Историографические подходы к теме.

Тема 10. Россия и мир в начале XX века

Вопросы:

1. Историографические подходы к теме.

2. Государственное и общественное развитие.

3. Экономика и социальный строй.

4. Россия и мир.

Учебная литература:

Деревянко А.П., Шабельникова Н.А. История России с древнейших времен до начала XXI в.: Учеб. пособие. М., 2002.

Мунчаев Ш.М., Устинов В.М. История России: Учебник для вузов. М., 2000.

История России с древнейших времен до второй половины XIX века: Курс лекций/ Под ред. проф. Б.В. Личмана. Екатеринбург, 1994.

Историографию, посвященную России начала XX века, характеризует очевидная политизированность. Она вполне объяснима. Период 1900 – 1914 гг. — время столкновения различных потенций исторического развития страны. Бур­ный характер развития той эпохи во многом определялся противостоянием политических и социальных сил, отра­жавших разное видение настоящего и будущего России. Остро стояла проблема выбора вариантов и моделей госу­дарственного и общественного развития.

При анализе событий начала XX века на точку зрения исследователя воздействуют научная конъюнктура, те­кущий политический момент, укоренившиеся штампы и стереотипы, а нередко — и прямые идеологические заказы. Субъективные пристрастия авторов влияют на определение роли партий и личностей, на раскрытие причинно-следст­венных связей, на оценку событий и общую характеристику той эпохи.

В советской литературе 1920-х – 30-х годов тема разраба­тывалась согласно формуле М.Н. Покровского «История — политика, перевернутая в прошлое». Тенденциозность в виде принципов партийности и классовости провозглаша­лась основой теории и методологии исторического исследо­вания. Формационно-классовый подход связывал период 1900 – 1914 гг. с созреванием предпосылок для перехода от капитализма к социализму. Подбор материала к теме дока­зывал закономерность и неизбежность революции в октябре 1917 года. События 1905 – 1907 гг. В.И. Лениным были обозна­чены как «генеральная репетиция Октябрьской революции». В советской историографии формировалась и закреплялась терминология, направленная на обоснование боль­шевистской концепции. Отрезок с 1907 по 1910 годы по­лучил название «третьеиюньской монархии и политической реакции в стране», а 1910 – 1914 годы трактовались как «новый подъем революционного движения». При осве­щении событий в центр их неизменно попадала боль­шевистская партия. Другим политическим силам достава­лось намного меньше внимания, при этом они оценивались однозначно критически. Законченное выражение боль­шевистская концепция нашла в «Кратком курсе истории ВКП(б)», где начало XX века представлено как история победного наступления большевиков, их бескомпромиссной борьбы и разгрома врагов партии.

В советской историографии закрепилась ленинская классификация общественных течений в России начала XX века, подразделяющая их на три политических лагеря: самодержавно-помещичий, либерально-буржуазный, рево­люционно-демократический. При этом самодержавие было представлено как «европейский жандарм, оплот реакции» и «форма политического господства крепостников-помещиков, их диктатура». Настойчиво критиковались взгляды российских историков Н.М. Карамзина, С.М. Со­ловьева, Б.Н. Чичерина о надклассовом характере царской власти. В Малой Советской Энциклопедии 1932 года указы­валось: «По вопросу о сущности царского самодержавия в литературе единственно правильным определением являет­ся определение Ленина».

Эмигрантская историография отвергла ленинскую классификацию. Кадетские, эсеровские, меньшевистские публицисты главным противоречием XX века называли противоречие между демократическими устремлениями общества и самодержавной политикой правительства. Их подход подразумевал два основных политических лагеря — демократический и антидемократический. Эмиграция, сто­явшая на монархических позициях, считала самодержавие исторической формой политической власти в России, опре­деляя смысл событий начала века как новую Смуту и покушение на Российскую государственность. Уместно за­метить, что термин «самодержавие» несет двойную нагруз­ку. Одними он употребляется при обозначении «неогра­ниченной монархии», другими — в качестве характеристики государственной власти, независимой от иностранных дер­жав.

Советская и эмигрантская историография 1920 – 30-х годов являлась ареной для продолжения прежней политиче­ской и идеологической борьбы. То, что одни называли революцией, другие считали антигосударственным загово­ром или анархическим разгулом. Эсеровско-кадетская публицистика, признавая революцию, отвергала ее совет­скую трактовку. Разница в оценках, достигая полярности, касалась таких явлений как Государственная Дума, реформа Столыпина, роль интеллигенции и др. За рубежом многие политические деятели — непосредственные участники со­бытий в дореволюционной России — писали мемуары, где все события преломлялись через призму личного восприятия (П.Н. Милюков, А.П. Извольский, С.Д. Сазо­нов, В.В. Шульгин и др.).

Некоторые историки-эмигранты предприняли серьезные попытки преодолеть субъективизм в подходе к теме и рассмотреть события начала XX века в контексте всей российской истории (в разное время — Г.В. Вернадский, Н.И. Ульянов, И.Л. Солоневич, М.М. Назаров и др.). В советской историографии, в свою очередь, после Великой Отечественной войны постепенно вызревали признаки отхода от схематизма и однолинейности в изображении событий, неуклонно углублялся анализ процессов, происходивших в начале века.

Доныне тема является полем столкновения различных оценок и мнений. При этом ряд положений признается независимо от субъективных пристрастий исследователей.

Во-первых, никем не оспаривается тезис о кризисе госу­дарственной власти в 1905 – 1907 годах. Разумеется, причины этого кризиса в историографии представлены по-разному. Некоторыми современными авторами по-прежне­му выделяется тезис о классовой борьбе (Н.Д. Кузнецов, А.С. Трофимов, А.А. Ильин, В.В. Шелохаев и т.д.), другие в качестве главного фактора выделяют развитие демок­ратического движения (К.Ф. Шацилло и др.), третьи пыта­ются увязать две эти позиции (Б.В. Леванов, И.И. Рогозин и др.). А.И. Солженицын, Ф.А. Шипунов и другие корень проблемы видят в деятельности террористических и оппозиционных организаций, связавших правительству руки в проведении целенаправленной реформаторской дея­тельности. По их мысли, развитие России в начале XX века вело ее к могуществу, благополучию и стабильности.

Небезынтересна версия о том, что политический кризис в России стал результатом действия внешних сил, «нака­завших» ее правительство за заботу о российских национальных интересах. По этой версии, как только Нико­лай II ограничил вывоз капитала из страны пределом в 12,8 %, так сразу России была навязана война с Японией (а позднее — с Германией), осложнившая внутреннюю ситу­ацию и приведшая к активизации левых экстремистов. Д.М. Балашов пишет, что Россия в начале XX века «начала теснить европейских и американских конкурентов на меж­дународном рынке... Поэтому естественно, что целый ряд промышленных и финансовых корпораций Европы и, глав­ным образом, Америки... работали на развал России и щедро финансировали русскую революцию».

В 1970-х годах появились работы Н.Н. Яковлева и В.И. Старцева, где доказывалось, что до 1917 года в России действовала мощная тайная масонская организация, про­водившая антигосударственную и пораженческую линию и объединявшая верхушку кадетов, эсеров, меньшевиков, бундовцев. Версия Яковлева и Старцева вызвала острую полемику, против нее выступили А.Я. Аврех, И.И. Минц и др.

Некоторыми авторами делаются попытки — в духе традиций Н.И. Ульянова или И.Л. Солоневича — прос­ледить исторические корни кризиса начала XX века. К примеру, М.В. Дьяков раскрывает свое видение проблемы следующим образом: «Симфония власти и религии, сущест­вовавшая до ломки России Петром, создавала равновесие, исключавшее вероятность плутократии, милитаризма, клерикализма или какого-либо из интеллигентских произвольных вывертов. Императорская Россия медленно, но верно убивала церковь, и, убив, скончалась сама». Ф.Ф. Нестеров выдвинул концепцию, по которой рево­люционерам в начале XX века удалось разбудить энергию русского народа, тем самым задействовав присущие ему качества — «привычку к централизации и дисциплине, готовность к величайшему самопожертвованию».

Во-вторых, еще одним неоспоримым моментом в историографии является признание мощной динамики эко­номического развития в начале XX века в России. Историки-марксисты признают ее в качестве аргумента, подтвержда­ющего высокий уровень российского капитализма и зре­лость предпосылок для перехода к социализму. Пред­ставители антибольшевистского лагеря используют те же факты для обратных доводов, говоря, что при такой динамике развития необходимости в революционных пере­воротах и потрясениях не было.