История первая, об искусстве жеста 2 страница

— Ничего себе название.

— Во-во. Но так модно сейчас, ты просто не в тренде… Ну и внутри все именно так, как и должно быть в клубе, где прощаются с идеалами: угарное пьянство и обмазанные маслом голые женщины вертятся вокруг пилонов. Моя Атанайя, правда, не вертелась, а тихо лакала мартини за столиком в углу. Поскольку никаких особенных планов у меня не было, я купил ей еще мартини и мороженого. Выпили. Съели мороженого, потанцевали. Опять съели, опять выпили… Это было вечером в пятницу. Ну, потом я ей говорю: «Тут накурено, пошли погуляем». Ну, погуляли.

Костя отвлекся, чтобы хлебнуть чаю, и продолжил:

— Она мне рассказывала про свою жизнь. Жаловалась на папца-идиота, на универ, где она якобы учится на заочном, свои взгляды на жизнь излагала, если этим словом можно назвать ту кашу со стразиками, которая у нее в голове… Целоваться я к ней не лез, даже за руку не хватал, просто шли по городу, болтали. Поели пиццы в каком-то ночном заведении возле вокзала. Чувствую, дело идет к утру, пора мне проводить девочку домой — а самому тоже отправляться в люлю, в гостиницу. Тут она мне и говорит: «Какой ты скучный, Костя! С виду такой молодой — а в душе точно какой-то старик! Давай лучше выпьем энергетика и завалимся еще в одно место — оно круглосуточное!»

— «Старик», — многозначительно повторил я.

— Во-во. — Костя энергично закивал. — Прикинь? Она назвала меня «стариком»! Про «старика» я испугался слегка. И повелся на предложение именно от испуга! Энергетики я до этого ни разу не пил. Поэтому когда она купила в ночном магазине и дала мне баночку с напитком «Джамп-энд-Скрим», я просто взял да и выпил залпом. И мне, ты не представляешь, нереально вштырило! — Глаза Кости вдруг вспыхнули адским огнем. — В том, втором клубе я скакал, как заведенный — в полном соответствии с названием этой дряни! Да и Атанайя тоже прыгала, как укуренная коза! Короче, попрыгали мы — тем более что в клубе никого не было. Когда вышли из клуба, где, естественно, никаких окон, оказалось, что на дворе уже… обеденное время! Пошли в какую-то пельменную. Натоптались там до одури. Ну, думаю, теперь точно пора. Ей — домой, мне — в гостиницу. Только я открыл рот, чтобы все это ей сообщить, как она посмотрела на меня этак зазывно, облизнула губы, поиграла своим черным локоном и говорит: «Слушай, а пойдем на лошадях покатаемся?»

Я радостно гыгыкнул:

— На лошадях!

«На лошадях». Я только заикнулся, что, мол, устал после этих танцев, как папа Карло, да и на грудь принял немало, как она мне сообщает, что, мол, не беда, выпьем энергетика и силы сразу появятся! В общем, сбегала она за этим «Джампом» в ближайший магазин. Мы выпили по две баночки. И, ты не поверишь, два часа гоняли по лесу на лошадках, взятых напрокат в конюшне, где у Атанайи работала зоотехником подруга. Лошади были старые, слабосильные, но послушные и смирные. И потом, что в лесу надо? Чтобы коняга ровно по тропинке ехала и за деревья не цеплялась. Там же, в лесу, мы первый раз с Атанайей поцеловались…

— Поцелуй на лошадях — это как в старых фильмах про всяких мушкетеров, — одобрительно прокомментировал я.

— Опять перебиваешь! Ты же обещал! Короче, потом еще много чего случилось — мы побывали в марокканской бане, потом пили чай и кушали жирный плов в ресторане «Науруз», вслед за этим мы выпили еще «Джамп-энд-Скрима» и понеслись смотреть трансляцию хоккейного чемпионата в ирландский паб. Это, стало быть, обратно на Крещатик. Орали там вместе со всеми, хлестали пиво, целовались и даже пробовали кое-что еще, прямо там, в чилауте. Я был сам не свой, Вова — такой подъем! Такое счастье! Как будто мне снова восемнадцать! А вокруг — вокруг такие люди интересные! Приключения! Дали зовут! И жизнь! И слезы! И любовь!

— Как тебя вштырило. И кто разрешил такую химию свободно без рецепта продавать? — неодобрительно проворчал я.

Если что, я сразу определюсь со своей позицией. К алкоголю отношусь нормально, считая его неизбежным в нашей сталкерской работе злом. А вот химию полагаю прямой дорогой в дурдом, к импотенции и профнепригодности. Поэтому за ее распространение и производство надобно сажать!

Ну да это я отвлекся.

— Вот именно. Но это я сейчас понимаю — про химию. А тогда я думал, что лечу на крыльях любви! Потом мы с Атанайей двинули на представление «Цирк дю Солей». Ну там все как всегда: дорого, изобретательно и чуточку слащаво. Меня, старого барана, впечатлил разве что жонглер, который, изображая бандито-гангстерито, подбрасывал в воздух два десятка «беретт». Я так думаю, с пустыми магазинами. Ну и канатоходца с красивой женской попой из папье-маше вместо головы, который расхаживал под куполом цирка. Он расхаживает, а фоном музыка такая игривая… Тужур-лямур-шоз-элизе…

— Как это — «с попой вместо головы»?

— Юмор такой у них. Французский или фиг его знает какой… Ну как бы танцующая по канату попка. Типа круто.

— Так там же две попки! Одна сверху, а другая — снизу! Впрочем, ладно, какая на фиг разница. Ты, кстати, заканчивать свой мемуар в принципе планируешь? А то скоро два часа ночи и дяденьке Комбату пора на боковую.

— Короче, в цирке, на этой самой канатоходной попе, я чуть не заснул. И заснул бы. Если бы Атанайя не протянула мне синюю баночку… Да-да, этого самого «Джампа». К слову сказать, этой отравой у нее был набит весь рюкзачок! Ну, я, конечно, выпил. И спать тотчас расхотелось! Наоборот! Захотелось гужеваться дальше! И мы пошли в кино… Остаток ночи помню смутно — кажется, мы вернулись в тот самый клуб «Прощай, идеалы!», с которого все и началось. Там мы с Атанайей снова напивались-целовались-употребляли «Джамп»…

— И в итоге? Пошли спать? — попробовал ускорить рассказ я.

— В итоге утром сегодняшнего дня я отвез ее домой к родителям в какой-то жуткий спальный район возле аэропорта Борисполь, потом сел на свою тачку и погнал сюда. Сна не было ни в одном глазу, хотя я не спал двое суток. Подъехал к «Лейке». Дай, думаю, освежусь пивчанским. С литра мне по-любому ничего не будет. Тем более что до дома я могу и пешком дойти, если вдруг развезет. Стоило мне сделать два глотка, как меня… срубило! Не от пьянства, Вова! А от усталости! Причем сон был такой глубокий, что не проснулся бы я, боюсь, и в печи крематория!

— Послушай, ты уверен, что этот самый «Джамп» вы покупали в магазине? А не с рук, у дилера, в темном переулке? — вкрадчиво уточнил я.

— Абсолютно уверен! Причем в разных магазинах!

— А эта твоя Атанайя? На нее тоже напиток так действовал? Она что, тоже не спала двое суток?

— Конечно, не спала! Пила «Джамп», как верблюдица, литрами! И жрала потом — в охотку, с аппетитом. Она вообще здоровая такая девица. Говорит, раньше была в сборной по синхронному плаванию.

— Да, дела-а… Не удивлюсь, если завтра и кокс с винтом в магазинах продавать начнут, — пожал плечами я.

На самом деле от услышанного я был в тихом ужасе. Чтобы как-то отвлечь себя и Тополя от темы «свободная продажа энергетиков и здоровье будущих поколений», я решил перевести разговор на Атанайю:

— И что у вас с этой бабой? Что-то серьезное?

— Если честно, не думаю. — Костя стыдливо потупился. — Один вечер эту чушь про «клевые вечерины», «улетные бутики» и «центровых пацанов с района» еще можно послушать. Но два, три… Короче, если у меня и остался ее телефон, я его сейчас сотру. Чтобы, значит, не давать соблазну ни одного шанса.

С этими словами Тополь полез за мобилой в накладной карман своих армейских брюк.

— Та-а-ак… Где тут у нас Атанайя? Ась? — У Тополя была дурацкая привычка сопровождать все манипуляции с гаджетами — будь то ПДА, компьютер или мобила — таким вот родительским сюсюканьем. — Нету тут у нас никакой Атанайи… Вот и чудненько… Вот и славненько! И тут нету! Что ж, это определенно к лучшему… А кто у нас тут есть? А военсталкер Лобан у нас тут есть… Слышь, Комбат? Лобан мне записочку написал.

— Лобан? Вот уж не думал, что ты с этим долбоклюем дружишь!

— Я со всеми дружу. Если деньги рисуются, — уклончиво заявил Тополь, не отрываясь от экрана. — Лобан пишет, что по его сведениям Анфор готовится уничтожить уровень Затон.

— Как это «уничтожить уровень»? Взорвать там, что ли, ядерную бомбу?

— Может, и бомбу. Бомб у армии, что ли, нету?

— Ну абсурд же. Ты же знаешь лучше меня, что ядерное оружие в Зоне нельзя применять по ста сорока четырем причинам.

— Абсурд, согласен. Однако Лобан так и пишет: уничтожить уровень Затон.

— А когда Анфор планирует этим заниматься?

— Лобан пишет, что на неделе.

— На неделе? На неделе?! — Я хоть и был сонный, а подскочил до самого потолка. — У нас же там тайник. А в тайнике артефактов — на сотни тысяч бакинских. Ты об этом помнишь, Костя?

— Конечно, помню, Вова. Чего ты, думаешь, я злой такой?

— Ну мало ли… Я думал, у тебя похмелье от твоего «Джампа».

— И похмелье тоже — голова кажется сейчас расколется пополам, а суставы крутит — как на грозу! Но главное… главное это… не артефакты с бакинскими, а Капсюль!

— Кто?

— Ну щенок наш, дебил ты бездушный! Забыл, что ли?

«Ах, Капсюль! Ну конечно же, Капсюль! Собака наша! Рыжик!» — дошло до меня.

Мы нашли его, когда он, невесть как очутившийся в Зоне, скулил на дне неуютного котлована в компании двух десятков крыс-рогачей.

Мутантов мы, само собой, заставили ретироваться. Что же до щенка, то мы сжалились над животным и оставили его в нашем тайнике. Слишком мы спешили выйти из Зоны наикратчайшим маршрутом, а на том маршруте такие специальные условия пересечения Периметра, что щенок был просто немыслим. Он непременно выдал бы нас патрулям, заскулив или залаяв.

Мы решили, что до вторника всякий здоровый щенок должен был на оставленных харчах протянуть. Тем более что не будь нас с нашим тайником, Капсюль едва ли дожил бы даже до воскресенья…

— Значит, придется идти в Зону уже завтра. А то и правда, кто этих военных знает, может, и впрямь сбросят бомбу на Затон. Ну не атомную, конечно… Но уж придумают какую. И тогда уши нашего будущего сторожевого пса найдут километров за шесть. Если вообще найдут. Да и сто тысяч бакинских можно будет поцеловать в задницу. Хотим ли мы этого?

— Никогда! Лично мы, Вова, хотим есть! — подытожил Костя.

И я поплелся на кухню, готовить товарищу люля-кебаб — свое фирменное суперблюдо для упавших духом сталкеров.

Кстати о Капсюле. Расскажу вам еще про него, чтоб не откладывать.

Капсюль… Вы скажете: «Ну и кличечка!». Да, есть немного. Странная кличка. В свое оправдание скажу, что кличку для зверюги мы придумывали долго.

— Ты точно уверен, что это не щенок припять-пса?

— Да точно. Что я, припять-псов не видел? У них ноги длиннее, и шерсть не такая, и рождаются они без шерсти, совершенно голыми, в такой серо-зеленой слизи все… И не слепые они рождаются. А уже с глазами, налитыми кровью… А этот милашка! Посмотри, какой пузан!

Я посмотрел… И правда, пузан! Непонятно, на чем отожрался. На трупах, что ли?

— Как ты думаешь, он мясо уже может есть?

— Ну, на вид ему месяца два с половиной… Должен уже есть помаленьку. Но и молоко может. Материнское, конечно, предпочтительней.

— Может, ты и маму предложишь спасти, юный натуралист Уткин? — спросил я с издевкой.

— А и предложил бы. Только, думаю, мама его осталась по ту сторону Периметра. Я так думаю, он с Речного Кордона родом. Там овчарок этих — голов двадцать было, когда я у них служил. Ну и, ясное дело, из этих двадцати — половина сучки. А раз сучки, так и щенки у них.

— Я думал, их стерилизуют.

— А зачем? Этих щенков — от хороших служилых собак — сразу разбирают. Многие хотят, чтобы у пса была повышенная злостность, чтоб охранял дом.

— То есть ты хочешь сказать, это щенок овчарки?

— Да, я это хочу сказать. По крайней мере овчарка тут поучаствовала. Хотя бы одна.

— А вдруг он вырастет припять-псом? — уже в третий раз спросил я.

— Заткнись уже, перестраховщик неугомонный! Вырастет припять-псом, я его лично пристрелю!

Уткин указал дулом пистолета на нашего найденыша, который веселым колобком перекатывался у его ботинка.

— Ты лучше помоги мне кличку для него придумать, — попросил Костя.

— Ну… Мухтар.

— Да ну, кто сейчас так называет? Это времен наших дедушек кличка!

— Ну и хорошо! Традиции сильны преемственностью! Разве нет? И потом, немодно значит стильно.

— Немодно — значит глупо. — Иногда Костя бывал чудовищно груб. — Еще давай!

— Ну… Тузик.

— Мы что, в детском саду? Ты еще Шарика предложи!

— Ну ладно. Тогда Джек. Или Джим. Помнишь, как у Есенина? «Дай, Джим, на счастье лапу мне…»

— Во-первых, не помню. А во-вторых, я настолько англосаксов ненавижу за их, с позволения сказать, новый мировой порядок и агрессивные геополитические устремления, — Тополь державно воздел палец и по-чекистски прищурил один глаз, мол, вон как я умею после Москвы-то! — что даже собаке своей этих ихних имен давать не стану!

— С пониманием относимся. — Я постарался, чтобы мой голос тоже зазвучал как-то по-депутатски, со статусным таким баском.

— Не ожидал я, что у тебя, Комбат, с фантазией так плохо, — с вызовом сказал Костя.

Он правильно угадал струну, на которой можно поиграть. Вызова моей фантазии я просто так спустить не мог. Меня прорвало:

— Ну… Трезор. Полкан. Джульбарс… Вальтер. — Я сам не заметил, как начал сползать на оружейную тему. — Люгер, Хеклер… И Кох… Мадсен. А еще допустим Курок… Затвор… И Капсюль.

— А что? Капсюль… — как бы смакуя имя на языке, протянул Тополь. — Неплохо! Пусть будет Капсюль! — Лицо моего друга стало глуповато-счастливым, то есть таким, каким оно бывало всякий раз, когда он знал, что тяжелая задача решена.

Мне, честно говоря, было все равно. Но я был рад, что Костя рад.

Напомню, что мы спасли этого смешного, с маленьким вертлявым хвостиком щенка из сжимающегося кольца голодных крыс-рогачей — в отличие от щенка мутанты легко залазили и вылазили из котлована благодаря своим феноменально длинным и цепким когтям. Было ясно, что с минуты на минуту кровожадные мутанты отобедают этим усатым, мягоньким комочком. Точнее, отобедает вожак трайба и максимум две его любимых жены. Потому что на всех милой псинки никак не хватит.

— Ах вы, суки! — взвыл Тополь и, позабыв об осторожности, принялся швырять в крыс горстями гаек — применить огнестрел он не решился, чтобы не задеть и не испугать щенка.

Когда Костя взял спасеныша на руки, тот первым делом… обмочился.

Впрочем, Тополь не был в обиде. Знай сюсюкал, чесал песику брюшко и кормил тушенкой из банки, предназначенной, между прочим, нам на обед.

— И что ты дальше с ним планируешь делать? Зачем спасал вообще? — спросил я.

— Как это что? Унесу домой. Выращу суперским псом.

— И как именно ты его унесешь домой? — голосом закоренелого реалиста осведомился я. — Мы же сейчас на Агропром идем. Мы его с собой взять никак не можем! Он своим тявканьем нас демаскирует по самое не могу. То есть все равно придется оставить здесь!

— Я все продумал, не беспокойся, — авторитетно выставив ладонь, заявил Костя. — Мы спрячем его в нашем тайнике в Железном Лесу. Дадим воды на несколько дней, еды, оставим игрушек. Место там есть, аномалий, наоборот, нету. А в понедельник я приду и заберу его!

— И не лень тебе будет?

— Уж будь спокоен! Я животных люблю! — заверил меня Тополь.

Знал бы я тогда, во что нам обойдется этот щеночек, я б его еще там своими руками утопил.

Шучу, конечно. Я ведь тоже животных люблю. Хоть и делаю вид, что бездушный циник.

Глава 2. Нам нужен Борхес

So close no matter how far

Couldn't be much more from the heart

Forever trusting who we are

And nothing else matters

«Nothing Else Matters», Metallica

— Так это что же получается, — сказал Тополь, — если верить тому, что сообщил Лобан, мы через Речной Кордон теперь никак к тайнику нашему не проберемся?

— Выходит, так, — кивнул я.

— А если попробуем с юго-запада зайти, через хорватов?

— Прикрыли лавочку хорватскую. Это мне Любомир сегодня сказал. Туда каких-то индейцев прислали.

— С томагавками? В шапках из орлиных перьев? — с детской надеждой во взоре спросил Тополь.

— Ага, с томагавками. И у каждого трубка мира калибра девяносто миллиметров… Там, Костя, индейцы гуарани из числа парагвайских миротворцев.

— Чудны дела твои, Господи. И в Парагвае, оказывается, люди кушать не могут, пока по нашей Зоне не потопчутся!

— Именно. А в общем мораль такая, что южный маршрут накрылся парагвайским национальным тазом, — вздохнул я. — Потому что, по данным Любомира, из индейцев этих сформированы пикеты и засады. Которыми надежно перекрыта вся хорватская часть Периметра. Стреляют гуарани и в самом деле без предупреждения, ибо всё человеческое им чуждо.

— И что теперь? Мы же совсем этот долбаный Затон не знаем! Может, хоть карта какая точная найдется? Идеи есть? — спросил Тополь.

— Карта нам в Затоне не поможет. Больно паскудными те места сделались. Тут проводник нужен. Живой. Желательно из самых опытных. Который только по Затону и лазит, день заднем, неделя за неделей. Я, кстати, одного такого знаю. Кличут Борхесом.

— Такого я тоже знаю, Вова. И против этой кандидатуры у меня только одно возражение. Но существенное.

— Какое, интересно?

— Борхес твой — редкий задавака! И бездушный он какой-то. А уж эгоист и вовсе совершенно неприличный, — начал загибать пальцы Костя.

— Не без того, — спокойно согласился я.

На самом деле «на гражданке» Борхеса звали Славиком и был он сыном какого-то астраханского рыбнадзорского босса, крышевавшего браконьеров.

Босс отправил сынка учиться на дипломата в город-герой Москву. Сынок учиться не хотел и вместо учебы подался на юга, в Зону.

Поначалу был он неудачлив, неловок и нелеп, а вся рожа его была покрыта противными прыщами. Из-за чего его не любили даже те девушки, которым любить таких Славиков на роду написано.

Но вот однажды наш герой оказался в Зоне во время Выброса. Двоих его попутчиков завернула в мясной рулет сорванная со своего места аномальными ветрами Выброса лента Мёбиуса. Это такая динамическая гравитационная аномалия, которая, в зависимости от степени своей заряженности и загруженности, может нахватать до нескольких десятков тонн всяких предметов и катать их по замкнутой траектории. Иногда людям, пойманным лентой Мёбиуса, удается отделаться легким испугом, но это редко…

Самому Славику повезло схорониться в подвале бывшей школы на окраине Припяти. Мало того что Выброс был очень мощный, так еще та самая лента Мёбиуса, которая превратила в фарш его товарищей, подсосала из соседнего подвала море разливанное ведьмина студня. Так что поутру, когда Выброс утих и Борхес отважился высунуть нос, он обнаружил себя отрезанным от внешнего мира дымящимся лиловым болотом смертельно опасной дряни.

Наш робинзон не растерялся и принялся вить себе гнездо из картонных коробок. В одной из коробок обнаружились остатки школьной библиотеки — всякие там хрестоматии, журналы «Пионер» и сборники коротких пьес для школьных театров. Среди прочего затесался томик аргентинского сказочника для взрослых Хорхе Луиса Борхеса.

Вот с этим-то Борхесом Славик и провел четыре долгих дня и четыре вполне триллерных ночи. Неудивительно, что в итоге молодой сталкер знал все три десятка рассказов сборника практически наизусть. Так что в ближайшие полгода редкая фраза Славика не начиналась словами «А вот у Борхеса…»

Своего Борхеса он совал всюду — дело не в дело. Например, я ему пожаловался, что познакомился с одной женщиной легкого поведения, которая у меня бумажник украла. А он мне на это ответил: «А вот у Борхеса был рассказ про то, как двое братьев полюбили одну проститутку. А потом ее убили. Потому что не могли смириться с фактом, что она стоит между ними, между их крепчайшими братскими узами».

Я его тогда спросил: «К чему это ты? У меня вроде братьев нету. И убивать женщину, если она, конечно, не зомби, я бы никогда не стал».

А он посмотрел на меня, как на идиота, и фыркнул: мол, так я и думал! Куда тебе в мои эмпиреи?! Тупица! Низший ум!

— А где он теперь, Борхес этот? — спросил Тополь. — Может, он не в деле уже? Сто лет его не видел!

Было видно, что с мудачизмом Борхеса Тополь уже мысленно смирился. С чем только не смиришься за сто тысяч бакинских…

Я послал запрос Синоптику и через две минуты получил ответ на свой ПДА, который я с удовольствием процитировал Тополю:

«Борхес работает в баре у Бороды, на „Скадовске“. Борода сейчас в Ужгороде, мать навещает. Попросил Борхеса за него хабар скупать».

— То есть он сейчас в Зоне?

— Ну, если Синоптик нам не врет.

— Тогда айда на «Скадовск». Пообещаем Борхесу процент.

— Процент-то понятно. Вопрос — какой.

— Моя бы воля, я бы этому умнику в качестве процента какашек нашего Капсюля навалил. Процентов восемьдесят.

— Боюсь, на такие условия он не согласится.

«Скадовск» я помнил лет шесть, не меньше.

Когда-то вода стояла здесь на полтора человеческих роста. Так что на этот брошенный речной сухогруз, облюбованный в те годы группировкой «Сияние», можно было добраться только по воде. О сапогах-мокроступах, работающих на антигравитационных артефактах, никто тогда и не слыхивал еще. А потому к извозу был приставлен невезучий ветеран Зоны, Кривой Дик.

За магазин «пять сорок пятых», а то и за одну-единственную «волчью слезу» он, виртуозно огибая хищные воронки водных аномалий, перевозил вас на своем видавшем виды гидроцикле через опасные воды и доставлял прямиком к знаменитому анодированному трапу «Скадовска».

Но в тот год, когда нашу Зону почтила своим августейшим присутствием Ильза, принцесса Лихтенштейнская, по совместительству моя тогдашняя зазноба, во время рождественского Выброса обширная старица реки, занятая сухогрузом, в одну ночь выкипела, а донный ил так растрескался, что все последующие дожди уже не смогли возобновить уровень воды.

Так что теперь от непрошеных гостей «Скадовск» оберегали только густые цепочки аномалий да минные поля, которые, по слухам, каждое третье воскресенье месяца подновляла заботливая рука самого Бороды. К слову сказать, именно этот сталкер-деляга был основным бенефициантом всей лавочки под названием «Бар на „Скадовске“».

К счастью, здешняя братва не была такой отмороженной, как, допустим, бойцы клана КПП или, упаси Господи, фанатики из «Греха». Передний край всех минных полей был аккуратно обозначен, причем не только табличками с хорошо различимыми даже в темноте фосфоресцирующими надписями, но также и контрольными артефактами «пуговица».

Эти совершенно бесполезные, но конкретно фонящие штуковины были нужны на тот случай, если какой-нибудь зеленый салабон будет брести в сильном тумане (а туманы здесь случались о-го-го какие!), уткнувшись носом в свой детектор аномалий (который заодно служит и счетчиком Гейгера) — что салабонам ох как свойственно! Вот тогда-то мощная засветка от «пуговиц» и должна была заставить дурака отвлечься от мерцающего экранчика и поглядеть вперед — то есть прямо на предупредительные таблички.

Поблуждав немного в сухих ломких камышах и как следует почавкав жижею, мы наконец увидели проход. Он был неширокий, шел зигзагом, зато его ограждали поручни из веревок — как видно, это был жест доброй воли со стороны Бороды в адрес сталкеров, перебравших «беленькой» в его баре.

Благополучно достигнув проржавленных бортов сухогруза, натужно стонущих на ветру отошедшими листами обшивки, мы отыскали непритязательно обшитую жестью дверь и нырнули на трюмную палубу.

Там нас встретили двумя нацеленными в грудь стволами охранники Кеша и Дюша — неразлучные, комплекцией и свирепым выражением рож похожие на наших древних предков, уже крестившихся в православие, но еще по-варварски косматых и необузданных.

— Здравствуйте, Андрей и Иннокентий, — нарочито церемонно поздоровался Костя.

— И вам не болеть, — буркнул Кеша (а может, и Дюша — я, признаться, всегда их путал).

— Стволы только сдайте, — потребовал второй.

— И сюда эта мода добралась? — удивился я, протягивая мордоворотам свой антикварный АК-47 — преображенный, впрочем, до полной неузнаваемости всесторонним тюнингом, а равно и аномальными воздействиями артефактов-апгрейдов. — Раньше у вас таких строгостей не было! Борода еще хвалился: чего, мол, бояться нам, таким крутым?

— Да не мода это, а необходимость. Из-за военных, которые сейчас вдоль Речного Кордона дурят, три крупных банды с насиженных мест снялись и не ровен час пойдут через Затон. Нужны они нам тут со своими стволами, сам подумай.

— Ну мы-то — Комбат и Тополь — люди уважаемые! — не сдавался я.

— Порядок есть порядок, — развел руками Кеша, а может, и Дюша. — И хотя Бороды сейчас нету, Борхес за него, мы от правил отступать не собираемся.

Мы с Костей переглянулись. Не соврал старый гребанько Синоптик: Борхес действительно здесь!

— Две по сто! — потребовал я у Борхеса, опуская свой кулак на отполированную до блеска барную стойку.

— Извини, Комбат, остался только коньяк.

— Фигасе. Водки в баре нет? — вытаращился я.

— Миллиметр вчера жирный хабар обмывал. Добыл «маминых бус» чуть ли не чемодан, — пояснил Борхес как-то смущенно. — До утра песни орали, мутантов чаем поили, стреляли на спор в рельсу… Ну, сам понимаешь.

Ох уж эта стрельба в рельсу! Выпьют по триста — и понеслась! «А я так свой АКСУ прокачал, что рельсу на раз пробиваю!» — «Да не может этого быть!» — «А я вот щаз те покжу…»

Бац! Бац! — и пуля, не пробив рельсу, зато срикошетив от ее двутавровых округлостей, прилетает прямо в лоб незадачливому владельцу прокачанного АКСУ.

— Если в рельсу, то понимаю, — кивнул я. Кто как, а я допивался и не до такого.

Коньяка, однако же, совсем не хотелось. Не мой это напиток. Я заказал «Ягермайстер» — охотничий бальзам австрийского происхождения. Он напоминал мне об Ильзе, утраченной моей любви. Взял бальзама и Косте — пусть здоровье поправит.

Мы сели в углу и принялись обмозговывать, как бы половчее донести до Борхеса свое коммерческое предложение. Да так, чтобы он не очень нагличал в плане процента.

Не то чтобы мы сильно жадные были. Просто рачительные.

— А давай давить на интерес, — разглагольствовал Костя. — Мол, если пойдешь с нами в Железный Лес, мы тебе там такое место покажем, где четыре аномалии срослись вместе и открылся портал к самому Монолиту!

— Что, правда открылся?

— Вова, друг мой, ну ты как маленький!

— А-а… Нет, не годится. Ты все-таки Борхеса за тупаря-то не держи! Он тут, по Затону, седьмой год шароёбится, всех плавунцов-мозгоедов по именам знает! А ты ему «место покажу»… Как педофил какой, прости Господи!

— Тогда слушаю твои варианты, — отчеканил Костя обиженно.

— Давай скажем ему, что мы идем за щенком. Ну, за Капсюлем нашим. А про хабар в тайничке ничего не скажем. Это и трогательно, и характеризует нас с хорошей стороны.

Тополь посмотрел на меня как на психически больного.

— Это, Вова, в мире нормальных людей, по ту сторону Периметра, «характеризует нас с хорошей стороны». А здесь, в мире сталкеров, где правят бал жадность, жестокость и насилие, поход в Зону за щенком — признак либо слабохарактерности, либо бабской сентиментальности, либо вообще профнепригодности. Тут и за людьми-то не всегда возвращаются. Тебе ли этого не знать!

— Нашел пионера, — отмахнулся я. — Короче, я все понял. Жди!

Я допил «Ягермайстер», встал и решительной милиционерской походкой направился к бару.

— Борхес, есть дело: проводник надобен. Плачу штуку условных. Выходить надо не позже ближайшего утра. Согласен?

— А идти-то куда?

— В Железный Лес.

— Это в смысле на Подстанцию? — уточнил Борхес. По его кислой мине было видно, что место это не ассоциируется у него с радостью и весельем.

— Ну да.

— Две штуки.

— Через мой труп.

— Штука восемьсот.

— Костя меня убьет.

— Штука семьсот.

— Полторы.

— Режешь без ножа, — вздохнул бармен. — Кстати, у Борхеса был такой рассказ. Назывался «Форма сабли». Он кончался словами «А теперь презирайте меня!». Так вот я себе футболку с такой надписью закажу, если за полторы с вами на Подстанцию сейчас потащусь.

— Штука шестьсот и по рукам, — вздохнул я.

Так Борхес стал нашим проводником.

Глава 3. Зомби в погонах

It go one, two, three, four, five, six, seven

No man wanna die, everybody want Heaven

«7th Heaven», The Prodigy

— Что-то не нравится мне эта тишина, — проскрипел я, когда мы вышли к берегу, поросшему какой-то особенной, ржаво-бурой осокой в человеческий рост.

Мы топали уже восьмой час. Вечерело. Нервы мои были на пределе.

Ну я-то ладно — известный невротик. Но и Тополь начал ныть: мол, пора остановиться на ночлег.

Наш проводник тоже был не в лучшей форме. Он даже прекратил читать нам лекции об особенностях творческой манеры своего латиноамериканского тезки. И это, конечно, было не к добру.

— Потерпи чуток. Через восемьсот метров будет надежное место. Что-то вроде погреба при коллекторе сточных вод. Я там всегда ночую, — сказал Борхес, вытирая со лба пот.

— Погреб? Погреб ист гут. Обожаю погреба! Потому что в них…