В первые дни оккупации

Предисловие

Родина и свобода... Какие возвышенные чувства вызывают эти слова у каждого патриота!

Во имя свободы и чести Отчизны всегда шли на самые рискованные шаги, не колеблясь, проливали кровь и отдавали жизнь лучшие сыны и дочери нашей страны. Они беззаветно боролись за освобождение Родины от гнета буржуазно-помещичьего царского режима. Голодные, с винтовками в руках они штурмовали твердыни буржуазии в незабываемые исторические дни Октября 1917 года. Советские люди самоотверженно сражались на фронтах гражданской и Великой Отечественной войн.

Много испытаний выпало и на долю белорусского народа. Сколько раз доводилось ему вместе с другими народами нашей страны давать отпор чужеземным захватчикам!

В грозные годы Великой Отечественной войны по зову родной Коммунистической партии весь советский народ поднялся на священную борьбу против ненавистных немецко-фашистских оккупантов. Рука об руку со всей братской семьей народов нашей страны отважно сражался с врагом белорусский народ. На фронте и в тылу фашистские захватчики получали удар за ударом.

На территории Белоруссии, временно оккупированной гитлеровцами, под руководством партийных организаций создавались и действовали партизанские группы, отряды, бригады и соединения. Белоруссия превратилась в республику-партизанку. Здесь в рядах партизан и в подполье находилось свыше четырехсот сорока тысяч человек — представителей всех национальностей, всех народов нашей великой Родины,

В горниле войны каждый четвертый житель республики погиб, а сколько их осталось израненных и искалеченных! И только через 27 лет после войны Белоруссия достигла довоенного уровня по количеству населения.

Доблестная Красная Армия разгромила фашистскую нечисть, освободила нашу страну, спасла народы мира от коричневой чумы. В этом серьезную помощь оказали ей партизаны, в том числе и те, которые действовали в Белоруссии. Никогда не забудутся грозные дни Великой Отечественной войны, бессмертен подвиг советского народа в этой священной битве за жизнь и счастье человечества. Никогда не забудется, что Белоруссия освободилась от фашистского ига и встала из руин и пепла, быстро смогла залечить раны, восстановить народное хозяйство и в едином строю союзных республик уверенно шагать в светлое будущее благодаря огромнейшей помощи великого русского народа и всех братских народов нашей Родины — Союза Советских Социалистических Республик.

Некоторые страницы героической борьбы советского народа в годы Великой Отечественной войны в Белоруссии раскрывает в своей книге «Мы — алексеевцы» ее автор, заведующий отделом науки и культуры Комитета народного контроля БССР Петр Леонович Лебедев. Ему ничего не надо было придумывать. Сюжетной канвой явилась сама его юность, опаленная пламенем всенародной борьбы против фашистского нашествия.

В основу книги легло увиденное, пережитое, запомнившееся автору, тогда еще юноше-комсомольцу, с первых дней оккупации по зову сердца включившемуся в активную борьбу против врага, а затем ставшему разведчиком и подрывником прославленной партизанской бригады на Витебщине, которой командовал храбрый коммунист Герой Советского Союза Алексей Федорович Данукалов.

Первая книга П. Л. Лебедева «Суровая юность», вышедшая в издательстве «Беларусь» в 1970 году и тепло встреченная читателями, в основном автобиографична. В ней отображена мужественная жизнь юного разведчика. В своей книге «Мы — алексеевцы» автор расширил рамки повествования. Он использовал не только личные воспоминания и впечатления, но и провел большую исследовательскую работу, изучил архивные материалы и документы, многочисленные письма и воспоминания партизан-алексеевцев и родственников погибших, встречался с командирами и политработниками бригады, бывшими подпольщиками.

После выхода книги «Мы — алексеевцы» в свет автор не прекратил работы над рукописью. Он сумел собрать много новых материалов о прославленной бригаде «Алексея» и подготовил второе издание книги, одновременно сократив ряд уже опубликованных эпизодов, в том числе главы «В немецкой каталажке», «И опять этот Келлер...».

Правда жизни, достоверность характеров и поступков народных борцов, искренность, с какой автор повествует о героических делах белорусских партизан и подпольщиков, безусловно, привлекут внимание читателей всех возрастов. Книга П. Л. Лебедева хорошо послужит делу воспитания нашего молодого поколения.

В. Е. ЛОБАНОК,

Герой Советского Союза,

бывший командир партизанского соединения

Полоцко-Лепельской зоны

Семь классов я окончил в 1939 году, когда мне не было еще и четырнадцати лет. Затем учился в Витебском механико-энергетическом политехникуме на электротехническом отделении. Но в декабре 1940 года оставил его и поступил в ремесленное училище металлистов № 2. Здесь определили во вторую токарную группу. Попутно изучал слесарное, фрезерное, строгальное, формовочное, литейное дело. Приобрел специальность электрика. Впоследствии это очень пригодилось. В феврале 1941 года вступил в комсомол.

Война застала меня в Витебске в ремесленном училище. 23 июня 1941 года получил назначение токарем на завод имени Кирова. Ночами мы, подростки, дежурили с винтовками у 7-й школы по городскому шоссе, где разместился военный госпиталь. За два дня до оккупации Витебска, 7 июля, нам отдали документы и отпустили домой. К вечеру того же дня мы со старшим братом Николаем, который учился в Витебском железнодорожном училище, пришли в свою деревню Ивановку.

По дороге из Витебска несколько раз нам пришлось прятаться в кустах, канавах, во ржи: немецкие самолеты с крестами на крыльях, фюзеляжах и хвостовом оперении все время висели в воздухе. Над Витебском и его окрестностями днем стоял густой черный дым, ночью — огненное зарево. Гитлеровцы беспрерывно бомбили город. Он горел. Постепенно канонада все дальше и дальше стала отдаляться на восток.

В трех километрах от нашей деревни в бору за большаком Сенно — Витебск у ямы, в которую одна из отступающих воинских частей наспех спрятала оружие, боеприпасы и снаряжение, оказался я со своим другом Колей Городецким. Он был на год моложе меня. Яму уже кто-то раскопал, вытащил ящики, разбил их и взял все, что могло пригодиться в хозяйстве. Остальное бросил. Мы с Колей решили перепрятать подальше винтовки и патроны, в том числе три ящика с винтовками. Уж больно они понравились: новенькие и упакованы аккуратно, далее смазаны.

Мы перетащили в надежное место винтовки и пять ящиков с патронами. Остальные патроны переносить не стали, считали, что в хозяйстве они ни к чему, а значит, ничто им и не угрожает. Часа три трудились с Колей, пока перенесли все это в глубь леса, за болотце на островок, который у нас называется Барсучина. Закопали, замаскировали.

Домой вернулись поздно вечером, до смерти уставшие. За это нас, конечно, не похвалили. Да нам и не нужна была похвала. Мы и так от счастья были на седьмом небе.

На второй день рано утром перенесли остальные шесть ящиков с патронами. Три закопали на Семеновом хуторе, а три решили спрятать в районе деревенского кладбища. Все-таки надежнее, когда не в одном месте.

Принесли первый ящик на кладбище и ахнули. Возле окопа — станковый пулемет «максим». Стволом повернут на большак, лента заложена. В полной готовности. Казалось, сейчас выйдут из кустов пулеметчики и скажут: «Мы ждем фашистов, не мешайте нам». Но никто не вышел. Хозяевами оружия оказались мы. Поочередно побыли пулеметчиками, первым и вторым номерами. Уж очень хотелось нажать на гашетку. Но опасность привлечь внимание и потерять пулемет удержала от соблазна.

Пулемет, две коробки с лентами и три ящика патронов закопали за кладбищем.

Находка подтолкнула нас к действию. Мы начали шарить по кустам в местах, где передвигались войска. Нашли два ручных пулемета, три пистолета ТТ, девять револьверов, двадцать семь винтовок, из них шесть польских, больше сотни гранат и почти столько же подсумков с обоймами патронов.

Как оказались здесь польские винтовки, не знаю. Но за день до прихода гитлеровцев в Витебск через нашу Ивановку проходила группа людей в гражданской одежде с польскими винтовками. Говорили, что это партизанский отряд, сформированный в Лепеле. Может быть, некоторые заменили винтовки на русские, а польские бросили.

Еще в трех местах спрятали оружие: на Наумовом хуторе, на хуторе Горелое Лядо, в ивановском леске. Это были надежные, тщательно замаскированные хранилища.

Себе мы оставили по винтовке с патронами, ручной пулемет, десяток гранат, которые запрятали поближе к деревне, а пистолеты забрали с собой. С ними мы почти не разлучались, держали при себе, так сказать, на всякий случай.

Оружие, конечно, собирали не только мы с Колей. Из подбитого танка, стоявшего на хуторе Горелое Лядо, исчез пулемет. До него раньше нас добрался мой старший брат Николай со своим другом Михаилом Кишковичем. И, я думаю, если бы мы не перетащили те три ящика винтовок, то вскоре их тоже не было бы. Оружие собирали все — и друзья, и враги. Через некоторое время после ухода советских войск редко стали попадаться даже патроны, хотя в первые дни оккупации они валялись всюду. Но, кажется, больше нас вряд ли кто собрал. Мы имели целый арсенал и ломали голову, как это оружие применить, где найти людей, которые использовали бы его в борьбе с фашистами.

Пока мы думали да гадали, события развивались своим чередом. Дней через пять — семь в деревне появилась первая немецкая легковая автомашина с двумя солдатами. По большаку немцы двигались все время, но в деревню до этого еще не заглядывали. Ивановка расположена в лесу километрах в трех от дороги. Приехали немцы менять русскую махорку на яйца, масло, кур и сало.

Мужчины на улицу не выходили. Машину обступили женщины и, конечно, мальчишки. Были там и мы с Колей. Хотелось же посмотреть на живого фашиста.

Немцы стояли в кругу женщин, шутили и смеялись. Один из них говорил на смешанном русско-немецком языке и переводил другому. Эта их веселость вызвала доверие женщин, и по простоте душевной они начали с ними шутить. Одна даже вслух высказала свою мысль:

— Смотрите, они тоже хорошие люди.

Но доверие быстро рассеялось. Немец, который переводил, обратил внимание на мои черные густые вьющиеся волосы. Стоявшая рядом тетка Химка шутя сказала: «Юда». Он уставился на меня и начал не торопясь расстегивать кобуру. Женщины перепугались: заголосили и запричитали. Ко мне кинулась мама. Перепуганная тетка Химка начала уговаривать немца не стрелять, говоря, что она пошутила, что я хлопец свой, деревенский, чистейшей крови белорус, вот и мать его. Все женщины со слезами на глазах подтвердили это, крестились и божились. Оккупант еще долго держал руку на кобуре, потом застегнул ее.

Я, конечно, не очень испугался. Пистолет с патроном, загнанным в канал ствола, торчал у меня за поясом под рубахой. Позади гитлеровцев стоял Коля. Глазами он показывал на второго немца. Я понял, что стрелять он будет в него, только нужен сигнал. Так что, если бы гитлеровец не остановился и начал вынимать пистолет, мы не стали бы ждать выстрела. Деревня, конечно, могла пострадать, каратели сожгли бы ее. Но в тот момент я об этом и не подумал.

К счастью, все обошлось хорошо. Мальчишки быстро рассыпались по дворам, женщины занялись торговлей. Я и Коля, забравшись на сеновал в колхозном коровнике, обсуждали случившееся. Друг подал идею:

— Давай испытаем пулемет. Забежим в лес и подождем возвращения фашистов.

Идея была заманчивой, но рассудок взял верх. Убьешь или не убьешь немцев, еще неизвестно, а деревню сожгут, это уж точно. После случившегося нетрудно будет догадаться, кто мог обстрелять оккупантов. От операции пришлось отказаться. Но это не значило, что мы отказались от самой идеи. Договорились испытать пулемет на второй день на большаке Сенно — Витебск.

Назавтра несколько часов просидели в засаде в бору. Выбрали хорошее место. В двадцати метрах от большака на пригорке было три окопа. В одном из них мы и устроились. Но машины в тот день почему-то не ходили.

Зато на следующий день нам повезло. Только расположились в окопе, послышался гул мотора. Машина. Обязанности между нами распределены четко: я должен бить из пулемета, Коля — бросать гранату.

С трепетом ждали, пока подойдет машина. В кабине — два немца, в кузове — никого. Длинную очередь дал пулемет. Коля бросил гранату под передние колеса. Машина вздрогнула и остановилась, из распахнувшейся дверки на дорогу вывалился гитлеровец, сидевший за рулем. В другую сторону выкатился второй и пополз, а затем побежал по лесу, не сделав ни одного выстрела. Я дал по нему очередь, но мимо: слишком густой лес.

Мы кинулись к машине. Шофер был мертв. В кабине стояла винтовка. С другой стороны на обочине лежал окровавленный автомат. Значит, второй немец был ранен. Коля из пистолета прострелил бензобак, я поджег машину.

Схватили винтовку, автомат, подсумок с патронами, три автоматных магазина в брезентовом чехле, две гранаты с деревянными ручками и скрылись в лесу. Спрятали оружие и побежали в соседнюю деревню Ляхово, находящуюся в противоположной стороне от места диверсии.

Мы бежали изо всех сил. Во-первых, спешили, чтобы прийти в деревню раньше, чем дойдут слухи о диверсии на дороге. А во-вторых, радости не было предела. Мы не бежали — летели. Шутка ли — у нас не просто оружие, а оружие действующее. Особенно радовали трофеи. В нашем арсенале теперь кроме советского и польского появилось и немецкое оружие.

О эти трофеи! Они очень волновали нас. Но как их разделить? Все у нас было совместное. А вот автомат? Это был единственный автомат в нашем арсенале. И, конечно, мне очень, очень хотелось взять его себе. Легкий, красивый и главное — трофеи. Первый трофей! Я все время думал о нем. Полагаю, о нем же думал и Коля.

Когда пробежали лес и до Ляхова осталось около километра, мы пошли шагом.

Мысль об автомате не выходила из головы. Я боялся и разговор начинать. Его начал Коля.

— Что с трофеями будем делать? В общую кучу или разделим?

— Наверное, разделим. Кроме гранат. Они неудобные, ну их к черту.

— А как? — молниеносно повернулся ко мне Коля.

Глаза его горели. В них ясно были видны и страх, и

надежда, и мольба. Сердце мое сжалось до боли, началась борьба желания и рассудка. Поддаться желанию — обидишь друга, тем более он моложе меня. И я, превозмогая желание, как можно спокойнее ответил, как будто ничего другого на уме у меня и не было:

— Конечно, автомат должен достаться тебе. Ты так точно метнул гранату да так закричал «ура!», что заглушил дробь пулемета. Фашист и уронил автомат. К тому же у меня силенок побольше, и я буду ходить с пулеметом. А тебе автомат как раз под стать.

Как благодарно, как радостно загорелись глаза у Коли! Он схватил меня, обнял, и мы закружились на дороге. В эту минуту и я стал искренне радоваться такому решению. Мне даже показалось, что иначе и не думал, что совсем не хотел завладеть автоматом.

В Ляхове нам надо было обязательно обратить на себя внимание жителей, чтобы в деревне люди знали, что я и Коля были здесь. Это очень важно.

Мы сразу леевлилисьв ватагу сверстников, затеяли игру в паровоз. И такую пылищу подняли по деревне, что тетка Татьяна (самая толстая и сварливая женщина в деревне) громовым голосом обругала нас.

«Известность» в Ляхове мы уже получили. Но этого показалось мало. Организовали еще налет на Сапронов огород. Всей ватагой напали на огурцы. Этого-то уже было достаточно, и мы отправились домой.

До Ивановки рукой подать, всего один километр. Отойдя немного, встретили ляховскую женщину — Степаниду Борисенкову. Она бежала из Ивановки вся заплаканная и причитала.

— Что случилось, тетя Степанида? — спросил я.

— В бору немцев побили, машины полегли, спалят теперь нашу деревню, погибли мы...

— А кто лее их побил? И много ли немцев было?

— Ой много! Один только раненый остался. Подобрал его наш староста Келлер и привел в Ивановку, А побили их наши солдаты, какая-то часть в окружении ходит с пушками и пулеметами.

— Так за что же палить деревню? Наоборот, спасибо скажут — раненого приютили. Надо только угостить его хорошенько,— подсказали мы.

А тетка Степанида уже не слушала. Она бежала в Ляхово, чтобы сообщить односельчанам страшную весть.

Ивановка встретила нас воем и женскими причитаниями. Только и было разговоров о бое, о раненом, а больше всего о том, что-то теперь будет. Этот вопрос волновал всех. Наиболее трезвые люди рассудили, что надо хорошенько угостить немца. Хотя большинство односельчан ненавидели оккупантов, но ради спасения деревни уже собирали яйца, молоко. Через полчаса из Ляхова принесли мед.

Раненный в руку немец лежал в доме старосты на полу, на свежем сене и белых простынях. Келлер на велосипеде уехал доложить фашистскому начальству о случившемся.

Евсей Келлер с год назад ушел служить в Красную Армию, но в первые же дни оккупации вернулся в нашу деревню к родителям. Попал в окружение или дезертировал, кто его знает. Но хвастался, будто бы добровольно перешел к оккупантам и те его хорошо приняли, отпустили домой, чуть ли не на легковой машине привезли сюда, на землю витебскую. Ведь он не кто-нибудь, а Келлер. Происходит от немцев, только его прабабушка была русской.

Все эти его разговоры были самой настоящей брехней. Келлеры — обыкновенные старообрядцы по вероисповеданию, а по происхождению — белорусские крестьяне.

Таких в Ивановке было две семьи: Келлеры и Толкачевы.

На второй день после возвращения в деревню Евсей поехал куда-то к немцам — в Мошканы или Богушевск — и вернулся оттуда уже в должности старосты Ивановки и Ляхова с винтовкой на плечах и с предписанием населению беспрекословно подчиняться его указаниям, так как они выражают волю немецкого командования.

Вначале Келлер ходил важно. Все с ним здоровались. Некоторые зазывали выпить рюмку. Даже старики при встрече снимали шапки. Это очень льстило самолюбию Келлера. Он все выше и выше задирал нос, бахвальство усиливалось неимоверно. С каждым днем его «немецкое» происхождение обрастало все новыми и новыми легендами.

Однажды в воскресенье, в хороший погожий день, полдеревни собралось на улице. Многие сидели на бревнах. Мужчины курили, женщины говорили о чем- то своем, мальчишки баловались. Подошел Келлер. Он был навеселе. Уселся поудобнее и пошел похваляться своим авторитетом у немцев, своими полномочиями, немецким происхождением. До того заврался, что выходило — не он оккупантам лижет пятки, а они — ему.

Все сидели молча. Бахвальство старосты до тошноты опротивело. Но никто не хотел с ним связываться, не вступал в разговор, а тем более в спор. Я улучил момент и спросил:

— Дядя Евсей, вы, наверное, плохо знаете свою родословную? Говорят, что вашим предком был великий немецкий ученый-селекционер.

Евсей поначалу насторожился, но потом, видя, что я говорю спокойно и без насмешки, в знак согласия начал кивать головой:

— Да, да, конечно.

— Так вот, говорят, что этот ученый-селекционер вывел вас путем скрещивания бешеной собаки и пьяной свиньи…

Все покатились со смеху. Келлер зло уставился на меня. А отец такую затрещину закатил мне по затылку, что я кубарем скатился с бревен и несколько дней держался на расстоянии от него. На этом кончилось келлерово немецкое происхождение. Он даже пьяный никогда больше не похвалялся им. Зато новая родословная прочно прилипла к Келлеру и до сих пор сохранилась в памяти ивановцев.

С появлением партизан Келлер притих. Он работал у немцев старостой до освобождения нашей территории наступающими частями Красной Армии, затем был осужден советским судом.

Младший его брат Дмитрий на год-два старше меня. Учился в школе плохо, затем лоботрясничал, а в период оккупации, пользуясь покровительством Евсея, под видом партизана занимался грабежом на лесных дорогах, обирал бедных женщин, которые несли в деревни свои последние пожитки и семейные ценности, чтобы обменять их на кусок хлеба или ведро картофеля. В конце 1943 года ушел в партизанскую бригаду П. И. Кириллова, но через несколько дней со своим дружком дезертировал и уехал в Германию. После войны устроился работать на Витебском главпочтамте, уворовал пистолет и снова занялся грабежом, но вскоре в своем доме был окружен милиционерами. Выбравшись на чердак, он застрелился.

Старший же брат Евсея Келлера — Ефим — был порядочным человеком. Хорошо работал в колхозе. В начале войны ушел в Красную Армию, честно воевал, был ранен, вернулся домой инвалидом Отечественной войны и вскоре умер.

Так вот, староста Келлер где-то на болоте косил сено, и к нему приполз истекавший кровью раненый немец. Евсей и приволок его в Ивановку.

Нас разбирало любопытство, и мы с Колей пошли в дом Келлера взглянуть на раненого. Когда зашли, он схватился за пистолет. Хозяйка сказала, что это, мол, свои, хорошие ребята. Немец успокоился и опять засунул пистолет под подушку.

Мы быстро ушли и держались подальше от дома Келлера, особенно когда приехали немцы за раненым. Уже вечерело. Они забрали раненого и умчались. Никто не тревожил деревню. Наверное, фашисты приняли во внимание заслуги старосты по спасению раненого.

А еще недели через три появился в Ивановке немецкий грузовик с десятком солдат в кузове. Машина остановилась посредине деревни. Оккупанты высыпали из кузова и устроили охоту на кур. Лазили по сараям, гонялись за ними по огородам.

Когда наловили кур, стали собирать яйца. Кто просил, кто требовал, а кто и сам лазил по гнездам.

Вокруг грузовика ходил шофер с винтовкой наперевес. На лужайке, в полусотне метров от машины, играли малолетние дети. Немец посмотрел по сторонам, присел, прицелился с колена...

— Это дети!.. Дети!..— диким голосом кричала выбежавшая из хаты Евдокия Безрученко.

Грянул выстрел. Как стайка вспугнутых птиц, разбежались в разные стороны дети. На месте осталась лежать трехлетняя Нина — дочка Евдокии Безрученко.

Женщины выскочили на улицу и кинулись к детям. Первой прибежала Евдокия. Схватила на руки истекающую кровью дочурку, прижала к себе и побежала домой. Занесла в хату... Выскочила...

— Поможите! Поможите! — кричала она, обезумев от горя, и бросилась к машине, куда после выстрела собирались гитлеровские солдаты и прибежал староста Келлер.

— Поможите! Спасите ребенка! — приближаясь к фашистам, умоляла Евдокия.

Наверное, слепая вера, что случившееся — ошибка, вера в человечность этих людей, а более всего стремление спасти от смерти дочь толкали ее к суетившимся около машины фашистам.

— Спасите! — протянула она окровавленные руки.

— Хальт! — заорал немец и прикладом винтовки ударил ее в грудь.

Евдокия упала в дорожную пыль и забилась в судорогах. Немцы быстро сели в машину и уехали. Сбежались женщины, перевязали Ниночке рану, уложили Евдокию в постель. Лечили мать, лечили и дочь. Выходили, вылечили.

После этого случая в нашей деревне уже больше никто не говорил, что «они тоже хорошие люди». Даже Келлер. Хотя он и старался всем внушить, что подстрелили Нину случайно: немец, мол, думал, что это не дети играют, а куры ходят по лужайке...

«Мишка-парашютист»

Время шло. В деревне оседали красноармейцы, бежавшие из плена или попавшие в окружение. Они останавливались преимущественно в семьях, где не было трудоспособных мужчин, помогали косить сено, заготавливать дрова. Выполняли и другие работы по хозяйству.

В конце августа появился в Ивановке молодой симпатичный парень в спортивном костюме. Почему-то его все звали «Мишка-парашютист». Человек он был общительный, веселый. Однажды увидел у него пистолет ТТ.

Вскоре мне удалось завязать дружбу с «Мишкой-парашютистом». А затем состоялся и откровенный разговор. Я спросил, зачем он носит пистолет, ведь к девчатам можно ходить и без оружия. Мишка удивился, откуда я знаю о пистолете.

— Просто увидел случайно, когда вы одевались на сене.

— Ты шпионишь за мной?

— Нет. Но мне — комсомольцу — стыдно, что вы носите пистолет, а не воюете.

— О, так ты, оказывается, еще и агитатор. А комсомольский билет свойнебось сжег от страху?

— Что вы говорите? Это я-то сжег комсомольский билет? — ощетинился и сунул ему в самое лицо свой комсомольский билет.— Да он мне дороже жизни!

Мишка успокоил меня. Мы сели и начали разговаривать уже мирно. Я откровенно рассказал ему обо всем, в том числе и о диверсии в бору. Умолчал только о нашем арсенале.

Он долго расспрашивал, как я жил и что делал раньше, неодобрительно отозвался о нашей диверсии в лесу — могло плохо кончиться. Спросил, стрелял ли я до войны из пулемета и метал ли Коля гранаты.

— Нет.

— Разве можно испытывать оружие сразу в бою с врагом?

— А что же я — на Коле испытывать буду пулемет, а он на мне — гранату?

— Ты не остри. Все нужно делать разумно. В одиночку немцев не перебьешь.

— Так создайте отряд и возьмите нас с Колей в партизаны.

— Шутка ли — создать отряд! Для этого многое надо. Надо найти людей, достать оружие...

— Люди есть. Соберите красноармейцев, они принимали присягу, военнообязанных, которые по долгу обязаны защищать Родину. Молодежь тоже пойдет. Мы с Колей — первыми. А оружие пусть вас не беспокоит, мы его найдем.

— Найдем или уже нашли? — прищурив глаза, спросил Мишка.

— Это все равно.

— Пять — десять человек — еще не отряд.

— Соберите пятьдесят или сто...

— А оружия хватит?

— Хватит.

— И патронов?

— И патронов.

У него загорелись глаза. Он очень был доволен разговором. Видно, не зря шептался на вечеринках с деревенскими парнями и окруженцами. Все, наверное, упиралось в оружие.

На прощанье он сказал:

— А пистолет ношу не для девчат. Я выполняю задание Родины. Разговор об этом мы продолжим как-нибудь позже.

Через несколько дней Мишка пригласил меня пойти с ним в Ляхово. За деревней он предложил присесть на травку.

— Ну, так давай оружие,— сказал он,— ребята готовы.

— Когда оно вам нужно и сколько?

— На девять человек. Хотелось бы получить сегодня

до вечера.

— А какое оружие хочется вам иметь?

— О, оказывается и выбор даже у вас есть! — удивился он.— Хорошо было бы достать пулемет, винтовки, гранаты.

— Все будет.

Вечерком мы с Колей вручили Мишке восемь винтовок, ручной пулемет с двумя запасными дисками, восемнадцать гранат, девять подсумков и столько же цинковых коробок, в которых, как известно, по сто патронов. Просились, чтобы и нас взяли в партизаны. Но Мишка решительно отказал, мол, и сам пока остается в деревне. Так нужно... Его слова звучали приказом. Мы не осмелились возражать.

Дня за три незаметно, по одному, исчезли из деревни бывшие красноармейцы. Предлоги у них были разные. Одни будто бы решили к зиме добираться домой, другие — за линию фронта. Но вскоре в наших местах заговорили о партизанах. Они все чаще и чаще стали тревожить вражеские гарнизоны. Был ранен бургомистр мошканской волостной управы. Может быть, это действовала и наша группа?

Мишка оставался в Ивановке, то исчезая куда-то, то снова возвращаясь. В конце октября он спросил, не смог бы я сходить в Витебск. Там, мол, живет его родной дядя, которому надо передать привет. Я с удовольствием согласился, понимая, что это привет необычный.

Дня через два вместе с пятью соседками из Ивановки я шагал в Витебск, неся под рубашкой письмо к неизвестному дяде. Женщины шли в город, чтобы поискать в лагере военнопленных, нет ли там их мужей. Я подговорил их пойти туда. В то время фашисты, заигрывая с населением и стараясь подчеркнуть, что они уже победили, отпускали домой некоторых военнопленных, если за ними приходили жены или матери.

Отвел соседок к лагерю, который фашисты организовали в военном городке 5-го железнодорожного полка Красной Армии. Затем быстро нашел дом «дяди». Это был двухквартирный домик возле самой железной дороги, окрашенный в светло-коричневый цвет.

Взошел на правое крыльцо и постучался. На пороге появилась средних лет женщина и спросила, что мне надо.

— Могу ли я видеть Ивана Григорьевича?

— Зачем он тебе?

— Хочу передать ему привет от племянника.

— Заходи.

Она привела меня в комнату, предложила сесть, а сама ушла за перегородку. Вскоре оттуда вышел темноволосый мужчина. Лицо у него было обветренное, с небольшой подзапущенной клинообразной бородкой. Видимо, с неделю не брился. Одет он был в рабочий костюм. Ответил на мое приветствие. Сел. Посмотрел внимательно и сказал:

— Передавай привет, коль принес его.

Я достал пакет и вручил «дядюшке». Он сунул его в карман брюк и стал подробно расспрашивать, как чувствует себя «племянник», где он сейчас находится, как я дошел до Витебска, не задерживали ли меня в пути немцы или полицаи. Получив исчерпывающие ответы на все вопросы, он успокоился. Позвал женщину, сказал ей, чтобы угостила меня чаем, а сам вышел, заявив, что скоро вернется.

Когда «дядя» вернулся, мы с хозяйкой пили чай, толковали о жизни, о войне, о муках людей. Он подсел к столу, налил чашку чаю и спросил, когда я увижу «племянника».

— Сегодня вечером.

— Очень хорошо, а то «племянник» будет волноваться...

Хозяин дал мне письмо. Я спрятал его под рубашку, распрощался и ушел. Отыскал около лагеря своих соседок, и мы потопали в Ивановку. Никто из них не нашел своего мужа или брата, только нагляделись на истощенных, измученных людей.

Вечером я вручил Михаилу пакет. Он очень обрадовался, схватил меня в объятия и закружил.

— Только об этом никто не должен знать, даже Коля...

— Понятно.

Больше по этому адресу в Витебск меня не посылали, и Ивана Григорьевича я нигде не встречал.

Вскоре после октябрьских праздников Мишка куда-то исчез. Перед его уходом мы сидели с ним вечером в бане. Он очень много говорил о борьбе с оккупантами, о том, что бороться с ними надо целенаправленно, продуманно, умно, предостерегал от лихачества и озорства, просил беречь оружие, обещал скоро привести столько людей, что даже нашего арсенала не хватит, чтобы вооружить всех. Распрощались. Утром в Ивановке его уже не было.

Потянулись долгие дни ожидания. Мы с Колей считали, что вот-вот появится Мишка во главе большого партизанского отряда, на лихом коне, позовет нас и перед строем партизан скажет:

— Мы прошли много верст по родной Белоруссии. Нагнали страху на фашистов и изменников Родины. Отряд наш разросся, но не хватает оружия и боеприпасов. Просим выдать его нам из вашего арсенала.

Эти мечты так захватили нас, что даже во сне не раз виделось, как в торжественной обстановке мы с Колей вручаем каждому безоружному винтовку, патроны, гранаты, а командирам — револьверы и пистолеты, а мне оставляем ручной пулемет и Коле трофейный автомат. Вся эта церемония заканчивалась речами. Мы с Колей тоже выступали, я от комсомола, а он от пионеров.

Даже выступления мы уже продумали. Ну а в конце концов нас, безусловно, пригласят в партизанский отряд, иначе и быть не может... Как же без нас?!

Мечты, мечты, но где же ваши сладости?..

А тем временем шли дни, недели, месяцы. Наступила зима. Приближалась весна. Никакого отряда Мишка не приводил, да и сам не появлялся. Значит, весной.