История похитителя тел 12 страница

— Что ты так его боишься?

— Лестат, ты должен понять, до какой степени он порочен, какие разрушения за собой оставляет. Нельзя отдавать ему твое тело! А ты именно это и собираешься сделать. Послушай, если бы ты захотел ненадолго завладеть каким-нибудь смертным телом, я всеми силами воспротивился бы этому, потому что это противоестественно, это дьявольские игры. Но отдать твое тело этому безумцу! О боги! Прошу тебя, приезжай в Лондон! Дай мне возможность тебя отговорить. Неужели ты не можешь сделать это ради меня?

— Дэвид, ты провел расследование относительно этого человека до того, как он стал членом ордена, не так ли? Что он за личность? Как он стал колдуном?

— Он ввел нас в заблуждение, предоставив сфабрикованные документы и невероятное число поддельных свидетельств. Он любит такие надувательства. При этом он едва ли не компьютерный гений. Наше настоящее расследование состоялось после его изгнания.

— Ну? С чего все началось?

— Он из богатой семьи, из торговцев. Перед войной они полностью разорились. Мать была известным медиумом, все вполне законно и честно, за свои услуги она брала сущие гроши. Она прославилась на весь Лондон. Я слышал о ней еще до того, как заинтересовался оккультизмом. Таламаска несколько раз объявляла ее настоящим медиумом, но она отказывалась становиться объектом изучения. Она была женщиной хрупкой, горячо любящей своего единственного сына.

— Раглана.

— Да. Она умерла от рака. В ужасных мучениях. Ее единственная дочь стала швеей и до сих пор работает в лондонском магазине для новобрачных. Она глубоко оплакивала своего беспокойного брата, но после его смерти испытала некоторое облегчение. Сегодня утром я с ней беседовал. Она сказала, что смерть матери очень сильно подействовала на брата — он тогда был еще совсем мальчиком.

— Это можно понять.

— Отец всю жизнь проработал для транспортной компании «Канард» и последние годы жизни был стюардом в каютах первого класса на пароходе «Королева Елизавета II». Он очень гордился своим послужным списком. Несколько лет назад благодаря влиянию отца компания наняла и самого Джеймса, но разразился большой скандал, и опозоренный отец остался без работы. Едва приступив к своим обязанностям, Джеймс украл у одного из пассажиров четыреста фунтов наличными. Отец от него отрекся и незадолго до смерти был восстановлен в должности. Больше он так и не разговаривал с сыном.

— А, фотография на палубе, — сказал я.

— Что?

— И когда вы его выгнали, он захотел поплыть в Америку на том же самом судне... естественно, первым классом.

— Он так сказал? Возможно. Я не занимался деталями лично.

— Неважно, давай дальше. Как он занялся оккультизмом?

— Он получил прекрасное образование, учился в Оксфорде, хотя иногда чуть ли не нищенствовал. Еще до смерти матери он стал медиумом-любителем. Собственную практику открыл только в пятидесятых годах, в Париже, где вскоре обрел огромное количество последователей, потом начал обдирать своих клиентов всевозможными грубейшими способами и вскоре попал в тюрьму.

Позже примерно то же самое повторилось в Осло. Какое-то время он перебивался случайными заработками, не гнушался и черного, неквалифицированного труда, а потом основал своего рода церковь спиритуализма, лишил одну вдову сбережений всей жизни и был депортирован. Потом — Вена, где он работал официантом в первоклассном отеле, пока через несколько недель не устроился консультантом-экстрасенсом для богатых клиентов. Вскоре поспешно уехал. С трудом избежал ареста. В Милане, перед тем как его разоблачили, он выманил крупную сумму у представителя старинной аристократии, пришлось среди ночи бежать из города. Следующая остановка — Берлин, где он был арестован, но уговорил отпустить его на поруки, затем вернулся в Лондон и там снова сел в тюрьму.

— Превратности судьбы, — припомнил я его слова.

— У него всегда повторяется одна и та же схема. Поднимается от выполнения самой черной работы до экстравагантной роскоши, оплачивает невероятные счета за дорогую одежду, автомобили, авиаперелеты, а потом все рушится из-за его мелких преступлений, вероломства и предательства. Ему этот цикл не разорвать. Он всегда оказывается на дне.

— Похоже на то.

— Лестат, в этом человеке живет какая-то непреодолимая глупость. Он говорит на восьми языках, может вторгнуться в любую компьютерную систему и завладеть чужим телом, чтобы получить доступ к сейфу его владельца — он почти еретически одержим стенными сейфами! — и при этом он проделывает глупейшие фокусы и в результате все заканчивается наручниками! Предметы, которые он выкрал из наших подвалов, было практически невозможно продать. В конце концов он сбыл их на черном рынке за ничтожные гроши. По-своему он архиглуп.

Я тихо рассмеялся.

— Кражи — вещь символическая, Дэвид. Это мания. Это игра Поэтому он не может сохранить то, что наворовал. Больше всего его волнует сам процесс.

— Но, Лестат, эта игра ведет к бесконечным разрушениям.

— Понятно, Дэвид. Спасибо за информацию. Я скоро позвоню.

— Подожди минуту, не смей вешать трубку, я тебе не разрешаю, разве ты не сознаешь...

— Разумеется, сознаю, Дэвид.

— Лестат, в мире оккультизма в ходу одна поговорка! «Что посеешь, то и пожнешь». Знаешь, что она означает?

— Что я знаю об оккультизме, Дэвид? Это твоя территория, не моя.

— Сейчас не время для сарказма.

— Прости. Что она означает?

— Если маг использует свою силу для достижения мелких эгоистичных целей, магия оборачивается против него.

— Сплошные предрассудки!

— Это принцип не менее древний, чем сама магия.

— Он не волшебник, Дэвид, он просто человек с определенными экстрасенсорными способностями, которые имеют пределы и поддаются измерению. Он умеет вселяться в других людей. В одном известном нам случае он совершил настоящую замену.

— Это одно и то же! Используй свои силы во вред другим, и причинишь вред самому себе.

— Дэвид, я — прекрасное доказательство того, что твоя концепция неверна. Сейчас ты примешься объяснять мне, что такое карма, и я постепенно засну.

— Джеймс — это воплощение образа злого колдуна! Он уже один раз победил смерть за счет другого человека; его нужно остановить.

— Почему же ты не пытался остановить меня, Дэвид? Ведь у тебя была такая возможность. В Тальбот-мэнор я был в твоих руках. Можно было найти способ.

— Не отталкивай меня своими обвинениями!

— Дэвид, я тебя люблю. Я скоро с тобой свяжусь. — Я чуть было не положил трубку, но спохватился: — Дэвид! Я хочу знать еще кое-что.

— Да, что? — Какое облегчение в голосе от того, что я не прервал связь!

— У вас в подвалах есть разные реликвии — наши старые вещи.

— Да. — Беспокойство. Кажется, он почувствовал себя неловко.

— Медальон. Медальон с изображением Клодии. Он тебе не попадался на глаза?

— Кажется, попадался. Когда ты впервые пришел ко мне, я произвел инвентаризацию. По-моему, медальон там был. На самом деле я почти уверен, что видел его. Нужно было сказать раньше, да?

— Нет. Неважно. Это был медальон на цепочке, какие носят женщины?

— Да. Хочешь, я поищу его? Если найду, то, конечно, отдам тебе.

— Нет, пока не стоит. Может быть, потом. До свидания, Дэвид. Я скоро к тебе зайду.

Я повесил трубку и вынул телефонную вилку из розетки. Значит, медальон все-таки был, женский медальон. Но для кого его сделали? И почему он мне снится? Клодия не стала бы носить в медальоне свой собственный портрет. Иначе я бы вспомнил. Пытаясь визуально представить его себе, вспомнить, как он выглядел, я медленно исполнялся печалью и ужасом — необычное сочетание. Казалось, я нахожусь неподалеку от какого-то темного места — места, где царит настоящая смерть. Как часто случается в моих воспоминаниях, я услышал смех. Только на сей раз смеялась не Клодия. Смеялся я. У меня появилось ощущение сверхъестественной юности и бесконечных возможностей. Другими словами, я вспоминал молодого вампира, каким был в старину, в восемнадцатом веке, пока время еще не нанесло свои удары.

Так какого черта мне беспокоиться из-за проклятого медальона? Может быть, я позаимствовал этот образ из мыслей Джеймса, когда он меня преследовал? Очередная приманка. Дело в том, что медальона этого я никогда не видел. Лучше бы он нашел какую-нибудь другую безделушку — из вещей, принадлежавших мне.

Нет, последнее объяснение никуда не годится. Слишком уж живым был образ. И я видел его в снах еще до того, как Джеймс начал меня преследовать. Внезапно я разозлился. Мне нужно подумать и о другом! «Изыди, Клодия. Забирай свой медальон, прошу тебя, ma cheri, — и уходи».

* * *

Я долго просидел среди теней, прислушиваясь к тиканью часов на каминной доске и к шуму машин, то и дело доносившемуся с улицы.

Я пытался проанализировать все, что сказал мне Дэвид. Пытался. Но мог думать только об одном... Значит, Джеймс это умеет, действительно умеет! Он и есть седовласый человек на фотографии, и он поменялся телами с механиком в лондонской больнице. Это реально!

Иногда я мысленно видел медальон — искусно написанную маслом миниатюру Клодии. Никаких эмоций — ни грусти, ни злости, ни скорби.

Только мысли о Джеймсе заставляли бешено биться мое сердце. Джеймс умеет! Джеймс не лжет. Я смогу жить и дышать, находясь в том теле! И когда утром над Джорджтауном взойдет солнце, я увижу его своими глазами.

* * *

Я был в Джорджтауне в час ночи. Весь вечер валил густой снег, покрывая улицы глубокими белыми сугробами, чистыми и прекрасными; он собирался в кучи у дверей, на витиеватых чугунных перилах и глубоких подоконниках.

Сам городок оказался безупречно чистым и просто очаровательным: изящные здания, в основном деревянные; их архитектура сохраняла стиль восемнадцатого века с его пристрастием к порядку и симметрии, хотя многие дома относились к началу девятнадцатого столетия. Я побродил по пустынной Эм-стрит среди разнообразных торговых заведений, прошелся по тихому кампусу близлежащего университета, а потом — по весело освещенным улицам на холме.

Дом Раглана Джеймса — весьма красивое здание из красного кирпича — фасадом выходил прямо на улицу. Очень симпатичный центральный вход, а возле него — огромный латунный дверной молоток, освещенный двумя газовыми фонарями. Окна украшали старомодные тяжелые ставни, а над дверью располагалось небольшое веерообразное окно.

Несмотря на снегопад, окна оказались чистыми, и я смог разглядеть ярко освещенные, аккуратно убранные комнаты. Элегантный интерьер — опрятная белая кожаная мебель, по-современному строгая и явно дорогая. На стенах — многочисленные картины: Пикассо, де Кунинг, Джаспер Джонс, Энди Уорхол; а среди этих полотен, каждое из которых тянуло на несколько миллионов долларов, — несколько больших фотографий современных пароходов в дорогих рамах. В холле первого этажа в стеклянных витринах стояли модели больших океанских лайнеров. Покрытый лаком пол блестел. Повсюду разбросаны восточные коврики с геометрическими узорами, расставлены симпатичные стеклянные столики с орнаментом и инкрустированные тиковые шкафчики — почти все китайское.

Претенциозный, модный, дорогой и в высшей степени своеобразный дом. Для меня он был, как все жилища смертных, — ряд необитаемых сценических декораций. Невозможно поверить, что я смогу стать смертным и принадлежать к тому же миру, что и этот дом, — хотя бы на час.

Эти небольшие комнаты и в самом деле были так вылизаны, что казалось невероятным, будто здесь вообще живут люди. В кухне сияли медные горшки и черные бытовые приборы, шкафчики, на дверцах которых не было ручек, и ярко-красные керамические тарелки.

Несмотря на поздний час, Джеймса нигде не видно.

Я вошел в дом.

На втором этаже располагалась спальня с низкой современной кроватью — простая деревянная рама с матрасом, а поверх — стеганое покрывало с ярким геометрическим рисунком и несколько белых подушек, строгих и элегантных, как и все остальное. Шкаф был набит дорогой одеждой, равно как и ящики китайского бюро и маленький резной сундук у кровати.

В остальных комнатах пусто, но везде чистота и порядок. Компьютеров я тоже не увидел. Несомненно, он держал их в другом месте.

В одной из этих комнат я спрятал приличную сумму денег, чтобы воспользоваться ими попозже, — засунул их в трубу незажженного камина.

Обычные меры предосторожности. Я действительно не представлял себе, что значит быть человеком. Может, я окажусь совершенно беспомощным. Я просто не знал.

Завершив приготовления, я поднялся на крышу. И у подножия холма увидел Джеймса — он сворачивал с Эм-стрит с кучей пакетов в руках. Он явно украл все это, потому что в столь глухие предрассветные часы за покупками не ходят. Он начал подниматься на гору, и я потерял его из виду.

Но тут появился еще один странный гость, и ни одно смертное ухо не услышало бы его шагов. Это была огромная собака, словно материализовавшаяся из воздуха, — она прошла по переулку и направилась на задний двор.

По запаху я чувствовал ее приближение, однако саму собаку не видел, пока не перешел на ту сторону крыши, что выходила на задний двор. Я ожидал вот-вот услышать ее рычание и лай, потому что она, естественно, меня почует, инстинктивно поймет, что я не человек и поднимет тревогу.

За двести лет меня облаяло достаточно собак, но это бывает не всегда. Иногда мне удается ввести их в транс и заставить слушаться. Но я побаивался этого инстинктивного отторжения, всегда вызывавшего боль в сердце.

Собака не загавкала и ничем не дала понять, что вообще меня заметила. Она напряженно смотрела на черный ход дома и на масляно-желтые квадраты света, падавшие из окошка в двери на глубокий снег.

У меня появилась хорошая возможность внимательно ее рассмотреть, и, должен признаться, я очень редко встречал таких красивых собак.

Густая блестящая шерсть прекрасного золотистого цвета, местами — серая, на спине смешавшаяся с черной и более длинной. Внешне она походила на волка, но для волка была слишком велика и лишена свойственных этому хищнику хитрости и лицемерия. Напротив, она сидела и смотрела на дверь с истинно королевским видом.

При ближайшем рассмотрении я сделал вывод, что больше всего она похожа на гигантскую немецкую овчарку — особенно характерной для этой породы черной мордой и настороженным поведением.

Когда я приблизился к краю крыши, она наконец взглянула на меня, и острый ум, светившийся в темных миндалевидных глазах, вызвал в моей душе смутное волнение.

Но она не залаяла, не зарычала. Казалось, она все понимает, почти как человек. Но чем объяснить ее молчание? Я ничего не делал — не вводил ее в транс, не приманивал, не воздействовал на мозг. И тем не менее никакой инстинктивной неприязни с ее стороны я не ощущал.

Я спрыгнул в снег рядом с собакой, но она просто продолжала смотреть на меня своими сверхъестественно выразительными глазами. И была такой огромной, спокойной и уверенной в себе, что я засмеялся в душе от восхищения. Я не смог удержаться от искушения протянуть руку и потрогать мягкую шерсть между ушами.

Она склонила голову на бок, не сводя с меня глаз, что я нашел очень обаятельным, а потом, к моему вящему изумлению, подняла громадную лапу и погладила мое пальто. У нее была тяжелая кость, и я вспомнил о моих старых мастиффах. Все ее движения были исполнены медленной, тяжеловесной грации. Восхищенный ее силой и размерами, я протянул руки, чтобы обнять собаку, а она встала на задние лапы, положила огромные передние лапы мне на плечи и лизнула в лицо длинным ветчинно-розовым языком.

Это привело меня в состояние удивительного счастья, я был близок к тому, чтобы расплакаться или легкомысленно расхохотаться. Я уткнулся в нее носом, обнял ее, погладил, наслаждаясь чистым мохнатым запахом, расцеловал черную морду и посмотрел прямо в глаза.

Так вот что увидела Красная Шапочка, подумал я, когда смотрела на волка в бабушкином чепце и халате. Ужасно смешная проницательная темная морда.

— Ну что, разве ты не понимаешь, кто я такой? — спросил я. И когда она, опустившись на снег, уселась в прежней величественной позе и посмотрела на меня почти покорным взглядом, меня осенило: эта собака — знамение.

Нет, «знамение» — не то слово. Этот дар мне никто не дарил. Появление собаки просто вселило в меня уверенность относительно моих намерений и их причины, дало понять, насколько мало меня волнуют сопутствующие риски.

Время шло, а я продолжал стоять рядом с собакой, похлопывая ее, поглаживая... Сад был маленький, опять повалил густой снег, и холодная боль в моей коже усилилась. Голые черные деревья, безмолвная метель. Если здесь и росли цветы или трава, то их, конечно, не было видно; однако несколько потемневших цементных садовых статуй и острые прутья густых кустов, запорошенные снегом, образовывали отчетливый прямоугольник.

Должно быть, мы с собакой пробыли там минуты три, когда я нащупал круглый серебряный диск, болтавшийся на ошейнике-цепочке, поднял его и вынес на свет.

Моджо. А, я знал это слово. Моджо. Он имело отношение к нуду и амулетам. Моджо — это амулет, приносящий счастье, амулет для защиты. Я решил, что это хорошее имя для собаки, действительно отличное; и когда я назвал ее «Моджо», она слегка взволновалась и еще раз энергично погладила меня огромной лапой.

— Моджо, верно? — спросил я. — Очень красивое имя.

Я поцеловал ее и почувствовал прикосновение кожаного черного носа. Однако на диске было кое-что еще. Адрес этого дома.

Неожиданно собака напряглась; она медленно и грациозно поднялась и встала в стойку. Это пришел Джеймс. Я услышал, как снег захрустел у него под ногами. Я услышал, как в замочной скважине повернулся ключ. Я почувствовал, как он вдруг осознал, что я рядом.

Собака громко и яростно зарычала и медленно двинулась к черному ходу. Внутри под тяжелыми шагами Джеймса скрипели половицы.

Собака злобно гавкнула. Джеймс открыл дверь, устремил на меня взгляд своих безумных глаз, улыбнулся и швырнул в собаку какой-то тяжелый предмет, но она с легкостью увернулась.

— Рад вас видеть! Что-то вы рано, — сказал он.

Я не ответил. Собака все так же угрожающе рычала, и он бросил на нее раздраженный взгляд.

— Избавьтесь от нее! — с неподдельной яростью воскликнул он. — Убейте!

— Это вы мне? — прохладно спросил я. Я снова погладил собаку по голове и шепотом велел успокоиться. Она потянулась ко мне, потерлась и уселась рядом.

Джеймс наблюдал за этим с дрожью. Внезапно он поднял воротник, защищаясь от ветра, и скрестил руки. Снег засыпал его с ног до головы и лип к коричневым бровям и волосам.

— Она из этого дома, не так ли? — холодно спросил я. — Из дома, который вы украли?

Он ответил мне ненавидящим взглядом и изобразил одну из своих жутких порочных улыбочек. Как жаль, что он вышел из образа английского джентльмена. Мне было бы намного проще. Мне вдруг подумалось, насколько же недостойное это общение. Быть может, Эндорская ведьма показалась Саулу не менее мерзкой? Но тело — ах, это тело, как же оно великолепно!

Даже отвращение, читающееся в обращенных на собаку глазах, не могло окончательно испортить красоту этого тела.

— Да, похоже, вы и собаку тоже украли, — сказал я.

— Я от нее избавлюсь, — прошептал он с презрением и злобой. — А вы как, решились? Я не собираюсь целую вечность дожидаться вашего решения. Вы так и не дали мне определенного ответа. Мне нужен ответ немедленно.

— Идите завтра утром в свой банк, — ответил я. — Увидимся после захода солнца. Да, одно условие.

— Какое еще условие? — спросил он, скрежеща зубами.

— Покормите собаку. Дайте ей мяса.

Я удалился так быстро, что он и не заметил, как я исчез, и, оглянувшись напоследок, я увидел, что Моджо следит за мной сквозь снежный мрак; я улыбнулся при мысли, что собака все-гаки заметила мое движение. Последними звуками, которые я услышал, были непристойная ругань Джеймса и громкий хлопок входной двери.

Через час я уже лежал в темноте в ожидании солнца и опять вспоминал свою юность во Франции, лежавших рядом собак и то, как в последний раз поехал на охоту с двумя огромными мастиффами, осторожно пробиравшимися сквозь глубокий снег.

И лицо вампира, уставившегося на меня во тьме парижской ночи, который с таким благоговением — с безумным благоговением — назвал меня Убийцей Волков и... вонзил клыки мне в шею.

Моджо... знамение...

Мы тянемся к бушующему хаосу, хватаем какую-то блестящую мелкую вещицу и держимся за нее, уверяя себя в том, что в ней полно смысла, что мир совсем не так плох, что мы не самое страшное зло и что все мы в конце концов вернемся домой.

Завтра ночью, думал я, если выяснится, что мерзавец врал, я разорву его грудь, вытащу бьющееся сердце и скормлю той красивой собаке.

Что бы ни случилось, собаку я оставлю себе.

Так и вышло.

И прежде чем я продолжу свой рассказ, позвольте поведать вам кое-что еще о собаке. Она, а точнее, он — Моджо — в этой книге ничем не отличится.

Он не спасет утопающего ребенка, не ворвется в горящий дом, чтобы прервать роковой сон его обитателей. Он не одержим злым духом; это не собака-вампир. Он появился в этой истории просто потому, что я нашел его в снегу за тем домом в Джорджтауне и полюбил, а он с того самого момента почему-то полюбил меня. По безжалостным и слепым законам, в которые я верю, по законам природы, как говорят люди, по законам Сада Зла, как сам я их называю, это совершенно справедливо. Моджо полюбил меня за силу; я полюбил его за красоту. А что еще имеет значение в этом мире?

ГЛАВА 10

— Я хочу подробно знать, как вы вытолкнули его из этого тела и заставили войти в ваше.

Наконец-то наступила среда. И получаса не прошло с тех пор, как село солнце. Появившись у черного хода, я застал его врасплох.

Теперь же мы сидели в безупречно белой кухне, на удивление лишенной всякой загадочности для столь эзотерической встречи. Лампочка на красивой медной подставке озаряла разделявший нас стол мягким розовым светом, создавая обманчивый уют.

Снегопад не стихал, и где-то внизу непрерывно рычала печь. Я привел с собой собаку, к неудовольствию хозяина дома, и после некоторых увещеваний пес молча улегся, словно египетский сфинкс, подняв к нам глаза, растянув передние лапы на вощеном полу. Джеймс то и дело беспокойно поглядывал на него, и не без причины. Пес выглядел так, словно внутри его прячется дьявол, которому обо всем известно.

Джеймс вел себя гораздо непринужденнее, чем в Новом Орлеане. Он полностью перевоплотился в английского джентльмена, что только красило его высокое молодое тело. На нем были темные брюки и серый свитер, плотно облегающий широкую грудь.

На пальцах — серебряные кольца. На запястье — дешевые часы. Я не мог вспомнить эти вещи. Он рассматривал меня с искоркой в глазах, что было гораздо легче снести, чем жуткие внезапные улыбочки. Я не мог отвести от него взгляд — от тела, которое вскоре станет моим.

Конечно, от него пахло кровью, что возбудило во мне глухую, тлеющую страсть. Чем больше я смотрел на него, тем больше думал: а что, если выпить его кровь и покончить со всем прямо сейчас? Может быть, он попытается сбежать из тела и оставит у меня в руках только дышащую оболочку?

Я посмотрел ему в глаза, вспомнил, что передо мной сидит колдун, и непривычное, незнакомое возбуждение заставило напрочь забыть о голоде. Я по-прежнему не был уверен в его способности совершить обмен. Думал, что вечер, скорее всего, закончится просто вкусной трапезой.

— Как вы нашли это тело? Как вы заманили в свое тело его душу? — постарался я прояснить свой вопрос.

— Я искал такой экземпляр — человека, пострадавшего от психологического шока и в результате лишенного воли и способности рассуждать, однако обладавшего здоровым телом и неповрежденным мозгом. В таких делах очень помогает телепатия, поскольку только телепат может добраться до скрытых остатков разума. Мне пришлось убеждать его на, так сказать, глубоком подсознательном уровне в том, что я пришел помочь ему, что я знаю — он хороший человек, что я на его стороне. И как только я добрался до рудиментарного ядра, похитить его воспоминания и добиться повиновения уже не составляло труда. — Он пожал плечами. — Бедняга. Сплошные суеверия в голове. Подозреваю, что в конце он принимал меня за своего ангела-хранителя.

— И вы выманили его из тела?

— Да, именно так, с помощью целой серии необычных и довольно заманчивых предложений. Телепатия — сильный союзник. Так манипулировать людьми может только экстрасенс. В первый раз он поднялся на фут-два, но тут же шлепнулся обратно в свою плоть. Скорее рефлекс, чем сознательное решение. Но я был терпелив — о, как я был терпелив! И когда я наконец выманил его на несколько секунд, мне хватило времени перебраться в его тело и сосредоточить весь поток энергии на том, чтобы запихнуть его в то, что оставалось от моего прежнего «я».

— Как вы мило выражаетесь.

— Что ж, вы ведь знаете, мы — тело и дух, — ответил он с умиротворенной улыбкой. — Но зачем нам все эти подробности? Вы же умеете подниматься над телом. У вас сложностей не возникнет.

— Будьте готовы к неожиданностям. Что с ним стало, когда он попал в ваше тело? Он понял, что произошло?

— Нисколько. Поймите же, этот человек был психологическим калекой. И, конечно, невежей и глупцом.

— И вы не оставили ему ни секунды времени, да? Вы его убили.

— Месье де Лионкур, для него это был акт милосердия! Ужасная мысль — оставить его в том теле, в таком состоянии! Он никогда бы не оправился, поймите, в каком бы теле он ни находился! Он убил всю свою семью. Даже младенца в колыбели.

— Вы принимали в этом участие!

— Что же вы такого низкого обо мне мнения?! Нет, ни в коем случае. Я наблюдал за больницами в ожидании подобного экземпляра. Я знал, что кто-нибудь да подвернется. Но к чему эти последние вопросы? Разве Дэвид Тальбот не говорил вам, что в архивах Таламаски полным-полно свидетельств об обмене телами?

В разговоре со мной Дэвид ни словом не обмолвился об этом, но я его не виню.

— И везде фигурирует убийство? — спросил я.

— Нет. В некоторых случаях заключались сделки, как у нас с вами.

— Удивительно. Мы — необычная пара.

— Да, но признайтесь, мы подходим друг другу. У меня для вас отличное тело, — сказал он и положил ладонь на широкую грудь. — Не такое красивое, как ваше собственное, естественно. Но очень хорошее! Именно то, что вам нужно. Что касается вашего тела, то у меня нет слов. Надеюсь, вы не стали слушать, что про меня скажет Дэвид Тальбот? Он совершил множество трагических ошибок.

— В каком смысле?

— Он — раб этой никчемной организации. Они полностью подчинили его себе. Будь у меня возможность побеседовать с ним под конец, он бы понял, сколь важные веши я могу предложить, как многому научить. Он рассказывал вам про свои эскапады в Рио? Да, выдающийся человек, хотел бы я познакомиться с ним поближе. Но с ним, я вам скажу, шутки плохи.

— Что остановит вас, если вы захотите убить меня, как только мы поменяемся телами? Как вы убили того, кого заманили в свое старое тело, одним быстрым ударом по голове.

— А, все-таки поговорили с Тальботом, — спокойно отреагировал он. — Или просто провели собственное расследование? Меня остановят двадцать миллионов долларов. Чтобы пойти в банк, мне понадобится тело, помните? Как чудесно с вашей стороны удвоить сумму! Но я бы и на десять миллионов согласился. Ах, вы дали мне свободу, месье де Лионкур. С этой пятницы, с того самого часа, когда Христа пригвоздили к кресту, мне больше никогда не придется воровать.

Он глотнул теплого чая. Несмотря на внешнее спокойствие, он волновался все больше и больше. Меня охватывало сходное, но еще более сильное чувство. Что, если ничего не выйдет?

— Да нет, выйдет, — тепло произнес он. — Есть и другие веские причины, по которым я не причиню вам вреда. Давайте обсудим их.

— С удовольствием.

— Во-первых, вы сможете выбраться из смертного тела, если я совершу нападение. Я уже объяснил, что вы должны со мной сотрудничать.

— А если вы нападете слишком быстро?

— Вопрос чисто академический. Я не стану стараться навредить вам. Иначе обо всем узнают ваши друзья. Пока вы, Лестат, находитесь в здоровом человеческом теле, ваши спутники и не подумают уничтожить вашу сверхъестественную оболочку, даже если ей управляю я. Они же не поступят с вами так плохо? Но если я убью вас — расквашу вам лицо прежде, чем вы сумеете выпутаться... видит Бог, это возможно, я сам прекрасно это сознаю, уверяю вас! — ваши спутники рано или поздно разоблачат во мне самозванца и быстренько со мной разделаются. А вдруг они почувствуют вашу смерть! Как думаете?

— Не знаю. Но в конце концов они все выяснят.

— Конечно!

— Вы непременно должны держаться подальше от них, пока находитесь в моем теле, не вздумайте приближаться к Новому Орлеану, не подходите ни к одному вампиру, даже к очень слабому. Вы мастерски скрываете свои мысли — воспользуйтесь своим умением...

— Разумеется. Будьте уверены, все продумано. Сожги я вашего красавчика Луи де Пон-дю-Лака — об этом сразу узнают, правда? И следующим костром, разгоревшимся в ночной тиши, буду я сам.

Я не ответил. По моему телу разливался холодный гнев, вытесняя всякое мужество и радость предвкушения. Но мне хотелось! Мне так хотелось, а оно было рядом, только руку протянуть!

— Прекратите вы беспокоиться из-за такой чепухи, — взмолился он. Его манеры ужасно напоминали Дэвида Тальбота. Возможно, он подражал им намеренно — сознательно копировал Дэвида. Но я решил, что дело здесь все-таки в сходстве воспитания и врожденном инстинкте убеждения, которым не обладал даже Дэвид. — Поймите, я в душе не убийца, — напряженно сказал он. — Мне важно приобретение ценностей. Я хочу, чтобы меня окружали комфорт и красота, всякая мыслимая и немыслимая роскошь, свобода идти куда хочется, жить как понравится.