Обама: как управлять раненой империей? 1 страница

«Мы очень привлекательная империя, принадлежать такой всякий захочет», – хвалился неоконсерватор Макс Бут вскоре после 11 сентября1. Но теперь, после двух длительных и безнадежных войн, триллионов потраченных на военные цели долларов, создания сети из более чем 1 тысячи зарубежных баз, пыток и издевательств над заключенными на нескольких континентах, нарушений как международного права, так и Конституции США, надвигающегося экономического кризиса, ударов беспилотных самолетов, убивавших как подозреваемых в терроризме, так и мирных жителей, неслыханного для промышленно развитых стран разрыва между богатыми и бедными, невообразимо низкого уровня школьных знаний, беспрецедентного правительственного надзора за частной жизнью граждан, разрушающейся инфраструктуры, протестов со стороны как левых, так и правых и загубленной международной репутации американская империя потеряла всякую привлекательность.

Джордж Буш-младший, отменивший в 2011 году свою речь в Швейцарии из-за опасений столкнуться с массовыми протестами и риска быть обвиненным в военных преступлениях, а также его советники с имперским образом мышления несли львиную долю ответственности за столь плачевное положение дел. В результате их действий Барак Обама и весь американский народ столкнулись с полнейшим хаосом, царившим в стране и мире. Обама признавался одному из своих ближайших советников: «Я унаследовал мир, который может взорваться в любую минуту дюжиной различных способов…»2

Обама произносит речь перед своими сторонниками на митинге в Хартфорде (штат Коннектикут) в декабре 2008 года (на заднем плане члены избирательного штаба Обамы, включая Кэролайн Кеннеди – вторая слева – и ее дядю Теда – третий слева). Красивая риторика молодого и энергичного кандидата породила заоблачные ожидания. Но, несмотря на надежды прогрессистов на то, что Обама станет продолжателем дела Франклина Рузвельта, Генри Уоллеса и Джона Ф. Кеннеди в годы, последовавшие за Карибским кризисом, первые три года его правления принесли глубочайшее разочарование.

Страна, которую унаследовал Обама, действительно пребывала в состоянии разрухи, но он во многом ухудшил ситуацию еще больше. Он оказался в Белом доме на волне народной эйфории, очаровав избирателей красивыми речами, блестящим умом, безупречной биографией, обещанием защищать гражданские права, отказом от односторонних действий и резким неприятием иракской войны. В общем, полная противоположность Бушу. Избрание президентом Барака Хусейна Обамы, сына темнокожего кенийца и белой американки из Канзаса, выросшего в Индонезии и на Гавайях, окончившего Колумбийский университет и возглавившего Harvard Law Review , казалось чем-то вроде искупления грехов страной, чья репутация была запятнана неоднократно упоминавшимися в этой книге расизмом, империализмом, милитаризмом, бряцанием ядерным оружием, уничтожением окружающей среды и безграничной жадностью. Ошибочная политика США принесла множество бед. Поэтому в избрании Обамы многие действительно видели искупление. Он напоминал им о других страницах американской истории: об идеализме, вере в равенство, в Конституцию, в республику, гуманность, экологию и принятие свободы и демократии в качестве универсальных принципов. Прогрессисты надеялись, что Обама станет продолжателем дела Франклина Рузвельта, Генри Уоллеса и Джона Ф. Кеннеди в годы, последовавшие за Карибским кризисом.

Но, вместо того чтобы отказаться от политики Буша и его предшественников, Обама стал еще одним ее продолжателем. Вместо снижения влияния Уолл-стрит и крупнейших корпораций на жизнь Америки он позволил им в полном объеме продолжать хищническую деятельность. Вместо восстановления гражданских свобод, уничтоженных Бушем, и отказа от полномочий, узурпированных после 11 сентября, Обама, за редким исключением, еще больше ужесточил политику в сфере национальной безопасности и надзора за гражданами, окончательно уничтожив гражданские свободы и право на инакомыслие.

В замечательном фильме 1939 года «Мистер Смит едет в Вашингтон» режиссер Фрэнк Капра потратил первые 13 минут картины на то, чтобы показать отвратительную паутину власти, интриг и тайных сделок – мир, с которым предстоит столкнуться наивному идеалисту Джеймсу Смиту, стремящемуся изменить законы вашингтонской политики. Барак Обама столкнулся с такой же сетью тщательно охраняемых интересов. Но Обама был гораздо сообразительнее и уж точно куда циничнее Смита. Сознательно окружив себя советниками по внутренней и внешней политике из числа матерых интриганов, он сразу же закрыл дверь для любых решительных изменений и порвал со всеми обещаниями, данными во время избирательной кампании.

Забыв о том, что он обещал ранее, и став первым кандидатом в президенты, отказавшимся от общественного финансирования своей кампании, Обама обратился за помощью к толстосумам с Уолл-стрит: Goldman Sachs, Citigroup, Morgan Chase, Skadden Arps и Morgan Stanley. Среди главных спонсоров Обамы также были General Electric Company и другие оборонные подрядчики. Даже фармацевтическая промышленность, или, как ее еще называют, Большая Фарма, многие годы поддерживавшая республиканцев, выделила на кампанию Обамы в три раза больше, чем на кампанию Маккейна3.

Сторонники Обамы из народа по большей части не обратили внимания на эти тревожные факты. Прогрессисты на него надеялись, консерваторы боялись его. Он проводил центристскую кампанию, во избежание риска выдвигая прагматические инициативы. Постоянно заявлял о своей поддержке среднего класса. К рабочим и беднякам – как чернокожим, латиноамериканцам, азиатам и индейцам, так и белым – Обама апеллировал лишь для того, чтобы победить Хиллари Клинтон и Джона Маккейна. Вместо того чтобы попытаться объяснить, как спад производства и другие факторы, лежащие в основе системы, которая перестала функционировать из-за того, что попала под власть крупных корпораций и Уолл-стрит, разрушили жизнь бедняков, особенно афроамериканцев, он стал обвинять черных бедняков в том, что они «не хотят брать на себя ответственность». Он хотел выглядеть левее Хиллари Клинтон, громогласно осуждая войну в Ираке, в поддержку которой та голосовала, но по Афганистану его взгляды были даже правее, чем у Буша; впрочем, этот аспект его политической программы особо не подчеркивали. А его голосование в сенате за Закон о надзоре за внешней разведкой, даровавший иммунитет от судебного преследования всем компаниям, которые участвовали в программе Буша по прослушиванию телефонных разговоров, было вполне четким сигналом о его нежелании отказываться хотя бы от некоторых полномочий, узурпированных Бушем и Чейни.

Больше всего дивидендов от победы Обамы получила Уолл-стрит. Подорвав экономику спекулятивными новшествами, включая кредитно-дефолтные свопы[158]и долговые обязательства, обеспеченные другими долговыми обязательствами, банкиры начали выпрашивать финансовую помощь. Экономические советники Обамы, подавляющее большинство которых были учениками министра финансов при Клинтоне Роберта Рубина, с понятной готовностью ринулись им на подмогу с 700-миллиардной программой финансового спасения. Самого Обаму Рубин взращивал еще с 2005 года. Перейдя с должности сопредседателя Goldman Sachs на пост министра финансов, он разработал два политических вектора, которые ввергли страну в финансовый кризис и с которыми теперь разбирались его протеже: ликвидировал все регуляторные механизмы на рынке деривативов[159]и добился в 1999 году отмены закона Гласса–Стиголла, разграничивавшего инвестиционную и коммерческую банковскую деятельность. В награду за грязные делишки в пользу Уолл-стрит Рубин получил высокую должность в Citigroup , которая за последующие восемь лет принесла ему 126 миллионов долларов. В конце ноября 2008 года New York Times заметила: «Экономическая команда Обамы – это просто созвездие Рубина». Ответственным за формирование команды был Майкл Фроман, занимавший в Министерстве финансов у Рубина должность начальника отдела кадров, а затем работавший вместе с ним исполнительным директором во все той же Citigroup . Два главных поста заняли протеже Рубина: глава Федерального резервного банка Нью-Йорка Тимоти Гайтнер стал министром финансов, а Лоуренс Саммерс – главным экономическим советником Обамы. На момент отмены закона Гласса–Стиголла Гайтнер работал в Министерстве финансов, а Саммерс сам был министром финансов. Саммерс – как и Рубин, убежденный сторонник отмены регуляторных механизмов, – тоже заслужил благодарность Уолл-стрит. Он получал 5,2 миллиона долларов, работая один день в неделю в хедж-фонде Д. Э. Шоу в 2008 году. Еще 2,7 миллиона он получил за лекции в компаниях с Уолл-стрит. Лишь за одну такую лекцию Goldman Sachs заплатил ему 135 тысяч долларов. В своем расследовании журналист Гленн Гринуолд назвал это «новой формой взятки»4. Но, учитывая, как Уолл-стрит нажилась на экономической политике Гайтнера–Саммерса, эти деньги были мелочью. Еще одного протеже Рубина, Питера Орсага, Обама назначил начальником бюджетного отдела аппарата Белого дома. По мнению New York Times , Гайтнер, Саммерс и Орсаг были приверженцами экономического курса, называемого рубиномикой: сбалансированного бюджета, свободной торговли и отмены регулирования финансовых сделок». На более низком уровне экономические решения тоже принимались сторонниками Рубина. Исключение составляли Кристин Ромер, председатель Совета экономических консультантов, и Джаред Бернштейн, главный советник Байдена по экономической политике. За время своего недолгого пребывания на этих должностях они безуспешно боролись против некоторых неолиберальных инициатив рубинистов.

Бывший стратег демократов Дэвид Сирота четко объяснил, как люди Рубина похоронили экономическую стратегию Обамы: «Боб Рубин и эти парни – все они классические лимузинные либералы. Большинство из них зарабатывают чертову кучу денег на экономических спекуляциях, но при этом они называют себя добрыми демократами, потому что готовы дать беднякам чуть больше, чем их оппоненты. Именно это является сутью сегодняшней Демократической партии: не мешать богачам еще больше богатеть, а остальным давать чуточку больше, чем давали республиканцы».

23 ноября 2008 года правительство Буша объявило о возможной помощи находящейся на грани краха Citigroup в размере 306 миллиардов долларов. Незадолго до этого Citigroup уже получила 25 миллиардов в рамках «плана Полсона», предусматривавшего массивные вливания в финансовый сектор. New York Times сообщила, что Гайтнер играл в переговорах «важнейшую роль» и что министр финансов Буша Генри Полсон тесно сотрудничал с переходной командой Обамы. Уолл-стрит так радовалась сделке, что индекс Доу-Джонса совершил крупнейший двухдневный скачок за 20 лет, а акции Citigroup , за прошедший год упавшие в стоимости с 30 до 3,77 доллара, взлетели за один день на 66 %. «Если у вас есть хоть какие-то сомнения в превосходстве Уолл-стрит над Мейн-стрит[160], – воскликнул бывший министр труда Роберт Рейх, – забудьте о сомнениях». Доказательства не заставили себя ждать. В начале апреля 2009 года Washington Post сообщила, что Министерство финансов, стремясь помешать введению ограничений по выплатам вознаграждений топ-менеджерам финансовых компаний, попрало закон и бросило вызов конгрессу: «Правительство Обамы выдвинуло такие инициативы в сфере помощи финансовому сектору, которые, по его мнению, позволят фирмам обогащаться в обход введенных конгрессом ограничений, включая урезание платежей топ-менеджерам. По крайней мере, так говорят правительственные чиновники»5.

Экономист Техасского университета Джеймс Гэлбрейт жестко раскритиковал Обаму за то, что тот пошел на поводу у банкиров, будто не было других путей выхода из кризиса:

«…Действия, предпринятые командой Обамы после прихода к власти, нельзя оправдать ничем. Закон, политика и политики – все они указывали единственно верный путь: сдать опасные банки Шейле Бейр из Федеральной корпорации страхования вкладов, обеспечить финансовую безопасность вкладчиков, сменить руководство, выгнать лоббистов, провести аудит отчетности, посадить мошенников и перестроить финансовые учреждения, сократив их число. Финансовая система должна быть вычищена, а крупные банкиры вышвырнуты вон из политики.

Команда Обамы из этого не выполнила ничего. Зато она объявила о начале “стресс-тестов”, нацеленных на то, чтобы скрыть истинное состояние банков. Она надавила на Федеральный совет по стандартам учета, чтобы тот позволил банкам игнорировать рыночную цену своих токсичных активов. Руководство осталось на своих местах. Никого не посадили. Федеральная резервная система (ФРС) снизила стоимость фондов до нуля. Президент оправдывал все это, постоянно повторяя, что целью такой политики является “оживление финансовой системы”.

Банки закатили пир. Заявленные доходы возросли, бонусы тоже. Благодаря свободным активам банки могли наживаться без всякого риска, просто продавая свои долговые обязательства Министерству финансов. Они могли устроить биржевой бум. Озолотиться на продаже собственности. Их потери на ипотечном рынке были сокрыты от посторонних глаз…»6

Бывший глава ФРС Пол Волкер советовал Обаме пойти на жесткие меры. «Прямо сейчас, – говорил он, – у вас есть шанс, они беззащитны. Вы должны вонзить копье в сердце всем этим парням с Уолл-стрит, которые годами только и делали, что торговали долгами». Но вместо того чтобы вступить в борьбу с Уолл-стрит, в марте 2009 года Обама пошел на поклон к руководителям 13 крупнейших банков. Он сказал им: «Я хочу помочь. Я здесь не для того, чтобы причинить вам вред. Я защищу вас. Но если я прикрою вас от гнева общества и конгресса, вы должны будете помочь мне решить проблему компенсаций»7. Банкиры принесли торжественную клятву самоограничения и продолжили получать небывалые льготы. Таким образом, в отличие от европейцев, урезавших размер любых компенсаций банкирам, правительство Обамы не ограничило их даже для тех компаний, которые само же спасло путем финансовых вливаний. В результате доходы банков взлетели. Wall Street Journal сообщала, что общий объем компенсаций и выплат в банках Уолл-стрит, инвестиционных банках, хедж-фондах, фирмах по управлению капиталами и на фондовых биржах в 2009 и 2010 годах достиг рекордных уровней: 128 и 135 миллиардов долларов соответственно8. Больше всего получили топ-менеджеры 25 крупнейших хедж-фондов, чей средний доход возрос с жалких 570 миллионов долларов в 2006 году до более достойного уровня в 1 миллиард в 2009-м9. В 2010 году топ-менеджер одного из нью-йоркских хедж-фондов Джон Полсон получил 4,9 миллиарда долларов.

Журналист Рон Саскинд позже сообщил о более сложных закулисных переговорах, в результате которых Обама согласился с Кристин Ромер и другими о необходимости фундаментальной реструктуризации банков начиная с Citigroup . Но данную попытку сорвали Гайтнер и Рам Эмануэль. По словам Саскинда, Гайтнер попросту отверг предложенный Обамой план и убедил президента в правильности своего удобного для Уолл-стрит подхода. Эмануэль, получивший за два с половиной года, которые он провел в инвестиционном банке Wasserstein Perella после ухода из правительства Клинтона в 1999 году, 18 миллионов долларов, тоже уговаривал всех принять план Гайтнера. Обама сдался без боя10.

С началом финансового кризиса в 2008 году положение среднего класса и рабочих еще более ухудшилось. Средний размер компенсаций для исполнительных директоров компаний, занимавших 500 первых позиций индекса Standard & Poor’s , в 2010 году вырос на 23 % и достиг 11,4 миллиона долларов. В 1980 году доход исполнительного директора превышал доход среднего рабочего в 42 раза. В 2010-м он был больше уже в 343 раза. В других промышленно развитых странах исполнительные директора зарабатывают гораздо меньше. В Англии и Канаде исполнительные директора зарабатывали в 22 раза больше, чем тамошние рабочие, а японские – в 11 раз. Среди озолотившихся благодаря такой политике был исполнительный директор Discovery Communications Дэвид Заслав. Его доход взлетел с 7,9 миллиона долларов в 2008 году до 11,7 миллиона в 2009-м и 42,6 миллиона в 2010-м.

Рядовых граждан бросили на произвол судьбы. На программу экономических стимулов Обама выделил лишь около половины от 1,2 триллиона долларов, которые требовала Кристин Ромер. Президент не внял ее совету и предпочел последовать рекомендациям Саммерса11. Экономическое восстановление эпохи Обамы было не только слабым в плане создания рабочих мест – все плоды уходили самым богатым американцам. Экономист Эндрю Сам и его исследовательская группа из Северо-Восточного университета выяснили, что со второго квартала 2009 года по первый квартал 2011-го национальный доход увеличился на 505 миллиардов долларов. Чистый доход корпораций увеличился на 465 миллиардов. Но зарплаты при этом упали на 22 миллиарда12. По их данным, через девять месяцев после окончания спада доходы корпораций и их руководства выросли на 85 %. За тот же период после спада 1981–1982 годов их рост составил лишь 10 %. В 2010 году 93 % прироста доходов пришлось на долю 1 % самых богатых семейств, остальным же 99 % пришлось делить жалкие 7 %. Одна десятая процента самых богатых – примерно 15 тысяч семей – чувствовали себя еще лучше: им досталось 37 % всего прироста доходов. Между тем доходы большей части населения продолжали падать. Проведенный в 2010 году опрос показал, что за предыдущий год платежи служащих по медицинской страховке возросли на 13,7 %, тогда как платежи работодателей упали на 0,9 %13.

То, что Крис Хеджес назвал «корпоративным изнасилованием Америки»14, длилось десятилетиями. Пока доходы исполнительных директоров взлетали на все новые высоты, доходы рядовых работников, по данным Бюро трудовой статистики, с 1970 года сократились более чем на 10 %. В то же время, по данным секретариата Бюджетного комитета конгресса, доходы 1 % самых богатых американцев с 1979 по 2005 год возросли на 480 %15.

К 2007 году 1 % сверхбогачей получал 25 % национального дохода и владел 40 % всех богатств Америки. При этом лишь 7 % работников частных предприятий входили в профсоюзы. С учетом инфляции их реальные зарплаты упали по сравнению с уровнем 30-летней давности. В 2007 году 80 % более бедных американцев владели лишь 15 % национального богатства. В 2011 году Институт экономической политики сообщил, что 1 % самых богатых имеет больше средств, чем 90 % бедных. Большая часть семей смогла сохранить уровень жизни 1970-х лишь путем резкого увеличения трудового дня женщин (число работающих женщин с детьми увеличилось с 24 % в 1966 году до 60 % в конце 1990-х). В среднем женщины стали работать на 200 часов в год больше по сравнению с показателями 20-летней давности. Количество рабочих часов у мужчин тоже значительно увеличилось – в среднем на 100 часов. Но и это было еще не все. Людям пришлось влезать в долги под ростовщические проценты: с 2002 по 2007 год банки заработали на семейных займах 2,3 триллиона долларов16.

Наиболее шокирующий показатель того, в какую бездну рухнули США, стал известен в октябре 2011 года. В докладе «Социальная справедливость в ОЭСР: сравнительный анализ стран-членов» фонд Bertelsmann поставил США на 27-е место из 31. Хуже дела обстояли только в Греции, Чили, Мексике и Турции. Доклад учитывал множество факторов, включая борьбу с бедностью, уровень бедности среди детей и стариков, неравенство доходов, расходы на дошкольную подготовку, положение в здравоохранении и многие другие показатели. По общему уровню бедности США оказались на 29-м месте, а по уровню бедности среди детей и неравенству доходов – на 28-м17. Национальный центр поддержки детей из бедных семей при Колумбийском университете сообщил, что 42 % детей живут в малообеспеченных семьях, половина из них находится за чертой бедности. В декабре 2011 года агентство Associated Press сообщило, что почти половина американцев живет либо на грани, либо за чертой бедности. Бюро переписи населения сообщало, что в 2010 году за чертой бедности жили 46,2 миллиона американцев – самый высокий уровень за 52 года существования такой статистики.

И дело не только в том, что все больше американцев оказывается за чертой бедности, а в том, что все меньше людей могут выбиться из нищеты. Исследования в сфере социальной мобильности разрушили миф о том, что США – это общество, где из низов легко взобраться на самый верх. На самом деле США с их дырявой социальной сферой, не дающими никаких знаний школами и низким процентом членов профсоюзов имели гораздо меньшую социальную мобильность, чем другие промышленно развитые страны18.

Подобное неравенство до такой степени возмущало американцев, боровшихся за возможность совместить оплату медицинской страховки и ипотеки с необходимостью прокормить семью, что в 2010 году конгресс неохотно одобрил закон Додда–Франка о реформе Уолл-стрит и защите потребителей. Закон требовал, чтобы решения по выплатам руководителям акционерных компаний в рекомендательном порядке выносили акционеры. Среди возмутившихся этим решением был исполнительный директор компании Countrywide Financial Анжело Модзило, наживший 470 миллионов долларов плюс доход от продажи акций за пять лет, прежде чем его фантастическая жадность и противозаконные сделки привели компанию к краху. Модзило осуждал «левую прессу и завистливых профсоюзных лидеров», давивших на руководство корпораций, и обвинял их в том, что они пытаются заставить «предпринимателей» уйти в тень19.

Несмотря на то что закон Додда–Франка был шагом в верном направлении, он мало что мог сделать для решения проблем, приведших к кризису. Закон ничего не мог противопоставить структурам, стимулировавшим рискованное поведение, равно как не мог повернуть вспять динамику, при которой банки разрастались до таких размеров, что становились «слишком крупными для банкротства». Бывший глава Федеральной корпорации страхования вкладов Уильям Айзек признавал в интервью журналу Forbes : закон «все равно не мог бы предотвратить нынешний финансовый кризис, как не предотвратит и следующий… В действительности, – писал Айзек, – закон ничего не сделал для изменения ущербной системы регулирования, приведшей за последние 40 лет к трем банковским кризисам»20.

Финансовый обозреватель Washington Post Стивен Перлштейн был ошеломлен тем, что Обама не смог «дать выход гневу популистов и направить народное недовольство в нужное русло», повесив всех собак на Уолл-стрит и их кормильца Гайтнера. Для Перлштейна «момент истины» наступил в ноябре 2009 года, когда Гайтнер «задушил в зародыше идею введения всеобщего налога на финансовые сделки и высвобождения денег для экономической стабилизации путем воспрещения кратковременных спекуляций большими объемами денежных средств». Перлштейн писал, что если бы Обама действительно заботился о людях, а не о тех, кто развалил экономику, то поручил бы Министерству юстиции начать против крупнейших компаний Уолл-стрит антимонопольную проверку, заставил бы конгресс перекрыть все налоговые лазейки, позволяющие менеджерам хедж-фондов и распорядителям частных капиталовложений платить меньший налог, чем их секретарши, и убедил бы «Большую двадцатку» «вернуть на повестку дня вопрос о налоге на финансовые сделки»21.

Бездомный спит у щита с рекламой элитного жилья в районе Бауэри на Манхэттене. Бюро переписи населения сообщало, что в 2010 году 46,2 миллиона американцев жили за чертой бедности – один из многих показателей растущего экономического неравенства в США.

«На чьей стороне Обама?» – задал вопрос Перлштейн. С приближением выборов 2012 года этот вопрос приобретал все большую остроту. Народный гнев из-за экономической ситуации достиг точки кипения. Члены движения «Захвати Уолл-стрит» и их союзники наводнили улицы мегаполисов и небольших городков по всей стране. Столь массовых народных протестов Америка не видела с 1930-х годов. Обама пытался усидеть на двух стульях, желая убедить как протестующих, так и недовольных протестами магнатов с Уолл-стрит, что он на их стороне. В июне 2011 года New York Times сообщила, что Обама обозвал транжир с Уолл-стрит «жирными котами», раскритиковал их льготы и даже осмелился посоветовать им умерить свои аппетиты. Теперь же, по данным газеты, Обама и его главные помощники пытались уговорить оскорбленных в лучших чувствах банкиров дать им деньги на новую избирательную кампанию22. Франклин Рузвельт сравнивал неблагодарных капиталистов с тонущим стариком, который бранит спасителя за то, что тот не выудил из воды его шляпу. Обама же сам пришел со шляпой в руках просить прощения и подаяния. В отличие от Рузвельта, нажившего себе врагов среди финансистов из-за создания большого числа рабочих мест и проведения реформ в области регулирования финансов, Обама не просто считал обитателей Уолл-стрит более важной категорией населения, чем рабочие, он даже извинился за то, что оскорбил их чувства.

Обама также воздал должное другим корпорациям-спонсорам. Лауреат Нобелевской премии экономист Джозеф Стиглиц отмечал: «Когда фармацевтические компании получают триллионные контракты, несмотря на законодательный запрет правительству – крупнейшему покупателю лекарств – заключать сделки по завышенным ценам, удивляться этому не приходится. Не нужно открывать в удивлении рот и из-за уменьшения налогов для богатых. Учитывая, сколь могуществен 1 % сверхбогачей, система должна так работать». Стиглиц процитировал слова банкира Чарльза Китинга, произнесенные им в 1980 году, когда он лишился всего в результате депозитарно-долгового кризиса. Когда члены комитета конгресса спросили, надеется ли он, что его деньги смогут оказать влияние на выборных лиц, Китинг ответил: «Я очень на это надеюсь»23. В 2010 году Верховным судом было вынесено решение по делу организации Citizens United, снявшее всякие ограничения на выделение корпорациями средств на избирательные кампании. Это позволило корпорациям и банкам с еще большей эффективностью продвигать свои интересы.

Неспособность Обамы выработать прогрессивную политику в сфере здравоохранения – лейтмотива всей его избирательной кампании – также была очевидной. С первых же дней в Белом доме Обама решил избежать конфронтации с медицинскими страховщиками и фармацевтической индустрией, которые не только сыграли важную роль в его избрании, но и провалили все попытки Клинтона провести реформу в этом секторе. Для того чтобы завоевать их поддержку, он согласился с их требованиями исключить ключевые законодательные инициативы демократов в сфере реимпорта и оптовой торговли. Он отказался от всех инициатив в сфере единоличной оплаты медицинской страховки правительством, при том что признавал такую систему лучшим вариантом для создания общедоступного здравоохранения, существующим в большинстве развитых стран. Вместо того чтобы самому контролировать проведение реформы, он переложил ее на плечи конгресса. Обама и в дальнейшем шел на поводу у индустрии здравоохранения, отказавшись от публичного обсуждения реформы и расширения программы «Медикейр», и это несмотря на то, что подобные инициативы вызвали горячую общественную поддержку.

Остальное сделала медицинская индустрия. 3300 лоббистов, представлявших более 1500 организаций – в три раза больше, чем все представители оружейного лобби, – предприняли все усилия для того, чтобы воспрепятствовать попыткам урезать доходы корпораций. Лоббистов, стремившихся контролировать политику в отношении сектора, занимавшего 17 % экономики, было в шесть раз больше, чем конгрессменов. Лишь за первые шесть месяцев 2009 года они потратили на это 263,4 миллиона долларов. Результатом стал законодательный акт, расширявший возможности для незастрахованных американцев, но таким образом, что настоящую выгоду получали только страховые компании24.

Белый дом обвинял во всем Джо Либермана и других «центристов» в конгрессе, продвигавших компромиссные решения, которые были табу для большинства демократов. Но сенатор Расселл Файнголд, убежденный сторонник публичного обсуждения реформы, считал подобные оправдания неубедительными. «Этот законопроект выглядит именно таким, к какому стремился в первую очередь сам президент, так что мне кажется неуместным вешать всех собак на Либермана», – сказал он25. Обама полностью провалил реформу здравоохранения, не сумев даже ответить на обвинения республиканцев в том, что правительство хочет решать, кто заслуживает медицинской помощи, а кто нет. Эта реформа стала настолько непопулярной, что создала демократам серьезные проблемы во время промежуточных выборов в 2010 году. Как отмечал Роберт Каттнер, «это должна была быть битва президента и народа против корпоративных интересов. Вместо этого, по мнению большинства людей, получилась битва президента и корпоративных интересов против народа». В результате демократы потеряли значительное число мест в конгрессе26.

Бои за бюджет шли по тому же сценарию. Обама продолжал попытки достичь согласия между двумя партиями, хотя по действиям республиканцев было понятно, что они хотят не только победить его, но и продемонстрировать полную неспособность правительства решать социальные проблемы. Как заметил в апреле 2011 года обозреватель Washington Post Гарольд Мейерсон, «проект бюджета, предложенный республиканцами в палате представителей, – это как минимум первая республиканская программа в ХХІ веке. Сутью же программы является отказ от тех путей, по которым страна шла в веке двадцатом»27.

Но окончательная сделка, которую Обама заключил с республиканцами, привела даже к худшим последствиям, чем те, которые могли быть в случае принятия первоначального варианта. Произошло не только уменьшение налогов на самых богатых до еще более низкого уровня, чем при Буше, но и сокращение социальных программ для самых незащищенных категорий населения. «Временно» сокращая налоги 10 лет назад, Буш прекрасно знал, что это сокращение будет постоянным. Дэн Бартлетт, бывший пресс-секретарь Буша, признавал: «Как политики, мы прекрасно понимали, что, как только подобное решение вступает в законную силу, его практически невозможно отменить. И это неплохо. Честно говоря, то, что мы сумели поставить такую ловушку, – это очень хорошо»28. Но для американского общества, выступавшего резко против дальнейшего уменьшения налогов на самых богатых в свете чудовищного бюджетного дефицита, тот факт, что возглавляемые Обамой демократы с жизнерадостным видом попались в эту ловушку, был отнюдь не таким положительным.