До сих пор, согласно господствующей точке зрения, это качество за ней отрицает­ся, хотя известнейшие ученые-юристы, такие как Планиоль, Жоссеран, Ламбер, Эбро, видят в ней источник права. К счастью, в новое время эта дискуссия постепенно начинает затухать. Становится очевидным, что при такой постановке вопроса все зависит от того, что вкладывает­ся в понятие “источник права”. Если считается, что норма должна от­вечать социальной действительности и эффективно применяться на практике, то нормы, создаваемые судами и постоянно подтверждаемые судебной практикой, вне всякого сомнения, становятся нормами права.

Чем дольше существует кодекс, тем более возрастает зна­чение доктрины для французского гражданского права. Первые десятилетия после вступления в силу ГК представля­ли собой малоплодотворную позитивистскую фазу его разви­тия, которая характеризовалась буквальным и логическим толкованием его текста (так называемая “школа толкования” — école de lexégese). Судебная практика при этом совершен­но игнорировалась. Но с конца XIX века картина кардиналь­но меняется. Под влиянием взглядов Жени и Салея приходит осознание того, что “школа толкования” не в состоянии быть судьям в должной мере полезной при применении ГК в усло­виях изменившихся социальных отношений. Так называемая “школа свободных научных исследований” (по выражению Жени) развивала точку зрения, противоположную точке зре­ния “школы толкования”. Согласно воззрениям этой новой школы, следует стимулировать более свободное отношение судьи к тексту законов. От него требовалось не ограничи­ваться лишь их логическим и систематическим толкованием, а прежде всего учитывать живые и постоянно развивающиеся общественные потребности, нравы и обычаи участников пра­вового оборота, а также результаты социологических и срав­нительно-правовых исследований.

В отношении спора этих школ в многотомных курсах французского гражданского права, написанных при участии многочисленных профес­соров, среди которых наиболее важными и всеобъемлющими являются курсы Бодри — Лакантинера, Бодана и Планиоля — Рипера, высказы­вается компромиссная точка зрения. Структура всех этих курсов часто отличается от принятой в ГК, но благодаря здравомыслию и практич-

ности французских юристов в ней никогда не превалируют элементы слишком уж утонченного абстрактного умозрения. Судебная практика в них всегда подвергается очень тщательному критическому анализу в противоположность немецким учебникам, в которых встречаются ре­цидивы нравоучительных отчитываний судебных решений.

Отличительной чертой стиля и языка этих курсов являются часто их блестящее красноречие и кристальная ясность, хотя временами созда­ется впечатление, что содержание текста могло бы только выиграть от более углубленного рассмотрения.

В меньшей степени это относится к учебной литературе последних лет. В этой связи достойны упоминания работы Колана — Капитана, Карбонье, Марта — Рэйно и Мазо.

Однако решающим стимулом для дальнейшего развития француз­ского гражданского права служат очень часто не доктринальные взгля­ды, изложенные в учебниках или статьях, а замечания к судебным решениям известных “арретистов” (anrêtistes — юрисконсульты). Заме­чания наиболее прославленных “арретистов” XIX века — Таллера и Лаббе — сыграли особенно важную роль в формировании основопола­гающих принципов современного гражданского и торгового права Франции.

О высокой степени восприимчивости ГК к изменениям в законотворчестве, судебной практике и доктрине, вызывае­мым современным развитием, можно судить по тому факту, что, несмотря на довольно частые призывы к его радикаль­ной реформе, все попытки сделать это не привели к практи­ческим результатам. Уже к вековому юбилею ГК в 1904 году была создана комиссия по его реформе, состоящая из 100 человек, причем членами ее были не только юристы.

Работа этой комиссии окончилась ничем. Новая энергич­ная попытка реформировать ГК была предпринята после второй мировой войны. В 1945 году была создана комиссия по реформе под председательством проф. Жюлио де ла Морандьера, состоящая только из 12 членов. Эта комиссия раз­работала в 1954 году проект вводной и первой книг ГК о физических лицах и семейном праве. В 1961 году был под­готовлен проект второй книги о наследственном праве и дарении. Но до практического осуществления этих проектов дело так и не дошло. А в последние годы деятельность этой комиссии вообще застопорилась. И французский законода­тель удовлетворился вместо этого лишь частичной реформой ГК. Наиболее важные изменения в результате коснулись правового регулирования имущественных отношений супру­гов, усыновления, правового положения внебрачных детей и недееспособных.

Несмотря на неудачные попытки провести всеобщую ре­форму ГК, материалы дискуссий и подготовительных работ комиссий по реформе (см. Travaux de la Commission de ré­forme du Code Civil, 1947) представляют значительный инте­рес для юристов, занимающихся проблемами сравнительного права и унификации (см. Julliot de la Morandière. The Re­form of the French Civil Code, U.Pa-l.Rev. 97, 1948, l; Houin, Les travaux de la Commission de réforme du code dvil, Rev. trim. civ. Revision of the French Civil Code, Tul.L.Rev. 25, 1951, 435). О некоторых законах последних лет, направлен­ных на реформу семейного права, и о технике их включения в ГК сообщает Audit, аа0, 2.