Куликовская битва 21 страница

и дальше. Однажды Николай I сказал своему сыну и наследнику,

будущему государю Александру II, следующее: "Мне кажется, что

во всей России только мы с тобой вдвоем не воруем". В прошлом

году, когда я развивал тему истории и развития традиций

казнокрадства в России, меня обвинили в том, что я проповедую

нигилизм. Я пытался просто объяснить, что несмотря на подобные

мероприятия, наша страна при всех режимах жила и выживала.

Поэтому когда сейчас кричат, что все воруют, надо понимать,

что масшабы изменились, но ведь и народу стало больше. А сам

факт воровства никого не должен удивлять. Чтобы в огромном

бюрократическом аппарате никто не воровал - это попросту

невозможно. В старой доброй Англии существуют специальные

колледжи, государственные учебные заведения, где учат

чиновников не воровать. Туда отбирают на основании сложнейших

тестов самых нравственных, самых деловых, талантливых и

умелых, учат их всему, что должен знать современный чиновник.

Их снабжают колоссальным жалованием, когда они поступают на

должность, страхуют за государственный счет семью,

обеспечивают их старость - делают все, что можно, чтобы они не

воровали. Все равно воруют. В Японии (императорская страна,

самурайский дух, представления о чести) воруют целые

политические партии. В Италии пришлось изменить

государственную систему выборов, потому что проворовался весь

парламент, все правительство и все кандидаты в президенты.

Видя, что этот процесс столь глобален, мы лишаемся оснований

считать, что наша страна составит какое-то исключение. Способа

заставить не воровать нет.

Петр применял лютые методы: колесовали, обезглавливали,

вешали, ссылали в Сибирь, конфисковывали все что можно.

Государь Николай Павлович отдавал под суд виновных чиновников,

и их запарывали насмерть, прогоняя сквозь строй. Воровство

только увеличилось. Сделать было ничего нельзя. И оказывается,

чтобы воровство было все-таки поменьше, надо резко сокращать

количество чиновников. Но в нашей огромной стране сократить

административный аппарат очень сложно. А раз так, то и

соответствующее количество злоупотреблений.

Конечно, можно кого-то посадить, кого-то казнить - и

нужно, вероятно. Они должны помнить, что, как саперы,

ошибаются один раз - должность такая. Но изжить воровство

полностью невозможно.

В войне с казнокрадством потерпел поражение даже такой

великий специалист в этой области, как Наполеон. У него был

нюх, у него было пять полиций, он знал все до последнего

франка в своей казне, но воровали и у него. Правда, самых

больших жуликов он приказывал схватить, подержать небольшое

время в камере, а потом объяснить, что скоро состоится

военно-полевой суд, если они все не отдадут. Они отдавали, их

выпускали - и начиналось все снова.

И вот Петр войну с казнокрадством проиграл. Самый его

близкий друг Алексашка Меншиков был казнокрадом. Когда у него

проходила конфискация имущества, уже после смерти императрицы

Екатерины, то только звонкой монетой у него описали имущества

на многие миллионы. А если иметь в виду все дома, конюшни,

поместья и т.д., то это было вообще что-то фантастическое. Его

имущество равнялось одному или двум бюджетам государства,

причем точных цифр нет. Понятно почему: как здорово поживились

чиновники, которые проводили ревизию.

Петр, перестраивая систему управления, вводя губернии,

губернаторов, коллегии и т.п., совершил коренную ошибку: он

достаточно сильно централизовал управление. Понять его можно.

Была война, нужно было как можно больше денег, нужно было

многое брать в государственную монополию, более

централизованно управлять ресурсами. Но именно такая жесткая

централизация влечет за собой разрастание чиновничьего

аппарата, что влечет за собой резкое увеличение количества

жулья. Хотите, чтобы воровали меньше - должна быть меньшей

централизация, должно быть меньше чиновников. История

показывает, что другого способа нет. Страны, которые хотят,

чтобы у них воровали меньше, стараются сократить аппарат, но

вообще это очень сложно.

Коллегии, которые Петр завел (сначала 12, потом их бывало

то меньше, то больше), возглавлялись президентом. У президента

был вице-президент, асессоры, советники. Человек пять-шесть

должны были советоваться и принимать решения. Президент вел

текущие дела, а управлялась коллегия всегда на основании

регламента, который списывали с соответствующих уставов

госучреждений Швеции. Почему-то Петр решил позаимствовать опыт

у своего заклятого врага. Судить не берусь, насколько удачно

было заимствование в части именно регламента, но именно эта

реформа в конечном итоге прижилась в России. И хотя со

временем вместо коллегий в России ввели министерства, тем не

менее именно такая система управления (в основном отраслевая,

а не территориальная), в чем-то, пожалуй, более конкретная,

постепенно стала приживаться в стране, хотя взамен Приказов,

которые были нужны, сохранялись канцелярии - например,

аптекарские, медицинские, артиллерийские и прочие.

Теперь - о мерах по дальнейшему подъему народного

хозяйства, как сказали бы сейчас.

Петру были нужны деньги. Государственный бюджет в то

время, когда он начал преобразования и повел войну, составлял

чуть меньше двух миллионов рублей в год. Надо, правда,

помнить, что еще Ломоносов в середине 17 века мог существовать

на три денежки в день, а денежка - это меньше копейки. На

денежку хлеба с квасом, на денежку - обуви и чернил и еще

немножко. Поэтому два миллиона - это очень большая сумма. Но

коль скоро начались реформы, шла война, нужно было строить

флот, заводить армию, которую надо кормить и одевать. Словом,

нужны были колоссальные деньги.

Тогда и была введена подушная подать, которая давала

приблизительно половину всех наличных средстве в казну. Вторую

половину давали в основном косвенные налоги. Можно каждого

гражданина России заставить отчислять в казну часть свой

заработной платы - 12 процентов, допустим. Это будет прямой

налог. А можно сделать очень простую вещь: дать наценку на

каждый батон в пользу государства. Хлеб едят все. Это будет

косвенный налог, который раскладывается на всех. Так вот,

вторую половину бюджета при Петре составляли косвенные налоги.

Что касается фантастических налогов, которые придумали

так называемые прибыльщики во главе со знаменитым Курбатовым,

то это тема для анекдотов, потому что все эти бесконечные

канцелярии, которые собирали налоги (с бань, с бород, с

пчельников, с лодочных пристаней, с кафтанов, с мостов, по два

оклада с каждого старообрядца), то все они имели свой штат

чиновников, которых тоже надо было кормить, так что все эти

деньги уходили как вода в песок, да и много их не было. Рыбная

канцелярия, какой-то стол, который собирал налог с каких-то

пудов рыбного клея, собирал всего 700 рублей в год, и денег

этих, конечно, никто не видел. Наиболее, пожалуй, толковым был

только один гербовый сбор, который придумал сам Курбатов.

Смысл его очень простой, и сбор этот сохранился у нас

навсегда: хотите подать или получить официальную бумагу,

запрос, прошение - за отсутствием простой бумаги пишите на

гербовой. За орленую бумагу, попросту говоря, официальный

бланк - плати. С одной стороны, резко сократилось количество

бессмысленных прошений, которых Петр очень не любил, и

кончились бесконечные челобитные, в которых бояре жаловались,

что кто-то кого-то оскорбил, заняв место выше или оскорбив

предков (Петр однажды приказал выправить себе в докуку штраф

на обоих ссорящихся и запретил принимать подобные челобитные).

Гербовый сбор что-то давал, хотя и не очень много. Он просто

остался навсегда, тогда как все экзотические налоги на баню,

на мытье, на вход в город, на бороду (мужики не платили налог

на бороду, если пребывали у себя в деревне, а вот если они

входили в город, то надо было платить) - все это, конечно, не

прижилось.

Но это было еще не все. Петр понимал, что можно много

получить от торговли. В те времена наше сырье было следующее:

лес, смола, пенька, кожа, сало, мед, меха. Русские меха и

сейчас очень ценятся, хотя у нас и разучились шить из них

шубы. За границей в шубах никто не ходит, и не потому, что

шуба стоит очень дорого, а потому, что надо еще платить налог

за уничтожение зверей, которые имеют несчастье при жизни быть

соответствующим образом одетыми. У нас вся торговая сеть в

мехах, лисах, чернобурках и бобрах, разве что не в горностаях.

У нас иные традиции, поэтому западные дамы, приехав в Москву,

немного шалеют от обилия шуб в метро, на эскалаторе - "у них"

в подобных туалетах ездят только в машинах.

Кроме того, Петр стал практиковать систему винных

откупов, а это - особая статья дохода российской казны, доходы

от продажи алкоголя. Когда-то было так, что вино курил, варил

зелье и торговал им кто хотел. Что-то уплачивал - и дело с

концом. Петр сообразил, что это неплохой источник пополнения

государственной казны. Но монополию на алкоголь он не ввел,

потому что дело это было хлопотное и грозило, надо понимать,

чудовищными злоупотреблениями. Наш народ в состоянии

переработать любое количество алкоголя, и всегда в золото.

Петр стал практиковать систему винных откупов - сначала робко,

а потом все тверже, и впоследствии эта система то отменялась,

то вновь вводилась в течение 18-19 веков. Какой-то

предприимчивый купчина, к примеру, покупал у казны право на

продажу водки в данной губернии на столько-то лет вперед.

Приблизительная средняя цена ее известна, и купец сразу

выплачивал в казну всю ее (максимум - в два-три приема). Таким

образом казна сразу получала деньги, которых у нее не было. А

дальше купец должен был вернуть эти деньги себе. Ясно, что он

продавал некачественный алкоголь в гораздо большем количестве

и дешевле. Ясно, что он набивал карман в два раза больше

уплаченного, подкупив чиновников и споив колоссальное

количество народа. Но дело было сделано.

Подобные откупа - это было пожарное средство пополнить

казну. При том, что все всегда знали, что это страшное зло и в

моральном, и в экономическом плане, потому что там, где

практиковались откупа, чиновники были абсолютно все

коррумпированы.

Петр пытался завести собственную морскую торговлю. Выход

к морю был обеспечен, и кто, казалось бы, мешал русским купцам

завозить товары? Но дело это не пошло. Вся торговля была очень

прочно в английских и голландских руках, и хотя Петр строил

корабли и пытался учредить компании для сбыта товаров,

всячески стимулируя своих купцов, но торгового флота не

получилось. Дело оставалось в руках иностранцев, и это

приносило определенные убытки. Однако вывоз при Петре стал

давать очень большие деньги в сравнении с прежними годами, и

он стал значительно превышать ввоз, на чем казна уже стала

держаться - разница была во многие сотни тысяч рублей.

Наконец Петр решил обеспечивать страну самым необходимым

без ввоза. В 17 веке покупали оружие - при Петре оружие стали

делать сами. При нем родилась, собственно говоря, наша тяжелая

индустрия. Начало было очень простое: нужно было отливать

пушки для кораблей и армии, следовательно, нужно было найти

места, богатые железной рудой, и строить горнодобывающие и

обрабатывающие предприятия. При Петре возникает Екатеринбург,

названный в честь императрицы Екатерины Алексеевны, жены

Петра, разворачивается деятельность Тульского завода, а потом

возникают Олонецкие, Петрозаводские заводы. И действительно

Петр производил невероятное количество очень неплохих пушек,

вооружил армию русскими ружьями, штыками и палашами. С этой

поры в России стала довольно прочно на ноги горнодобывающая,

железоделательная, чугунная, литейная промышленность.

Петр хотел еще одеть армию в русское сукно, но здесь было

сложно: в суконной промышленности со всех сторон приклеивался

Алексашка Меншиков, и кроме убытков это ничего не приносило.

Что-то получилось, но по-настоящему поставить дело так и не

удалось. Светлейший князь был беспощаден к финансам, которые

отпускались на это дело, и качество сукна было чудовищным.

Приходилось его закупать. Меншиков отделывался синяками на

физиономии - Петр бил его, ломал об него дубинки, обещал

повесить, но положение с сукном оставалось сложным.

Остается добавить, что была еще одна реформа - устройство

новой столицы. Петр стал называть Санкт-Петербург столицей еще

в 1704 году, когда города еще, в общем, не было. Начало было

положено в мае 1704, когда на островке недалеко от устья Невы

(Петр называл его "мон луст эйланд" - "самый веселый остров";

было еще какое-то карельское, финское название, а теперь его

называют Заячьим) был заложен деревянный храм в честь Петра и

Павла и стали строить крепость, которая контролировала бы

проход шведских кораблей в устье Невы. Строили быстро насыпи,

бастионы (вошли в историю бастион Нарышкина, Меншиков бастион,

Зотов бастион, Государев бастион), потом архитектор Доменико

Трезини стал одевать эту крепость в камень. Работы затянулись;

потом уже крепость стали оформлять чисто декоративно, заодно

из камня выстроили Петропавловский собор. Только к концу 18

столетия она приобрела тот вид, который имеет сейчас

Петропавловская крепость. Ее-то и называли по-голландски

Санкт-Питербурх, по-немецки сказали бы "Петер", и впоследствии

именно так и стали называть город - Петербург (город Святого

Петра).

Сначала все застраивалось хаотически. Появилось несколько

мазанок - приют убогих чухонцев, вновь поселившихся на этих

землях. Но потом Петр пригласил из Франции знаменитого Леблона

("истую диковину", как он называл этого архитектора и

садовода), и тот вместе с Петром создал план регулярной

застройки Петербурга. Полностью он не был реализован, но в

целом идеи этого плана сохранились: роскошая застройка

дворцами вдоль Невы, невская перспектива, связывающая

Адмиралтейство и Александро-Невскую лавру, соответствующая

застройка Васильевского острова (назван по имени капитана

Васильева, командовавшего батареей, которая там стояла). Все

это стало системой постепенно. Но уже к началу 20-х годов

город приобрел регулярный вид. Дома строились по красной

линии, было много каменного строительства, построены

набережные, прорыты каналы, чтобы дренировать болота, кое-где

поставлены деревянные подъемные мосты, чтобы могли проходить

по каналам парусные корабли (хотя Нева получила мосты очень

поздно - в самом конце 19 века. Летом по Неве плавали, а зимой

ходили по льду, а когда начинался ледоход или ледостав, то

сообщение через реку затруднялось). Короче говоря, все шло

так, как сказал А.С.Пушкин: "Мосты повиснут над водами, и

заведет крещеный мир на каждой станции трактир". Трактиры тоже

заводили.

Первым губернатором Петербурга был, конечно, верный

Данилыч, и надо сказать, что он проявил себя очень толковым

распорядителем. Крал он, вероятно, не меньше обычного, но тем

не менее строил быстро, энергично, всеми правдами и неправдами

заманивал купцов, без конца появлялся то тут, то там, смотрел

за тем, что делается. В глазах Петра это значило немало.

Петр выстроил для себя два дворца - летний и зимний.

Зимний не сохранился, а летний существует - Летний дворец в

Летнем саду. Сад заложил Петр и не щадил средств для его

украшения. Его переписка по этому вопросу говорит о том, что

он заказывал лилии, какие-то сорта деревьев и цветов из

Измайлова, которые особенно сильно пахнут. Покупает статуи,

причем требует от своих агентов купить в Италии хороших,

добрых статуй. Называет он свой Летний сад по-московски

огородом и очень о нем заботится. Видимо, это была какая-то

отдушина от всех остальных дел, и он действительно любил там

гулять.

Летний дворец очень скромен, очень прост. Да это и не

дворец, собственно, а просто дом. Вероятно, довольно удобный -

и не больше. Петр хвастался, что из всех европейских государей

он и прусский король - самые скромные, потому что они меньше

всего тратят на содержание своего двора. И действительно он в

этих вопросах доходил до скупости, хотя для того, чтобы

замазать происхождение своей супруги, он не жалел средств на

ее туалеты, и это, вероятно, делает ему честь. Сам же он ходил

в сапогах, а чулки ему штопала супруга. Он не любил

неразношенную одежду и чаще всего ходил без шляпы, а когда ему

был нужен парик для официальной церемонии, он просто снимал

его с головы какого-нибудь придворного, стоящего поблизости.

Как только надобность в парике отпадала, он водружал его

обратно.

Зимний дворец не дошел до нашего времени. То, что мы

видим, это бесконечные перестройки того, что создал Растрелли,

но план Петербурга сохранился. Теперь у нас очень любят

говорить (особенно те, кто считает, что Петр был

такой-сякой-разэтакий), что Петербург построен на костях, что

Петр устроил сущий концлагерь, был страшный мор, погибли сотни

тысяч людей и т.д. Будем смотреть на вещи следующим образом.

Население России при Петре не прибавилось, численно наш народ

не вырос. Страшные потери во время войны были не от пуль и

ядер, а от того, как шел набор. Мужики, оторванные от

привычной среды, скученные в избах, болели, не имея никакой

серьезной медицинской помощи (да ее и не было в то время).

Эпидемии уносили очень много людей. В Европе было то же самое,

если не хуже, потому что у нас все-таки были бани, чего там не

было. Кроме того, у нас зимой почти все инфекции восточного

происхождения просто не распространяются: перенести русскую

зиму холера не в состоянии. Каждый год дезинфекция всех

водоемов происходила автоматически, без всяких расходов для

казны.

Сколько погибло людей на строительстве Петербурга, в

точности не известно. Есть сведения иностранцев, которые

говорят буквально следующее: "По слухам..." - и приводятся

жуткие цифры. Но, во-первых, на то они и слухи, чтобы все

преувеличивать. В одном случае действительно оговаривается,

что где-то погибло от болезни тысяча с лишним человек (это

данные из переписки Меншикова). Поскольку это была, видимо, не

единственная болезнь, надо полагать, что какая-то смертность

была, и достаточно значительная.

Работали там только шесть месяцев в году. Сначала сменами

по два месяца, потом по три. Это говорит о том, что все было

не совсем так, как у нас принято думать. Была какая-то

организация, следовательно, и не стремились к тому, чтобы

смертность была высокой. Кроме того, Петр году в 1718-20

прекратил присылать крестьян на оброчные работы в Питер, а

перевел всех на найм. Если бы была высокая смертность, это

было бы невозможно.

Петр построил европейскую столицу. Она была совершенно не

похожа на Москву. "И перед новою столицей померкла старая

Москва, как перед новою царицей порфироносная вдова". При этом

не нужно думать, что Москва перестала быть столицей, просто

Россия стала иметь две столицы. Петербуржцы со временем стали

своеобразным слоем нашего населения - петербургский характер,

петербургские традиции. Москвичи всегда говорили, что это

полицейский город, немецкий город, а петербуржцы говорили про

Москву, что это огромная деревня. При этом москвичи обожают

ездить в Питер, а те не прочь приехать в Москву. И очень

хорошо. Может быть, современная власть действительно построит

настоящий скоростной путь, и тогда можно будет часа за

три-четыре съездить в город на Неве.

Итак, Петербург, война, новые налоги, которые сильно

увеличивали бремя, давившее на людей, - все это, с одной

стороны, способствовало замедлению естественного прироста

(упала резко рождаемость и возросла смертность; когда говорят,

что погибло столько-то населения, то имеются в виду не только

те, кто умер от болезней или в бою, но еще и те, кто не

родился, т.к. приблизительный процент рождаемости известен). С

другой стороны, государственный бюджет вырос с двух миллионов

до десяти за время царствования Петра, налицо была новая

столица, армия, флот, система управления, которая работала не

очень энергично, но постепенно все притиралось друг к другу.

Иное представление о сословности, которое при жизни Петра

въелось в кровь - понятно, почему. Вот итоги его царствования.

Л Е К Ц И Я 4

Сегодня речь пойдет о церковной реформе Петра Великого, о

Духовном регламенте, а также о тех оценках этой реформы и о

тех последствиях, которые она вызвала.

Сразу же скажу, что реформу эту можно оценивать в

нескольких аспектах. Здесь надо понять, что оценка реформы с

чисто канонической стороны - не моя задача. Вместе с тем

скажу, что о каноничности этой реформы всерьез начали писать

только в конце 19 века. Естественно, ответ тех, кто успел у

нас в России что-то написать до революции по этому вопросу,

был негативным. То есть те, кто оценивали реформу, считали ее

антиканонической. Но для историка это всего лишь событие: да,

антиканоническая реформа, ну и что? Она же была. Она вызвала

определенные последствия. Мало ли в истории было событий,

которые совершенно никуда не годятся с точки зрения, скажем,

экономики или, наоборот, в большей степени ей соответствуют?

Поэтому для историка сама констатация этой реформы как

канонической или антиканонической, в общем-то, ничего не

прибавляет. Для историка же Церкви здесь есть момент другой, в

особенности для тех, кто специализируется в области

канонического права.

Нам надо посмотреть на эту реформу с той точки зрения,

имела ли она взаимосвязь с предшествующим периодом русской

истории и каковы ее последствия. Вопрос о каноничности как бы

заслоняет все остальные аспекты реформы. У нас все очень любят

поговорить о канонах, но мало кто их систематически изучал.

Поэтому я касаться этого вопроса не буду. Пусть этим

занимаются на лекциях по истории Церкви, я думаю, вам там

дадут достаточно полные ответы (при том, что вопрос этот

по-своему очень любопытен).

Итак, что собой представляла церковная реформа Петра с

точки зрения вообще русской жизни? Тут мы сразу должны понять,

что связь народа с Церковью осуществляется как бы по двум

основным направлениям. Одно - это молитвенное общение,

церковная практика, пастырское руководство и т.д. Тут нет

никаких проблем, все понятно: русский народ ходил в церковь,

причащался, исповедовался, совершал те или иные требы. Тут все

ясно, и в этой плоскости мало что изменилось. Изменилось

положение епископата, изменилось материальное положение

Церкви, но это не затронуло сути церковной деятельности. А

второе направление - это духовное образование, которое, по

идее, всегда было прерогативой Церкви.

И вот тут-то мы должны понять некоторые весьма важные

цещи. Если мы попытаемся коротко осмотреть историю развития

образования в России с 10 по 17 век, то картина выглядит очень

своеобразной. Во всяком случае совершенно не такой, какой у

нас обычно хотят ее видеть.

В домонгольской Руси образование развивалось очень

быстро. И надо полагать, что оно во многом было на уровне

европейских стран (или приближалось к этому уровню).

Грамотность городского населения была очень высокой, основания

для такого вывода дают берестяные грамоты. Количество

переводных книг, как исторических, так и богословских,

светской литературы было очень велико. Складывалась солидная

собственная литература, и если внимательно анализировать

летописи, то можно увидеть, что училища, где учили не

только грамоте, но и более серьезным вещам (то есть вполне на

уровне западных образовательных учреждений), у нас были в

крупных городах.

Дальше, как вы знаете, были татары, и все эти процессы

прекратились, а если не прекратились, то шли столь медленно,

столь подспудно, столь приватно, что говорить о каких-то

серьезных масштабах развития духовного образования не

приходится. Монастыри стали источниками образованности, но там

образованность была очень простая: те, кто был учен грамоте,

читали книги, иногда кого-то учили грамоте. Хранили

благочестие и считали, что этого вполне достаточно.

Если взять Карташева (я думаю, авторитет этого церковного

историка для нас очевиден), то вот что он пишет:

"Богословская школа и новая православная литература на

всем Востоке, но особенно характерно в России, не считались

бесспорной церковной ценностью и не входили в сознание

архиерейского и монашеского призвания и долга 4, 0даже в смысле

простого честолюбия и показных заслуг в общественном мнении.

Знамя новорожденного старообрядчества окружало всеобщую

церковную бесшкольность ореолом какой-то традиционной

добродетели и не облегчало возможным ревнителям школьности

мужества пойти против этой исконной черты русского

благочестия. Словом, пробудить русскую иерархию и русские

монастыри к пафосу школьной активности было делом трудным,

даже противоестественным. Ни уму 4, 0ни сердцу русского монаха и

епископа ничего не говорил призыв к науке и школе. Н 4е

матер 4ья 0лизм, н 4е 0корыстное скопидомство 4и эгоизм чревоугодия

делали русскую иерархию глухой и не способной двинуть дело

школьного богословского просвещения, но честный консерватизм и

почти фанатизм бесшкольности. Последний, типично традиционный,

бесшкольный и антишкольный патриарх Адриан равнодушно

наблюдал, как на его глазах разрушалась во всех смыслах и

сходила на нет Славено-Греко-Латинская Академия в Москве.

Чтобы создать 4богословскую школу в такой до мистицизма

враждебной атмосфере, неизбежна оказалась "дубинка" Петра. Но

дубинка сила не творческая. Раз творческой силы не было в

Москве, нужно было брать ее на стороне. Вот откуда явилось

почти неизбежным то призвание извне, из Киевщины, в

Великороссию школьных варягов, которые по-своему добродетельно

исполнили свой исторический долг".

Конечно, слушать это все, в общем-то, не очень приятно.

Когда я впервые задумался над всеми этими вопросами, я был

неприятно поражен. Как это так: в России - и не было

серьезного богословия? Но даже сейчас, если внимательно

прочесть книгу Флоровского "Пути русского богословия", то

увидишь, что действительно богословия как системы научных

знаний у нас не было. У нас было начетничество, у нас было

благочестие, у нас были какие-то отдельные послания,

выступления по отдельным вопросам - и все. А народ российский

пребывал в определенном смысле в невежестве. Благочестие

ценилось, но знаний не было - они были не нужны. Неграмотный

мужик неплохо ориентировался в утренних и вечерних молитвах,

мог определить, какая икона где висит, и более или менее

толково объяснить их содержание . Это немало. Современный

человек вообще ничего этого объяснить не может. Но этим все

кончалось.

Но ведь нельзя же к этому свести христианство. А вот

этого-то и не понимали. Самое печальное, что даже до сих пор

время от времени слышать в самой наицерковнейшей среде, что

благочестие выше знаний. На мой взгляд, это трагедия России,

если хотите. А если комментировать это типично школьными

словами, то это безобразие. Не говоря уже о том, что делать

выбор между между благочестием и знаниями - это все равно что