БЕСПОКОЙНЫЕ БУДНИ

Подвластный курфюрсту Саксонскому, в сравнении с Дрезденом Лейпциг был городом провинциальным, хотя и университетским. Охранительные традиции были силь­ны, и буржуазия едва-едва начала выдвигать своих идео-

лотов. Здесь нередко происходили столкновения мнений и престижных интересов между магистратом, консисторией и академическими кругами.

Иоганна Себастьяна нельзя считать человеком, не ос­ведомленным в сословных противоречиях. Считаются уни­жающими достоинство многочисленные пункты обяза­тельств, которые подписал Бах, вступая в новую долж­ность. Но и другие кандидаты не избежали бы этой цере­монии, освященной вековыми обычаями.

Он знал, что начальство нередко входило в пререкания еще с его предшественником Кунау. Но к старому кан­тору относились с послаблением. Его же тридцативосьми­летний преемник, приехавший из Кётена, казался и рек­тору шкалы, и отцам города еще молодым музыкантом, от которого, конечно же, следовало требовать большей ис­полнительности и послушания, чем когда-то от старого Кунау, человека немалой знатности.

Вот как выглядели обязательства, подписанные Бахом:

«Поелику высокопочитаемый совет сего города Лейп­цига принял меня кантором школы св. Фомы, то желает иметь от меня обязательство в нижеследующих пунктах, а именно:

1. Чтобы я служил по своей скромной жизни и пове-­
дению хорошим примером мальчикам, прилежно посещал
занятия и честно мальчиков обучал.

2. Привести музыку обеих главных церквей города,
в меру моих наилучших сил, в хорошее состояние.

3. Высокочтимому совету оказывать должное уважение
и послушание, и его честь и репутацию повсеместно соблю-­
дать и поддерживать; также беспрекословно отпускать
мальчиков, если один из советников потребует таковых для
музыки, но, кроме таких случаев, не разрешать им ни
в коем случае отъезда на похороны или свадьбы без ве-­
дома и разрешения г. бургомистра и г. председателя
школы.

4. Повиноваться гг. инспекторам и председателям шко-­
лы во всем, что они от имени высокочтимого совета бу-­
дут предпринимать.

5. Мальчиков, коим не заложены еще основы музыки
или кои не годятся, чтобы быть сему обученными, не при­
нимать в школу и не производить приема без ведома и со-­
гласия господ инспектора и председателя.

6. Во избежание излишних расходов прилежно обучать

мальчиков не только вокальной музыке, но и инструмен­тальной.

7. Для поддержания хорошего порядка в церкви музы-­
ку приспособить таким образом, чтобы она не была слиш-­
ком продолжительной, не была бы опероподобной, а, на­
оборот, соответствовала бы благочестию слушателя.

8. Снабдить новую церковь хорошими учениками.

9. С мальчиками обходиться дружелюбно и спокойно,
если же они не будут послушными, умеренно наказы­
вать или сообщать в соответствующую инстанцию.

10. Честно вести обучение в школе и все, что мне во­
обще полагается делать.

11. А если я чего сам не сумею, то должен привлечь
другого дельного человека без убытка от сего для высоко­
чтимого совета или школы.

12. Не выезжать из города без разрешения г. Бурго-­
мистра.

13. На всех похоронах, как это полагается, присутство-­
вать и по возможности идти вместе с мальчиками.

14. Не принимать при университете никакой должно-­
сти без разрешения высокочтимого совета».

Педантизм этих пунктов соответствует духу докумен­та, который увидел свет как раз в 1723 году, уже после кончины Кунау. Это был роскошно изданный «Устав шко­лы св. Фомы».

В уставе предусматривалось все: обязанности ректора, проректора и учителей, включая кантора, здесь приведе­ны были правила экзаменов, порядок использования пев­чих и музыкантов, система штрафов, налагаемых на уче­ников за ослушание и нарушение правил.

Не закроет школьник дверь за собой, уходя из класс­ной комнаты, — из его доходов вычитают два гроша. За­будется мальчишка и побежит, вместо того чтобы чинно пройти по коридору, — он лишается шести грошей. Такой же штраф полагался за громкий или неприличный разго­вор, а если кто из воспитанников интерната не оденет­ся вовремя и пропустит утреннюю молитву, за такую про­винность инспектор вправе был вычесть из дохода учени­ка три пфеннига. От двух грошей до шести пфеннигов — такова была шкала штрафов. Вычитывались эти деньги из дохода, получаемого мальчиками за участие в хорах на свадьбах, похоронах, в различных торжествах, а также в дни рождества или день Михаеля, когда они ходили сла­вить по домам знатных горожан Лейпцига.

Занятия в школе не были обременительны для канто­ра. Три урока пения в день в высших классах, и в одном из классов еще латынь. Четверг был вовсе свободен от за­нятий. Напряженной оказывалась суббота: во второй по­ловине дня проводились репетиции очередной кантаты. Удивительно, как при столь малом времени для занятий Себастьяну удавалось держать уровень пения и музыки на нужной высоте. Ведь в кантатах были не только хоро­вые номера, но и сольные арии, речитативы и дуэты. Стар­шие ученики, префекты вели, впрочем, самостоятельные репетиции. Но их надо было тоже наставлять.

В школе были способные ученики с хорошими голоса­ми: дискантисты, альтисты, тенора, басисты... Мальчики вели и партию сопрано. Ученики составляли оркестр. Все­го насчитывалось в школе до пятидесяти с небольшим уче­ников.

По воскресеньям и праздничным дням питомцы канто­ра разделялись на четыре, а то и на пять групп, по ко­личеству церквей. Для церквей св. Фомы и св. Николая — по двенадцати певцов, три певца на каждый голос, в дру­гих — по восемь певцов, два на голос. В дни торжествен­ных служб оркестр усиливался «городскими трубачами» и исполнителями на смычковых инструментах.

Музик-директор управлял хором с оркестром в церк­ви, где исполнялась сегодня «главная музыка» — кантата или сложный мотет. На галерее около органиста кантор занимал свой пост так, чтобы ему были видны все хори­сты, солисты и музыканты. Есть сведения, что Бах сам вел иногда партию чембало, управляя кантатой.

В других церквах в эти же часы воскресных служб хо­рами управляли префекты. В двух главных церквах — св. Фомы и св. Николая — Бах вел руководство музыкой поочередно. Если утренняя служба была продолжитель­ная, в одиннадцать часов приносили из школы завтрак, певчие и музыканты съедали его, а кто-нибудь из них, только что проведший в кантате сольную партию, норо­вил после завтрака сбегать в лавку и выпить наскоро ви­на. Как тут кантору уследить за всеми!

Случалось, что, исполнив кантату в одной церкви, ему надо было поспеть на экипаже, а то и пешком в другой храм для руководства там «главной музыкой». Среди уче­ников были уже профессионально подготовленные певцы и музыканты. Они приносили немало хлопот учителям, но их опыт ценился, и сами они получали доходы, которые

после окончания школы позволяли им поступить в уни­верситет.

У кантора ежегодное жалованье было небольшое, око­ло 100 талеров, включая стоимость дров и прочее доволь­ствие натурой. Гораздо больше — около 600 талеров — оставалось ему в качестве гонорара за участие в торжест­вах и выполнении треб.

Денежный счет велся строгий. И любой коллега-учи­тель, чье благополучие зависело от деятельности учени­ков, был заинтересован в их выступлениях. Между тем от пения на открытом воздухе, часто в непогоду, мальчи­ки простужались, портили голоса. Лекарь освобождал их от пения, а музик-директору приходилось изворачивать­ся, чтобы в очередное воскресенье обслужить хорами все четыре церкви. По долгу службы и ему самому часто до­водилось шагать вместе с учениками, небрежно одетыми в суконные плащ-накидки, обутыми в грубые ботинки с чулками, обрызганными грязью: из-под капюшонов выбивались нечесаные волосы. Только кантор и префекты носили парики. Бах шагал со своим хором за катафал­ком знатного или богатого покойника со свертком нот в руках. Будничная картинка.

Пели и на свадьбах. Господин ректор и его коллеги, участвующие в доходах, зорко следили, чтобы ни один мо­лодой купец или состоятельный бюргер не посмел обвен­чаться вне города, в какой-либо сельской кирке и обойтись без хора из школы св. Фомы.

Примерно на одну неделю в месяц кантор назначался дежурным наставником интерната. Блюсти дисциплину с часа пробуждения мальчиков до конца дня, наблюдать за здоровьем учеников. Мальчики часто страдали болез­нями горла, чесоткой. Зажиточные семьи опасались от­правлять в школу своих детей. Ректор же Эрнести все внимание сосредоточивал на торжественных актах, че­сотка и неряшество считались нестоящими подробностя­ми, объясняемыми плебейской природой школяров и не­радивостью господ учителей.

Десятилетия жизни Баха в Лейпциге полны созидания. Но лишь некоторые годы не отмечены унизительно мел­кими конфликтами композитора с консисторским и ма­гистратским начальством. Заметим, однако, что при всей преданности и симпатии к Иоганну Себастьяну редкий био­граф решается всю вину за возникновение этих тяжб всецело возложить на сторону недоброжелателей Баха.

Началось все с малого. Городские власти еще старика Кунау хотели отстранить от руководства музыкой в уни­верситетской церкви св. Павла (где в свое время Бах испы­тывал орган Шейбе). Кунау нервничал и, чтобы сохра­нить за собой привилегию, пошел на некоторые матери­альные уступки. С приездом нового кантора начальство решило воспользоваться удобным случаем и передать ве­дение музыки в университетской церкви другому органи­сту и капельмейстеру — Гёрнеру. Его уже утвердили в этой должности. А Баху в конце сентября 1723 года не поже­лали выплатить даже те талеры, которые по традиции вы­кладывали Кунау из кассы университетской церкви.

Иоганн Себастьян отверг попытку подорвать его пре­стиж музик-директора. Так возникла тяжба, мелкая, дли­тельная. Это был первый конфликт, омрачивший надежды Себастьяна на покой и, надо сказать, омрачивший труд жизнеописателей великого композитора и музыканта. Тяжбы, препирательства между кантором и начальством шли в течение лет досадной чередой.

Уже первому столкновению с консисторией суждено было длиться годы... Впрочем, на повседневную деятель­ность музыканта и композитора, на жизнь его семьи эта тяжба существенного влияния не оказывала. Двенадцати­летний сын Вильгельм Фридеман еще летом 1723 года был зачислен в третий (tertia) класс школы св. Фомы, Филипп Эммануель — в четвертый (quarta). В феврале будущего года родился первенец Анны Магдалены — сын Готфрид Генрих.

В эти годы завязались дружеские связи Баха с музы­кантами Дрездена. Поскольку университетская церковь упорно отказывала кантору в уплате традиционных тале­ров, Иоганн Себастьян в сентябре 1725 года отправляет королю и курфюрсту прошение-жалобу. Через три дня из двора курфюрста пришло письмо в лейпцигскую кон­систорию с требованием принять решение по прошению директора музыки. Бах не дождался ответа консистории. И сам отправился в Дрезден.

Иоганн Себастьян дает концерт на прекрасном органе в церкви св. Софии. Его имя еще со времен состязаний с Маршаном было известно дрезденцам. Помнил виртуоза и сам курфюрст, его министры и приближенные. И вот новый успех артиста-виртуоза. Весть о его гастролях в сто­лице достигает Лейпцига. Но университетское и конси­сторское начальство молчит. В начале ноября Бах снова

обращается к королю. В канун нового, 1726 года отправ­ляет еще одно прошение «великодержавному королю и курфюрсту» Фридриху-Августу I (как король польский, он именовался Августом II). Консистория сдается. 21 ян­варя получено предписание о выплате кантору, но не два­дцати, как полагалось, а двенадцати талеров. Решение по­ловинчатое: руководство музыкой университетской церк­ви осталось поделенным между Гёрнером и Бахом. Одна­ко достоинство упрямого кантора было восстановлено. Мелкая тяжба длилась 2 года 4 месяца!

С магистратом у кантора сложились поначалу отно­шения вполне добропорядочные. Надо сказать ради исти­ны, что Себастьян не прочь был воспользоваться проти­воречиями между магистратам и консисторией. Молодость многому уже его научила. Но нарастало недовольство учи­тельской деятельностью Баха в стенах самой школы св. Фомы.

Тут проявилась непоследовательность в поступках — эта черта нередко сказывалась у него в обстоятельствах повседневности. При поступлении на службу он сначала счел лестным для себя преподавание латинского языка. Но вскоре эти уроки стали тяготить композитора. Тогда он передал преподавание латыни другому коллеге с удер­жанием соответствующей суммы из своего жалованья в пользу заместителя. Это было дозволено. Но заместителя стали упрекать в небрежности обучения школьников языку древних. Обвинения же приписали Баху. Опять по­преки.

Магистрат требовал от кантора прежде всего педан­тичного соблюдения учительских обязанностей. До твор­чества знатного музыканта и композитора чиновни­кам магистрата было мало дела. А великий художник и педагог был как раз не лучшим «классным настав­ником».

Первое открытое столкновение с магистратом произо­шло весной 1729 года, на шестом году жизни Баха в Лей­пциге, спустя лишь месяцев восемь после того, как стихла очередная распря с консисторией...

То была прекрасная и плодоносная весна в жизни ве­ликого Себастьяна. В феврале он на родине Анны Магда­лены в день рождения герцога Саксен-Вейсенфельского исполняет, очевидно, в несколько измененной редакции, свою Охотничью кантату, сочиненную еще в веймарские времена. И получает титул капельмейстера сего двора, что

0

пригодится в жизни служивому музыканту, укрепит его престиж в Лейпциге.

В начале этого же года Иоганн Себастьян сочиняет, репетирует, а 15 апреля уже исполняет в церкви св. Фомы ныне всемирно знаменитые «Страсти по Матфею». Этой же весной в новой, переработанной редакции прозвучали в Лейпциге «Страсти по Иоанну» — одних этих двух про­изведений было бы довольно для вечной славы немецкого композитора!

Но что до совершенства сочинений Томаскантора «их великолепиям», членам городского совета! Этот непокла­дистый, своенравный сочинитель, вопреки совету синди­ков исполняющий в церкви что-то близкое опере, есть пер­во-наперво нерадивый и своевольный учитель. После оче­редного выпуска девяти окончивших школу учеников (в их числе был и старший сын учителя Вильгельм Фридеман) господин кантор самолично отобрал для приема в интернат девять мальчиков. И уверяет, что они весьма способны. Не произвол ли это? Синдики магистрата утвер­ждают пятерых, а четырем отказывают, предлагая на эти места подростков, рекомендованных городским советом. Бах признал их лишенными способностей, чем, по сужде­нию синдиков, он превышает власть. Придирки к кантору учащаются, мелкие и оскорбительные.

В октябре 1729 года скончался престарелый ректор То-масшуле Иоганн Генрих Эрнести.

Затянувшееся безвластие лишь усилило раздоры. Да­же при обсуждении вопроса о замещении должности упокоившегося ректора «высокоблагородные и высоко­мудрые» советники из магистрата не преминули доса­дить Баху. В протоколе записано: «...будем надеяться, что выбор ректора окажется более удачным, нежели избра­ние кантора». Подобные выпады против «третьего колле­ги» школы, конечно же, сразу становились известными городскому чиновничеству, церковным деятелям и семье самого кантора.

На заседании 2 августа 1730 года господа заседатели совета — непогрешимые Nos — силой грубой власти обрушились на Illе, кантора и учителя. Протокол этого заседания неоднократно публиковался. Написанный сбив­чиво, с малой последовательностью в мыслях, он содер­жал, однако, все нужное для унижения достоинства Баха.

«О школе св. Фомы надлежит много порассудить.

Имеются налицо раздоры и нападки», — объясняется в протоколе. Может быть, были и дебаты, но протоколист заносит только упреки кантору. Господа члены совета считают Баха непригодным для средних классов; там «нужно поставить дельного человека». Что же с канто­ром? «Пусть занимается с одним из младших классов». «Он (Бах) не так ведет себя, как надлежало бы, это надобно ему и поставить на вид, и его следует увещевать». Неубедительно? Для обоснования решения, очевидно, ру­кой писаря на полях протокола объяснено: «Без предва­рительного уведомления господина бургомистра послал хор учеников в провинцию. Уехал сам, не испросив отпуска».

От имени руководителей выступает господин советник Ланге: «Правда все то, что было сказано против кантора: его следует увещевать и заменить М. Кригелем».

Говорит господин Штегер, тот самый, который в апре­ле 1723 года делал предупреждение Баху: «Пусть оный сочиняет композиции, которые не были бы театральны­ми». Может быть, эта сторона деятельности кантора и возмущает Штегера, но ему не по плечу судить всеизвест-ного сочинителя кантат, «Страстей», придворного капель­мейстера кётенского и вейсенфельского. Композитор Бах вне власти советников. Но учитель Бах подсуден. «Кан­тор не только ничего не делает, но даже не желает на сей раз давать объяснений; он не проводит уроков пе­ния; поступили на него и другие жалобы». Советники присоединяются к высказанным мнениям.

Принимают решение о снижении кантору жалованья. Кантор теряет теперь порядочную часть своей доли до­ходов школы.

Очередное судилище закончено. Власть победила.

Именно в пору споров с магистратом Иоганн Себа­стьян объявляет себя в Лейпциге светским капельмей­стером. Он берет руководство музыкальным студенческим обществом, основанным Телеманом в начале века. Colle­gium musicum была пристанищем светского музыкально­го искусства и независимой от руководства университета.

Участие в руководстве «телемановским кружком» сблизило Себастьяна с молодежью; он чаще стал сочи­нять светскую Музыку. Именно в 1730 году, когда трения с магистратом дошли до крайнего предела, Бах написал окончательную редакцию гениальной клавирной «Хрома­тической фантазии и фуги».