ПОСЛЕДНИЕ ГАСТРОЛИ 1 страница

РУБЕЖ

Представился случай еще раз посмеяться Иоганну Себастьяну. Ему предложили сочинить и исполнить непременно веселую кантату по случаю перехода некоего поместья близ Лейпцига во владение нового господина.

Снова Бахом приглашен неизменный Пикандер. Либ­ретто было сочинено складно. Басовую тему для быстро­ты дела сочинители позаимствовали у богемского музы­канта Зеемана. Кантату приготовили и разучили с со­листами и музыкантами к сроку, а именно ко дню въезда нового владельца в имение, по случаю чего там и устроен был праздник. Кантату назвали «К нам приехало новое начальство» (212). По тогдашним обычаям подобное представление должно было обязательно содержать юмор для снисходительного осмеяния почтенными гостями наивности простаков-крестьян.

Но Баху захотелось поменять героев ролями. Он пред­почел показать живой ум и усмешку, свойственные про­стонародью. Показать крестьянское «себе на уме».

Время по справедливости оценило это произведение Иоганна Себастьяна.

«...При близком рассмотрении «Крестьянской канта­ты», — пишет Янош Хаммершлаг, — можно заметить то, что, по всей вероятности, ускользнуло от внимания тог­дашних слушателей-господ, а именно, что Бах повернул

игру наоборот. Простой, крепкий и здоровый гуманизм Баха, весь его образ жизни были далеки от модных утонченностей придворной жизни... Два главных персо­нажа кантаты, крестьянская девушка (партия сопра­но. — С. М.) и парень (партия баса) в своих ариях не только дают понять, что они кое-что смыслят в модной тонкой городской музыке, не только поднимаются на выс­шую ступень итальянского бельканто, но и иронизируют над его преувеличениями».

Это был последний всплеск веселья в музыке Баха.

1743 и 1744 годы. В нотографических справочниках почти нет произведений Баха, отмеченных этими датами. Именно с этих лет начинается для биографов полоса, ко­торую принято обозначать «Последние годы жизни и творчества». Или, смягчая, называют оставшееся деся­тилетие его бытия периодом «сосредоточения на внутрен­ней жизни». Да, Бах уходит в себя. Бах замыкается. Бах отгораживает свою духовную жизпь от какого-либо вмешательства извне. Да, зенит бытия пройден, но будем осторожны. Не отчленим от жизни художника последнее десятилетие, как нечто, лишенное подвижности, не имею­щее связи с внешним миром.

Бах прекратил руководство студенческой Collegium musicum? Но и раньше он прерывал занятия на долгие годы. К тому же есть сведения, что он иногда выступал со студентами и в последующие годы. Дом Баха посе­щают ученики. Ректор Эрнести грубо наговаривал на кантора, обвиняя его в денежной корысти: на самом же деле часто Бах давал приватные уроки бесплатно. Что же касается учеников школы св. Фомы, то, хотя ректор и старался попрать авторитет кантора-учителя, бывшие воспитанники школы, если оставались музыкантами, всю жизнь гордились тем, что их учил сам господин Бах. Что ни месяц, директор музыки пишет все новые атте­статы, дает все новые рекомендации своим ученикам. Подпись лейпцигского кантора открывала жизненный путь молодым музыкантам.

По почину состоятельного и довольно образованного бюргера, крупного торговца Земши вскоре в Лейпциге было учреждено общество «Больших концертов». Бах от­казался управлять в нем музыкой, хотя его учтиво при­глашали. Он отклонил предложение, ибо чувствовал, по мнению одного биографа, «что новое поколение и он взаимно не понимают друг друга».

Лаконично высказался в своей книге Г. Хубов: «Бах искал путей к новому не в отречении от музыкальных традиций прошлого и не в подражании моде дня, а в глу­боком познании народного искусства, в критическом усвоении «наследства» музыкальной культуры. И в этом отношении он сделал все, что возможно сделать, — в пре­делах большой человеческой жизни».

Большая человеческая жизнь! Пусть это будет три­виальное сравнение, но жизнь композитора из крепкого музыкального рода корнями своими уходила в глубь на­родной почвы, она поистине под стать мощному, кряжи­стому дубу. Не молнии и стихии рока расщепляли могу­чее древо этой жизни. Сказывалось время. Здоровье духа гения соблаговолило болезням тела вершить свое неот­вратимое деяние.

...В школе св. Фомы привыкли к некоторой отчужден­ности и даже странностям кантора. Но школьников он обучает исправно и за составом хоров следит строго. Кантор охраняет свои права, но не очень уже доро­жит ими.

Бах предпочитает отныне писать строгую музыку с признаками учености. В 1744 году он заканчивает вто­рой том «Хорошо темперированного клавира», двадцать четыре прелюдии и фуги во всех тональностях (870—893). Завершен давний замысел молодости. Но этим циклом открывается и серия новых произведений умудренного опытом художника.

Иоганн Себастьян сочиняет и исполняет духовные кантаты и мотеты. Их датировку исследователи устанав­ливают приблизительно, относя созданные в этот период кантаты к годам между 1735-м и 1744-м. Только некото­рые имеют точную дату создания. Обновление изобра­зительных средств в кантатах все меньше интересует автора. Больше внимания в композициях этих лет он обращает на ведение контрапункта.

Если и раньше, в молодые годы и годы зрелости, как напишет в биографии композитора Форкель, Бах был далек от того, чтобы эксплуатировать свой артистиче­ский талант в поисках золота, то теперь он никуда из Лейпцига не выезжает, еще больше привязан к домаш­нему очагу. Покинул семью патрона благодарный Элиас Бах, двоюродный брат. Не было рядом собеседников — старших сыновей. Близких друзей в Лейпциге Бах так и не обрел. Доброжелательно относясь к людям, он редко

кого допускал в свой духовный мир. Теперь тем более. Небезынтересно отметить, что крестными последнего младенца, Регины Сусанны, были приглашены не колле­ги по службе и искусству, а соседи, вероятно по выбору Анны Магдалены две сестры из семейства Бозе, прожи­вавшего в доме близ Томасшуле, и некий господин Графф, юрист, о котором только и известно, что он по­читал музыку и приобретал клавирные упражнения, издаваемые Бахом...

Подрастал прилежно музицирующий Христоф Фрид­рих, и Иоганну Христиану, любимцу родителей, было уже около десяти, и он не терпел приступить к самостоя­тельной игре.

В начале 1744 года пришла весть из Берлина: женил­ся Эммануель. Избраннице его, Марийхен, незадолго до свадьбы исполнилось девятнадцать лет. Колесо жизни идет своей колеей.

...А на дорогах германских земель загремели колес­ницы войны. Иоганн Себастьян успел, однако, побывать еще раз в Дрездене. Поводом послужило приглашение для пробы нового органа.

Удовольствие отцу доставил выход в свет шести кла-вирных сонат Вильгельма Фридемана. Как явствовало из публикаций, желающие имели возможность приобрести это издание у автора в Дрездене, у его отца в Лейпциге или у брата в Берлине.

Осенью начались военные действия между Пруссией и Саксонией. Войска Фридриха вторглись во владения курфюрста Саксонского; вскоре обозначился перевес их сил. События развивались быстро. В тревоге жила сто­лица; Лейпциг же оказался близким к фронту военных действий.

Крестьянство тяготилось безмерными налогами и тру­довой повинностью и в мирное время, теперь тяготы уве­личились и в Пруссии, и в Саксонии. Война утяжеляла существование ремесленного люда. Бюргерство опаса­лось не столько за свою жизнь, сколько за свое благо­состояние. Сократились торговые сделки. Надежнее запи­рались лавки. Усиливалась стража у городских ворот. Но обычаи не нарушались. Не нарушался ход жизни в школе и церквах. 20 октября кантор со своим хором на траурной службе исполнил мотет памяти некой Са­бины Натан, Кто это? Богатая вдова, умершая сто три­дцать с лишком лет назад; на проценты со своего капи-

тала она завещала ежегодно в одной из «главных церк­вей» города служить панихиду по себе с исполнением мотета. Эта оплачиваемая обязанность по традиции вы­полнялась кантором Томаскирхе. Из года в год управлял мотетом Бах, за что, судя по сохранившимся квитанциям, получал два гульдена, а три гульдена делились между певчими и музыкантами школы. Ни междоусобицы, ни войны, ни бедствия не отменяли исполнения сей требы...

Шли молебствия в церквах по случаю военных опас­ностей.

События развивались неотвратимо. Тревожны сообще­ния газет. Прусские гусары приближаются, войска про­тивника поджигают селения, обирают население городов. К концу ноября их передовые отряды подошли к пред­местьям Лейпцига, заграждения у застав смяты. Сохра­нилась картина: депутаты города в виду лейпцигских стен, коленопреклоненные, передают ключи победителям. 30 ноября подписывается соглашение о капитуляции го­рода.

Пруссаки накладывают контрибуцию: реквизируют за­пасы продовольствия в богатом торговом Лейпциге. Их передовые части захватывают дороги, ведущие к Дрез­дену, и 18 декабря сдается войскам Фридриха II саксон­ская столица.

В эту военную пору невесть каким путем, может быть через прусских же штабных офицеров, до кантора доходит весть от придворного чембалиста, личного акком­паниатора его величества короля, что жена Эммануеля — Иоганна Мария — благополучно разрешилась от бремени и родила сына, названного Иоганном Адамом, впрочем, вскоре получившего имя Иоганн Август.

Еще один шаг в будущее рода Бахов: стал дедом ком­позитор и кантор. Еще одна грань жизни. Недуги, одна­ко, одолевают Иоганна Себастьяна. Одолевают стареюще­го человека, но непоколебим дух творца музыки...

В конце декабря, в канун 1745 года, между Саксо­нией и Пруссией заключается мир. Курфюрст снова по­лучает под свою власть саксонскую землю.

Каркало воронье в сумрачном зимнем небе над кир­кой св. Фомы, над островерхой крышей школы, над ого­ленными Апельскими садами. Пруссаки покинули город.

У места гусарских биваков на торговой площади шустрые воробьи выклевывали овсяные зерна из затоптанного на­воза. Пооткрывали свои лавки купцы. И быть может, в ко­фейном заведении Циммермана уже готовились к возоб­новлению развлекательных концертов.

В точно установленные часы Баха встречали на пути из дома в школу, в кирку. Давно он не заходил уже в пивной погребок, чтобы выпить кружку-другую.

Из-под шляпы виднелись пряди парика под цвет се­дины, походка кантора потеряла приметы быстроты. Он ходил несколько сутулясь. С ним почтительно здо­ровались горожане, и озорные школьники замедляли таг, снимая картузы перед кантором.

Иоганн Себастьян не всех узнавал. Он все хуже ви­дел. И замечал, что чаще кружилась голова, когда он обращал лицо вверх, к сводам Томаскирхе.

Баха часто видели теперь с младшими сыновьями — они старались держать себя по-взрослому, Фридрих и Христиан. Одному шел уже пятнадцатый год, другому — двенадцатый. Маленький Христиан, непоседливый, не всегда прилежно разучивал полифонические упраж­нения, но рос, как говорится, парень с головой. Это ему еще при жизни кантор выделит в наследство два отлич­ных клавесина, что вызовет неудовольствие старших, по­кинувших отчий дом сыновей; они ведь с некоторой рев­ностью относятся к вниманию отца, оказываемому детям от второго брака.

Светских кантат, по-видимому, Бах не сочинял, все чаще занимался редактированием старых духовных про­изведений, перерабатывал и некоторые светские.

В течение 1746 и 1747 годов Иоганн Себастьян не раз покидал Лейпциг. Но Дрезден не видел знаменитого музыканта. Там уже не жил больше Фридеман. После тринадцати лет службы органистом он принял предло­жение возглавить городскую музыку и занять должность органиста одной из церквей в Галле. Там помнили Баха-отца, знали и талант Фридемана.

В Дрездене умер композитор и славный музыкант Зеленка. Очевидно, не столь близкими стали отношения стареющего Баха с супругами Гассе. Покинул Дрезден и русский посланник Кейзерлинг. После прусско-саксон­ской войны его перевели на службу при берлинском дворе.

В августе 1746 года Иоганн Себастьян выезжал в го-

род Цшортау испытывать орган. Какой уж по счету за долгую жизнь!

Знаменательным был следующий выезд, спустя месяц, в город Наумбург. Здесь встретились два выдающихся мастера Германии: Иоганн Себастьян Бах и его сверст­ник, строитель органов Готфрид Зильберман. Поводом для встречи послужило испытание инструмента. Город­ской совет, как подобало в таких случаях, превратил со­бытие в музыкальный праздник. Гостям оказали радуш­ный прием. Почтенные мастера имели возможность о мно­гом поговорить друг с другом. И конечно, о новых музы­кальных инструментах.

Читатель уже осведомлен о страсти Иоганна Себастья­на к изобретательству. Завершив своим искусством боль­шую эпоху творчества на испытанных в веках клавиш­ных инструментах — органе, клавикорде, клавесине, он предвидел неизбежность улучшения их в будущем. Неко­торым музыкантам нашей эпохи представляется, что Бах интуитивно писал музыку и для современного рояля.

Род Зильберманов в лице самого известного из них Готфрида Зильбермана довел до совершенства строитель­ную технику клавишных инструментов, в особенности органов. В наше время если музыкант-солист играет на сохранившемся зильбермановском органе, это указы­вается в концертных афишах и на грампластинках. Са­мо немецкое имя Зильберман звучит почтительно, по­добно имени итальянского скрипичного мастера Стра­дивари.

Когда-то Готфриду, еще молодому ремесленнику, в Гамбурге попалась статья об изобретении итальянским изготовителем клавесинов Кристофори «молоточкового пианофорте». Новый механизм извлечения звука возбу­дил мысль немецкого конструктора. Уже через год по­строенный им инструмент нового типа был, в частности, представлен на отзыв тоже молодому тогда лейпцигскому Баху. Иоганн Себастьян похвалил общую звучность инструмента, но с присущей ему прямотой отозвался от­рицательно о новинке «из-за слабых дискантов и тяже­лого туше».

Зильберман всегда ценил отзывы Баха об органах сво­ей постройки, на этот раз его самолюбию был нанесен удар. Как говорят, он затаил обиду на лейпцигского кан­тора. Но все же не решился выпускать новый инстру­мент, а упорно улучшал его конструкцию. Сохранилось

предание, будто Бах после музицирования на пианофорте с улучшенным механизмом бросил кратко: «Этот инстру­мент мне уже подходит». Похвала быстро разнеслась в музыкальной среде. Зильберман выпускал теперь уже не единичные молоточковые «фортепьяно»; дорогие инструменты стали покупать богатые и знатные мело­маны.

Известно, что инструменты — предшественники роя­ля, да и рояль ранних конструкций — были недружелюб­но встречены поборниками клавесинного искусства. Вели­кий Вольтер, защищая клавесин, отзовется о рояле как об «инструменте людей, бьющих посуду». Но Вольфганг Мо­царт будет в восторге от нового инструмента и своими концертами для фортепьяно с оркестром окончательно утвердит и этот жанр, и царственное назначение рояля в музыкальном искусстве...

Будем помнить, что при рождении нового инструмен­та, которому и орган впоследствии отдаст первенство, ря­дом с конструктором стоял и великий лейпцигский му­зыкант.

Следующий, 1747 год во всех жизнеописаниях Баха отмечен рассказом о визите его в Берлин и приеме зна­менитого музыканта Фридрихом II. Националистический культ Фридриха более полутораста лет господствовал в военно-дворянских кругах Германии, распространяясь на все, что хотя бы косвенно относилось к деятельности этого короля. Поэтому встречу Баха с Фридрихом обра­щали иногда чуть ли не в кульминацию жизненного пути великого музыканта. Монарх «эпохи просвещенного абсолютизма» рисовался покровителем искусств. Музы­кально способный король обожал флейту, создал при дво­ре капеллу, в которой собрались одаренные артисты. Он был и сочинителем. Рассказы о короле-музыканте со­держат быль и выдумки, они драматизировались и при­украшивались. Любовь к музыке Фридриха была якобы столь велика, что даже после одного из неудачных сра­жений, удрученный, он, дабы показать непоколебимость своего духа, в походной палатке сочинил менуэт...

Документы, однако, скупы. Комментариями нынешних исследователей снят флер покровительственной опеки ко­роля в отношении Баха. Поездка в Берлин лейпциг­ского музыканта и композитора действительно вошла важным событием в его жизнь. Но не столько потому, что королю угодно было принять капельмейстера, а пото-

му, что отец еще раз увиделся с сыновьями и пробыл с ними несколько дней. Однако в историю жизни компо­зитора это событие вошло все же и как встреча Власти и Искусства.

Фридрих много слышал о мастерстве саксонского му­зыканта. Возможно, и от музыкантов капеллы, и от рус­ского посла графа Кейзерлинга. В беседах с Эммануелем король выражал желание повидать и послушать его отца, хотя музыки прославленного музыканта он не знал. Нет свидетельств о том, что Иоганн Себастьян собирался гастролировать у прусского короля. Он даже отмалчивал­ся на приглашения Эммануеля приехать в Берлин к ко­ролю. Но сын продолжал настаивать. Здоровье ухудша­лось, ни Фридеман из Галле, ни Эммануель из Берлина в Лейпциг не приезжали. Тогда отец и отправился в Пот­сдам, возможно, где-то в пути встретясь с Фридеманом. Они прибыли к Эммануелю во второй половине дня 7 мая. Эммануель едва успел обнять отца и брата, он оделся с большим тщанием и поспешил во дворец: в этот вечер король намерен был музицировать в кругу семьи и приближенных.

Известен рассказ, записанный Форкелем со слов Фри-демана: «...Когда король собрался играть на флейте и уже все музыканты были в сборе, вошел офицер с докла­дом о новоприбывших чужеземцах. С флейтой в руке ко­роль просматривал список приезжих, вдруг повернулся к музыкантам и сказал с волнением в голосе: «Господа, приехал старый Бах!» Флейта была немедленно отложе­на, и послали за «стариком Бахом».

По другой версии, подобострастной, изложенной спу­стя четыре дня после события местной газетой, королю доложили о прибытии капельмейстера, когда Бах нахо­дился в передней дворцовых апартаментов «в ожидании всемилостивейшего разрешения исполнить в его (коро­левском) присутствии музыку». Как это непохоже на Баха!

Рассказ Фридемана — Форкеля правдоподобнее. Посланец дворца застал лейпцигского гостя отдыхающим с дороги в квартире сына, не дал ему даже времени на­деть черный сюртук и повез во дворец. Бах появился перед королем в дорожном платье, очевидно, вместе с Фридеманом, потому что именно Фридеман не без юмо­ра рассказал Форкелю о пространных извинениях отца по поводу его «не соответствующей случаю одежды».

После чего «между артистом и монархом завязался ожив­ленный диалог».

Фридрих владел искусством показывать себя и ум свой в любой ситуации. Деспотически строгий король, на приемах в кабинете дворца он был внимательным дипломатом, сейчас же, вечером, — беспечно влюблен­ным в музыку любезным хозяином гостиной.

Флейта на этот вечер была «отменена» — необычай­ный знак внимания к гостю. Король повел Баха по комна­там дворца, в которых стояло несколько зильбермановских «пианофорте». Король полагал, что старый органист и кла-весинист еще мало сведущ в новых инструментах, доступ­ных по своей стоимости только именитым покровителям музыки. Фридрих предложил гостю испробовать каждый из них. К его изумлению — но не к изумлению музыкан­тов капеллы, знавших Баха! — лейпцигский капельмей­стер со свободой молодого артиста играл, импровизи­ровал, фантазировал на каждом из инструментов, пере­ходя из комнаты в комнату. Он развивал собственные темы, а потом учтиво попросил короля дать ему свою тему. Король не блеснул музыкальной тонкостью, но на­пел фразу-две. Иоганн Себастьян сел за инструмент и экспромтом заиграл на эту тему фугу. Фридрих, залюбо­вавшись собственным созданием, захотел послушать фу­гу на шесть голосов!.. Гость почтительно дал понять свет­лейшему хозяину, что не всякая тема пригодна для шестиголосной фуги. Но ждать себя не заставил: наиграл свою тему и тут же, поразив присутствующих музыкан­тов, «провел ее в шести голосах с таким же великоле­пием и ученостью, как только что тему короля». Бах не только еще раз показал неувядающее искусство импрови­затора, но и утвердил своим авторитетом ценность ново­го создания Зильбермана, прообраз будущего фортепьяно.

На другой день король отложил не только свою флей­ту, но, возможно, и утренние приемы. Он пригласил Баха в Гарнизонную церковь Потсдама. В окна вливались по­токи лучей майского солнца. Они освещали орган на га­лерее и... полковые знамена. Это было ново для Баха — видеть воинские реликвии в кирке... Иоганну Себастьяну предстояло показать свое искусство игры и здесь.

Бах сегодня в черном сюртуке с кружевными ман­жетами, в парадном светлом парике с длинными, даже модными завитками, в белых чулках, в нарядных, но удобных для работы на педали туфлях. Строгим выгля-

дит лицо с глубокими складками. Вряд ли он жаждет вы­ступить сейчас гастролером-артистом. Тем более что Бер­лин и Потсдам уступают по музыкальным вкусам Гам­бургу, Дрездену, даже Галле. Но он принял эту роль. И с блеском, как в былые времена, проводит большой органный концерт.

Вечером опять выступление — в придворной церкви Сан-Суси, совершенно офранцуженной летней резиденции короля.

Снова успех, похвалы, знаки почтения.

Авторитет ученого музыканта из Лейпцига весьма укрепился в эти дни в королевских кругах. Артисты капеллы по пятам ходили за ним и ловили каждое его высказывание. Баха повезли в Берлин посмотреть новое здание оперы. Сохранилось предание: гость, взобравшись на круговую галерею, с усилием поднял голову и напря­женно вглядывался в своды потолка. «Больше уже он не интересовался здесь ничем, заявив, что архитектор произвел на свет настоящее чудо...» — так сообщает современник об этом дне. Бах объяснил, что секрет за­ключается именно в сводах, протянувшихся по потолку, очень точно доносящих звук от одной крайней точки за­ла до другой. Знание секретов акустики поразило всех.

Иоганн Себастьян утомился. Успех мало воодушевлял его. Это был знакомый ему успех виртуоза импровиза­тора.

Король Фридрих оказал внимание придворному музы­канту курфюрста Саксонского и короля Польского, по­чтенному отцу своего аккомпаниатора. «Бах единствен» — эти слова, брошенные им после захватывающей игры гостя, останутся в жизнеописаниях Иоганна Себастьяна; Фридрих восхищен его игрой, но остался безучастен к Баху-композитору. Величие творца национального Искус­ства и в эту встречу Власть не оценила.

Без подобострастия судил о своем монархе-покрови­теле Филипп Эммануель. Он признавал музыкальные спо­собности покровителя. Но в дни свидания с отцом мог высказать ему мнение, которое в афористически краткой форме изложит многими годами позже: «Вы думаете, что король любит музыку, нет, он любит только флейту; но если вы думаете, что он любит флейту, то вы и тут ошибаетесь, — он любит лишь свою флейту».

Отец Бах был рад встрече с семьей Филиппа Эмма-нуеля. Свекор познакомился со снохой: она ждет уже

второго ребенка. Дедушка позабавился с внуком-первен­цем. Все-таки ему непривычно видеть маленького Баха не в колыбели детской комнаты своего лейпцигского до­ма, не на руках Анны Магдалены...

Эммануель предан музыке, однако его поиски и увле­чения идут стороной от коренной дороги отца. Спустя десятилетия будет оттеснено имя Баха-отца; великим Ба­хом назовут Филиппа Эммануеля... Сам он будет уве­рять, что хранит исполнительские традиции отца, но, как установят современные нам исследования, окажется, что как раз Эммануель, отвечая новым эстетическим вку­сам, в пору развития «галантного» стиля, возможно, не ведая того, отойдет от исполнительской традиции отца.

Старший, Фридеман, оставил Форкелю сведения о сви­дании отца с королем. Но ни слова, ни строки нет о бе­седах отца с ним, Фридеманом.

Органные композиции, сборник сонат, другие произве­дения Фридемана были близки по стилю и духу Иоганну Себастьяну. Первенцу Баха было уже далеко за тридцать. Он оставался одиноким. Самый талантливый из сыновей, Вильгельм Фридеман, испытывал дни падения воли. Воз­можно, и до Лейпцига доходили слухи о нерадивости его к обязанностям органиста в Галле. Немногословные отец и старший сын вряд ли затрагивали тревожащие обоих вопросы. Их общим языком оставалась музыка.

Возвратясь в Галле, Фридеман сочинит сонату для клавира и посвятит ее, изящно изложив посвящение по-французски, «сыну королевского музыканта» — своему племяннику, которому как раз в дни пребывания дедуш­ки и дяди в Потсдаме исполнилось полтора года.

В двадцатых числах мая 1747 года Иоганн Себастьян был уже дома, в Лейпциге. Это подтверждается датой вы­дачи им свидетельства своему недавнему ученику Иоган­ну Христофу Альтниколю. В аттестате перечисляются музыкальные специальности ученика. Учитель озабочен устройством его на достойное место.

Бах снова в работе. Распахнул окно. Открывается вид на цветущие сады. Сплошной бело-розовый сгусток обла­ков вперемешку с пятнами легкой молодой зелени. По­дробности лишь угадываются — зрение заметно ослабло с прошлой весны. Иоганн Себастьян в домашнем сюрту­ке, в неуклюжих очках, стекла которых тщательно выто­чены для кантора почитающим его оптиком. Перо уве­ренно, скорописью заполняет нотоносцы, страница за стра-

ницей. Еще на обратном пути из Берлина он нашел ход для обработки малоинтересной «королевской темы». Он сымпровизировал во дворце трехголосную фугу на нее. Те­перь решил написать все-таки на эту тему фугу шестиго-лосную, как того хотел король.

Бах придает движение неподвижному, гибкую и стро­гую форму — музыкальному обрубку. Он вкладывает в свое начинание опыт и мудрость контрапунктиста. До­полняет фугу несколькими разновидностями канонов. Со­чиняет еще сонату-трио для чембало, скрипки и флейты.

В величественном, хотя несколько холодном контра­пунктическом цикле выступает учтивый гость, мастер-композитор и артист, пожелавший отплатить царственной особе за внимательный прием.

Иоганн Себастьян торопится. Издатель Шюблер ждет рукопись; ноты сразу идут граверу; уже в начале июля первая часть произведения с пространным посвящением, роскошно отпечатанная, отправляется королю. Бах назы­вает свой подарок «Музыкальным приношением». Слово Opfer означает и жертву. «Музыкальная жертва» прине­сена не в ожидании милостей. На сей раз это лишь веж­ливая форма ответа на любезный прием. И может быть, благодарность за доброе отношение короля к сыну.

Текстологи отмечают, что, почтительнейше обращаясь к Фридриху II, композитор нашел такие интонации в по­священии, которые позволили ему выступить на равных с державным хозяином.

Вот строка из посвящения: «...я решил сию поистине королевскую тему обработать более совершенно и затем сделать известной миру».

Король снисходительно-равнодушно относится к на­циональной немецкой музыке. Что же, Бах снисходи­тельно увековечил, украсив его тему в классической форме немецкой музыки — в фуге. Таков итог встречи короля с художником.

Совпал ли с поездкой в Берлин переход Баха к «уче­ному жанру» фуги или гастроли у короля и довольно сложная, если не сказать, хитроумная работа над «При­ношением» снова пробудили в нем давний интерес к уче­ным жанрам, только именно с весны 1747 года компози­тор Бах делает поворот в сторону науки о музыке.

Около десяти лет назад ученик Баха, талантливый мо­лодой музыкант и ученый Лоренц Христоф Мицлер, со­здал в Лейпциге Общество музыкальных наук. Деятель-

ныйпрофессор философии и математики (ему тогда еще не исполнилось и двадцати восьми лет) решил соединить в обществе интересы науки и музыкального искусства. За такое родство он ратовал и в статьях своего журнала «Музыкальная библиотека», ставшего проводником идей общества.

В мицлеровском обществе состояли членами уже мно­гие композиторы Германии. В 1745 году был избран по­четным членом Гендель. Лейпцигский кантор отмалчивал­ся на призывы. Мицлер жил в Варшаве, но не переста­вал приглашать учителя в общество.

В июне 1747 года, по возвращении из Берлина, как раз когда Бах был озабочен выпуском своей «Музыкаль­ной жертвы», он согласился на вступление в ученое об­щество и был принят четырнадцатым по счету членом. Воодушевления по этому поводу Бах не выказал никако­го. Но выполнил все процедуры, положенные для при­нятия в общество. Представил довольно часто исполняе­мые и в нынешних баховских программах органистов «Вариации на рождественскую песнь» (769). Обаятель­ные лирические пьесы. Они были срочно выгравированы и изданы. Так полагалось в почтенном ученом обществе. Еще по своему почину Бах сочинил так называемый тройной шестиголосный канон, столь замысловато заду­манный, что биографы, любители идеалистических интер­претаций баховского творчества, увидели даже в этом каноне чуть ли не мистическое начало. Но, может быть, более проницательными оказались молодые друзья и по­читатели Баха — они знали влечение музыканта к хит­роумным затеям!

Для вступления в общество положено было заказы­вать портрет нового члена. Иоганн Себастьян был изобра­жен художником Э. Г. Хаусманом с благодушно-лукавой улыбкой на приветливом лице и с нотной страницей сво­его мудреного канона в руках! Таким, моложавым, про­светленным, хотели ученики увидеть своего наставника.

Этот портрет Хаусмана контрастирует с другим, най­денным впоследствии в городе Майнце, кисти неизвест­ного художника. На нем изображен поистине старый Бах. На обоих портретах видны черты сходства: высо­кий лоб, дуги густых бровей, характерные две вертикаль-вые складки между ними, двойной подбородок. Общее в портретах очертание лица пожилого человека. Оба порт­рета без декоративных фонов. Но это две разные духов-

ные ипостаси Баха! На одном портрете — Бах, согбен­ный под тяжестью лет, скорбный, углубленный в себя, го­товый к очередному выпаду со стороны, к любому уко­лу суеты. Жесткий рисунок лица, сжатые губы. Суро­вость в выражении глаз.