Достоверность научного знания
Вопрос этот настолько деликатен и ответ на него так затрагивает само существо науки, что лучше предоставить по нему слово наиболее компетентным ученым нашего века.
Академик Л. С. Берг: «В науке все то, что способствует ее развитию, есть истина, все, что препятствует развитию науки, ложно. В этом отношении истинное аналогично целесообразному Итак, истина в науке ‒ это все то, что целесообразно, что оправдывается и подтверждается опытом, способным служить дальнейшему прогрессу науки. В науке вопрос об истине решается практикой.
Теория Птолемея в свое время способствовала прогрессу знания и была истинной, но когда она перестала служить этой цели, Коперником была предложена новая теория мироздания, согласно которой Солнце неподвижно, а Земля движется. Но теперь нам известно, что и это воззрение не отвечает истине, ибо движется не только Земля, но и Солнце. Всякая теория есть условность, фикция. Правильность этой концепции истины, поскольку она касается теории, вряд ли будет оспариваться кем-нибудь в настоящее время. Но и законы природы в этом отношении в таком же положении: каждый закон есть условность, которая держится, пока она полезна. Законы Ньютона казались незыблемыми, однако ныне их признают лишь за известное приближение к истине. Теория относительности Эйнштейна опрокинула не только всю механику Ньютона, но и всю классическую механику
Польза есть критерий пригодности, а следовательно, истинности. Другого способа различать истину человеку не дано Истина есть полезная фикция, заблуждение ‒ вредная Итак, мы определили, что такое истина с точки зрения науки».
А. Эйнштейн: «В нашем стремлении понять реальность мы подобны человеку, который хочет понять механизм закрытых часов. Он видит циферблат и движущиеся стрелки, даже слышит тикание, но не имеет средств открыть их. Если он остроумен, он может нарисовать себе картину механизма, которая отвечала бы всему, что он наблюдает, но он никогда не может быть вполне уверен в том, что его картина единственная, которая могла бы объяснить его наблюдения. Он никогда не будет в состоянии сравнить свою картину с реальным механизмом, и он не может даже представить себе возможность и смысл такого сравнения».
Крупнейший американский физик Р. Фейнман († 1991 г.): «Вот почему наука недостоверна. Как только вы скажете что-нибудь из области опыта, с которой непосредственно не соприкасались, вы сразу же лишаетесь уверенности. Но мы обязательно должны говорить о тех областях, которые мы никогда не видели, иначе от науки не будет проку Поэтому, если мы хотим, чтобы от науки была какая-то польза, мы должны строить догадки. Чтобы наука не превратилась в простые протоколы проделанных опытов, мы должны выдвигать законы, простирающиеся на еще не известные области. Ничего дурного тут нет, только наука оказывается из-за этого недостоверной, а если вы думали, что наука достоверна, ‒ вы ошибались» (Фейнман Р. Характер физических законов / Пер. с англ. М., 1968. С. 77-78.).
Особенно ярко проявляется гипотетичность научного познания в области микромира. Один из творцов квантовой механики В. Гейзенберг († 1976 г.) по этому вопросу писал: «Микромир нужно наблюдать по его действиям посредством высокосовершенной экспериментальной техники. Однако он уже не будет предметом нашего непосредственного чувственного восприятия. Естествоиспытатель должен здесь отказаться от мысли о непосредственной связи основных понятий, на которых он строит свою науку, с миром чувственных восприятий Наши усложненные эксперименты представляют собой природу не саму по себе, а измененную и преобразованную под влиянием нашей деятельности в процессе исследования Следовательно, здесь мы также вплотную наталкиваемся на непреодолимые границы человеческого познания» (Гейзенберг В. Философские проблемы атомной физики / Пер. с нем. М., 1953. С. 64-66.).
Р. Оппенгеймер († 1967 г.) ‒ создатель атомной бомбы: «Я имел возможность проконсультироваться с сорока физиками-теоретиками Мои коллеги, несмотря на различие их взглядов, придерживаются, по крайней мере, одного убеждения. Все признают, что мы не понимаем природу материи, законов, которые управляют ею, языка, которым она может быть описана».
К следующим выводам приходят наши отечественные философы. В коллективном труде «Логика научного исследования», составленном под руководством директора Института философии П. В. Копнина († 1971 г.), читаем: «К идеалу научного знания всегда предъявлялись требования строгой определенности, однозначности и исчерпывающей ясности. Однако научное знание всякой эпохи, стремившееся к этому идеалу, тем не менее не достигало его. Получалось, что в любом, самом строгом научном построении всегда содержались такие элементы, обоснованность и строгость которых находились в вопиющем противоречии с требованиями идеала. И что особенно знаменательно ‒ к такого рода элементам принадлежали зачастую самые глубокие и фундаментальные принципы данного научного построения. Наличие такого рода элементов воспринималось обычно как просто результат несовершенства знания данного периода. В соответствии с такими мнениями в истории науки неоднократно предпринимались и до сих пор предпринимаются энергичные попытки полностью устранить из науки такого рода элементы. Однако эти попытки не привели к успеху. В настоящее время можно считать доказанной несводимость знания к идеалу абсолютной строгости. К выводу о невозможности полностью изгнать даже из самой строгой науки ‒ математики ‒ «нестрогие» положения, после длительной и упорной борьбы, вынуждены были прийти и «логицисты»
Все это свидетельствует не только о том, что любая система человеческого знания включает в себя элементы, не могущие быть обоснованными теоретическими средствами вообще, но и о том, что без наличия подобного рода элементов не может существовать никакая научная система знания» (Логика научного исследования / Под ред. П. В. Копнина. М., 1965. С. 230-231).
Эти заявления ученых становятся еще более понятными в свете общего взгляда на характер развития научного знания. Все оно делится как бы на две неравные части: первая ‒ действительное знание, имеющая незначительный объем, и вторая ‒ незнание, занимающая почти весь спектр науки: теории, гипотезы, модели, «догадки», по выражению Р. Фейнмана. При этом, по мере роста второй части, объем первой, естественно, уменьшается, поскольку решение каждой проблемы, расширяя кругозор знания, порождает целый круг новых вопросов, то есть увеличивает незнание, и так до бесконечности. Это хорошо понимал уже древний мудрец Сократ († 399 г. до Р. Х.), и потому вполне искренне говорил: «Я знаю, что ничего не знаю».
Академик В. И. Вернадский, оценивая этот процесс развития познания в науке, писал: «Создается единый общеобязательный, неоспоримый в людском обществе комплекс знаний и понятий для всех времен и для всех народов. Эта общеобязательность и непреложность выводов охватывает только часть научного знания ‒ математическую мысль и эмпирическую основу знаний ‒ эмпирические понятия, выраженные в фактах и обобщениях. Ни научные гипотезы, ни научные модели в космогонии, ни научные теории, возбуждающие столько страстных споров, привлекающие к себе философские искания, этой общеобязательностью не обладают. Они необходимы и неизбежны, без них научная мысль работать не может. Но они преходящи, и в значительной, непреодолимой для современников степени неверны и двусмысленны: как Протей художественной чеканки, они непрерывно изменчивы» (Вернадский Б. И.Проблема времени в современной науке // Известия АН СССР. Отделение математических и естественных наук. 1932. № 4.).
Вторая часть ‒ «леса» науки ‒ все это не есть подлинное знание, хотя по необходимости и принимается за таковое. Академик Г. Наан потому как-то заметил: «Мало кто знает, как много надо знать для того, чтобы знать, как мало мы знаем» Именно по той причине, что главная движущая часть науки никогда не есть знание окончательное, истинное, Фейнман говорил о ее недостоверности. Польский ученый С. Лем назвал эту часть науки мифом: «И как каждая наука, кибернетика создает собственную мифологию. Мифология науки ‒ это звучит как внутреннее противоречие в определении. И все же любая, даже самая точная наука развивается не только благодаря новым теориям и фактам, но благодаря домыслам и надеждам ученых. Развитие оправдывает лишь часть из них. Остальные оказываются иллюзией и поэтому подобны мифу» (Лем С. Сумма технологии / Пер. с польск. М., 1968. С. 127.). Современный русский ученый В. В. Налимов прямо заключает, что «рост науки ‒ это не столько накопление знаний, сколько непрестанная переоценка накопленного ‒ создание новых гипотез, опровергающих предыдущие. Но тогда научный прогресс есть не что иное, как последовательный процесс разрушения ранее существующего незнания. На каждом шагу старое незнание разрушается путем построения нового, более сильного незнания, разрушить которое, в свою очередь, со временем становится все труднее
И сейчас невольно хочется задать вопрос: не произошла ли гибель некоторых культур, скажем египетской, и деградация некогда мощных течений мысли, например древнеиндийской, потому, что они достигли того уровня незнания, которое уже не поддавалось разрушению? Кто знает, сколь упорной окажется сила незнания в европейском знании?» (Налимов В. В. Что есть истина? // Химия и жизнь. 1978. № 1. С. 49.).
Приведенные высказывания достаточно красноречиво отвечают на вопрос о достоверности научного знания. Оно, оказывается, всегда ограничено, условно, часто ошибочно и потому никогда не может претендовать на абсолютную истинность. Даже по проблемам (часто самым фундаментальным) материального мира оно не в состоянии иметь окончательное, достоверное знание. В таком случае, естественно, возникает вопрос: может ли что-то достоверное сказать наука по проблемам духовного порядка, которыми она вовсе не занимается? ‒ Ответ очевиден.
Эта условность научного знания становится еще более очевидной при рассмотрении научных критериев истины.
Поскольку здание наук возводится не только на основании наблюдений, экспериментов, измерений, но и на гипотезах и теориях, встает со всей силой вопрос о критериях. Факты сами по себе еще мало говорят исследователю, пока он не найдет общей для них закономерности, пока не «свяжет» их одной общей теорией. В конце концов любое понимание какой-то группы явлений мира и тем более миропонимание в целом есть не что иное, как теория, которой придерживаются большая или меньшая часть ученых. Можно ли доказать истинность данной теории? Оказывается, нет такого абсолютного критерия, с помощью которого можно было бы окончательно решить, соответствует данная теория (картина) объективной реальности или нет. Основным всегда считался критерий практики. Но и он часто оказывается совершенно недостаточным.
Известный философ и физик Ф. Франк († 1966 г.) по этому поводу остроумно замечает: «Наука похожа на детективный рассказ. Все факты подтверждают определенную гипотезу, но правильной оказывается, в конце концов, совершенно другая гипотеза». (Франк Ф. Философия науки // Пер. с англ. М., 1960. С. 76.).
Особенно трудно бывает говорить об истинности гипотезы или теории, когда их несколько и все они одинаково хорошо объясняют данное явление. «Естественно, ‒ пишет один отечественный автор, ‒ что эмпирический критерий здесь не срабатывает, поскольку надо выбирать одну из числа нескольких гипотез, эквивалентных в плане совпадения с эмпирией, иначе выбор не представлял бы труда. Так возникает необходимость во вторичных критериях» (Мамчур Е. А.Проблема критерия простоты научных теорий // Вопросы философии. 1966.№ 9. С. 159.).
Этих вторичных, или дополнительных, критериев очень много, и все они еще более условны, чем эмпирический критерий.
Вопрос науки и религии включает в себя и принципиальную методологическую проблему. Поскольку религия ‒ это мировоззрение, то естественно, сопоставлять ее можно только с мировоззрением. Является ли наука таковым? Что представляет собой т. н. научное мировоззрение, столь часто противопоставляемое религии?
Наука по самой сути своей является системой развивающихся знаний о мире, то есть непрерывно изменяющихся и потому никогда не могущих дать полного и законченного представления о мире в целом. Академик Г. Наан говорит: На любом уровне развития цивилизации наши знания будут представлять лишь конечный островок в бесконечном океане непознанного, неизвестного, неизведанного» (Беседа с академиком Г. Нааном. О диалектике познания // Наука и религия. 1968.№ 12. С. 23.).
Другой современный ученый В. Казютинский рисует такую картину науки: «Объектом познания в науках о природе являются всегда лишь стороны, аспекты, фрагменты неисчерпаемого материального мира, выделяемые субъектом в процессе общественно-исторической практики.
Правда, объект исследования естествознания в целом и каждой из естественных наук в частности все более расширяется, а наши знания о природе становятся все более адекватными ей, тем не менее в каждый данный момент естествознание имеет дело лишь с отдельными аспектами той части объективной реальности, которая выделена имеющимися в данный момент эмпирическими и теоретическими средствами. Космология в этом отношении не занимает какого-либо особого положения среди других естественных наук ‒ «вся материя» (материальный мир как целое) не является сейчас и никогда не станет ее объектом. (Казютинский В. А. Астрономия и диалектика. Астрономический календарь. Ежегодник. Вып. 73. М., 1969. С. 148-149.).
Но если не только бытие в целом (духовное и материальное), но даже и «вся материя» (материальный мир как целое) не является сейчас и никогда не станет объектом исследования естествознания, то в таком случае возможно ли научное мировоззрение? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо первоначально выяснить, что такое есть само мировоззрение.
По самой сути своей оно представляет собой такой целостный взгляд на бытие, который включает в себя по меньшей мере следующие главнейшие характеристики: понимание самого бытия, что в первую очередь предполагает признание или отрицание существования Бога, понимание смысла жизни человека, принятие определенных критериев добра и зла. При этом для целостности мировоззрения не имеют значения характер и объем знания материального мира, устройства Вселенной. Поэтому и ученый, и необразованный могут иметь одно мировоззрение, в то же время люди равного образовательного уровня ‒ расходиться в убеждениях. Хорошо писал об этом член-корреспондент АН СССР П. Копнин: «Философия по своему предмету и целям отличается от науки и составляет особую форму человеческого сознания, не сводимую ни к какой другой. Философия как форма сознания создает мировоззрение, необходимое человечеству для всей его практической и теоретической деятельности. Ближе всего по общественной функции к философии стоит религия, которая тоже возникла как определенная форма мировоззрения. Поэтому наука одна не может ее заменить Мировоззрение не покрывается ни какой-то одной наукой, ни их совокупностью» (Копнин П. Философия в век науки и техники // Литературная газета. 1968. № 5.). Та же мысль проводится в Философской энциклопедии: «По самой своей природе философия выполняет особую мировоззренческую и методологическую функции, которые не берут на себя ни отдельные специальные науки, ни совокупность конкретно-научного знания в целом».
Как видим, мировоззрение всегда предстает в виде или религии, или философии (но не науки). «Вообще структура религиозного учения, ‒ утверждают специалисты-религиоведы, не очень отличается от структуры философской системы, ибо религия, как и философия, стремится дать целостную картину мира, целостную систему ориентации личности, целостное мировоззрение».
Поэтому, если говорить о собственно научном мировоззрении, то таковое понятие нужно признать условным, используемым только в самом узком, специфическом смысле этого слова ‒ как совокупность научных взглядов на материальный мир, его происхождение, устройство, его законы ‒ поскольку:
во-первых, вопросы чисто мировоззренческие (о Боге, о смысле и цели жизни как отдельного человека, так и человечества в целом, о первооснове бытия, о нравственных принципах жизни и т. д.), как уже говорилось, не относятся к области естествознания и входят в компетенцию исключительно философии и религии;
во-вторых, научное мировоззрение, включая в себя не только факты, но и гипотезы, теории, должно вместе с ними непрерывно изменяться, т. е. быть вечно неустойчивым, что противоречит самому понятию мировоззрения, как чему-то вполне определенному, постоянному, законченному;
в-третьих, научное мировоззрение должно включать в себя знание всех основных достижений всех наук. Но в таком случае, ввиду колоссальнейшего разветвления науки в настоящее время, даже ученые могут остаться без научного мировоззрения;
в-четвертых, как совершенно справедливо замечает В. Казютинский, «в естествознании нет теорий «материалистических» и «идеалистических», а есть теории вероятные и достоверные, истинные и ложные» ( Казютинский В. В. Астрономия и диалектика // Астрономический календарь. Ежегодник. Вып. 73. М., 1969. С. 146.).
Наука и мировоззрение, таким образом, это два различных, несводимых друг к другу понятия. Научным или ненаучным является не мировоззрение, а характер и уровень познаний человека с любым мировоззрением: религиозным, атеистическим и т. д. Научные же знания могут быть лишь дополнительным материалом, детализирующим, но ни в коей мере не определяющим и, тем более, не создающим самого мировоззрения. Но если бы даже поверить в безграничность научного познания, в способность науки разрешить все вопросы духа и материи и когда-то стать мировоззрением, то и в таком случае мыслящий человек не может ждать этого проблематического будущего. Он знает, что жизнь дается только один раз, и потому сейчас, теперь жаждет ответа на вопросы: кто я? каков смысл моего существования? имеется ли вообще смысл в бытии человечества, мира? есть ли вечность для человека? ‒ и т. д., чтобы знать, как жить, чем руководствоваться, каким идеалам служить. Свойства ?-мезона, или нейтрино ничего об этом не говорят, не отвечает на эти вопросы и состав звезд, и образцы лунной породы.
Наука не против религии? Разве наука не доказала, что нет Бога, нет духовного мира, нет души, нет вечной жизни, нет рая и ада? К сожалению, такие вопросы еще совсем недавно психологически были возможны ‒ такова сила систематического внушения. Теперь они вызывают лишь улыбку.
Во-первых, очевидно, что наука и религия просто несопоставимы, как километр и килограмм. Каждая из них занимается своей стороной жизни человека и мира. Эти сферы могут соприкасаться, пересекаться, но не опровергать одна другую. И «беда, коль пироги начнет печи сапожник, а сапоги тачать пирожник».
Во-вторых, о самой важной истине религии ‒ бытии Бога ‒ наука, в силу выше указанных причин, ничего отрицательного сказать не может. Однако ее развитие говорит за то, что она приближает мысль человека-ученого к Богу и тем все более становится союзницей религии. Об этом свидетельствует христианское убеждение очень многих современных ученых, что подтверждает (невольно) даже один из крупнейших представителей «научного» атеизма Шахнович. Возмущаясь религиозностью западных деятелей науки, он писал: «Многие буржуазные ученые говорят о «союзе» науки и религии. Н. Бор, М. Планк, В. Гейзенберг, К. Ф. фон-Вейцзекер, П. Иордан и другие известные физики неоднократно объявляли, что наука будто бы не противоречит религии». Шахнович пишет о некоторых современных ученых. Но общеизвестен факт, что подавляющее число ученых всегда стояло за этот союз.
Ломоносову принадлежат замечательные слова: «Создатель дал роду человеческому две книги, ‒ писал он. ‒ Первая ‒ видимый мир Вторая книга ‒ Священное Писание Обе обще удостоверяют нас не токмо в бытии Божием, но и в несказанных нам Его благодеяниях. Грех всевать между ними плевелы и раздоры». Наука и религия «в распрю прийти не могут разве кто из некоторого тщеславия и показания своего мудрования на них вражду восклеплет».
«Плевелы и раздоры» были уже во времена Ломоносова, но были, как видим, не потому, что научное знание противоречило религиозному учению, а по той причине, что это отвечало французской моде, перед которой преклонялось наше дворянское сословие («Хотя я и родился в России, но душа моя принадлежит французской короне»!)
Но, может быть, сама религия против науки, знания, прогресса?
Исходя из широкого понимания науки (См. п. 2: Понятие науки.), правомерно говорить о религии как об одной из форм «духовного производства» человека. Имея свои постулаты (бытие Бога, бессмертие души), уникальный метод познания (духовно-нравственное совершенствование личности), свои критерии в различении истины от заблуждения (соответствие индивидуального духовного опыта единству опыта святых, как компетентнейших «инженеров» душ человеческих), свою цель (познание Бога и достижение вечной в Нем жизни ‒ обожение), ‒ религия структурно оказывается не отличающейся от естественных наук. В необходимости правильного опыта в познании наблюдается особенно существенное сходство религии с эмпирическими науками, в которых только такой опыт дает возможность достоверного знания. Не случайно «академики» Православной Церкви ‒ великие святые, праведную (правильную) религиозную жизнь, построенную на началах Евангелия и опыта Церкви, называли «наукой из наук», ибо она единственная, которая отвечает главной цели человеческих стремлений ‒ познанию истины и достижению вечной жизни, вечного блага.
Однако религия как опытная наука («религия-наука») представляет собой в то же время замечательное исключение в ряду всех эмпирических наук: религия-наука в отличие от естествознания является мировоззрением в полном смысле этого слова. И вот почему.
Естественные науки, как изучающие лишь отдельные явления и стороны материального мира, и не касающиеся, по существу, вопросов мировоззренческих, не могут служить базой для построения мировоззрения (религиозного или атеистического). Религия-наука, опытно подтверждая бытие Бога, души, мира сверхчувственного, то есть разрешая основные проблемы бытия, тем самым становится научным фундаментом мировоззрения религиозного. В этом смысле религия является действительно научным мировоззрением в отличие от других: атеистического, агностического, материалистического, остающихся всегда лишь верой.
В то же время религиозное мировоззрение, в частности православное, в принципе не может иметь противоречий с естественными науками, поскольку оно не включает в себя ни их законы и теории, ни конкретные «детали» знания материального мира. Оно остается неизменным независимо от того, что утверждает наука в различные моменты своего развития: Земля или Солнце являются центром нашей системы, что вокруг чего вращается, из каких «кирпичиков» построена Вселенная.
С другой стороны, тот факт, что многие церковнослужители были одновременно и великими учеными (например, Коперник († 1543), св. митрополит Московский Иннокентий (Вениаминов) († 1879), аббат Мендель († 1884), священник Павел Флоренский († 1937), патер В. Шмидт († 1954), архиепископ Лука Войно-Ясенецкий († 1961), аббат Леметр и многие другие), также достаточно красноречиво свидетельствует о принципиальном отсутствии у религии какого-либо неприятия научного знания, ее борьбы с наукой.
Обычно упоминаются некоторые факты из католического средневековья как доказательство того, что религия боролась с наукой. Однако, во-первых, это относится к католичеству, которое, вопреки учению Церкви, фактически догматизировало отдельные научные теории того времени, в чем, кстати, теперь раскаивается. Во-вторых, и там боролась не столько религия с наукой, сколько старые научные представления и представители (со всеми обыденными человеческими страстями) с новыми, используя религию. В-третьих, ученые осуждались не за их научные взгляды (например, Джордано Бруно, объявивший себя «учителем более совершенного богословия, сыном неба и земли», а за действительно серьезные догматические и нравственные отступления от католической веры, то есть за ереси.
Прекрасно вскрывает и иллюстрирует основную причину гонений на науку современный отечественный ученый А. Горбовский.
А разве, ‒ пишет он, ‒ не такой же кощунственной казалась в свое время мысль о том, что могут быть «камни, падающие с неба», метеориты?
Французская академия наук объявила все подобные соображения вымыслом, а сам Лавуазье, великий ученый (Лавуазье Антуан Лоран (1743-1794 гг.), французский химик, член парижской Академии наук; был казнен по приговору революционного трибунала. В 1796 г. признан невинно осужденным (Энциклопедический словарь: В 2-х т. / Под ред. Б. А. Введенского. М., 1963. T.1), заклеймил их как «антинаучные». Этот термин появляется не случайно. Во все времена общественное сознание имело некую точку отсчета, которая провозглашалась непреложной и истинной. Некогда в качестве этого эталона выступало религиозное мировоззрение. Все, что находилось в русле этого мировоззрения, признавалось истинным; что выходило за его рамки, провозглашалось ложным.
Со временем место религиозного мировоззрения в общественном сознании было вытеснено суммой представлений, которая обозначается термином «научное». Теперь истинным почитается то, что соотносится с данной, господствующей системой взглядов, и ложным ‒ все, что противоречит ей.
Вот почему, желая опровергнуть существование метеоритов, Лавуазье прибег к тому, что провозгласил сообщения о них «антинаучными», т. е. противоречащими канонизированной системе взглядов.
Но давайте попытаемся посмотреть непредвзято на мир, окружающий нас сегодня. Мы видим, что буквально весь он состоит из того, что в свое время так или иначе было отвергнуто или признано ложным.
В нашем мире летают самолеты. Вопреки тому, что известный астроном профессор С. Ньюком (Ньюком С. (1835-1909), американский астроном) математически доказал невозможность создания летательных аппаратов тяжелее воздуха
Мы пользуемся радио. Вопреки авторитетному мнению известного ученого Г. Герца (Герц Генрих (1875-1894), немецкий физик, специалист в области электромагнитных и электродинамических явлений.), утверждавшего, что это невозможно («для дальней связи, ‒ писал он, ‒ потребуются отражатели размером с континент»).
Сегодня всем известна чудовищная мощь ядерного оружия. Однако некогда ведущие военные эксперты США утверждали, что создание атомной бомбы принципиально невозможно.
Сегодня в строй вступают атомные электростанции. Хотя некоторые крупнейшие ученые США, в том числе Н. Бор (Бор Нильс (1885-1962), выдающийся датский физик, создатель квантовой теории атома.), считали практическое использование атомной энергии маловероятным.
Мы изучаем химический состав небесных тел. Вопреки известному французскому философу О. Конту (Конт Огюст (1798-1857), французский философ, основатель позитивизма), который категорически утверждал, что человек никогда не сможет делать это. Сейчас признано, что 99% всей материи Вселенной находится в состоянии плазмы. Однако в течение тридцати лет после ее открытия ученый мир упорно отказывал плазме в праве на существование.
Открытие Пастера (Пастер Луи (1822-1895), знаменитый французский биолог) было отвергнуто Академией медицины.
Открытие рентгеновских лучей было встречено насмешками.
Открытие Месмером Месмер (1733-1815), французский врач.) гипноза было категорически опровергнуто светилами тогдашней науки.
Французская Академия наук долгое время отвергала существование ископаемого человека, а находки каменных орудий объясняла «игрой природы».
Список этот может быть сколь угодно велик. Список анафем и запретов, провозглашенных некогда от имени науки. В лучшем случае это проистекало от инертности мышления, когда, говоря словами А. Шопенгауэра (Шопенгауэр Артур (1788-1860), немецкий философ-идеалист), «каждый принимает конец своего кругозора за конец света».
Сегодня, с опозданием на века и десятилетия, мы ставим памятники тем, кто некогда был объектом этих анафем и отлучений (Горбовский А. Загадки древнейшей истории, 2-е изд. М., 1971. С. 77-79).
Горбовский не упоминает о самых страшных в истории гонениях на ученых (и не только на них) в СССР, бывших, однако, со стороны захвативших власть сатанистов, но не Церкви. Причины гонений на науку коренились не в христианстве, тем более не в Православии, а в зле страстей человеческих, в том порожденном ими фанатизме, который всегда противоборствует всему истинному, живому.