Наконец-то я в небе

Поздним вечером 14 января я уже был на партизанском аэродроме в Сержанах. Раненых встречал Иван Иванович Гурьев, старый мой знакомый. Это он был командиром партизанского отряда в бабиновичском окружении. Гурьев получил несколько ранений и теперь являлся представителем партизанской бригады «Алексея» на аэродроме в Сержанах.

Жена его, Мария Ивановна, ухаживала за ранеными, делала им перевязки, готовила еду, кормила, кто сам не мог держать в руках ложку... Короче говоря, была она здесь главврачом, медсестрой, поваром и нянечкой. Сама из Суража, девичья фамилия Андреева, до войны работала учительницей в Понизовье, а в войну, с мая 1942 года — партизанка нашей бригады. Так и шагала вместе с другими по лесным и болотным тропам, участвовала в боях, а сейчас вот здесь выполняла не менее важную задачу.

Гурьев принял меня в команду раненых алексеевцев, которые ждали отправки за фронт.

— Уже две ночи самолеты не приходили,— сказал мне Иван Иванович.— По всему видно, не будет и сегодня. Погода пасмурная. Раздевайся да ложись спать. Выбирай место, где можно прилечь.

Раненые алексеевцы устроились на полу в небольшой халупе. Я облюбовал себе место около самой печи; там даже ноги можно было под печку просунуть, где когда-то на зиму закрывали кур. Подпечек черной дырой смотрел на спящих бойцов. Я бросил туда свой вещмешок; в нем лежали пара белья и два сухаря, которые дал мне на дорогу из своего запаса Маршалков. Вышел на минутку на улицу. Остановился за углом. Прислушался. Было тихо-тихо. И вдруг каким-то образом уловил отдаленный шум, напоминающий приглушенный гул самолетов. Я влетел в хату:

— Иван Иванович! Самолеты!

— Какие тебе самолеты? Ложись спать,— сказал он, но сам все-таки прислушался. Затаили дыхание и проснувшиеся раненые.

Да. Шум нарастал, и сейчас уже отчетливо слышался гул самолетов, заходивших на посадку.

— Быстрее собирайтесь! — заторопил Гурьев.

Мы выскочили на улицу. Там наготове стояли лошади, запряженные в сани. Быстро уселись, лежачих торопливо принесли на носилках и устроили на санях.

Примчались на аэродром. Но слишком поздно. Пять самолетов стояли в ряд. Их уже полностью освободили от оружия, боеприпасов и других привезенных с Большой земли грузов. Полным ходом шла погрузка раненых из других бригад. Мы опоздали. Иван Иванович чертыхался, а мы нервничали, высказывали сожаление.

Самолеты один за другим оторвались от земли и улетели на далекую и столь близкую, дорогую сердцу Большую землю.

Все начали разъезжаться с аэродрома. Больше самолетов не ожидалось, а на второй рейс трудно было надеяться.

— А мы будем ждать здесь! — решительно заявил Иван Иванович.— Вдруг да прилетят. Снова прозеваем, Видите, как получилось. Приехали к шапочному разбору.

— Ждать, ждать! — в один голос зашумели раненые.

— Кто может ходить, топайте, чтоб не замерзнуть,

а кто не может, дрожите, согревайтесь...— в шутку добавил Гурьев.

Томительно медленно тянулось время. Прошло не более двух часов, как улетели самолеты, а казалось, что миновала целая вечность. Все ждали, надеялись. Каждый превращался в слух.

И вот часа в четыре ночи над лесом послышался отдаленный гул.

— Самолеты! Самолеты! — закричали раненые.

Ярким пламенем вспыхнули костры на аэродроме.

Один за другим сели пять самолетов. Наши трое саней сразу же подкатили к первым двум самолетам Р-5. Иван Иванович Гурьев принял такой решительный вид, что с ним не осмелился спорить. Даже начальник аэродрома. Каждый раненый уже знал, в каком самолете он полетит, и стоял около него, тяжелораненые на носилках находились здесь же. Сам Гурьев и три подводчика усиленно выгружали привезенные боеприпасы и оружие. Как только освободились самолеты, нас немедленно водворили каждого на свое место. Одних засунули в прикрепленные под крыльями самолета трубы, других в люк под мотором. Я же попал в кабину, устроился позади летчика. Там мы уместились вдвоем. Сиденье было убрано. Раненный в живот партизан скорчившись сидел внизу, а я стоял над ним, поставив одну ногу между его ног, а другую за спиной.

Самолет оторвался от земли, набрал высоту и над лесом взял курс на восток.

Вот когда только мне пришлось оказаться в небе, да и то по несчастью, притом не летчиком, а пассажиром. Мне вспомнились далекие дни, когда казалось, что мечта моя стать военным летчиком становится действительностью. Я снова увидел себя девятилетним мальчишкой на хуторе Горелое Лядо и снова пережил свой неудачный побег к дяде...

Наверное, у многих мальчишек с возрастом появляется заветная мечта стать летчиком. Была она и у меня. Но как ее осуществишь, если, как говорится, еще молоко на губах?

Дядя, родной брат матери — Георгий Андреевич Никитин,— был военным летчиком. Он преподавал в Ейском военном училище морской авиации. Иногда приезжал в отпуск в Белоруссию, тогда гостил и у нас, на хуторе Горелое Лядо. Те дни были для меня настоящим праздником. Я ни на шаг не отходил от дяди, любил слушать его рассказы о самолетах, о жизни и работе военных летчиков.

Приехал в гости дядя Жора ранней весной 1934 года. Учился я тогда в третьем классе и считал себя уже вполне взрослым. Все время крутился возле дяди, даже умудрился несколько дней не ходить в школу. Обычно, когда наш гость просыпался, я уже был на ногах и, надев его пилотку и китель морского летчика, который доставал мне чуть ли не до пят, вертелся перед зеркалом.

— Что, Петя, нравится тебе летная форма? — спросил как-то дядя.

— Ой как нравится! Подари хоть пилотку...

— Ты, наверное, летчиком хочешь стать?

— Конечно, дядя Жора!

— Коль такое дело, снимай форму и быстро ко мне. Поговорим как мужчина с мужчиной.

Я быстро юркнул под одеяло и прижался к теплому телу дяди, обвил его руками за шею.

— Так вот, друг мой,— шепотом заговорил Георгий Андреевич.— Если ты действительно хочешь стать летчиком, то нам нечего откладывать. Давай собирайся и поедем разом со мной в Ейск. Там научу тебя летному делу. Смотришь, года через два станешь летчиком. Правда, ты еще маловат. И большой самолет, то есть бомбардировщик, тебе сразу не дадут. А маленький истребитель вполне доверят. Но ты же, наверное, не согласишься, станешь требовать большой.

— Что ты! Соглашусь. Обязательно соглашусь. Зачем мне большой? Мне нравится маленький. Он быстрее летает,— лепетал я без умолку.

— Коль так — значит, договорились. Но пока никому ни слова. Когда буду уезжать, захвачу тебя с собой...

Я был на седьмом небе. Шутка ли! Скоро стану летчиком. Через каких-нибудь два года пролечу над хутором Горелое Лядо, над Церковищем, сделаю разворот над нашей школой и умчусь снова в Ейск. Как завидовать будут мальчишки! Вот только Сережки — двоюродного брата и моего лучшего друга — жалко. Как он будет без меня? Сесть бы на хуторе и забрать его с собой. Но дядя говорил, что самолет мне дадут маленький, а значит, одноместный. Куда же возьмешь Сережку?

Я не мог дождаться отъезда дяди. Теперь уже держался дальше от него, боялся, как бы не разгадал кто наш сговор.

— Может, мне и в школу на занятия уже не ходить эти дни? Все равно же уедем? — шепотом спросил дядю, когда тот умывался, а я поливал ему на руки воду.

— Почему не ходить в школу? Куда уедем? — с недоумением спросил дядя. Но быстро поправился: — Ах, в летчики. А я сразу и не понял. Нет, Петя, в школу ходить надо до самого отъезда. И учиться получше.

Я старался изо всех сил. Каждый день приносил две-три пятерки. Даже специально просил учителя Андрея Сидоровича, чтобы тот как молено чаще вызывал меня.

Наконец и день отъезда. Дядя уложил свои вещи в чемодан. Я тоже собрал свои книги и тетради в сумку. Когда дядя вышел во двор, моментально оказался около него, позвал за угол и зашептал на ухо:

— Дядя Жора! А мне как уходить? Папке с мамкой и сегодня не скажем?

Дядя растерянно смотрел на меня. Скорее всего, он тогда и не подумал, что шутку я восприму всерьез.

— Не волнуйся, дяденька. Я собрал свои вещи и убегу в лес, обойду по опушке хутор и там встречу тебя на дороге,— скороговоркой залепетал я.

— Ни в коем случае. Так делать нельзя. Я... Я даже не подумал, я просто по... Идем в хату, там и поговорим. Без отца нельзя. Пойдем, пойдем, Петя.

Дядя Жора, наверное, только теперь понял, какую ошибку совершил своей шуткой. Зашли в хату. Стол был накрыт. Все ждали появления дяди Жоры. Он извинился за задержку и как-то не очень связно начал разговор, стараясь пересыпать его шутками.

— Видите ли, дорогая сестрица и свояк, дорогие гости (здесь присутствовали еще отец и мать Сережи — дядя Купрей и тетя Аксинья), с Петей у нас получилось маленькое недоразумение. Он хочет стать летчиком... Ну я ему пообещал забрать с собой и научить... Но... Но... Я забыл, что в летное училище принимают после школы.

— Так через месяц окончу,— по-своему понял я это условие.

Все рассмеялись. А дядя подошел ко мне и шепнул:

— Я приеду за тобой... Будешь летчиком. Обязательно будешь.

Так и уехал дядя Жора, а я продолжал хорошо учиться. Тот год завершил с пятерками по всем предметам. Наступило лето, а мне покоя нет. Когда же дядя за мной приедет? В августе меня охватила тревога: скоро опять в школу, а дяди все нет. «Нечего мне больше ждать,— решил я.— Мало ли там у дяди забот. Может, не отпускают его. Да и что я — маленький, чтобы за мной ездили. Сам поеду. И немедленно, чтобы не опоздать к началу занятий».

Сборы были недолги. Книги и тетради ни к чему — в школу больше ходить не буду. Теперь подавай самолет — и баста. Брючата и рубашка на мне. Ботинки бы еще не мешали, но их не было: сам еще не успел заработать, а отец не догадался купить или не имел за что. Да они и ни к чему. Летом всегда ходили босиком, а осенью, зимой и весной — в лаптях. Сейчас в такую важную дорогу, конечно, ботинки бы не помешали. Но на нет и суда нет. Добраться бы только до Ейска, а там летная форма обеспечена.

О деньгах на дорогу задумываться не пришлось. Их не было. А продуктами не мешало запастись. Решение пришло мгновенно. Схватил пустую полотняную торбу и помчался к дяде Купрею. Время было послеобеденное. Дома никого не оказалось. Только тетя Аксинья во дворе кормила кур.

— Тетя Аксинья, мама просила одолжить буханку хлеба. А то у нас кончился, к ужину не осталось и кусочка,— выпалил я.

— Что-то быстро вы съели. Мать, кажется, на этой неделе пекла,— пожимая плечами, сказала тетя, но, поразмыслив немного, пошла в хату и через минуту вышла на крыльцо с круглой буханкой хлеба килограмма на четыре и передала ее мне.

Вышел со двора, осмотрелся. Нигде никого. Сунул буханку в торбу, забросил через плечо и двинулся к кустам вдоль канавы, побежал в лес, а оттуда на большак и помчался в сторону Скрыдлева.

Часа через три уже был на станции Замосточье. Вечерело. Мне нужен поезд на Оршу. Раньше только один раз, весной этого года, вместе с отцом ехал по железной дороге, когда возвращались из города. Теперь обошел все закоулки станции, прочитал расписание движения поездов, таблицу цен на билеты, правила пользования транспортом. Все говорило не в мою пользу. Вот только расписание радовало: до прихода поезда оставалось минут двадцать.

Как же без билета незамеченным пробраться в вагон? Решил идти туда, где больше пассажиров. Выбрал такую группу и пристроился к ней. Поезд остановился. Не успела проводница проверить билеты у нескольких человек, как я оказался в тамбуре, а затем и в маленькой клетушке, где установлена топка для обогрева вагона. Когда состав отошел от станции, я уселся на уголь, уложил перед собой свою торбу. Под мерный стук колес уснул сладким сном. Мне снилось, что веду самолет. Истребитель то поднимался ввысь, то камнем падал вниз, то плавно плыл под облаками. При изменении скорости он резко тормозил, да так, что, казалось, вылетаю из него. И больно уж мало воздуха было в небе, дышать становилось тяжело, пот градом катился по лбу и заливал глаза. Вдруг самолет так дернуло, что я ударился головой о кабину и... проснулся.

Поезд со скрипом катился в обратную сторону. В вагоне было тихо-тихо. Приоткрыл дверь своего убежища, вышел в тамбур. За окном проплывали огни вокзала. Над зданием прочитал «Орша». Поезд загоняли в тупик, он шел медленно. Я подхватил на плечи торбу, открыл дверь вагона, спустился на подножку и спрыгнул на землю. Вдоль забора стал пробираться к вокзалу, стараясь избегать лишних глаз.

На перроне, неподалеку от здания вокзала, лежали вещмешки, ящики, чемоданы и другие вещи. Около них стояла группа красноармейцев. «Вот где мое спасение»,— подумал я и подошел к военным.

— Здравствуйте, дяденьки!

— Что, хлопец? — спросил один красноармеец.— Есть хочешь? Ваня, дай ему кусок хлеба.

— У меня свой хлеб есть, вот целая буханка,— показал на свою торбу, поставленную к ногам.— И есть я не хочу. Просто еду в далекую дорогу, аж до Ейска, к дяде Жоре!

— Ого, куда хватил. Попутчиком будешь до Ростова... Но одежда у тебя уж больно неважная,— тот, кого назвали Ваней, окинул меня взглядом с ног до головы.

В разговор вступили другие красноармейцы. Кажется, каждый задал вопрос. Я отвечал, те смеялись. Но вот спросили, почему папа с мамой так отправили меня в дальнюю дорогу. На этот случай имел свою легенду. Рассказал ее. Отец и мать давно умерли, когда я был еще маленьким. Воспитывался у тети. Она злая-презлая. Все время измывалась надо мной. Но терпел. А сейчас уже не хватает терпения. Окончил три класса. Больше не разрешает ходить в школу. А учиться хочется. Вот и бежал. Решил пробираться в Ейск к дяде Жоре. Он военный летчик и не станет запрещать учиться, а, наоборот, еще поможет и на летчика выучит.

— Денег у меня нет ни копейки. Вот только буханка хлеба. Сюда доехал без билета,— закончил я свою исповедь.

Красноармейцы начали советоваться, как помочь мне в беде. Одни предлагали пойти к военному коменданту или начальнику станции, рассказать все как есть. Мол, там не бессердечные, помогут, дадут бесплатный билет или указание начальнику поезда забрать мальчика. Другие считали такой ход бесполезным и опасным, так как вмешается милиция и меня заберут в детприемник, а оттуда снова отправят к злой тетушке или в детдом. Я придерживался такого же мнения. И решили... везти меня «зайцем» до Ростова. А дальше будет видно. Если и обнаружат беглеца, то скорее всего отправят к дядюшке в Ейск — к нему будет намного ближе.

На рассвете мы уехали. В вагоне красноармейцы меня замаскировали вещмешками и чемоданами. Несколько суток находился в этом укрытии. Все обошлось благополучно. В Ростове-на-Дону мои новые друзья договорились с проводницей одного из вагонов поезда Ростов— Ейск и задолго до посадки пассажиров определили меня под полку служебного купе.

И вот я в Ейске. Вышел в город. Куда идти? Адреса-то дяди я не знал. Даже не подумал об этом. Мне было известно одно: дядя Жора учит летчиков. На привокзальной площади подошел к стоявшей у тротуара полуторке и попросил отвезти меня в школу, где учат летать. Водитель грузовика отказывался ехать, но, выслушав мою историю, погладил по голове и усадил в кабину. Он довез меня до самой проходной училища.

Там начались новые испытания. Матрос с красной повязкой дальше ворот не пустил меня. Он куда-то позвонил, сообщил, что на проходной находится какой-то грязный, босой мальчуган и заявляет, что приехал из Витебской области, ищет дядю Жору. Вскоре пришел человек в форме морского летчика и тоже с красной повязкой на рукаве. Опять расспросы: кто ты, откуда приехал, зачем?

— Ищу дядю Жору,— твердо отвечал я.— Он здесь работает, учит летчиков. И форма у него точно такая, как у вас. Он в этом году приезжал к нам в гости...

— А фамилию дяди знаешь? А отчество как?

Я вспомнил, что взрослые его величали Георгием Андреевичем. Ну а фамилия, наверное, Лебедев. Коль я Лебедев, значит, и дядя Жора — Лебедев. Он же родной брат мамы, а она тоже Лебедева. Даже не мог подумать, что у дяди Жоры может быть другая фамилия, что мать, хотя она и родная сестра дяди, носит фамилию отца. И я ответил:

— Георгий Андреевич Лебедев.

— Что-то не припомню такого в училище. Пойдем- ка со мной. Будем искать...

Дежурный привел меня в какой-то кабинет.

Он начал звонить, уточнять. Рассказывал обо мне, называл фамилию, имя и отчество дяди Жоры. Затем ему звонили, потом он опять спрашивал мен# и снова звонил. Наконец, положив трубку, он с улыбкой сказал:

— Нашелся твой дядя Жора. Сейчас придет. Только фамилия его не Лебедев, а Никитин.

С нетерпением ждал встречи, напрягал слух. Заслышав шаги в коридоре, вскакивал, а когда открывалась дверь, сжимался в пружину, готовясь прыгнуть в объятия дяди.

Дядя Жора появился на пороге кабинета и замер в недоумении и растерянности, впившись в меня смущенным и каким-то виноватым взглядом. Пулей сорвался я с места, кинулся к нему и, повиснув у него на шее, разрыдался, осыпая его поцелуями, обливая слезами и приговаривая!

— Я очень, очень ждал... Каждый день ходил встречать. А тебя все нет и нет... Не дождался... Сбежал из дому. Вот и приехал...

— Прости меня, Петенька... Это я виноват, во всем виноват. Не подумал... А видишь, как получилось...— не выпуская из объятий, говорил дядя Жора.— Но ничего. Все будет хорошо. Поехали домой. Там тетя Рая ждет.

Нас ждала легковая машина. Я залез на заднее сиденье, поздоровался с водителем. Дядя сел на переднее и сказал шоферу:

— Видишь, какой летчик к нам прибыл на пополнение. И все я виноват. Да, с детьми, брат, шутить нельзя.

Я ехал и пытался понять, почему дядя виноват, в чем его вина. О каких шутках он говорит. Вдруг дядя повернулся ко мне:

— А там тебя ищут, наверное. Всю деревню небось подняли на ноги, думают, что погиб где-нибудь или волки разорвали в лесу...

Только теперь я представил, какой переполох творится на хуторе Горелое Лядо и в деревнях Лесная Слобода и Ивановка. За всю дорогу об этом даже и не подумал. Мне стало не по себе. Хотелось выскочить из автомашины и закричать во весь голос: «Не плачьте и не ищите, я здесь!» Настроение испортилось, радость достигнутой заветной цели омрачилась. Но я быстро овладел собой и решил, что дядя Жора — всесильный человек, он знает, как поступить. В крайнем случае самолетом моментально долетит до хутора и сообщит, что все в порядке...

Тетя Рая встретила меня испуганно.

— Боже, какой он грязный! — воскликнула она.

Я с тетей Раей виделся первый раз. Она к нам в гости еще не приезжала.

— Готовь, Рая, ванну. А я дам телеграмму домой. Там же ничего не знают. Он сбежал.

Я не мог понять, почему дядя и тетя такие встревоженные. Всю дорогу рассчитывал на торжественную и радушную встречу.

В ванне я блаженствовал. После дальней и трудной дороги казалось, что попал в рай. Вскоре вернулся дядя Жора, сообщил, что телеграмму отправил подробную. Все будет понятно. Разыскивать перестанут. Меня нарядили в чистые майку, трусики, носки, туфли, которые купил дядя Жора, возвращаясь с телеграфа.

— А костюмчик купим позже. Нужно же примерить. Пообедаем и пойдем в магазин.

Стол был уставлен кушаньем. А тетя Рая все носила и носила с кухни новые блюда; принесла и поставила посредине стола вазу, из которой свисали крупные гроздья винограда, ласково смотрели на меня краснобокие груши и улыбались яблоки.

— Ну что же, летчик, усаживайся за стол.

Во время обеда дядя и тетя шутили, смеялись, весело переговаривались. Я радовался, что так быстро прошли первоначальная натянутость и, как мне показалось, некоторый испуг, даже недовольство моим столь неожиданным и необычным появлением.

Наелся я плотно. Потянуло на сон. Дядя Жора завел меня в спальню, уложил на кровать. Я сразу же забылся.

Вечером у нас не состоялся разговор о важных делах, в том числе и о летных. Я крепко спал. Меня не могли разбудить ни под вечер, когда собирались ехать в магазин, чтобы купить одежду, ни к ужину, ни после, когда дядя и тетя сами ложились спать. Дядя Жора взял меня сонного на руки и перенес в другую комнату, где мне была приготовлена на диване постель.

Проснулся я только утром, когда дядя Жора уже позавтракал и собирался уходить на службу.

— Часа в два я приду. Сегодня у меня не много работы,— сказал он.— Ну и спал же ты, богатырским сном. Наверное, хорошо намаялся за дорогу. Три раза будил, и ничего не вышло. Теперь, друг мой, придется тебе пока заниматься с тетей Раей. Сходите на базар.

Мы с тетей Раей позавтракали и пошли на рынок. Меня изумило разнообразие фруктов, которыми там торговали, множество их. Сделав необходимые покупки и побродив по рынку ради любопытства, пришли домой, быстро справились с домашними делами и отправились к морю.

Море... Его я видел впервые. После пруда на хуторе или речки Черничанки, куда мы иногда ходили купаться, это было что-то невообразимое. Морская гладь простирается до самого небосклона, не видно ни конца ни края. Берег усеян мелкой галькой или песочком. На них все время накатывается волна, которая волочит за собой кружево морской пены. А то на морской глади появляется вал, и катится, катится к берегу этот водяной гребень по всей видимой длине моря, затем вода уже не убегает обратно за валом, а уплывает, будто ее кто-то силой тянет назад, она же упирается, цепляясь за гальку, и образует пологую выемку. Там, куда добежал вал, остается грядка гальки и щебня.

Мы с тетей Раей купались, загорали. Правда, я старался быть дольше в море, наслаждался соленой водой. Плавал, пока тетя не требовала, чтобы я полежал на солнце.

Дядя пришел к обеду, как и обещал. Мы поехали с ним в магазин. Он купил мне костюм, две рубашки; одну серенькую, а другую — белую в полоску, черную фуражку с блестящим козырьком. С каждым шагом я становился наряднее и наряднее. Смотрел в зеркала, которых было много, и не мог поверить, что это и есть не кто-нибудь, а я — Петька из Горелого Ляда. Потом купили еще черные ботинки. Примерил, да так и остался в них. Туфельки дядя сложил в коробку и забрал с собой. Потом еще покупали майки, трусы, носки... Я уже не обращал внимания на дядины покупки, а любовался своей одеждой.

Дома тетя Рая, повернув меня несколько раз, заявила, что костюм на мне лежит хорошо и я похож на настоящего летчика. Эта похвала пришлась по душе, ведь я ни на минуту не забывал о главной цели своего приезда в Ейск.

— Разговор о летных делах, Петя, давай отложим до ужина,— сказал за обедом дядя Жора,— а сейчас пойдем на аэродром, посмотрим самолеты. Я с начальством договорился, нас пропустят. Не только посмотрим, но и по-настоящему пощупаем их. Может, и штурвал в руках подержишь.

Я обрадовался. Ведь намек на штурвал был явно недвусмыслен. «Может, и в небо взлетим, хоть немножечко прокатимся на самолете»,— мелькнула у меня счастливая мысль.

После обеда мы с дядей отправились на морской аэродром, который размещался на берегу лимана. Часовой в проходной взял под козырек. Он заговорщически подмигнул дяде и бросил:

— Это тот самый летчик?

— Да, да. Будущий летчик Петр Леонович Лебедев.

Это для меня было наивысшей наградой. Шутка ли — обо мне знают на аэродроме, считают летчиком. Мы побывали в ангарах и на стоянках самолетов, где выстроились в ряд морские бомбардировщики и истребители. Дядя рассказал, как их по лоткам спускают на воду, а после посадки снова затаскивают в ангары или на стоянки. Пока мы были на аэродроме, несколько самолетов поднялись в воздух, а два совершили посадку. Это было так интересно. Я ловил каждое слово дяди, который объяснял мне все или разговаривал с матросами, обслуживавшими аэродром. Но самое главное и интересное ждало впереди.

Мы подошли к расчехленному самолету, около которого трудились два человека. Дядя поздоровался с ними и сказал:

— Вот племянник мой приехал из Витебска. Сбежал от родителей. Летчиком хочет стать. Дайте-ка ему посидеть в кабине.

— Коль это — будущий летчик, так пожалуйста,— ответил один и отодвинул фонарь.— Давай-ка залазь сюда на крыло.

Он подал мне руку. Я мигом оказался на крыле самолета, а затем и в кабине. Боже, сколько там различных кнопок, стрелок!.. На крыло поднялся и дядя Жора. Он перегнулся через край кабины и начал пояснять мне, что к чему, как поворачивать штурвал, чтобы самолет шел вправо или влево, вверх или вниз. Я повторял все эти движения. Потом попросил дядю показать бомбардировщик. И в том самолете посидел.

Возвращаясь домой, я уже чувствовал себя настоящим летчиком и разговаривал с дядей, как знаток авиационного дела. Дядя Жора никаких насмешек и шуток не допускал. Это еще больше заставило меня держаться по-взрослому. Даже потерянный кем-то на дороге мячик не посмел отфутболить, считая это ниже своего достоинства.

Вечером за ужином состоялся откровенный разговор по поводу моей летной карьеры. Дядя Жора заявил:

— Так вот, племянник мой, во всем я виноват, только я. Просто безо всякой задней мысли пошутил над тобой. Чтобы поступить в наше училище, необходимо иметь образование не ниже семи классов и возраст не моложе восемнадцати лет, да еще пройти медицинскую комиссию. А скоро станут принимать в училище только со средним образованием, причем уже имеющих навыки летного дела. А это приобретается в аэроклубах Осоавиахима. Прости меня, Петенька. Ты летчиком станешь, обязательно станешь, только немного позже. Не горюй. Все придет в свое время. А сейчас отдохни у нас недельки две и езжай домой, учись и готовься стать летчиком.

С каждым словом дяди Жоры мне становилось не по себе. Рушилось все то прекрасное здание, так хорошо и складно воздвигнутое моим воображением на шатком фундаменте дядиной шутки. Стало больно за те мытарства, которые пришлось мне перенести, чтобы добраться от Горелого Ляда до солнечного приморского города Ейска. Слезы брызнули у меня из глаз и крупными горошинами покатились по щекам, какой-то комок душил горло. Я не мог ничего сказать в ответ...

А на хуторе Горелое Лядо события развивались своим чередом. В первый день исчезновения моего почти никто не заметил, а кто и заметил, тот не придал никакого значения. Подумаешь, не явился к ужину. Экая беда. Что это первый раз? Может, уснул где-нибудь на сеновале или чердаке. Утром отец рано ушел на работу. Пора была горячая, полным ходом в колхозе шла уборка урожая. Вслед за ним ушла и мать, наспех накормив детей и наказав Наде и Коле насобирать травы, дать корм свиньям, подоить корову, накопать и начистить картошки, смотреть младшего братишку Гришу и т. д. и т. п. Обо мне снова не возникло никакого разговора. Наверное, сбежал утречком в лес собирать грибы, да и только. Так и раньше не раз бывало.

Первыми встревожились Надя и Коля, а потом Ваня и Сережа, двоюродные мои братья. Ведь я не явился и к обеду. Они обсудили на детском совете и решили, что заблудился в лесу. Надя стала заниматься хозяйством и досматривать малых детей, а Коля, Ваня и Сережа побежали в лес разыскивать меня. Обошли все грибные места — нигде нет. Шумели, кричали, звали, лазили на высокие деревья, чтобы осмотреть мелколесье. Но меня не было. Вернулись ни с чем и сначала втайне один от другого пускали слезу, а затем уже собрались все вместе и разревелись. Так и застали их отец с матерью вечером, когда вернулись с работы.

— Чего нюни пораспускали, что случилось? — спросил отец.

— Петьки нет,— в один голос ответили они.— Весь лес обыскали. Нет нигде.

Мать присоединилась к плачущей компании. Отец постоял в растерянности, пожал плечами и спросил:

— Когда видели его в последний раз? Может, обидели чем?

— Вчера в обед был,— хором ответили дети.

— После обеда он приходил к нам, одолжил хлеба,— заявил Сережка.

— Какой хлеб? — одновременно насторожились мать и отец.

Они пошли к Купрею.

— Беда, брат,— сказал отец, переступив порог,— Петька пропал.

— Как пропал?

— Вчера после обеда он взял у меня буханку хлеба. Сказал, что мамка просила одолжить,— подтвердила тетя Аксинья.— Я и подумала, что-то не так. Знаю, что ты три дня назад пекла хлеб. Но дала буханку...

— Подумала, подумала. Все вы умные теперь,— оборвал ее дядя Купрей.

Судили, рядили и решили, что Петька ушел к дедушке в Лесную Слободу или к бабушке в деревню Бабинцы. Но вот буханка хлеба мешала всем расчетам и догадкам. Зачем столько хлеба, если идти к дедушке или бабушке? Ночью отец отправился в Бабинцы и Шилки, а дядя Купрей — в Лесную Слободу. Но ни у бабушки, ни у Кати в Шилках не было беглеца. Не оказалось и в Лесной Слободе у дедушки и у дяди Антона.

К утру отец и дядя вернулись на хутор. Всей гурьбой навалились обыскивать холодные постройки, перерыли сено, облазили чердаки и пристройки, даже заглянули в пустые бочки. Никаких следов обнаружить не удалось.

Днем собравшиеся родственники организовали поход в лес. Проводником стал Сережка. Он показывал все наши с ним тропы и места, где устраивали игры, организовывали наблюдение за птицами и дикими животными или собирали грибы... Но безрезультатно.

На четвертый день приехал участковый уполномоченный милиции. До него дошел слух о моем исчезновении. Он изучил все обстоятельства, переговорил с отцом и матерью, дядей Купреем, тетей Аксиньей, вначале со всеми вместе, потом с каждым отдельно, так же поступил и с братьями и сестрой. Ничего подозрительного выяснить не удалось. Снова и снова все приходили к выводу, что меня кто-то чем-то обидел и я решил в отместку спрятаться на время. Иначе для чего нужна была буханка хлеба. Мог бы дома отрезать краюху, да и только.

Опасались, что я прячусь в лесу и что сонного могут растерзать волки. Но Сережа на этот счет высказался вполне определенно: Петька на земле ночевать не станет. И рассказал, как мы не раз строили гнезда-палатки на сучьях дубов и елей и спали там вдвоем. Он привел милиционера и отца к двум таким гнездам-палаткам. Но и там следов не оказалось.

Участковый собрал мужчин из Лесной Слободы и Ивановки. Они еще раз под его руководством прочесали лес. Но снова беглеца не обнаружили.

Тогда всем миром сошлись на том, что никак не разгадать Петькиного плана и лучше всего набраться терпения и ожидать, пока он сам не объявится.

Мать с сестрой втихомолку пускали слезы. Отец ходил злой и хмурый, всячески старался избегать разговоров.

Наконец наступил шестой день ожидания и поисков. Казалось, медленно катится солнечный шар по небу. Все ждали вечера, чтобы забыть во сне о беде, постигшей хутор, а там, может, утром появится и Петька или какая-нибудь весточка о нем. Всем казалось, что это может случиться только утром. Ждали вечера, чтобы быстрее наступило утро. Уже ложились спать, когда Коля в окно увидел мерцающий свет.

— Мама, что это?

Все кинулись к окну. Свет, мигая, быстро бежал от большака по дороге к дому. Вот он уже и совсем близко. Стал виден велосипед, а на нем — человек. Семья бросилась во двор, а оттуда на улицу. К калитке шел мужчина, размахивая бумагой.

— Нашелся ваш Петька! Жив, здоров.

— Где он? — в один голос зашумели взрослые и дети.

— В Ейске, на берегу Азовского моря. Вот телеграмма.

Прибежали дядя Купрей и тетя Аксинья, а за ними Ваня и Сережа. Зажгли лампу, уселись на скамейки, а приехавший почтовый работник подсел поближе к свету и стал медленно читать, четко выговаривая каждое слово:

«Мошканы Витебской Горелое Лядо Лебедеву Леону Дмитриевичу Сын ваш Петька приехал Ейск жив здоров все порядке подробности письме не волнуйтесь Георгий Андреевич Никитин».

Наступила минута какого-то оцепенения. В хате было тихо-тихо. Первым нарушил тишину Сережа. Одним махом выдавил со вздохом:

— Вот так Петька!

— Да-а-а,— закуривая, сказал дядя Купрей.

— Ох и доберусь же я до этого Петьки,— решительно заявил отец.— Давно уже ремень скучает по его мягкому месту.

Только сейчас вспомнили, что я вместе с дядей Жорой собирался ехать в Ейск.

— Так вот где собака зарыта,— проговорил отец.— Я выбью ему из головы эту дурь!

Через несколько дней пришло письмо от дяди Жоры. Он подробно описал, как все это получилось, и в случившемся винил полностью себя. На хуторе успокоились...

Не промолвив ни слова, я поднялся из-за стола и как в полудремоте, ничего не соображая, дошел до постели, разделся, забрался под одеяло и уткнулся носом в подушку. Никакие мысли не лезли в голову, чувствовалось полное опустошение, казалось, наступил крах не только моей мечте, но и смыслу жизни. Подошел дядя, уселся около меня, ничего не говорил, только осторожно, еле прикасаясь рукой, гладил по голове. Так он просидел долго.

Дядя ушел в спальню, а я не мог уснуть. Мне казалось, я настолько опозорился, что будет стыдно смотреть в глаза не только родителям, но и всем своим сверстникам. Особенно воочию представилось, как приду в школу, а там будут показывать на меня пальцами и улюлюкать, свистеть, кричать:

— Летчик! Летчик с Горелого Ляда идет!

И учитель Андрей Сидорович Сипаров их не успокоит.

Что же теперь делать? Решил как можно быстрее уйти от дяди, броситься в обратное путешествие. Теперь меня не пугала дальняя дорога без копейки в кармане. Но сделать это сейчас же я не осмелился. Лучше уехать из Ейска днем, когда дядя уйдет на работу, а тетя займется делами.

Теперь вопрос, в чем ехать. В одежде, которую купил дядя Жора, я не собирался. Пусть останется им. Поеду в своей. В ней и сподручнее укрываться под полками в вагонах. Но где она? Когда тетя ушла на рынок, я перевернул все в шкафу, в ванной, на кухне. Не нашел. Решил бесповоротно: «Сейчас тепло. Поеду в майке и трусиках». Умылся, пошел на кухню. На столе стояла тарелка творога со сметаной и стакан молока, лежал нарезанный хлеб и сдобная булочка. «Дорога дальняя,— подумал я.— Надо подкрепиться хорошенько. Не помешало бы и с собой взять кусок хлеба, да нет во что, даже карманы к трусам никто не догадался пришить».

— Ничего, свет не без добрых людей! — громко сказал я и перешагнул порог квартиры, захлопнув за собой дверь.

Через несколько минут на вокзале я уже изучал расписание. Поезд на Ростов пойдет только вечером. Но ждать мне нельзя. Очередной пригородный отправится часа через два. Придется ехать им, если какой-нибудь товарняк не подвернется.

С этими грустными мыслями я и отправился в конец - перрона, уселся на разломанную скамейку, кем-то заброшенную подальше от людского глаза. Погрузился в свои невеселые думы и не обратил внимания на подошедшего человека, который уселся рядом на обломок скамейки. Очнулся, когда тот положил мне на плечо руку и еле слышно сказал:

— Ты так и не простил мне шутки?..

Это был дядя Жора. Лицо его осунулось. Я вздрогнул от неожиданности, хотел вскочить и бежать. Дядя крепче прижал рукой мое плечо.

— Подожди. Давай поговорим как мужчина с мужчиной.

Я молчал. Меня давила обида.

— Послушай меня, Петенька. Расскажу тебе, как я стал летчиком.

— Говорите,— выдавил я.

— Не так мне легонько досталось небо, как я наобещал тебе, не подумав, во что обернется мой легкомысленный разговор. Кое-как удалось окончить три класса церковноприходской школы. Больше учиться не пришлось. Семья большая. Хлеб надо зарабатывать. Пошел в подпаски, а потом стал пастухом. Пасу, а как увижу, что дети в школу идут, так сердце сжимается до боли. Вечерами часто заходил к ребятам, узнавал, какие задачи и стихотворения задавали на дом, старался у них прочитать в книжках. Да не все давали мне: подумаешь— пастушок. Так и мыкался с кнутом в руках. Года через два пришла ко мне наша сельская учительница Мария Ивановна. Добрая такая была. Пришла и спрашивает: «Ты, Жора, говорят, очень переживаешь, что не пустили тебя учиться, скот заставили пасти?» «Нет,— говорю,— не очень. Мне учиться и не хотелось. Коров пасти даже интересней, Мария Ивановна. Вон Звездочка все время ходит за мной и слушает, как я пою, а Пеструха, так та убегает, так и норовит залезть в посевы».

Я старался показать Марии Ивановне, что мне здесь очень нравится и совсем не думаю о школе, хотя каждое слово приходилось выдавливать через силу. Хотелось плакать и крикнуть: «Мария Ивановна, заберите меня в школу. Я очень хочу учиться». Но не закричал. Сдержал порыв. Через силу, но сдержал. Она дала мне книгу сказок. Велела заходить к ней за другими книгами. Ходил к ней раз в неделю или две, чтобы очень не беспокоить учительницу и не надоедать ей. Она всегда старалась узнать, что больше всего мне понравилось из прочитанного.

Годы шли, я рос и пас стадо деревенских коров. А тут война. Империалистическая, первая мировая. Мужиков забрали на фронт. Теперь уже приходилось мне не только пасти скотину, но и землю пахать, хлеб сеять, сено косить. А вот и революция. Одна, потом другая, а следом и гражданская война. Вижу, что наша власть пришла, за людей стоит. А коль она за нас, то нам за нее встать надо. Вот и решил взяться за оружие. Хоть лет мне было всего шестнадцать, но ростом и силой бог меня не обидел. Бросил я своих коров прямо в поле и примкнул к группе красноармейцев, которые спешили на фронт белых бить, чтобы не задушили они Страну Советов. Как и ты, ничего не сказал родным, даже не предупредил. Провоевал до самого конца, пока и японцев с американцами не выгнали из Владивостока. Был два раза ранен. Так и остался в Красной Армии. Учился. Окончил все курсы, куда только ни посылали, закончил вечернюю школу. Направили меня в Ейск в авиационное училище. Стал морским летчиком. Долго летал над Балтийским морем. Потом снова учился. Года четыре назад назначили сюда преподавателем. Теперь уже я учу летчиков. Вот и вся моя трудная и длинная дорога.

Дядя умолк, а затем продолжил:

— Дернул меня черт за язык, надо же было пошутить над тобой. А ты разобиделся... Решил снова бежать. Да лишь в майке и трусиках. Хуже, чем сюда приехал. Что подумают обо мне там, на родине. Скажут, голого выгнал, даже хлеба буханки не дал. И тебе нисколько не жалко меня? Я же просил у тебя прощения за свою оплошность, об этом написал и родным в Горелое Лядо. Еще раз прошу простить меня, Петенька...

Я посмотрел ему в глаза. Дядя плакал. Мне стало не по себе. Было стыдно, что заставил этого бывалого солдата так переживать.

— Я прощаю, дядя Жора. Простите и вы меня за все. Больше не буду,— сказал я и со слезами бросился к нему в объятия.

На этом конфликт был исчерпан. Я прожил у дяди до 20 августа. Не раз вместе с ним ходил в училище и на аэродром, облазил не один самолет, провожал дядю Жору в полеты и с нетерпением ждал, когда он прилетит и посадит на Ейский лиман свою машину с номером шесть. Просил покатать меня, но дядя отказался, заявив, что на военных самолетах эти вольности запрещаются.

И вот наступил день отъезда из Ейска. Мне купили плацкартный билет. Дали чемоданчик с вещами, полную сумку всевозможных продуктов, плетеную корзинку груш и винограда. Меня провожали дядя и тетя. Перед отходом поезда дядя Жора дал мне кошелечек с деньгами. Там была мелочь, рубли, тройки и пятерки. Дядя рассказал, как пользоваться деньгами: где сколько надо, столько и вынимать. Разъяснил еще и еще раз, как ехать, где пересаживаться, где и как компостировать билет.

— До свидания. Будь здоров, Петя. Только не обижайся,— говорил он, целуя меня.— Всем, всем передавай большой привет. Пусть они не осуждают меня. Я не совсем плохой человек.

Эти слова запомнились мне на всю жизнь. И теперь я с любовью вспоминаю своего, уже покойного, дорогого дядю Жору. Он запомнился мне своей добротой. Может быть, благодаря ему и я вышел в люди. Георгий Андреевич Никитин первым из нашей родни стал летчиком.

За четыре дня доехал до Замосточья. Теперь надо пешком пройти 15 километров. И с таким грузом. Но попутчиков, которые помогли бы, не встретил.

Когда прошел Скрыдлево и начал приближаться к ивановскому лесу, меня охватил страх. Осталось два километра, а мне хотелось, чтобы расстояние стало бесконечным. Чем ближе подходил к Горелому Ляду, тем более страшно становилось перед отцом. Я его хорошо знал. Отец был добр и строг. Но сейчас-то наверняка даст волю своему гневу. В Ейск он написал коротенькое письмо. Зачем ему было распространяться! Химическим карандашом вывел несколько слов: «Спасибо, Жора, что сообщил об этом фулигане. Хай быстро едет домой. Цалую цябе я и моя женка Мария. Твой шурин Лявон».

Пришел на хутор еще засветло, спрятал в кустах подаренные в Ейске вещи и фрукты и стал пробираться к дому. Теперь-то у меня пропала романтика, и я не чувствовал себя больше летчиком. Знал, что получу хорошего ремня... Пролежал в огороде, пока по-настоящему потемнело, и пополз по картофелю, чтобы никто не видел. Подобрался под самый дом. Оказался в полосе света из открытого окна. Смотрю, вся семья сидит за столом и ужинает. Мне так стало радостно и хорошо, что наконец нахожусь у порога отчего дома. Беспечно высунул голову из картофеля, чтобы оглядеться, и не подумал, что меня могут заметить. А отец увидел.

— Вот он, блудный сын! Появился,— крикнул он.

Не успел я и повернуться, чтобы быстрее уползти из этого опасного места, как отец схватил меня за воротник замазанного землей новенького костюма. Привел в хату. Мать кинулась ко мне и со слезами на глазах начала обнимать и целовать. Дети обступили нас. А отец взял ремень, помочил водой и ждал, когда маме надоест целоваться, чтобы отдать блудному сыну заслуженную дань...

Так закончился мой тернистый путь в небо. Я продолжал учиться, старался хорошо закончить среднюю школу, чтобы на самом деле поступить в авиационное училище. Но события повернули круто, и мне не довелось стать летчиком...

Наконец-то поднялся я в небо, но не в качестве летчика.

Весь израненный, летел я на Большую землю в качестве пассажира. Мне было все видно, что делалось за бортом. Мелькали огоньки фар машин, вспышки взрывов снарядов и мин. На самолете я летел впервые. Все интересно, и смотрел по сторонам, пока не замерзали уши и лицо. Потом наклонялся над своим спутником, оттирал нос и уши, немного отогревался и снова высовывал голову за борт.

Летели долго. Я наклонился в кабину, стал растирать лицо.

— Ой, что это? — крикнул, мой спутник.

Мелькнул яркий свет. Я выглянул за борт. Со всех сторон по небу шарили лучи прожектора. Некоторые проплывали вблизи нашего самолета, освещая все в кабине. Потянулись к самолету пунктиры трассирующих пуль, зенитных снарядов. Все вокруг заклокотало, зашипело. Самолет бросало из стороны в сторону, казалось, что он совершенно неуправляемый и попал в какой-то водоворот.

Затаив дыхание, я следил за этим вертепом, творившимся вокруг машины. На минуту мне представилось, что наш самолет собьют. Около обломков будут валяться мертвые пассажиры. Среди них обнаружат и мой труп с вещмешком за плечами, в котором лежат-то всего два сухаря да пара белья. Фашисты будут хохотать над моими пожитками.

Я сорвал с плеч вещмешок, размахнулся и вышвырнул его за борт. В этот момент самолет так рвануло в сторону, раздался такой оглушительный взрыв и блеснуло такое ослепительное пламя, что я чуть не вылетел из кабины вслед за своим вещмешком. Удержался за край кабины, когда уже по пояс торчал из нее. Втиснулся, назад и прижался к своему спутнику.

Самолет пошел в пике. Земля приближалась быстро. У самых деревьев он выровнялся и полетел над крышами домов, а потом над лесом.

Через полчаса самолет сел на льду озера где-то недалеко от Крестов. Там нас уже ждали грузовики. Так я и оказался в советском тылу.

— Счастливые вы, ребята! — весело заявил на прощанье спрыгнувший с крыла самолета летчик.— Весь самолет изрешетили, гады!