Р.А. Арсланов, В.В. Керов, М.Н. Мосейкина, Т.М. Смирнова 38 страница

Публикация "Вех" вызвала бурную полемику в печати: только в 1909 г появилось более 200 статей, рецензий и разного рода откликов, в основном резко отрицательного характера. В.И. Ленин, в частности, назвал "Вехи" "энциклопедией либерального ренегат­ства" Свое несогласие с "Вехами" выразили и многие руководители либерального движения — в частности П. Н. Милюков. Однако огром­ный интерес, проявленный к этому изданию в русском обществе, убе­дительно свидетельствовал о том, насколько жизненно важные воп­росы затронули его авторы

В целом же разброд и шатания в политических партиях, поиски новых путей русским обществом — все это неизбежно ослаб­ляло напор революционеров и оппозиции, их борьбу с правитель­ством. Тем самым Столыпин получил относительно благоприятные условия для проведения задуманных им реформ.

3.

Главной задачей, которую ставил перед собой Столыпин-реформатор, было укрепле­ние социальной базы существующего строя. Бурные события начала XX в. убедили его в том, что искренне преданное царской власти поместное дворянство уже не может в оди­ночку служить ей достаточно надежной опорой. В то же время не оправдали себя и попытки власти опереться на все общинное кре­стьянство в целом с его традиционной аполитичностью и верой в "доброго царя". Мощное аграрное движение 1905—1906 гг. ясно показало, что основная масса крестьян может поддержать власть только в том случае, если получит от нее казенные, удельные и, главное, помещичьи земли

Идти на столь радикальное социально-экономическое переус­тройство России Столыпин не мог и не хотел. Он замыслил, оставив в неприкосновенности помещичье землевладение, ублаготворить наиболее зажиточную часть крестьянства за счет основной массы, крестьян-общинников. Тем самым правительство как бы убивало одним выстрелом двух зайцев: сохраняло за собой старую социальную опору в лице дворян-помещиков и создавало новую, за счет "крепких хозяев". Не последнюю роль в планах Столыпина играли надежды на то, что разрушение общины, появление хозяина-собственника благотворно скажется на хозяйственном развитии деревни, поможет поднять ей уровень производства, вырваться из рутины, свойственной общинному земледелию. Рассчитывал Столыпин и на то, что его реформы приведут к изменениям в психологии народа, воспитают в нем уважение к частной собственности, привив тем самым иммунитет к революционной агитации. Речь шла именно о реформах: Столыпин собирался провести в жизнь все преобразования, намеченные в правительственной про­грамме, опубликованной 25 августа 1906 г. Причем наиболее важные из этих реформ были тесно связаны между собой: аграрная должна была помочь становлению "крепких хозяев", превращению их в сильную социальную группу; реформа самоуправления — предо­ставить им большие возможности для участия в работе земств; ре­форма средней и высшей школ — демократизировать систему об­разования в России, сделать ее более доступной для крестьянских детей.

Однако вследствие постоянной оппозиции правых в Государ­ственном совете и царском окружении Столыпину удалось более или менее последовательно провести в жизнь лишь аграрную ре­форму, да и то потому, что еще свежи были воспоминания о погро­мах помещичьих усадеб и разделах имений между бунтующими крестьянами. К тому же предложенные Столыпиным преобразова­ния в этой сфере не угрожали непосредственно помещичьему зем­левладению. Дальнейшие же попытки развивать реформаторскую деятельность встречались верхами в штыки.

Основное направление аграрной реформы со­стояло в разрушении крестьянской общины. Первый шаг на этом пути был сделан еще во время революции указом 9 ноября 1906 г., первая статья которого устанавливала, что "каждый домохозяин, владеющий землей на об­щинном праве, может во всякое время требовать укрепления за со­бою в личную собственность причитающейся ему части из означенной земли".

Однако этот указ еще не мог обеспечить поставленной цели — создания "крепких" единоличных хозяйств. Дело в том, что кресть­яне-общинники привыкли делить землю между собой "по справед­ливости", причем это понятие распространялось не только на коли­чество, но и на качество земли. Во владениях же каждой общины были земли, отличавшиеся друг от друга и по уровню плодородия, и по удобству месторасположения. В результате каждый крестьянин получал в пользование по нескольку полос земли (иногда более деся­ти) в разных местах общинного владения. Отсюда — знаменитая чересполосица, связывавшая крестьянские хозяйства воедино и обус­ловившая их зависимость друг от друга. Указ же 9 ноября эту зависи­мость не ликвидировал — он лишь закреплял за крестьянами черес­полосные земли, избавляя их от периодических переделов.

Сам Столыпин заявлял, "что укрепление участков — лишь половина дела, даже лишь начало дела...". Для реализации его про­граммы необходимо было свести эти полосы воедино, разверстав общинные владения на отдельные самостоятельные хозяйства. С этой целью 15 ноября 1908 г. были изданы "Временные правила о выдаче надельной земли к одним местам". Наиболее совершенным типом земельного владения в них был провозглашен хутор, в котором крестьянская усадьба, земля и прочие угодья сводились в единое целое. На случай же, когда разверстать в той или иной местности всю общинную землю на отдельные хутора не пред­ставлялось возможным, рекомендовался отруб: в этом случае все пахотные земли, закреплявшиеся за крестьянами, все равно своди­лись воедино, но находились на некотором расстоянии от "коренной усадьбы".

Главный недостаток подобного землеустройства заключался в том, что хутора и отруба рассматривались как единственное, уни­версальное средство для подъема сельского хозяйства в России. В этом духе составлялись правительственные инструкции и дей­ствовали землеустроительные комиссии, создававшиеся для прове­дения реформы на местах. При этом бюрократия проявляла свою обычную склонность к "единообразию", не считаясь ни с крестьян­скими традициями, ни с особенностями того или иного региона.

Между тем серьезным препятствием к созданию хуторского хозяйства являлось крестьянское малоземелье, особенно характер­ное для черноземных губерний. "Выходить в хутор", закрепив в собственность нищий надел в две-три десятины, для малоземель­ных крестьян, которых здесь было большинство, — подобный путь не открывал никаких хозяйственных перспектив, кроме неминуемо­го полного разорения.

Сплошь и рядом нежелание крестьян менять традиционную систему землепользования определялось еще и почвенными, климатическими и прочими условиями ведения хозяйства. Череспо­лосица, например, в глазах многих крестьян имела свои неоспоримые преимущества, помогая им бороться с капризами погоды: в знойное лето более или менее приличный урожай давали полосы в низинах, в дождливое — на возвышенности. В засушливых местах коллек­тивная собственность на землю (и соответственно на источники воды) позволяла решать вопросы водоснабжения для всех земледельцев; выход на хутор в подобных условиях мог обернуться катастрофой.

В целом, как показал весь ход проведения столыпинской аграрной реформы в жизнь, у большинства крестьян она не вызывала ни понимания, ни сочувствия. По приблизительным подсчетам, всего из общины вышли около 3 млн. домохозяев, что составляло несколько меньше трети от их общей численности в тех губерниях, где проводилась реформа. Из общинного оборота было изъято 22% земель.

При этом следует иметь в виду, что община разрушалась с двух концов из нее выходили не только потенциально "крепкие хозяева", но и беднейшие крестьяне, стремившиеся уйти в город, развязавшись с земледелием, или переселиться на новые места. Характерно, что около половины земель, закрепленных в собственность, тут же пошло на продажу. Часть из них очень быстро вернулась в общину, часть была приобретена "крепкими хозяевами". Этот процесс про­должался и в дальнейшем. В результате к 1 января 1917 г. хозяйства, устроенные на началах личной собственности, составили всего лишь 10,5% всех крестьянских хозяйств. При этом большинство крестьян-единоличников продолжали жить в деревне вместе с общинниками, не только не стремясь "выйти на хутор", но и отказываясь даже от отруба, оставляя закрепленные за собой участки в чересполосном владении с общинной землей. Таким образом, последовательно разрушить общину, создав за ее счет достаточно массовый и в то же время устойчивый слой "крепких хозяев", Столыпину в целом не удалось.

Решительно отказываясь от насильственной конфискации помещичьих земель в пользу крестьян, Столыпин считал, что правитель­ство должно содействовать "мирному" перехо­ду — т е. купле-продаже — земельной собственности из дворянских рук в крестьянские. Главным орудием подобной политики стал Кре­стьянский поземельный банк

Деятельность этого учреждения, созданного еще в 1882 г, приоб­рела при Столыпине грандиозный размах. Уже в 1906 г. банк получил в свое распоряжение удельные и часть казенных земель. А главное — ему были выделены значительные средства для скупки помещичьих земель. Напуганные крестьянскими волнениями поме­щики продавали свои земли охотно, только в 1906—1907 гг. банк скупил свыше 2,7 млн. десятин земли. Затем этот процесс пошел на спад, но все же в 1908—1916 гг. помещики продали банку еще около 2 млн. десятин

Этот огромный земельный фонд имел целевое назначение: банк дробил земли на отдельные участки и продавал их крестьянам на льготных условиях, предоставляя им значительные ссуды. При этом максимально поощрялось создание отрубных и хуторских хо­зяйств. Подобные льготы привлекали даже консервативно настроен­ных крестьян: большинство хуторских и отрубных хозяйств создава­лось именно на банковских землях. Правда, поначалу этот процесс шел довольно вяло: в 1906—1907 гг. крестьянам было продано всего лишь около 170 тыс. десятин Крестьяне неохотно покупали землю в основном по той же причине, по которой многие помещики стре­мились ее продать: и те, и другие в это время считали вполне вероятной такую правительственную меру, как конфискация поме­щичьих земель и передача их крестьянам. Однако, когда революция закончилась и крестьянам стало ясно, что прирезки земли за счет помещиков не предвидится, они стали покупать земли у банка куда активнее. За 1908—1915 гг. из фонда банка было продано около 4 млн. десятин, разделенных примерно на 280 тыс. хуторских и отрубных участков.

Однако зажиточные крестьяне составляли едва ли больше 5— 6% от всех покупателей банка. Остальные принадлежали к средне­му крестьянству и бедноте. Подобная ситуация в значительной сте­пени порождалась тем, что основными клиентами, продававшими банку земли, были как раз те помещики, которые до революции из года в год сдавали эти земли крестьянам. Лишившись теперь этих земель в качестве арендаторов, маломощные и среднего достатка крестьяне поневоле должны были стараться стать ее собственниками.

Но, получив из банковского фонда хутор или отруб, крестьянин попадал к банку в долг — ему предстояло теперь ежегодно выпла­чивать часть полученной ссуды. Зажиточных хозяев эти выплаты, составлявшие относительно незначительную часть их бюджета, не пугали. Что же касается середняков и особенно бедняков, для них подобное ярмо было очень обременительным, подрывало их и без того маломощные хозяйства, тем более что теперь эти крестьяне уже не могли рассчитывать на поддержку общины. Таким образом, в результате своей деятельности Крестьянский банк создавал хотя и единоличные, но в подавляющем большинстве своем отнюдь не "крепкие" хозяйства.

В конце XIX — начале XX в. переселение кре­стьян из густонаселенных центральных и юж­ных губерний Европейской России на восток было довольно заметным явлением, особенно после постройки Транс­сибирской железной дороги. С 1896 по 1905 г в Сибирь переселилось более миллиона человек (примерно столько же, сколько за весь XIX в.). Однако по-настоящему массовым этот процесс стал после первой русской революции: только в 1907—1910 гг. в Сибирь пересе­лилось более 1,5 млн. человек.

В отличие от дореволюционного периода, когда переселение носило преимущественно стихийный характер, столыпинское правительство поощряло этот процесс и в то же время стремилось упорядочить его, взять под свой контроль. По мнению Столыпина, "разумно организованное переселение", с одной стороны, облегчало решение аграрного вопроса в тех губерниях — прежде всего черноземных, — где крестьяне страдали от малоземелья; с другой — позво­ляло создать массу "крепких хозяйств" на востоке страны, иницииро­вав хозяйственное освоение Сибири. При этом правительство стремилось обеспечить более или менее равномерное заселение этого огромного региона — там, где можно было заниматься сельским хозяйством.

В связи с этим с 1906 г. все большее значение в правительственных структурах, занятых решением аграрного вопроса, начинало приобретать Переселенческое управление, которое подыскивало на востоке территории, пригодные для земледелия. Эти территории ежегодно распределялись между губерниями Европейской России: каждая из них получала определенное число долей в разных рай­онах Сибири. Затем эти доли распределялись между уездами, насе­ление которых посылало ходоков на разведку. Если новые земли,

отведенные Переселенческим управлением, удовлетворяли ходоков, они официально закреплялись за их уездом. Возвратившись на роди­ну, ходоки рассказывали об увиденном, после чего по их маршруту отправлялись целые партии переселенцев.

Правительство оказывало переселенцам определенную поддержку. Так, они оплачивали свой проезд по железной дороге по льготному, так называемому переселенческому тарифу, который был значительно ниже общего (в среднем дорожные расходы одной семьи уменьшались благодаря этому на 80 рублей). Был создан осо­бый тип пассажирского вагона, впоследствии названный "столыпинским", специально предназначенный для переселенцев. Казенные земли в Сибири закреплялись за крестьянами даром. Тем, кто получал участки в тайге и других трудноосваиваемых местах, выделялась ссуда до 300 рублей.

И все же значительная часть крестьян, переселявшихся в Сибирь, сталкивалась со сложными, трудноразрешимыми проблемами. На восток уезжала почти исключительно беднота, не имевшая ничего, кроме своих рабочих рук да голодных жен и детей. Поднимать целину таким крестьянам было чрезвычайно сложно, особенно если они получали землю в таежной полосе Далеко не всегда нищие, истощенные переселенцы справлялись с обработкой земли и в дру­гих, более плодородных районах. По признанию самого Столыпина, совершившего в 1910 г. поездку в Сибирь, многие переселенцы вынуждены были бросать закрепленные за ними участки, арендуя у местных старожилов более или менее возделанную землю, или нанимаясь в батраки.

Другие же, потеряв всякую надежду наладить свое хозяйство в Сибири, стали возвращаться в Европейскую Россию, и поток "возвращенцев" рос с каждым годом. Если в первые годы после революции возвращалось около 10% переселенцев ежегодно, то в 1910 — 1916 гг. их доля составляла более 30%. "Обратные" пересе­ленцы, отчаявшиеся, озлобленные, лишившиеся даже того малого, что имели, стали еще одним взрывоопасным элементом неспокойной русской деревни. Да и из тех крестьян, что кое-как приспособились к нелегкой сибирской жизни, лишь очень немногие пробились в "крепкие хозяева"

4.

Между тем Столыпин вызывал все большие опасения и неприязнь у правых и их главного покровителя — Николая II. В этом лагере политика Столыпина представлялась все более бесперспективной с точки зрения успо­коения страны у все более опасной в отношении проводимых им ре­форм. Особую неприязнь правых вызывал проект реформы местно­го управления и самоуправления, разрабатываемой правительством одновременно с аграрной — с 1906 г.

Действовавшая в России система местного управления основы­валась на явно устаревших сословных началах. Сельское и волост­ное управление было сословно-крестьянским. Уездная администра­ция находилась в руках выборных представителей местного дворянства; председателем же любых совещаний администрации всегда являлся уездный предводитель дворянства. Волостное же крестьянское управление находилось в полной зависимости от уез­дного, продворянского.

Подобную систему, воплощавшую дух сословного неравенства, Столыпин собирался изменить следующим образом. Прежде всего, должно было быть ликвидировано сословное крестьянское управле­ние. Его функции переходили к бессословному волостному земству, выборы в которое должны были проходить на основе сравнительно невысокого имущественного ценза, открывавшего путь в этот орган наряду с помещиками представителям все тех же "крепких хозяев" В то же время в состав волости включались не только крестьянские, как раньше, но и помещичьи земли, причем на них перекладывалась и часть волостных денежных повинностей. Таким образом, создавалась та "мелкая земская единица", о которой так мечтали либералы, и которая должна была стать краеугольным камнем местного управления. По тому же образцу — на основе бессословности и имущественного ценза — должны были проходить выборы в уездное и губернское земства, что неиз­бежно увеличило бы количество представителей от зажиточного крестьянства.

Одновременно с этим предполагалось провести и реформу мест­ного административного управления. Центр его тяжести предполага­лось перенести из губернии в уезд, создав там единую систему прави­тельственных учреждений вместо разрозненных ведомств, каждое из которых подчинялось своему губернскому начальству. Во главе этой системы вместо уездного предводителя дворянства должен был стать. Назначаемый сверху уездный начальник, обладавший по отношению ко всем уездным правительственным учреждениям такой же влас­тью, какой обладал губернатор в масштабах губернии. Таким образом, на уездном уровне правительство предполагало значительно усилить свое собственное влияние, а на волостном — влияние "крепких хозяев", которых оно считало своей новой надежной опорой.

Естественно, подобный проект вызвал самое негативное отноше­ние со стороны, как самих дворян-помещиков, так и защитников их интересов в верхах. В Государственном совете сформировалась мощная антистолыпинская группировка во главе с П. Н. Дурново. Понимая, что шансов провести через Совет проект реформы у него практически нет, Столыпин задумал обходной маневр. Надеясь сыг­рать на националистических настроениях правых, он предложил со­здать на Украине и в Белоруссии земства на бессословной основе, но с применением не только имущественного, но и своеобразного национального ценза: избирательные собрания должны были быть разделены на национальные курии, причем на долю поляков приходилось бы меньшее число, чем на долю неполяков — украинцев и белорусов. Столыпин при этом исходил из того, что среди помещи­ков этих губерний преобладали поляки, а крестьянство было украин­ским и белорусским. Если бы этот проект прошел, в западных губер­ниях появились бы земства с довольно значительным преобладанием в них гласных от крестьян, что явилось бы важным прецедентом в борьбе за создание подобных земств в великорусских губерниях. В 1910 г. этот проект был принят Думой, которая к тому же вдвое по­низила избирательный ценз, предоставив еще большие возможности в новых земствах крестьянским гласным — украинцам и белорусам. Однако правые в Госсовете тонко оценили ситуацию и смогли преодо­леть антипатию к полякам-помещикам во имя классовой солидарно­сти 4 марта 1911 г. Госсовет отклонил статью о национальных куриях, нанеся удар в самое сердце столыпинского законодательства. При этом правые заранее заручились поддержкой царя.

В этой сложной ситуации Столыпин действовал весьма после­довательно, тут же поставив перед царем вопрос о своей отставке. Царь, все больше разделявший неприязнь правых к излишне энер­гичному и самостоятельному, с его точки зрения, премьер-мини­стру, поначалу не дал ясного ответа. Однако на сей раз Столыпина взяли под защиту мать Николая II, вдовствующая императрица Ма­рия Федоровна, и некоторые великие князья, продолжавшие воспринимать его как государственного деятеля, без которого "все развалит­ся". Под влиянием родственников царь не принял отставки Столыпина. Однако вся эта история и особенно поведение Николая II ясно показы­вали, что крушение премьера — дело времени.

1 сентября 1911 г. во время торжеств, происходивших в Киеве по случаю открытия земских учреждений, Столыпин был смертель­но ранен в оперном театре Дмитрием Богровым, который, называя себя анархистом, в то же время был платным сотрудником охранки. По некоторым сведениям, киевские анархисты, заподозрившие Богрова, потребовали от него доказательств его верности революции: убийства главы правительства. Явившись к своему охранному на­чальству, Богров сообщил о том, что на Столыпина готовится поку­шение, и выразил готовность выдать террориста. С этой целью он и был допущен 1 сентября в Киевскую оперу, причем охранники по­зволили ему беспрепятственно, без всякого присмотра, ходить по залу. До сих пор неизвестно, была ли охранкой проявлена преступная халатность, или ее бездействие диктовалось какими-то более сложными соображениями.

П. А. Столыпин, несомненно, оставил заметный след в истории России. Умный, волевой, энергичный глава правительства был последним государственным деятелем, который пытался спасти существующий строй не только с помощью репрессивных мер, но и путем целого ряда хорошо продуманных реформ. Он стремился сохранить самодержавный строй, "усовершенствовав" его безвласт­ной, но скандальной Думой, послушно действовавшей по его указке и в то же время постоянно убеждавшей массы в своей оппозиционно­сти. Сохраняя и охраняя помещичье землевладение, он попытался выделить из ненадежной в целом крестьянской среды "крепких хозяев" — еще одну социальную опору для самодержавной власти.

В сущности, Столыпин пытался примирить непримиримое — абсолютистский режим с представительным правлением, крепостни­ческое поместное дворянство с широким, постоянно крепнущим сло­ем зажиточных крестьян-единоличников. На фоне подавляющего большинства других сановников, большей частью беспринципных и бесталанных, Столыпин, несомненно, выглядел весьма привлека­тельно. Однако это не может заслонить того факта, что политику он проводил безнадежно противоречивую, обреченную на неизбежный провал.

После смерти Столыпина противоречия, раздиравшие созданную им политическую систе­му, еще больше обострились. Как показал дальнейший ход событий, у Столыпина не нашлось достойных преемников. Новым председателем Совета министров стал В. Н. Ко­ковцов, бывший при своем предшественнике министром финансов. Это был знающий, дельный и в то же время достаточно заурядный чиновник, озабоченный, прежде всего своей собственной карьерой. Он не обладал присущими Столыпину энергией, внутренней незави­симостью, умением настоять на своем. Именно за отсутствие этих ка­честв Коковцов, очевидно, и был назначен главой правительства. Во всяком случае, в беседах с царем и царицей, происходивших в процессе его назначения на пост, Коковцову дали ясный совет "не уподобляться" Столыпину и опираться "только на доверие царя".

Коковцов принял этот совет к сведению. Возглавляемый им Совет министров окончательно утратил законодательную инициати­ву, отличавшую правительство при Столыпине. Весь комплекс пре­образований, задуманный погибшим премьером с целью развить начала русской жизни, заложенные крестьянской реформой, был похоронен — и, как оказалось, навсегда.

Следует отметить, что, помимо конформистской, чиновничьей натуры нового главы правительства, проведению реформ в столы­пинском духе препятствовали и другие обстоятельства. Так, новая IV Государственная дума, выборы в которую проходили осенью 1912 г., хотя и конструировалась на основе все того же третьеиюньского избирательного закона, по своему партийному составу замет­но отличалась от своей предшественницы. Число правых депутатов в ней выросло до 185 (в III — 148), левых — кадетов и прогресси­стов — до 107 (в III — 88). Число же октябристов, главной опоры столыпинской политической системы, упало до 98 (в III — 120).

Размывание октябристского центра свидетельствовало обо все усиливавшемся размежевании политических сил в стране. Надежды на создание сколько-нибудь стабильного проправительственного буржуазно-помещичьего блока в Думе становились все более эфемерными. И действительно, новая Дума ознаменовала свою деятельность, прежде всего резкой критикой в адрес правительства, которая в равной степени резко звучала и справа, и слева.

Но самым страшным симптомом бесперспективности третьеиюньской политической системы стал новый подъем революционного движения. Так, уже в 1910 г. после длитель­ного спада началось заметное оживление забастовочного движения, которое еще более усилилось в 1911 г. Те же процессы происходили в студенческом движении, в среде демократической интеллигенции. Мощным толчком, многократно усилившим революционные настроения в России, стали события на Ленских золотых приисках здесь в 1912 г. вспыхнула забастовка, завершившаяся мирным шествием рабочих "к начальству" со своими требованиями. Шествие было беспощадно расстреляно воинской командой. Ленский расстрел вызвал целую волну стачек протеста, в которых участвова­ли более 300 тыс. человек.

В последующие годы революционное движение продолжало неудержимо нарастать. За 1913 — первую половину 1914 г. число забастовщиков в фабрично-заводской промышленности составило около 2 млн. человек. Усиливалось национальное движение на окраи­нах — в Закавказье, Прибалтике, Царстве Польском. По своему размаху революционное движение в это время соответствовало уров­ню 1903—1904 гг. — предреволюционной эпохе. Правительство же, забыв все уроки первой революции, все больше применяло традици­онные методы борьбы со своими политическими противниками: тюрьмы, каторгу, ссылку и прочие репрессивные меры.

Лекция 65: Россия в системе международных отношений в предвоенные годы. Возникновение военных блоков.

План:

1. Новые условия формирования внешнеполитического курса

2. Программа внешней политики России

3. Боснийский кризис 1908-09 гг. Потсдамское соглашение 1911 г.

4. Дальневосточная политика

5. Балканские войны

Поражение в русско-японской войне и с трудом преодоленный революционный кризис 1905—1907 гг. ограничили возможности царизма в сфере внешней политики. Между тем международное положение России таило немало затруднений. На Дальнем Востоке сохранялась напряженность в отношениях с Японией. На Балканах и Ближнем Востоке нарастали противоречия между Россией и австро-германским блоком. Германский и зависи­мый от него австрийский капитал успешно проникал в Османскую империю, причем в области, наиболее близкие к российским грани­цам — в балканские владения Турции, в район черноморских проли­вов, в Анатолию. Экономическая экспансия шла рука об руку с усиле­нием политического влияния Германии и Австро - Венгрии на Порту.

Испытаниям подверглись и русско-французские отношения. Во время русско-японской войны Франция занимала нейтральную по­зицию. Во многом это объяснялось начавшимся англо-французским сближением. В апреле 1904 г. Великобритания и Франция достигли соглашения по главному разделявшему их вопросу — о размежева­нии своих колониальных владений. Это соглашение предвещало серьезные изменения в системе международных отношений. Вели­кобритания поворачивала от многолетней самоизоляции от конти­нентальных блоков к сотрудничеству с противниками Германии. Однако объединить наметившееся англо-французское сближение с русско-французским союзом было непросто. Если на Балканах и отчасти в вопросе о черноморских проливах русско-английские противоречия постепенно отходили на второй план в сравнении с русско - австрийскими и русско-германскими, то почти по всему периметру российских границ в Азии острое соперничество между Россией и Англией продолжалось.

Во время русско-японской войны Великобритания оказала Япо­нии значительную материальную, дипломатическую и моральную поддержку. Напряженность в русско-английских отношениях достигла такой степени, что германская дипломатия попыталась использовать ее для нанесения удара по русско-французскому согласию.

В июле 1905 г. во время свидания Вильгельма II с Николаем II на борту царской яхты около острова Бъерке вблизи Выборга кай­зер уговорил царя подписать союзный договор с Германией. Договор предусматривал взаимную военную помощь в Европе в случае на­падения на Россию или Германию какой-либо европейской держа­вы. При этом Германия ловко устранилась от необходимости соблю­дать эти обязательства применительно к возможному британскому вмешательству в русско-японскую войну. По условиям Бьеркского договора, он вступал в силу только после заключения мира между Россией и Японией.

Соглашение в Бьерке явилось результатом личной дипломатии монархов. Министры были поставлены перед свершившимся фак­том. Николай II ни с кем не советовался и, видимо, полагал, что Бьеркский договор направлен только против Великобритании. С формальной точки зрения заключенный царем союз с Германией действительно не противоречил русско-французскому союзу, по­скольку оба имели оборонительный характер. Но по сути Бьеркс­кий договор уничтожал дружественные русско-французские связи. Дело было не только в том, что Николай II действовал за спиной Франции. В итоге от Бьеркского договора следовало ожидать ухуд­шения русско-французских отношений, причем в момент, когда цар­ское правительство остро нуждалось во французском займе для по­крытия колоссального бюджетного дефицита из-за расходов на русско-японскую войну. В условиях революции этот вопрос при­обрел для властей жизненно важное значение. Речь шла о финанси­ровании государственного аппарата, армии, полиции, курсе рубля, вкладах населения. В. Н. Ламздорф и С. Ю. Витте сумели убедить царя фактически аннулировать Бьеркский договор, обусловив его выполнение рядом заведомо неприемлемых для Германии поправок.