Революция 1917 г. в России 8 страница

В разгар революционной эйфории допускались и самые дерзкие проекты. В августе 1919 г. Троцкий обратился в ЦК РКП(б) с пись­мом, в котором предлагал создать на Урале корпус, с тем чтобы бро­сить его на Индию и Афганистан. Внимание коммунистов к Востоку заметно усилилось в 1920 —1921 гг. По мере угасания надежд на Евро­пу национально-освободительные движения в колониальных и зави­симых странах виделись как естественные союзники в борьбе за под­рыв позиций буржуазии европейских метрополий.

Летом и осенью 1918 г. все основные империалистические держа­вы встали на путь военно-дипломатической, морской блокады Рос­сии и участия в организации вооруженной интервенции противосо-ветских сил в разных частях страны. Это побудило советское руковод­ство искать такой курс внешней политики, который имел бы успех на Западе. В его основу была положена экономика. Торговля, концессии должны были стать новым полем боя между капитализмом и социа­лизмом, на котором и будет решаться вопрос: сумеет ли советское государство, пойдя на некоторые уступки, получить возможность дли­тельного развития по пути социализма или же буржуазный Запад сде­лает их каналами своего влияния на внутреннюю жизнь России в нуж­ном ему направлении? Для проведения этой линии Россией исполь­зовалась ранее апробированная с Германией «брестская тактика». Ленин

называл ее тактикой «отступления, выжидания, лавирования*. Осно­ванный на ней курс определял два первых этапа советской внешней политики. Первый, собственно «брестский», охватывал отношения с I ерманией после подписания мира 3 марта и добавочных соглашений от 27 августа 1918 г. — до аннулирования Брест-Литовского договора 13 ноября. На втором этапе эта политика проецировалась на отноше­ния с государствами Антанты. Целью данного этапа было добиться мирного соглашения с бывшими союзниками ценой крупных терри­ториальных уступок, «дани» (контрибуций) и т.п.

Возможность прибегнуть к этой тактике связывалась с тем, что на Западе были силы, которые, помимо прямого военного вмешатель­ства в дела России, готовы были использовать «германский опыт» военно-политического давления. В ноте от 22 января 1919 г. великие державы Запада обратились к Советскому правительству и белогвар­дейским режимам России с предложением провести совещание, что­бы согласовать на нем все меры уступок, которые должна осуществить Советская Россия для заключения мира. (Посвященную этому конфе­ренцию планировалось созвать на Принцевых островах в Мраморном море.) В ответной ноте Советского правительства от 4 февраля была выражалась готовность предоставить державам «горные, лесные и другие концессии, с тем чтобы экономический социальный строй Советс­кой России не был затронут внутренними распорядками этих концес­сий». В ней шла также речь об уплате всех довоенных долгов и о терри­ториальных уступках в отношении областей, занятых войсками Ан­танты или теми силами, которые пользовались ее поддержкой. Советское правительство обязывалось не вмешиваться и во внутрен­ние дела держав Согласия, не прекращая, однако, международной революционной пропаганды.

Большевики стояли на грани заключения второго мира на «брест­ских» условиях. Его главное отличие от «первого Бреста» состояло в том, что теперь границы уступок предложило само Советское прави­тельство, а не его противник. Обсуждению этой темы был посвящен специально созванный пленум ЦК РКП(б) 14 марта 1919 г. Чуть поз­же Ленин говорил: «Когда мы ответили согласием на предложение конференции на Принцевых островах, мы знали, что идем на мир чрезвычайно насильнического характера». Однако весной 1919 г. нача­лось колчаковское наступление, Колчак и Деникин заявили об отказе участвовать в переговорах с Советским правительством, и мирная кон­ференция не состоялась.

В конце 1919 г., когда Красная Армия добилась перелома на ос­новных фронтах, Антанта принимает решение о прекращении помо­щи белым. В феврале 1920-го Верховный Совет Антанты заявил, что «не рекомендует окраинным государствам вести войну против Совет­ской России, но Антанта защитит их, если Советская Россия на них нападет; дипломатические отношения с Россией не возобновляются».

Но именно «окраинные» прибалтийские государства, испытывавшие материальные трудности, недостаток вооружения и противодействие народов своих стран, не желавших продолжать бойню, были более других предрасположены к нормализации отношений с Россией, чем не замедлило воспользоваться ее правительство.

Еще 31 августа 1919 г. Ленин обратился к правительству буржуаз­ной Эстонии с предложением начать мирные переговоры. Аналогич­ные предложения были сделаны правительствам Латвии, Литвы и Фин­ляндии. 5 декабря 1919 г. в Юрьеве, после одобрения идеи Англией, начался завершающий этап переговоров с Эстонией. По ел овал* Чиче­рина, действия советской делегации состояли в том, чтобы устранить ненужное сопротивление и идти на значительные уступки ради мира, в то же время отвергая всякие преувеличения и домогательства про­тивной стороны. Хотя эти уступки и находились в рамках «брестской тактики», они были значительно меньшими, чем ранее. Эстония по­лучила три уезда Псковской области, часть золотого запаса Россий­ской империи, признание независимости и обещание советской сто­роны отказаться от антиправительственной деятельности в Эстонии. На таких условиях 2 февраля 1920 г. был подписан Тартуский мирный договор с Эстонией. Современники чрезвычайно высоко оценили его значение, назвав это «генеральной репетицией соглашения с Антан­той», первым экспериментом «мирного соглашательства с буржуаз­ными государствами». Договор положил начало выходу России из по­литической изоляции, что позволяло прорубить и «торговое окно в Европу». Вскоре аналогичные соглашения были подписаны с Латви­ей, Литвой, Финляндией.

Потерпев неудачу в вооруженном подавлении большевизма, стра­ны Запада должны были «определяться» в изменившихся условиях. Ленин справедливо выделил ту сферу интересов, где взаимодействие было наиболее вероятным. «Мы знаем, что экономическое положение тех, кто нас блокировал, оказалось уязвимым. Есть сила большая, чем желание, воля и решение любого из враждебных правительств или классов, эта сила — общие экономические всемирные отношения, которые заставляют их вступить на этот путь общения с нами». Однако колебания по поводу снятия военно-морской и экономической бло­кады западные страны проявляли на протяжении 1920—1921 гг. В это время и Ленин начинает постепенно разделять «революционную» и «государственную» составляющие внешней политики. Первая все боль­ше связывается с Коминтерном, государственные же структуры он ориентирует на решение конкретных вопросов в отношениях с бур­жуазными странами, В его работах чаше звучат темы о возможности длительного сосуществования с государствами иного общественного строя и об условиях этого «мирного сожительства».

Советско-британские торговые переговоры с переменным успе­хом шли с конца февраля 1920 г. Первоначально британская сторона

настаивала на принятии предварительных политических условий тор­гового соглашения (отказ от «революционных» действий против Анг­лии, принципиальное согласие Советского правительства возместить долговые, имущественные убытки иностранным подданным, призна­ние польских границ в британской редакции и т.п.). Однако осенью 1420-го британские министры были уже уверены, что «ближайшей перспективы падения советского правительства» больше нет, и сове­товали использовать торговлю как средство «приручить» или «свалить большевизм». Принципиальное решение о подписании торгового со­глашения с Россией принято 18 ноября 1920 г., а итоговый текст подписан 16 марта 1921-го. Советско-британское торговое соглаше­ние имело огромное значение. Его не случайно называют «торгово-молитическим». Фактически оно положило начало более широкому процессу нормализации отношений между Россией и странами Запа­ди. Торгово-политические договоры, аналогичные советско-британ­скому, заключили с Россией в 1921 г. Германия (май), Норвегия (сен­тябрь), Австрия (декабрь).

В то же время Россия была отстранена от участия в подведении итогов Первой мировой войны. Главную роль в этом процессе играли Англия, Франция и США. Итоговые документы готовились в ходе Парижской (1919—1920) и Вашингтонской (1921 — 1922) мирных кон­ференций. Принятые на них соглашения предопределили формирова­ние так называемой версальско-вашингтонской системы послевоен­ного устройства мира. Она фиксировала произошедшие в 1914—1922 гг. н мире перемены, но содержала зерна будущих конфликтов.

«Военный коммунизм». Экономическую политику, проводимую Советской властью с середины 1918-го по март 1921 г., обычно назы­вают политикой «военного коммунизма». Между тем это определение во многом условно. Во-первых, сам термин «военный коммунизм» появился лишь в 1921 г., когда при введении «новой экономической политики» началось осмысление предшествующего ей экономическо­го курса, который привел к острейшему социально-экономическому и политическому кризису начала 1921-го и едва не стоил большеви­кам власти. Во-вторых, та модель общественного устройства, которая утвердилась в результате Гражданской войны, складывалась постепен­но, во многом стихийно и противоречиво, под давлением чрезвычай­ных обстоятельств военного времени. Цель проводимых в 1918—1920 гг. мероприятий была одна: сохранение Советской власти в условиях фактической дезинтеграции страны, враждебного окружения, разва­ла экономики и скудости ресурсов.

Все это объективно предопределило курс на централизацию уп­равления экономикой; жесткую регламентацию производства и по­требления; сведение на нет роли экономических рычагов; усиление идминистративно-репрессивных методов регулирования хозяйствен­ной жизни. И хотя проводимая в середине 1918 — начале 1921 г. поли-

тика базировалась на единых принципах, в истории «военного комму­низма» можно выделить два этапа: «складывание» системы в период решающих боев на фронтах Гражданской войны (лето 1918 — начало 1920) и «расцвет» «военного коммунизма» в условиях, когда главные враги были разгромлены, а сохранение и «усугубление» чрезвычай­ных мер становилось все менее оправданным (весна 1920 — март 1921). Историки выделяют следующие черты экономической политики и хозяйственного развития тех лег.

Национализация крупной, средней и части мелкой промышленности. Если осенью 1918 г. в собственности государства было 9,5 тыс. пред­приятий, то в 1920-м — более 37 тыс. Изменилась система управления народным хозяйством, где ведущей стала тенденция централизации. В структуре ВСНХ были созданы «главки» — чисто пролетарские орга­ны управления соответствующими отраслями экономики. По нарядам главка подчиненные ему предприятия получали сырье, полуфабрика­ты, а всю производимую продукцию сдавали государственным орга­нам. К лету 1920 г. существовали 49 главков, центров и комиссий. Их специализацию характеризуют названия: Главметалл, Главторф, Глав-текстиль, Главтоп, Центрохладобойня, Чеквалап (Чрезвычайная комис­сия по заготовке валенок и лаптей) и т.п. А деятельность была ориенти­рована прежде всего на удовлетворение нужд фронта. Для персонифика-ции ответственности назначались комиссары с чрезвычайными полномочиями. Так, в июле 1919 г. председатель ВСНХ А. И. Рыков был назначен чрезвычайным уполномоченным Совета Обороны по снаб­жению Красной Армии (Чусоснабарм). Он мог использовать любой аппарат, смещать должностных лиц, реорганизовывать предприятия, изымать товары со складов и у населения под предлогом «военной спешности». Чусоснабарму подчинялись все заводы, работавшие на оборону. Для управления ими был образован Промвоенсовет.

Одним из центральных элементов политики 1919 — начала 1921 г. была продразверстка, введенная декретом СНК 11 января 1919-го. Формально в ее основе лежала идея регламентации поставок: если проводившаяся с конца весны 1918 г. «продовольственная диктатура» предполагала просто изъятие «излишков» у всех имевших их кресть­ян, то теперь губернии облагались «разумным» налогом в зависимости от представлений об их запасах. Эти задания «развёрстывались» по уездам, волостям, общинам. На практике же изъятие хлеба по развер­стке осуществлялось без учета реальных возможностей хозяев, что вызывало их недовольство и сопротивление. Планы заготовок посто­янно срывались, а это в свою очередь усиливало репрессии заготови­тельных органов. Помимо хлеба, к концу 1919 г. по разверстке стали собирать картофель и мясо.

Хронический продовольственный кризис вызвал к жизни норми­рованное снабжение населения через карточную систему. В соответствии с классовым принципом и в зависимости от сферы деятельности, го-

родские жители были поделены на четыре категории, от принадлеж­ности к которой зависели объем и порядок снабжения. Число продо­вольственных и промышленных товаров, подлежавших нормированию, постоянно увеличивалось. Так, в январе 1919 г. в Петрограде было 33 вида карточек: хлебные, молочные, хлопчатобумажные, обувные и т.п. Нормы постоянно менялись, но все время были очень низкими. И мае 1919 г. в Петрограде по первой, высшей, категории выдавалось 7, фунта (200 г), а по третьей — ¹/₈ фунта (50 г) хлеба в день. В 1920 г. по нормированному снабжению обеспечивались 24 млн человек. Сбор и распределение продовольственных и промышленных товаров были подложены на Наркомпрод, который становился вторым по важно­сти — после военного — ведомством. Подчиненные ему Продармия (п 1920 г. — 77,5 тыс. человек) и аппарат потребительской кооперации (на I января 1920 г. — 53 тыс. обществ) обеспечивали решение этих задач.

Введение нормированного снабжения сопровождалось резким ог- раничением торговых операций. Национализированы были частные тор-

говые фирмы, склады и даже мелкая торговля, что формально вело к
ее запрещению (разрешалось продавать лишь ненормированные про-
лукты, набор которых стремительно сокращался). Однако на деле до-
биться этого не удалось: мизерные «твердые» закупочные иены вы-
муждали производителей, а также спекулянтов продавать товары
па «черном» рынке по реальным ценам. В результате мелкая рыночная

торговля в местном масштабе продолжала существовать. Власти были вынуждены терпимо относиться к этому явлению. Символом нефор­мальных отношений такого рода между властью и населением стала московская «Сухаревка» (рынок в районе Сухаревской площади, ана­логи которого существовали повсеместно), где можно было купить и УЬ обменять практически все: продовольствие, бриллианты, одежду, ва-

л юту, книги, мебель и т.п. В августе 1919 г., в «разгар» «военного ком-
мунизма», Ленин признавал, что городские рабочие приблизительно
половину потребляемых ими продуктов получали по госцене из орга-
иов Наркомпрода, другую — покупали на частном рынке по спекуля-
тивным ценам.

В 1918 — 1920 гг. произошла натурализация заработной платы — ее

выдача рабочим и служащим продовольствием и предметами первой необходимости. В 1920 г. денежная часть оплаты труда составила лишь 7,4%. Это было обусловлено резким падением роли денег в 1918—1920 гг. Расстройство же денежного обращения было напрямую связано с хо­зяйственной разрухой. Источники бюджетных поступлений сократи­лись, но государство должно было содержать армию, госаппарат, обес­печивать необходимые отрасли экономики, поддерживать инфраструк­туру в городах. В 1918—1920 гг. эти траты осуществлялись за счет безудержной денежной эмиссии: к началу 1918-го в обращении находи­лось 22 млрд руб., в 1919 г. — 61,3 млрд, 1920 г. — 225 млрд, 192! г. —

1,2 трлн. При этом входу были разные денежные знаки: царские («ни-колаевки»), думские деньги, «керенки» (выпущенные Временным пра­вительством), а с февраля 1919 г. — и «расчетные знаки РСФСР». Не­хватка денег и разрыв связей между районами в условиях Граждан­ской войны приводили к появлению местных денег или их суррогатов. Помимо фактически отделившихся окраин, «свои деньги» печатали в Ижевске, Иркутске, Казани, Калуге и других городах. В качестве за­менителей использовали разные чеки, боны, трамвайные книжки. этикетки от винных бутылок и т.п. Всего в 1918—1922 гг. на территории бывшей Российской империи «ходил» 2181 денежный знак.

Обесценивание денег вело к немыслимому росту цен. Коробка спи­чек или билет в трамвае стоили миллионы рублей. В 192J г. покупатель­ная способность 50-тысячной советской купюры приравнивалась к довоенной монете в одну копейку. И хотя в государственном секторе формально сохранялись различия в зарплате (в 1919 — в пять раз меж­ду высшей и низшей категориями), на практике это не имело значе­ния, так как основную часть все работники получали натуральными пайками, а здесь разрыв в обеспечении составлял от 2 до 9%. Таким образом, сложилось уравнительное распределение как неотъемлемая часть существовавшей в стране экономической системы.

Столь же характерным ее элементом была милитаризация труда, во многом обусловленная невозможностью его экономического стиму­лирования. Первоначально трудовая повинность касалась только пред­ставителей буржуазии, но с октября 1918 г. все трудоспособные граж­дане от i 6 до 50 лет должны были встать на учет в отделах распределе­ния рабочей силы, которые могли направить их на любую необходимую работу. С конца 1918 г. власти прибегали к призыву (подобно армей­скому) рабочих и служащих на госслужбу и в определенные отрасли экономики. Работники принудительно закреплялись на предприятиях и в учреждениях, самовольный уход приравнивался к дезертирству и карался по законам военного времени (суд трибунала, заключение в концлагерь).

Содержание экономической политики и способы ее осуществле­ния в 1918~1919 гг. во многом совпадали с теоретическими представ­лениями большевиков о том, каким должно быть социалистическое общество. Это историческое совпадение породило определенную эй­форию в отношении военных, командных, административных мер, которые стали рассматриваться не как вынужденные, а как основной инструмент социалистического строительства. Совокупность этих пред­ставлений Ленин позднее назвал «военно-коммунистической идеоло­гией». Она оформилась к началу 1920-го, когда объективные условия применения чрезвычайных методов сходили на нет. Красная Армия добивала остатки крупных белогвардейских соединений, и основная масса населения не желала далее жить в условиях «деспотического социализма», рассчитывая на восстановление привычной жизни, в

которой снабжение осуществлялось не по карточкам через малоэф­фективные структуры Нарком прода, а посредством рынка, торговли, |де главные действующие лица — покупатель и продавец — легко находили общий язык без навязчивых советских посредников. Между гсм именно в начале 1920 г. был взят курс на дальнейшее «закручива­ние гаек» по всем направлениям.

В марте 1920 г. под руководством Л. Д. Троцкого была создана Ко­миссия для подготовки плана строительства социализма в мирных ус­ловиях. Ее рекомендации носили ярко выраженный военно-коммуни­стический характер. Предусматривались расширение продразверстки, огосударствление экономики, разработка общегосударственного пла­на, расширение всеобщей трудовой повинности, создание трудовых лрмий и милитаризация всей системы управления.

Предложения Комиссии были с энтузиазмом одобрены большин­ством делегатов IX съезда РКП(б), работавшего с 29 марта по 5 апре­ля 1920 г., которые своим решением «освятили» изложенный Троц­ким курс. В соответствии с этим в 1920 г. ненавидимая деревенским большинством продразверстка была распространена на новые виды сель­хозпродуктов и сырья (к хлебу, мясу, картофелю прибавились молоко, яйца, шерсть, кожа, леи и т.д.). Сохранялось привлечение крестьян к другим видам трудовых «повинностей». Утвержден план засева полей, за реализацией которого должны были следить посевкомы. В конце 1920 г. были национализированы и мелкие предприятия («с числом рабочих более десяти или пяти, но использующих механический двигатель»). В декабре 1920 г. на VIII съезде Советов был принят план ГОЭЛРО. Формально посвященный энергетике, он содержал перспективную ком­плексную программу создания социалистической экономики. Апофе­озом милитаризации труда стали трудовые армии. Они формировались с начала 1920 г. из высвобождающихся на фронте воинских частей. В июле в народном хозяйстве были заняты 2,5 млн красноармейцев, которых стали именовать «трудармейцами» и использовали главным образом на тяжелых работах в строительстве и на транспорте. Однако производительность их труда была низкой.

В конце 1920 — начале 1921 г. была достроена до своего логического конца военно-коммунистическая система уравнительного обеспечения населения: отменены плата за пользование жильем, транспортом, дру­гие коммунальные услуги. В 1919-1920 гг. широкий размах приобрела кампания за упразднение денег. В июне 1920 г. ВЦИ К даже принял резо­люцию о важности распространения безналичных расчетов «с целью полной отмены денежной системы». В принципиальном плане по этому поводу в руководстве не было расхождений, реализация идеи уперлась в нерешенность вопроса о том, чем заменить рубль в качестве едини­цы измерения труда и расчета между предприятиями. Предлагалось вместо него ввести «треды» — трудовые единицы. Однако дискуссия не была завершена, а ее тема отпала лишь при переходе к нэпу.

Несмотря на последовательность «военно-коммунистического» курса, на рубеже 1920 — 1921 гг. он все чаще давал сбои. Резко сокра­тил перевозки железнодорожный транспорт, что было обусловлено нехваткой топлива, которое без охоты поставляли крестьяне и полу­голодные шахтеры. В результате снизился подвоз продовольствия в промышленные центры. На сокращение поставок повлияли, и массо­вые крестьянские выступления; их участники не только сами не сда­вали хлеб, но и препятствовали его доставке другими. Армия, состо­явшая в подавляющем большинстве из крестьян, становилась все ме­нее надежным союзником в борьбе на «внутреннем фронте». Более того, демобилизованные красноармейцы, возвращаясь домой, часто прямиком шли в «бандиты».

В связи с ухудшением снабжения обострилась социальная ситуа­ция в городах, участились рабочие волнения. В этой среде также тре­бовали замены разверстки налогом. В феврале 1921 г. в «колыбели рево­люции» — в Петрограде — против бастующих рабочих власти напра­вили войска. Таким образом, в движение приходила основная опора большевиков — рабочий класс и армия. Перед руководством страны возник выбор: либо во имя идеи продолжать «военный коммунизм» и рисковать властью, либо пойти на уступки и выжидать более удобного момента для дальнейшего наступления. Как прагматик Ленин сделал выбор в пользу второго варианта. И уже в феврале 1921 г., еще до кронштадтского выступления моряков, в партии активно обсужда­лись варианты снижения налогового бремени крестьян.

При обшем усилении централизации и укоренении авторитарных методов в 1918—1920 гг. в партийной верхушке сохранялись элементы демократизма и достаточно свободное обсуждение принципиальных вопросов. В дискуссиях участвовали коммунисты, представлявшие раз­личные элементы советской политической системы: ЦК РКП(б), ВЦИК, СНК, ВСНХ, ВЦСПС. Сторонники общих позиций объеди­нялись в различные «группы», «платформы» и т.п. Причем весьма су­щественными были «оттенки» во мнениях: все чаше раздавались голо­са в пользу проведения более гибкой экономической политики, прежде всего в отношении крестьянства.

В 1920 г. в дискуссиях важное место занимали допросы внутрипар­тийной жизни, а в более широком плане — методы управления стра­ной. Под огонь критики попал и Ленин. Представители партийной группировки «децистов» («демократических централистов»), отмечая его выдающуюся роль в сложившейся системе «пролетарского едино­державия», указывали, что «у вождя пролетарской диктатуры полити­ческие интересы и способности подавляюще господствуют над органи­зационными». Обращалось внимание на «бюрократическое перерожде­ние верхушек правящего аппарата». В июле 1920 г. появилось письмо секретаря UK РКП(б) Е. А. Преображенского о симптомах разложения партии, которое положило начало дискуссии о «верхах и низах». «Низы»

наступали против диктата «обуржуазившихся лжекоммунистов, генера­ции, шкурников, партбюрократов», настаивали на демократизации партии, предоставлении большей самостоятельности ее организациям. Те же мысли звучали на IX партийной конференции (сентябрь 1920) и ( уст представителей «рабочей оппозиции» (возглаштяли А. Г. Шляп­ников, С. П. Медведев, А. М. Коллонтай), которые говорили об отрыве партии от рабочего класса и ее «засоренности» непролетарскими эле­ментами, о бюрократическом перерождении «верхов» и необходимо­сти партийной чистки. С конца ноября 1920 г. до марта 1921-го продол­жалась бурная дискуссия о профсоюзах, многие ее участники осужда­ли официальный курс на «огосударствление профсоюзов», выступали против их превращения в придаток бюрократического управленчес­кого аппарата. «Верхи» реагировали на все это созданием ЦКК (Цент­ральной контрольной комиссии), призванной следить за единством и пресекать злоупотребления в партии; в феврале 1921 г. были сокраще­ны привилегированные пайки и уравнены нормы снабжения руково­дящих. кадров и рабочих. В то же время уже весной 1921 г. Ленин пред­принял энергичные меры по подавлению «оппозиционеров» и «рас­кольников», сохранению в партии «железной» дисциплины.

§ 4. Культурная и церковная политика Советской власти

В советской исторической науке широко использовался термин «культурная революция». Под ним понимали коренной переворот в духовной жизни общества, произошедший в России после Октября 1917 г. При этом обращалось внимание почти исключительно на поло­жительные последствия перемен в идеологической жизни, образова­нии, науке, художественном творчестве. Сейчас же, напротив, мно­гие авторы избегают писать о культурной революции. И такой отказ представляется не вполне корректным.

Большевистские преобразования в области культуры носили дей­ствительно революционный характер, качественно отличались от куль­турной практики как старой России, так и других государств. Поэтому под «культурной революцией» следует понимать исторически кон­кретный тип политики, который предопределил условия и содержа­ние духовного развития российского общества после 1917 г. Содержа­нием «культурной революции» были утверждение социалистической идеологии в качестве единой мировоззренческой основы всех совет­ских граждан и широкая демократизация культурной жизни. А демо­кратизация представлялась и как просвещение народа, и как его во­влечение в создание культурных ценностей. Этот путь отмечен не только несомненными достижениями, но и значительными потерями.

4 - 5578

На культурную политику Советской власти 1917—1920 гг. оказыва­ли влияние теоретические представления большевиков о роли и зада­чах культуры, обстановка острейшего противостояния Гражданской войны, а также состояние социокультурного раскола, в котором на­ходилось российское общество с начала XX в.

В своих взглядах на культуру В. И. Ленин продолжал линию рос­сийской революционной эстетики. Он полагал, что искусство призва­но отражать жизнь с позиций определенных классов, способствовать изменению отживших порядков. С этой точки зрения вождь и литера­туру, и другие виды художественного творчества рассматривал как часть «общепролетарского дела» борьбы против буржуазии и помещи­ков. А поскольку интересы рабочих и капиталистов несовместимы, то из прошлого необходимо брать лишь «освободительные элементы куль­туры», связанные с творчеством и деятельностью революционеров.

Опираясь на такой подход, Ленин сформулировал теорию «двух культур», существующих в каждой национальной культуре. Он выде­лял, с одной стороны, «буржуазную», «помещичью», с другой — «про­летарскую культуру». Из этого следовал вывод, что само понимание единой национальной культуры -— ложное, национальной же культу­ры не существует. Причем непролетарскую культуру он ставил в ка­вычки, отказывая ей в праве считаться таковой. При этом «реакцион­ная» культура, по Ленину «помещичья», «буржуазная», «черносотен­ная», — национальна, а «прогрессивная» культура пролетариата — интернациональна.

В ленинском подходе всей культуре, за вычетом пролетарской, объявлялась «беспощадная», «непримиримая» борьба. Ленин гордился тем, что великорусская нация дала «человечеству великие образцы борьбы за свободу и социализм», т.е. культуру он приравнивает к борьбе. Такой методологический подход ставил перед победившей больше­вистской властью практически неразрешимую задачу: из всей дорево­люционной культуры предстояло «вырезать» ее пролетарские части, подавив при этом непролетарские. Учитывая незначительный удель­ный вес пролетариата и «социалистической интеллигенции» (глав­ным образом профессиональных революционеров) в социальной и политической структуре России, можно объяснить и понять, почему новая власть столь широко применяла методы принуждения и наси­лия при создании «социалистической культуры». А ленинскому взгля­ду противостояло общедемократическое толкование культуры как об­ласти свободного духовного творчества, не ограниченного рамками партийной идеологии и тем более не подчиненного какой-либо партий­ной организации и ее дисциплине.

Большевистские взгляды на дореволюционную культуру имели определенную почву для распространения в связи с тем социокуль­турным расколом русского общества, который в начале XX в. стал осознаваемой всеми реальностью. С одной стороны, утонченная, ев-

рппеизированная культура элиты (дворянство, буржуазия, интелли­генция), с другой — бескультурная, забитая, неграмотная масса кре­стьян и городских низов. Первые с опасением ожидали прихода «Гря­дущего хама» (Мережковский). Вторые в культурной элите часто виде­ли «бар», «господ», к которым относились неприязненно. В годы войны jra неприязнь перерастала в нетерпимость, а затем — в ненависть. «I [росвещенные классы» часто платили тем же, относясь к революци­онным массы без всякой симпатии.