II. Чего нет вовсе, есть в овсе.

 

«…Солнце едва показалось из‑за горизонта, когда мы пустились в путь, собираясь поохотиться на перепелов. Каждый был вооружен дробовиком, но собака с нами шла только одна. По словам Моргана, лучшие места для охоты находились за указанным им кряжем. Мы перевалили через кряж по тропинке, бегущей сквозь поросль карликового дуба. На противоположном, весьма пологом, склоне колосился дикий овес. Морган выбрался из зарослей первым, опередив меня на пару шагов. Вдруг, справа и чуть спереди, раздался шум, листья тревожно зашелестели, кусты зашевелились, будто раздвигаемые крупным животным.

– Спугнули оленя, – сказал я. – Нам бы винтовку.

Напряженно следивший за кустарником Морган не ответил, но взвел оба курка и поднял оружие, готовый к стрельбе. Его волнение удивило меня – он прослыл человеком необычайно хладнокровным даже в моменты внезапной и неизбежной опасности.

– Брось, – обратился к нему я. – Ты ведь не собираешься палить дробью по оленю, а?

Вновь я не получил ответа, он лишь слегка повернул голову, и напряжение в его взгляде поразило меня. Теперь я понял, что дело предстоит нешуточное, и первой моей мыслью было, что мы нарвались на гризли. Я приблизился к Моргану, на ходу готовясь выстрелить.

Кусты больше не шевелились, и шорох стих, но Морган не терял бдительности.

– Что это? Какого дьявола? – спросил я.

– Чертова Тварь! – откликнулся он, не двигаясь. Его голос был резок и неестественен. Моего спутника сотрясала дрожь.

Я, было, снова заговорил, но увидел, как овес неподалеку от того места, откуда донесся шум, самым необъяснимым образом шевелится. Вряд ли мне удастся описать это зрелище. Казалось, что стебли не просто гнутся – сминаются под порывом ветра, сминаются и остаются лежать, и то, что сминало их, медленно и неотвратимо наползало на нас.

Ничто из когда‑либо виденного мною не вызывало у меня таких необычных ощущений, как это небывалое, неведомое явление, и все же я не помню, чтобы испугался. Как‑то раз, – упоминаю здесь об этом случае исключительно потому, что он пришел мне на память тогда, – беззаботно высунувшись из открытого окна, я по ошибке принял деревце на расстоянии вытянутой руки от меня за часть группы других, больших деревьев, росших поодаль. Оно, вроде бы, имело те же размеры, но гораздо более четкие и ясные очертания – я различал рисунок коры, форму ветвей, – и из‑за этого оно выбивалось из общей картины, внося в нее разлад. Обыкновенное искажение воздушной перспективы, но он встревожило, почти напугало меня. Мы мертвой хваткой вцепляемся в привычные для нас законы природы, и любое, даже иллюзорное отступление от них воспринимается как угроза нашей безопасности, предзнаменование немыслимого бедствия. Поэтому беспричинное, казалось бы, волнение травы и неторопливое, неуклонное приближение линии слома внушали немалое беспокойство. Спутником же моим овладел настоящий страх, и я с трудом поверил в реальность происходящего, когда он резко вскинул ружье и выстрелил из обоих стволов по шевелящемуся овсу! Прежде, чем дым рассеялся, я услышал безумный вопль, похожий на рев дикого зверя, а Морган отшвырнул оружие, сорвался с места и бросился бежать. В следующее мгновение я оказался на земле, сбитый жестоким ударом чего‑то скрытого дымом, чего‑то мягкого, тяжелого, с чудовищной силой бросившегося на меня.

Не успел я подняться и подобрать вырванное у меня из рук ружье, как услышал крики Моргана, напоминающие предсмертные, и с криками его смешивались грубые, прерывистые звуки, какие издают дерущиеся псы. Похолодев от ужаса, я с трудом встал и посмотрел на Моргана – и не приведи Господь мне еще раз увидеть что‑либо подобное! Меньше, чем в тридцати ярдах, стоя на одном колене, умирал мой друг. Его голова была запрокинута под жутким углом, шляпа слетела, длинные волосы растрепались, а тело кошмарно моталось из стороны в сторону, вперед и назад. Запястье поднятой правой руки было оторвано – по крайней мере, я не видел его. Другой руки было не различить. Временами, как теперь вспоминается, взгляду открывалась только часть тела, целые куски – не знаю, как и сказать, – как будто выцветали, а затем резкое движение туловища вновь позволяло их разглядеть.

Все это длилось считанные секунды, но за это время Морган успел принять все позы упорного борца, столкнувшегося с соперником куда тяжелее и сильнее его. Я не видел никого, кроме него, да и его не всегда четко. Не прекращавшиеся крики и проклятия моего друга заглушал хищный, яростный рев, на какой не способны ни один человек и ни одно животное из тех, что я встречал.

Недолго пробыв в нерешительности, я отбросил ружье и ринулся другу на выручку. Возникла хрупкая надежда, что с ним случился припадок, какая‑то непонятная конвульсия. Но когда я подбежал к нему, он уже затих. Звуки смолкли, но с ужасом, какого не вызвало даже только что случившееся, я вновь стал наблюдать загадочное движение овса, на этот раз от истоптанной площадки вокруг распростертого тела к лесной опушке вдалеке. И только когда оно прекратилось у кромки деревьев, я смог оторвать взгляд от поля и повернуться к моему спутнику. Он был мертв».