ПАРЛАМЕНТСКАЯ РЕФОРМА 1832 г.

Между тем почти 25-летпий период войн подходил к концу. После поражения в России наполеоновская Франция уже не была столь могучей державой. Теперь английские войска под командо­ванием герцога Веллингтона добились победы на Пиренейском по­луострове и совместно с испанской армией вторглись во Францию. Шестая коалиция, в отличие от всех предшествующих, победонос­но провела кампании 1813 и 1814 гг. В знаменитой «Битве наро­дов» 16—19 октября 1813 г. (под Лейпцигом) французы потерпели жестокое поражение, а в марте 1814 г. союзные войска, в том чис­ле и английские, вступили в Париж. Окончательное поражение Наполеона в битве при Ватерлоо 18 июня 1815 г. было использова­но правящими кругами Англии для раздувания шовинизма и про-

славления английской армии, будто бы освободившей Европу от наполеоновского деспотизма. В иантеоне самых прославленных полководцев Англии появилось имя герцога Веллингтона, командо­вавшего в битве при Ватерлоо. Отныне он стал одним из видней­ших деятелей торийской партии и неоднократно занимал посты премьер-министра, министра иностранных дел и, конечно, главно­командующего.

Ведущую роль в английской дипломатии этого периода играл министр иностранных дел лорд Кэстльри. Типичный представи­тель правящей олигархии, закоренелый тори, враждебный всяко­му прогрессу, отрицавший даже необходимость элементарных ре­форм в духе Уильяма Питта Младшего, он легко нашел общий язык с вождями общеевропейской реакции тех лет — императором Александром I и австрийским канцлером Меттернихом. Разгром Наполеона он, подобно своим иностранным коллегам, мечтал ис­пользовать для искоренения революционной опасности. Разумеет­ся, он стремился при этом максимально удовлетворить алчность правящих классов Англии, расширить колониальную империю и навсегда сохранить господство Англии на морях.

Венский конгресс 1814—1815 гг. закрепил за Англией захва­ченные ею в ходе войн важнейшие стратегические позиции и опор­ные пункты: остров Мальту, Ионические острова, Капскую коло­нию, остров Цейлон и др. Поражение Франции надолго освободило Англию от сколько-нибудь серьезного соперника в мировой тор­говле. В самой Европе английская дипломатия стремилась прово­дить политику «равновесия сил», противопоставляя возросшей мощи России различные комбинации континентальных держав.

Крайне реакционной внешней политике в полной мере соответ­ствовало и дальнейшее усиление внутренней реакции. Разгром Наполеона усилил шовинистическую надменность верхов англий­ского общества, их пренебрежение к другим народам, убеждение в расовой исключительности англосаксов. Еще душнее стала атмос­фера сытого самодовольства, необузданного эгоизма, пуританской чопорности, замкнутости, ханжеского отрицания земной любви. В этой атмосфере задыхались Байрон и Шелли, которые как раз в эти годы (первый —в 1816 г., второй —- в 1818 г.) покинули на­всегда родину. Тупому самодовольству буржуа Байрон противо­поставляет могучую силу разума, тем самым продолжая борьбу и против реакционного романтизма, воспевает, следуя за Робертом Бернсом, подлинную любовь. Но главной и вечной любовью Бай­рона оставалась свобода:

Мужай, свобода! Ядрами пробитый, Твой аодпят стяг ветрам.

Не сумев найти себя в будничной, еще далекой от решающих битв борьбе своего народа, Байрон бросился в бури освободитель­ной борьбы итальянского народа, а в конце жизни — народа Гре­ции. Об этом своем решении он писал в «Стансах»:

Что ж, если ты вступить не можешь в бой За собственный очаг, — борись за дом соседа, За вольность Греции, за Рима блеск былой...

В этот же период Байрон обращается к политической сатире, гневно и остроумно высмеивает в сатирической поэме «Бронзовый век» вождей европейской реакции, в том числе кумира английских шовинистов — Веллингтона. Подлинной вершиной творчества Бай­рона стал «Дон Жуан» — великолепная сатирическая поэма, уже гораздо более близкая к реализму последующих десятилетий, чем к романтическому искусству. Политика, борьба народов за свобо­ду, столкновение сил добра и зла не переносится здесь в сферу титанических символов, экзотических условностей либо библей­ской мифологии. Пороки собственнического строя, войны, револю­ции, политическая реакция, борьба за свободу, паразитизм верхов, лицемерие политики Англии, которая «для всех народов — злей­ший враг», право человека на свободную мысль, на любовь, на че­ловеческое достоинство — такова проблематика этого незавершен­ного произведения. А его живой, подлинно народный язык, искус­но сплетенная в единый клубок гневная сатира и лирическое раздумье, точные бытовые детали и философские рассуждения, добродушный юмор и высокий пафос сделали «Дон Жуана» круп­ным завоеванием английской демократической культуры.

В эти же годы Шелли пишет свое «Восстание Ислама» — этот гимн французской революции и революции вообще, а вскоре — свое самое значительное произведение, философскую драму «Ос­вобожденный Прометей». Единоборство Прометея с Юпитером, по­казанное в типичном для романтизма духе столкновения титани­ческих сил, замечательно тем, что Прометей не одинок в этой борьбе, он болеет болью народов и в их сопротивлении черпает силы для победы. Абсолютная победа Прометея — это великое пророче­ство, причем Шелли отходит здесь как от традиционного истолко­вания мифа, так и от романтической традиции, предполагающей гибель одинокого бунтаря. Социальная утопия Шелли, намечен­ная уже в «Королеве Маб», становится здесь более зрелой; буду­щее общество, освобожденное от эксплуатации, будет обществом «без классов, без племен, без наций».

Могучий протест Байрона и Шелли против реакции выражал в романтической и фантастической форме реальные противоречия эпохи и был тысячью нитей связан с той борьбой, которую вели народы континента и самой Англии.

Несмотря на то, что после окончания войны Англия приобрела фактическую монополию на мировых рынках, первые послевоен­ные годы оказались годами экономического спада. Прекратились военные поставки союзникам, разоренные народы континента не имели возможности покупать в большом количестве английские товары, новые рынки, захваченные в ходе войны, надо было еще осваивать. В этих условиях тяжелое бремя косвенных налогов, из которых оплачивались проценты по государственному долгу, вызы-

вало еще большее, чем в годы войны, возмущение масс. Положе­ние бедняков могло бы хоть немного облегчить естественное в мирной обстановке падение цен на продовольствие, тем более что для доставки хлеба с континента теперь были все возможности. Но в этом случае снизились бы доходы английских лендлордов, и парламент сразу же по окончании войны принял в интересах землевладельцев чудовищные «хлебные законы». Эти законы за­крывали доступ иностранного хлеба в Англию, если цена его на внутреннем рынке падала ниже 80 шиллингов за квартер (286, 28 литра). Иначе говоря, цена на хлеб искусственно поддер­живалась на очень высоком уровне.

Не удивительно, что ненависть к олигархии охватывала все более широкие слои английского народа. Рабочие вновь стали при­бегать к стачкам, разрушать машины. Мелкобуржуазные радика­лы находили теперь в рабочих массах мощную поддержку своих требований, и именно этим объясняется возрождение радикализма в послевоенный период. Обращение Уильяма Коббета «К поден­щикам и рабочим», содержавшее рекомендацию сосредоточить усилия на борьбе за парламентскую реформу, разошлось в коли­честве 200 тыс. экземпляров и вскоре сделало Коббета одним из признанных руководителей демократического движения. Однако рабочие видели в требовании парламентской реформы, в лозунге всеобщего избирательного права не самоцель, а путь к социальным преобразованиям. Элементы антикапиталистических воззрений и утопического социализма прочно вошли в демократическую куль­туру и социальную психологию передовых слоев рабочего класса.

В пользу реформы стали высказываться и буржуазно-либераль­ные элементы. Поскольку роль промышленной буржуазии продол­жала возрастать, постольку распределение избирательных округов становилось анекдотически не соответствующим новой классовой структуре и сосредоточению населения в новых промышленных районах. «Гнилые местечки» посылали в палату общин почти три четверти ее состава, в то время как крупные промышленные центры Манчестер, Бирмингем, Лидс вовсе не имели представите­лей в парламенте.

Правительство Ливерпуля все больше доказывало свою неспо­собность отказаться от сугубо консервативной тактики. В 1817 г. вновь, как в конце XVIII в. и в первые годы XIX в., было приос­тановлено действие Habeas Corpus Act¹ а и установился режим по­лицейского произвола. В таких условиях буржуазно-либеральные круги стали постепенно менять свою политическую ориентацию. Массовое движение вынудило их перейти от союза с олигархией против народа к борьбе против олигархии с опорой на народ.

Сложившаяся обстановка оказала влияние и на тактику виг-ских лидеров. Утратив власть еще в 80-х годах XVIII в., они вы­нуждены были искать себе повую опору в промышленной буржуа­зии, так как землевладельцы, торговые монополисты и финансисты прочно поддерживали торипскую верхушку. Продолжая традиции

Фокса и левых вигов 90-х годов вигские аристократы усилили свою оппозицию политике правительства Ливерпуля и стремились завоевать популярность защитой принципов ограниченной парла­ментской реформы, а также свободы печати, собраний и других конституционных гарантий. Они выступали против решений Вен­ского конгресса, осуждали политику подавления национальной независимости народов континента, даже самый термин «либерал» в качестве названия партии возник в связи с симпатиями, кото­рые виги выражали испанским либералам.

Борьба за реформу особенно усилилась к лету 1819 г. Массовые митинги, сборы подписей под петициями, агитация в прессе при­обрели угрожающий для правительства характер. Кульминацион­ным пунктом был многотысячный митинг ланкаширских сторон­ников реформы на поле св. Петра (неподалеку от Манчестера) 16 августа 1819 г. Колонны демонстрантов со знаменами, оркест­рами в идеальном порядке прибыли на поле св. Петра из Манче­стера и других городов Ланкашира. «Равное представительства или смерть!» — таков был один из лозунгов, начертанных на зна­менах. Однако к митингу готовились не только рабочие, составляв­шие подавляющее большинство участников, но и правительство. В район митинга были стянуты войска и добровольческая кавале­рия Манчестера. Гусары и кавалеристы-буржуа напали на безо­ружных демонстрантов и устроили такое чудовищное побоище, что народ возмущенно назвал это событие «сражением при Питер-лоо»; 11 человек было убито и около 400 — ранено.

Вслед за «манчестерским побоищем» правительство провело на чрезвычайной сессии парламента «шесть законов для затыкания рта». Всякое собрание, на котором присутствовало свыше пятиде­сяти человек, разрешалось отныне проводить лишь с ведома миро­вого судьи; на митингах запрещалось произносить антиправитель­ственные речи и критиковать государственное устройство, т. е. ми­тинги, по существу, не могли обсуждать вопрос о парламентской реформе. Издателям «мятежных сочинений» грозила теперь не только конфискация тиража, но и судебное дело с последующим тюремным заключением или ссылкой.

Возмущение «мапчестерским побоищем» и «шестью актами» вылилось в форму массовых демонстраций протеста, гневных ста­тей в печати и даже парламентских филиппик вигских лидеров. Конечно, лорд Грей и другие вигские демагоги стремились исполь­зовать народное негодование для подрыва позиций тори, но они в то же время действительно считали торийскую тактику опасной для всех слоев господствующего класса. Даже «Тайме» осудила правительство за пролитую на «Питерлоо» кровь.

Тем не менее принятые правительством и парламентом меры временно укрепили позиции олигархии, чему способствовало и то обстоятельство, что к концу второго десятилетия XIX в. послево­енный экономический кризис закончился. Единого фронта сторон­ников парламентской реформы на этот раз не получилось: бур-

Ш

жуазия временно отошла от движения и уже, во всяком случае, не желала его возглавить, а рабочий класс собственными силами не мог еще оказать решающего давления на парламент.

Но рабочий класс Англии не прекращал борьбы за свои клас­совые интересы, в том числе — за демократизацию всей политиче­ской и общественной жизни. Несмотря на то что тред-юнионы по-прежнему были запрещены (по закону 1799 г.), профсоюзное движение в эти годы быстро развивалось. Нередко используя ле­гальную вывеску обществ взаимопомощи, рабочие различных профессий стремились организоваться в общенациональном мас­штабе. Так возникли общество взаимопомощи чугунолитейщиков, общество набойщиков ситца, проводившее ежегодные съезды, и др. Наряду с экономическими требованиями, обращенными к от­дельным предпринимателям или их объединениям, рабочие выдви­нули и чисто политическое требование отмены антипрофсоюзного закона 1799 г. В эту кампанию включились и видные радикалы во главе с Ф. Плэйсом.

В 1824 г. парламент вынужден был отменить все акты, запре­щавшие профсоюзную деятельность. Это было важной победой ра­бочего класса. Главной причиной принятия закона 1824 г. была борьба самого рабочего класса, но немалую роль тут сыграли и некоторые новые политические тенденции в самой торийской пар­тии. Революционный подъем 1816—1820 гг. усилил позиции той части тори, которая, оставаясь на крайне реакционных позициях, все же не могла не видеть новой исторической обстановки и пони­мала необходимость гибкого маневрирования как во внутренней, так и во внешней политике. Вождем этого направления «умерен­ных» или «либеральных» тори был Джордж Каннинг; к нему при­мыкали Роберт Пиль, Уильям Гескисон, Генри Пальмерстон и дру­гие влиятельные деятели торийской партии. Удовлетворить эконо­мические требования буржуазии и тем самым отвлечь ее от борьбы за реформу, не допустить ее совместных выступлений с рабочим классом и в то же время пойти на некоторые уступки рабочим — таков был замысел группы Каннинга.

В 20-е годы пост министра внутренних дел в кабинете Ливерпу­ля получил Роберт Пиль, который незадолго до этого даже выска­зался в пользу умеренной парламентской реформы. В 1822 г. на пост министра иностранных дел пришел Каннинг. Его предшест­венник — один из вождей английской и европейской реакции Кэстльри, потрясенный неудачами своей политики, покончил с со­бой. В Англии это событие было встречено ликованием широких слоев народа. Байрон откликнулся на него злой эпиграммой:

Зарезался он бритвой, но заранее Он перерезал глотку всей Британии.

Важное ведомство торговли попало в руки Гескисона. Таким образом, все ключевые посты в кабинете оказались в руках уме­ренных тори. Кроме закона 1824 г. о легализации тред-юнионов

mi провели некоторые важные экономические и административ-_ie реформы. Гескисон упростил таможенную систему, отменил ттцбо снизил ввозные пошлины на сырьевые и продовольственные товары (хотя почти пе затронул «хлебные законы»), а также вы­возные пошлины. Тем самым английский предприниматель полу­чал дешевое сырье и льготные условия экспорта. Каннинг, опира­ясь на мощь английского флота, демагогически выступил против контрреволюционных интервенций, направленных на подавление рационально-освободительной борьбы народов. Более того, он зая­вил, что все народы должны пользоваться теми же «свободами», которые давно установились в Англии, т. е. конституционным ре­жимом. Вся эта демагогия поднимала престиж Каннинга в либе­ральных кругах Англии, обеспечивая ему, в частности, поддержку _вигской оппозиции, а также среди либералов континента. Этому немало способствовал и его главный враг — Меттерних, называв­ший его «якобинцем». Так рождался миф об Англии — освободи­тельнице народов, защитнице демократии.

Между тем в основе политики Каннинга лежали отнюдь не де­мократические принципы — ведь даже у себя на родине он был противником демократизации государственного строя. Просто по­литика Кэстльри предоставляла иЕгициативу России и Австрии, ослабляла позиции Англии на континенте и была невыгодна с точ­ки зрения борьбы за мировые рынки. Когда латиноамериканские колонии Испании повели революционную борьбу за независимость, Каннинг усмотрел в этом возможность захвата южноамериканских рынков. Англии выгодно было провозглашение независимости ла­тиноамериканских стран, и Каннинг решительно заявил, что не по­терпит интервенции из Европы. При господстве английского флота на Атлантическом океане это заявление оказалось решающим. В 1825 г. Англия признала новые государства — Мексику, Арген­тину и Колумбию, а затем и бывшую португальскую колонию — Бразилию, поток английских товаров устремился в Южную Аме­рику. Этими же соображениями руководствовался Каннинг, когда в 1823 г. выступил в защиту греческих повстанцев, сражавшихся против Турции за независимость своей страны. Б 1827 г. англий­ский флот совместно с русским и французским участвовал в раз­громе турецкого флота при Наварине.

Внешняя политика Каннинга и таможенные реформы Гескисо-на в немалой степени способствовали тому, что позиции англий­ской буржуазии па мировом рынке значительно укрепились. Есте­ственно, что буржуазные круги рукоплескали Каппингу и его группе и все мепьше иомышлялп о парламентской реформе.

В 1827 г. умер глава кабинета Ливерпуль, которому удавалось сохранять единство торийской партии, кое-как примиряя закоре­нелых тори типа Веллингтона с «либеральными» тори. Премьер-министром стал Каннинг, причем он ввел в состав кабинета и не­которых вигов. Однако в том же 1827 г. умер и Каннинг. К власти пришли крайние тори.

В 1829 — 1830 гг. экономический кризис охватил промышлен­ные районы страны, и в ходе его поднялась волна С1ачек и локау­тов. В южной и юго-восточной Англии, т. е. в непосредственной близости от столицы, начались волнения сельскохозяйственных ра­бочих. В рабочей среде стали приобретать популярность идеи ве­ликого социалиста-утописта Роберта Оуэна.

Начав как реформатор и филантроп, Оуэн пришел к выводам, сформулированным им в следующих словах: «Частная собствен­ность была и есть причиной бесчисленных преступлений и бедст­вий, испытываемых человеком». Из этого следовало, что необходи­мо создать общество, основанное на общественной собственности.

Это была социалистическая концепция, включавшая наряду с главным тезисом об общности имущества гениальные догадки о стирании грани между городом и деревней, между умственным и физическим трудом. Оуэн выступил также против господствую­щей религии и против моногамной семьи, усматривая в них, па-ряду с частной собственностью, главное препятствие к счастью человечества. Удивительно ли, что и олигархические верхи обще­ства, и буржуазия не только отказали ему в поддержке, но и опол­чились против него как врага существующего строя, потрясателя основ буржуазной цивилизации, религии, морали?

С этого времени деятельность Оуэна, наряду с дальнейшими теоретическими изысканиями, идет по двум практическим кана­лам. Во-первых, он пытался учредить коммунистические колонии, которые показали бы пример всему человечеству. Все свое состоя­ние он истратил сначала на создание колонии Нью-Гармони в Америке, а после ее распада — Гармони-Холл в Гемпшире. Такие оазисы коммунизма в пустыне капитализма были обречены.

Во-вторых, Оуэн обратился непосредственно к рабочему классу, правильно поняв, что только в этой среде он может получить под­линную поддержку. До конца дней оставаясь утопистом, он рас­считывал исключительно на просвещение умов, которое поможет убедить человечество в преимуществах социализма. Утопизм Оуэна заключался в том, что оп не видел противоположности классо­вых интересов и считал социализм равно выгодным для низов и для верхов общества.

Пропаганда оуэнистских идей в рабочем классе велась мно­гими профсоюзными лидерами. Немалую роль в этой пропаганде играл журнал «Пур мэнз гардиан», созданный при участии оуэни-стов в 1830 г. При этом передовые рабочие, воспринимая оуэнов-скую критику капиталистических порядков и мечту о социаль­ной справедливости в будущем обществе, отнюдь не разделяли его представлений об общности интересов рабочего класса и бур­жуазии. «Нет общих интересов у рабочих и людей, получающих прибыли»,— писал на страницах «Пур мэнз гардиан» один из ря­довых оуэнистов. Начавшийся поворот масс в сторону социали­стического идеала, проходивший одновременно с ростом органи­зованности рабочего класса и на фоне усилившегося массового

движения в Англии и Ирландии, заставил буржуазные круги еще раз задуматься о своей тактике. Французская революция 1830 г., вновь оживившая страшный для буржуазии призрак «якобинства», еще более усложнила обстановку. Продолжая под­держивать олигархию, буржуазия рисковала теперь слишком многим. Ей представлялась последняя возможность отвести от себя удар и направить недовольство масс только против земель­ной аристократии и олигархии.

Уже в конце 1829 г. в Бирмингеме возникла первая буржуаз­ная организация, отстаивающая дело реформы,— Политический союз. Ее организатор и руководитель — банкир Томас Атвуд ста­рался привлечь к участию в Политическом союзе и рабочих. Тако­го же типа союзы стали создаваться и в других городах, включая Лондон, где руководство осуществлял старый и опытный политик Фрэнсис Плэйс. На базе этих местных организаций Атвуд и Плэйс создали Национальный политический союз, который направлял из единого центра всю деятельность буржуазных кругов в пользу реформы. Соотношение сил между рабочими, добивавшимися все­общего избирательного права и других радикальных преобразова­ний, и буржуазией в различных местных союзах складывалось неодинаково, и от этого зависела степень активности и характер требований союзов. Но в целом все же руководство оставалось в руках буржуазии. Только в некоторых городах промышленного Севера действовало по два союза — рабочий и буржуазный.

Весной 1831 г. лопдонские рабочие во главе с Уильямом Ловет-том образовали Национальный союз рабочего класса. Его програм­ма не выходила за пределы общедемократических требований, но в этих рамках она была последовательней любой из программ су­ществовавших тогда организаций: всеобщее избирательное право, тайное голосование, ликвидация палаты лордов, отмена титулов и привилегий, дешевое и быстрое правосудие, отмена десятины, со­здание национальной гвардии вместо наемной армии.

Существование независимых от буржуазии политических рабо­чих организаций и их активная деятельность в решающие месяцы борьбы за реформу вынуждали и буржуазных политиков действо­вать, не допускали их капитуляции перед олигархией. Политиче­скую активность рабочих масс вынуждены были учитывать и виг-ские лидеры, которые сочли за благо сделать реформу главным пунктом своей программы. Некоторые либеральные тори стали пе­реходить в лагерь вигов. Среди таких перебежчиков был лорд Ген­ри Пальмерстон, члеп кабипетов Канпинга и Веллингтона, а с 1830 г. один из лидеров партии вигов.

Парламентские выборы в августе 1830 г. (назначенные в свя­зи со смертью короля Георга IV) припесли вигам первую за дол­гие десятилетия победу, и в ноябре того же года лидер партии Чарльз Грей сформировал правительство. В кабинет вошли пред­ставители вигской аристократии, а также лорд Пальмерстон, за­нявший пост министра иностранных дел. Направив свои главные

7-127

усилия на разгром аграрных волнений, министерство Грея одно­временно занялось разработкой проекта парламентской реформы, и весной 1831 г. в парламент был внесен соответствующий билль.

Вигский законопроект (билль Рассела) предусматривал неко­торые прогрессивные сдвиги в английской парламентской системе. Большинство «гнилых» и «карманных» местечек по законопроек­ту ликвидировалось. Часть мелких избирательных округов, кото­рые посылали по два депутата, сохранили право лишь на одно ме­сто. В общей сложности освобождалось 143 депутатских мандата. Это означало, что землевладельческая знать лишалась монополии в политической жизни. 13 мест предоставлялось Шотландии и Ир­ландии, а оставшиеся 130 мест делились поровну между городски­ми и сельскими округами. 65 мест, таким образом, получали горо­да, выросшие в годы промышленного переворота и не имевшие представительства в парламенте.

Иначе говоря, была сделана серьезная уступка промышленной буржуазии, которая теперь, как отмечал Маркс, «была в общем признана господствующим классом и в политическом отношении» ^х.

Билль о реформе, несколько расширив число избирателей за счет городской и сельской буржуазии, сплачивал господствующие классы: компромисс 1688 г., затрагивавший в то время лишь верхушку финансовой и торговой буржуазии, был теперь распро­странен и на буржуазию промышленную. Она пришла к власти, но не революционным путем, а вследствие нового компромисса с землевладельцами. Поэтому феодальные пережитки в государст­венном строе Англии не были сметены. Земельная аристократия по-прежнему сохраняла в своих руках министерские посты и ве­дущие позиции в государственном аппарате, армии и флоте.

Защищая билль, один из виднейших либеральных историков, публицистов и литературных критиков Томас Маколей (1800— 1859) говорил в парламенте, что провал билля поведет к «круше­нию законов, смешению сословий, захвату чужой собственности и нарушению общественного порядка».

Однако даже эти аргументы не убедили непримиримых тори. Билль прошел большинством всего в один голос, а через несколько дней при обсуждении деталей билля в комитете правительство и вовсе осталось в меньшинстве. Тогда правительство распустило палату и назначило новые выборы. Сопротивление со стороны то-рийской реакции вызвало сильное возбуждение в стране.

В новоизбранном парламенте виги получили прочное большин­ство в 136 голосов, и билль сравнительно легко прошел в палате общин. Но палата лордов осенью 1831 г. почти без обсуждения отвергла законопроект. Казалось, в рамках действующей консти­туции билль обречен на провал. Оставался единственный выход — революция, коренная ломка государственного строя.

¹ Маркс /Г., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 11, с. 100. 194

И действительно, в передовых слоях рабочего класса револю­ционные настроения быстро нарастали. В Дерби, Ноттингеме, Бристоле массовые демонстрации вылились в восстание, сопровож­давшееся разгромом тюрем, епископских дворцов, домов лордмэ-ров. Возбужденные толпы народа в самой столице нападали на дома лордов и епископов.

Когда билль о реформе в третий раз был внесен в палату общин и принят ею, лорды прибегли к маневру: большинством в 9 голо­сов они его в принципе приняли, по затем, при обсуждении по статьям, фактически отвергли все преобразования. В ответ на это премьер-министр Грей подал в отставку. Герцог Веллингтон по­пытался сформировать торийский кабинет. Но в обстановке рево­люционного подъема создавать правительство меньшинства, кото­рое неизбежно сразу же вступит в конфликт с вигским большин­ством палаты, было крайне опасно. Это поняли даже многие тори, которые отказались поддержать попытку Веллингтона. Новый ко­роль Вильгельм IV (1830—1837), при всем своем консерватизме и симпатиях к тори, вынужден был вновь поручить формирование кабинета Грею. Но Грей мог вернуться к власти лишь будучи уве­ренным в том, что билль о реформе на этот раз пройдет обе палаты и станет законом. Иначе нараставшее в стране возбуждение могло дей­ствительно привести к революционному взрыву. И тут Грей восполь­зовался маневром, формально вполне согласующимся с конституци­онным обычаем. Одной из королевских прерогатив было возведение любого англичанина в ранг лорда. Грей ультимативно потребовал от короля права на назначение такого количества новых лордов, какого будет достаточно для того, чтобы обеспечить большинство сторонникам реформы, и король дал свое согласие. Перед лицом этой реальной угрозы лорды капитулировали. Билль был утвер­жден палатой лордов, и 7 июня 1832 г. подписан королем, т. е. стал актом (законом).

История парламентской реформы, оказавшейся лишь первым робким шагом на пути к буржуазной демократии и непосредствен­но ничего не давшей рабочему классу, свидетельствует о том, что именно английский народ, и прежде всего рабочий класс, был ре­шающей силой общественного прогресса, борьбы за демократию. Правда, рабочий класс в целом выступал еще под руководством буржуазных радикалов. Иначе говоря, он был уже решающей, но еще не руководящей силой в борьбе за демократию.

7*

ГЛАВА 5