Джордж Гордон Байрон 2 страница

Так вот, Байрон — это действенный романтизм, роман­тизм действия. Романтизм, который стремился соединить слово и дело. Сделать слово делом. Навести мосты от слова в жи­вую жизнь, в политическую жизнь, гражданскую жизнь свое­го времени. Байрон — это явление героического романтизма, самое замечательное явление героического романтизма. Че­ловек, который сошел в могилу не только в качестве велико­го поэта, но и в качестве героя, героя освободительной вой­ны. Человек, который готов был положить свою жизнь ради чужого народа, ради освобождения Европы,

Что сохранилось от Байрона, каково наследие Байрона?

Байрон прежде всего замечательный лирический поэт. Не так много он написал чистой лирики, но то, что написал, — драгоценно и имело огромное значение для европейской ли­тературы. Наш Лермонтов совершенно немыслим без лирики Байрона. Далее, Байрон — автор поэм. Тут надо выделить так называемые восточные поэмы Байрона. Это очень при­близительное заглавие, потому что далеко не все посвящено восточным темам. Это «Гяур», «Корсар», «Абидосская не­веста», «Осада Коринфа», «Мазепа» (совсем не восточная), «Лара», «Паризина» («Паризина» — это по своей тематике итальянский Ренессанс). И все эти небольшие поэмы, ко­торые следовали одна за другой, появились в 1810-х годах. Их так и именуют — восточные поэмы. Это самые прослав­ленные прозведения Байрона. Далеко не лучшие. Слава и поэтическое достоинство не всегда совпадают. Пушкина до конца жизни именовали «певцом Людмилы и Руслана», а Гете уже глубоким старцем был для современников автором «Вертера».

У Байрона его слава — это восточные поэмы. И вли­яние Байрона шло через восточные поэмы. Наши русские поэты в большинстве все были подвержены влиянию восточных поэм: Пушкин, Лермонтов и другие поэты того времени.

Восточные поэмы... Затем поэма Байрона «Странствия Чайльд Гарольда», тоже имевшая очень большое влияние в Европе. Это ранняя поэма. Две первые песни написаны в 1812 году, а последние две — в 1816 году.

Наконец, очень важны его мистерии. А среди мистерий - две: «Манфред» и «Каин».

Ну и, наконец, величайшее произведение Байрона, кото­рое он не успел закончить, писал очень долго (начал писать в 1819 году), — это его роман в стихах «Дои Жуан». Это подлинная вершина всего написанного Байроном — «Дон Жуан», который существует в хорошем переводе Гнедич.

Что такое восточные поэмы? Это особенные поэмы. Байрон создал особого рода поэмы. До него существовали больше классицистические поэмы — эпические, со сложным, громоздким сюжетом, с очень громоздкими описаниями. Поэ­мы на крупные национально-исторические темы. У Вольте­ра — «Генриада» о короле Генрихе IV, которая была образ­чиком эпической поэмы. У нас в России — «Россияда» Херас­кова, где трактуется взятие Казани Иваном Грозным.

Поэмы Байрона совсем особые. В них никаких событий общественного характера, национально-исторических сюже­тов нет. Это поэмы небольшие, короткие, из которых по­чти выброшены всякие грузные описания. Они обыкновенно строятся на личности героя и посвящены какому-то одно­му герою. Будь это Лара, Корсар или кто-нибудь еще. Их герой — выдающаяся личность. Выдающаяся не в том смыс­ле, что он сыграл историческую роль. Все эти герои никакой исторической роли не сыграли, а были просто очень сильные люди. В каждой такой поэме бушуют одинокие, себесамим предоставленные, сильные личности. Это люди, которые ищут для себя в жизни простора, настоящего выхода для своих сил. Все равно — будь это Гяур или Корсар, Конрад или Лара.

В основе этих поэм лежит пафос энергично прожитой жизни. Они строятся на ощущении энергии, которой не дано распространиться и которая добивается для себя распростра­нения и подлинной свободы.

Большая часть этих поэм вдохновлена Ближним Восто­ком, Балканами. Эти Балканские государства, их народы, на­ходились под влиянием турок. Байрон очень хорошо знал Балканы. Первое путешествие, которое он совершил (в 1811 го­ду) — это путешествие на Балканы. Балканы были тогда глу­хой областью Европы. Мало кто знал, что там происходит. Балканы были довольно скудно заселены. Это были разва­лины бывших больших городов и государств, среди которых бродили разбойники. На Балканах всюду чувствовалась дес­потическая рука турок, под которой все эти народы пребы­вали. И тогда, в начале века, редко кто рисковал посетить Балканы. Но тем более они прельстили Байрона. Трудности и опасности Байрон любил. И в эти самые разбойничьи стра­ны он, заручившись хорошими пистолетами, саблями и не­сколькими провожатыми, отправился.

Потом он снова был на Балканах.

Герои его поэм — это большей частью мятежники, боров­шиеся против турецкой деспотии. «Гяур». Гяур на Востоке — это христианин (турки так называли христиан). Гяур — это юноша, который любит одну из пленниц турецкого гаре­ма. Его возлюбленная тяжко платит за этот роман. Паш`а велит ее зашить в тюфяк и бросить изменницу в море. Гяур остается один и потом жестоко мстит паше.

«Корсар» — это пиратская повесть. Описаны пираты на Средиземном море. Христианские пираты, которые ведут от­чаянную войну с турками, с турецким флотом. Герой этой повести Конрад — беззаветно храбрый человек, он совершает очень рискованные нападения на турецкий флот.

Все эти герои восточных поэм — одинокие люди. Все, что они творят, они творят на свой страх и риск. Их единствен­ная ставка — собственная сила. Они опираются на собствен­ную силу и на немногих пособников, которых им удалось набрать. Герои байроновских поэм очень напоминают драма­тических героев раннего Шиллера. Они похожи на Карла Моора с его разбойниками. И вот что любопытно. Шиллер писал о разбойниках в восьмидесятых годах XVIII века, еще до Французской революции. «Разбойники» — это отражение примитивных, ранних, почти инфантильных форм борьбы с неволей. Карл Моор набирает почти полубандитов и идет с ними собственно против мировой несправедливости. Это наивные, предреволюционные формы борьбы.

И Байрон возрождает этот мотив. Байрон писал в то время, когда революционная энергия исчерпалась и во­зобновлялась только под флагом национально-освободитель­ной войны — флагом все-таки тусклым в сравнении с тем, чем стала для Европы Французская революция. Мы наблюдаем интересное явление: Шиллер, ко­торый писал в предреволюционную эпоху, совпадает с Бай­роном, который был послереволюционным поэтом. Шиллер писал свои драмы, когда еще не сложилась революционная массовая борьба. А Байрон пишет, когда массовая борьба, как таковая, претерпела великий кризис. Так что тут полу­чается своего рода симметрия начала и конца.

Мы говорили о двух типах романтизма и о том типе роман­тизма, какой по преимуществу представляет Байрон. Вос­пользовавшись замечанием Герцена, мы говорили о романтизме довольства и романтизме развития. И конечно, байронический романтизм — это по преиму­ществу и есть романтизм развития, поэзия развития. Ведь эти два типа романтизма потому друг с другом не сливаются, что развитие требует жертв. Развитие никогда не преподносится в виде подарка. Развитие надо завоевывать. Развитие требует страдания.

Вот этот страдающий романтизм, страдающий и воинст­венный в то же время,— это и есть байроновский романтизм, который особенно сильно выражен в этом своем качестве в восточных поэмах. Байрона именовали поэтом мировой скорби. Мировая скорбь. Это, кажется, немцы при­думали такое название. Weltschmerz. Мировая скорбь — это и есть развитие через страдание, через лишения, потери и жер­твы... но развитие. Байрон отнюдь не был поэтом уныния. Это одна из своеобразных черт Байрона: он поэт с очень мрачным взглядом на вещи, но в то же время полон воин­ственности, героически настроен. В этом особая оригиналь­ность Байрона: мрачный взгляд на вещи у него совмещается с великой активностью духа и социально-политической активностью. У Байрона есть произведения, мрачнее которых трудно най­ти в мировой литературе. Ну, скажем, стихотворе­ние, прекрасно переведенное Иваном Сергеевичем Тургеневым. Вы же знаете, что Тургенев и сам писал в молодости стихи. Так вот стихотворение Байрона «Тьма». Это стихотворение о конце мира, о той минуте, когда не останется ничего... Все погибнет. Воцарится тьма. Первоначальная тьма воцарится снова... Байрон создает удивительный художественный образ гиб­нущего мира, мира в его последнем состоянии. Он говорит о том, что у морей исчезнет их поверхность — вот эта кипучая, волнистая поверхность. И останется только одна черная глу­бина морей. Без поверхности. Царство тьмы, страшный образ тьмы, когда все разрешится. Вот мы находим такое пророчество у Байрона, очень мрачное пророчество. Байрон был начисто лишен какого-то дешевого оптимизма как поэт, разумеется. Недаром за ним остается эта репутация поэта мировой скорби.

Некоторые советские литературоведы, желая как-то возвысить Байрона, пытались забыть мировую скорбь. У них получался Байрон без мировой скорби. И это, конечно, не настоящий Байрон. Вот, например, книжка Елистратовой о Байроне изображает Байрона таким трубачом успеха, побед, счастья. Байрон совсем не такой. Мрачного Байрона, по ее мнению, выдумали буржуаз­ные литературоведы. Нет, был такой Байрон. Конечно, был. Без мировой скорби нет Байрона. Вот «Каин», тема Каина, Люцифера. Темы ада. Мировой скорби Байрон не устранил. Но в то же время мировая скорбь не была у Байрона идеологическим унынием. Нет. Это его особенность, ориги­нальность его: мировая скорбь соединяется у него с наступа­тельным духом. И понятно, как это могло соединяться.

Давайте еще раз разберемся в том, что такое поэзия раз­вития. Поэзия развития — это предполагает прежде всего поэзию личного развития. По Байрону, человек должен осу­ществить все, что в него заложено (и это чисто романтичес­кое убеждение). Что заложено, то должно быть осуществле­но. Надо всю свою внутреннюю жизнь, все свои внутренние задачи, богатства — надо все это вывести вовне. Это и есть развитие. Хотя бы это стоило великих трудов. Хотя бы это требовало великой кровавой борьбы. Все равно. Развитие имеет скорбный фон, но развитие должно совершаться тем не менее на этом скорбном фоне. Вот как у Байрона совме­щается тема тьмы и героического наступления. Если вы хотите себя осуществить, себя реализовать, реализовать свой внутренний мир, реализовать свою личность — то вам при­дется встретить страшное сопротивление. Сопротивление об­стоятельств, среды, окружения. Вам придется встретить ве­ликое встречное противодействие. Но, по Байрону, вы долж­ны идти на это, во что бы то ни стало идти. Его герои, любимые герои, — это те, кто ни в коем случае не отрекается от идеала развития, каковы бы ни были обстоятельства.

Все восточные поэмы написаны по более или менее одному плану. Их героев стали потом называть — сильные личности. Это герой поэмы «Корсар» Конрад. Это Гяур, Лара. Это герои с очень туманным прошлым. Неизвестно, откуда они взялись, откуда они при­шли. Ничего не сказано о том, чего они хотят. Они для окру­жающих — загадка. Великие неизвестные. Тем не менее, можно угадать, чего они хотят и почему они сложились такими, како­вы они есть. Да, это большие люди, люди, которые родятся с большим, настоящим духовным даром. Людям этим присуща неотъемлемая потребность осуществить себя так или иначе. Они у него держатся, эти его герои, одиночками. Кон­рад — корсар на Средиземном море. Он нападает на турецкий флот, на турецкие корабли со своей малочисленной корсар­ской командой. Лара — глава мятежников. Причем эти герои всюду встречают препятствия. Их жизнь начинается с того, что они поборют препятствия. Их позиция — поза уединен­ного благородного разбойника, именно это повто­ряет шиллеровских разбойников. Они встречают препятствия, которые они хотят побороть; но вот что замечательно: сами их пособники тоже составляют для них препятствие. Они вовсе не живут с ними душа в душу. Между Конрадом и его друзья­ми и соратниками существует дистанция. Он для них грозный бог, для этих морских разбойников. Он на много голов их вы­ше — они это понимают. И никакой простой солидарности между Конрадом и его соратниками не существует. И то же самое Лара. И тут дистанция, и очень большая дистанция. Герои Байрона — это не люди успеха. У Байро­на вопросы поставлены иначе, чем их ставили до него в ли­тературе. Обычно вопрос ставился так: ты воюешь ради по­беды. И если победа тебе не дается, то, значит, все потеряно, все бессмысленно.

У Байрона не так. Все его герои вступают в борьбу, эти благородные разбойники ( их условно так называем), которым ничто не сулит успеха. И успеха нет. Но дело не в том, будет успех или не будет. Успеха заведомо не будет. Герои Байрона полны мрачного одушевления, великой энергии. Де­ло не в успехе, а в необходимости. Существует необходи­мость выступления, необходимость коллизий. Ваше внутрен­нее я вам велит, оно диктует эту необходимость. Вы не мо­жете таить себя, вы должны себя выплеснуть в мир. Вот в этом смысле существует внутренняя необходимость. И эти герои восточных поэм — они носители внутренней необходи­мости: необходимости сказаться, высказать, обнаружить себя. Эти герои восточных поэм воодушевляли в 1820—1830-е го­ды европейских революционеров. Они воодушевляли у нас будущих декабристов, у итальянцев — карбонариев и т.д. Это все, можно сказать, такая практическая школа Байро­на — революции 1820—1830-х годов, это фактическое про­должение поэм Байрона. В особенности его восточных поэм. И Лермонтов, и Пушкин были больше всего увлечены вос­точными поэмами Байрона.

Другая его замечательная поэма— это «Чайльд Гарольд». Поэма, которая, собственно говоря, и принесла Байрону ми­ровую славу. Байрон говорил, что в одно утро он проснулся знаменитым. Вышла его поэма, и вся пресса Лондона писала о ней.

«Чайльд Гарольд» сочинялся долго. Сначала две песни, потом, через четыре года, появляются последние песни.

«Чайльд Гарольд» весьма автобиографичен. Байрон ис­пользовал в поэме свои путешествия. Он рано предпринял путешествие на Балканы, потом в Италию. И вообще он был человек путешествующий. Эта поэма — такая пу­тевая поэма, в которой дается обзор всему европейскому миру. Чайльд Гарольд — молодой англичанин, которого мучает тоска. Мировая скорбь, которую у нас, в России, Пушкин предпочитал называть хандрой. Герой Байрона плавал на ко­рабле, чтобы избавиться от этой хандры.

Идет описание стран. Начинается с Португалии, потом следует Испания. У Байро­на Чайльд Гарольд путешествует преимущественно по тем странам, где путешествовать неудобно и опасно. В Испании тогда шла колоссальная война. Наполеон в эти годы пытался завоевать Испанию. Это ему не удалось. Он натолкнулся на низовое сопротивление, на сопротивление партизанской Испании. И Наполеон, который так легко овладевал другими странами, например немцами, здесь, в Испании, споткнулся. Очень часто эту попытку завоевать Испанию называли репе­тицией 1812 года. Он встретил здесь народную войну, сопро­тивление герильясов — испанских партизан. И вот на фоне этой войны Наполеона с герильясами, которым Байрон вся­чески сочувствует (Байрон в ту пору был ярый противник Наполеона и отрицал его совершенно категорически), в эту самую герильясовскую Испанию и въезжает Чайльд Гарольд, у которого симпатии не к Наполеону, а к герильясам. А после Испании Чайльд Гарольд попадает на Балканы, уже хорошо известные Байрону, к которым Байрон потом вернулся в своих восточных поэмах, в Албанию. Изобра­жаются и другие области Балкан. А в третьей и четвертой части изображается по преимуществу Италия, которая тоже стала одной из любовей Байрона. Перед Чайльд Гарольдом лежал европейский пейзаж. Перед ним то, что называется orbis pictus — мир в картинках. Мир, с которым знакомятся по картинкам. Нарисованный мир.

Так вот, перед ним orbis pictus, страны Европы, главным образом юго-восточной — от Португалии до Албании. Живо­писная Европа, со всем ее ландшафтом. И в ландшафт все время (это очень характерно для Байрона) вплетается поли­тика. Это чисто байроническое, потом много раз в литературе повторенное сочетание живописных ландшафтов с высокой политикой. У молодого Пушкина то же в «Кавказском плен­нике»: кавказский ландшафт, в который вкраплены всякие подробности завоевания Кавказа.

Как может ландшафт объединяться с политикой? Какой тут может быть общий корень?

Байрон дает ландшафт всегда очень обостренно и инди­видуально. Перед вами не природа вообще, а именно порту­гальская, испанская, албанская. Скажем, эти незабываемые кипарисы — вся Европа познакомилась с ними через Байро­на. И как у Байрона сам главный его герой очень резко ин­дивидуален, так индивидуален и пейзаж. Можно сказать, что его кипарисы — это тоже сильные личности. Они очень заметны, резки и очень запоминающиеся.

Так вот, речь в поэме идет об этих европейских странах, которые борются за свою индивидуальность, за свое освобождение. Природа и пейзаж тоже очень индивидуализированы, они превращаются в некую метафору политики.

«Чайльд Гарольд». Что тут замечательного? Что пора­жало современников в этой поэме? То, что Байрону, англичанину, и его герою, молодому англичанину, до всего на свете есть дело. Что они неравнодушны к тому, что про­исходит в Испании, на Балканах. Казалось бы, какое им де­ло? Ан нет, они очень неравнодушны. Байрону свойственна мировая политическая заинтересованность. По­литическая жизнь, политическая борьба, где бы она ни про­исходила, если она имеет какое-то освободительное содер­жание, она для Байрона сердечно близка. И в этом смысле Байрон представляет собой фигуру как бы обратную тради­ционной британской политике.

Во времена Байрона в зените стояло величие Британской империи. Британия была госпожой нашего полушария в те времена. Огромное колониальное государство, с колоссаль­ными заморскими владениями, которое делает политику всюду в Азии, во всех районах Европы. Британия была но­сительницей всемирных, всесветных политических интере­сов. Но это были интересы агрессивные, захватнические.

А у Байрона — обратное. Всемирный, всесветный освобо­дительный интерес.

Весь смысл поэмы «Чайльд Гарольд» — в ее особом по­литическом космосе. Ведь в поэме произошло нечто доволь­но странное. Байрон начал с рассказа о юноше. Но быстро забыл собственного героя. Уже втретьей песне о нем нет ни одного упоминания. Он оказывается фигурой, приставлен­ной к собственным путешествиям. Все дело в путешествии, дело в этом политическом космосе, который открывается пе­ред вами.

Байрон написал после «Чайльд Гарольда» очень много произведений на такие нарочито выдвинутые политические темы. Большая политическая тема присутствует у него во всех произведениях. Но особенность его в том, что у него нет специальной политической поэзии. Вообще, это не ахти какое явление: специальная политическая поэзия. Большие поэты либо совсем далеки от политической темы, либо, напротив, как Байрон, всегда ей преданны. И «Чайльд Гарольд» — это грандиозная политическая поэ­ма; поэма, в которой светится весь тогдашний политический мир, со своими страстями, интересами. Ничто не выделяется в особенности, а все дано вместе, в совокупности. В этом отношении Байрона можно сравнить с Данте. Данте был великоленный политический поэт, никаких стихотворении на тот или иной случай он не писал. А его «Божественную коме­дию» можно рассматривать как великолепную политическую поэму. Байрон политический поэт в дантовском смысле. Не в смысле Беранже, а Беранже был политический поэт наро­читый. Вот король издает декрет, который не нравится Бе­ранже, и Беранже по этому поводу пишет стихотворение. Байрон же — политический поэт в общем и целом, по общей совокупности своего творчества. Да, может быть политичес­кая поэзия в духе Данте и в духе Беранже. Это, разумеется, великое различие.

Очень важное место в творчестве Байрона занимают его мистерии: «Манфред», «Каин».

Из них особенно замечательна драматическая мистерия «Каин». Байрон пошел на большую дерзость. Он написал ни больше, ни меньше как апологию Каина, Можно сказать, Ка­ин — самое отверженное лицо в мировой истории. Брато­убийца. Человек, восставший против Господа Бога. А Байрон создает ему своеобразное оправдание в своей мистерии. Бай­рону вообще было легко подняться на любую дерзость. И это в Англии, стране очень богобоязненной. Англичане воспиты­вались все на перечитывании Библии. Библия им так же близка, как сегодняшняя газета. И вот самого отрицательно­го героя из Библии Байрон поднял на необыкновенную вы­соту. Разумеется, в этом заключался и очень резкий вызов всякой авторитарности. Одна из важных тем Байрона — это борьба с авторитетами. Байрон не признавал никаких авто­ритетов. Ни личных авторитетов, ни безличных. Не было та­кой догмы, такого учреждения, такого лица, которое для Бай­рона было бы непререкаемым. Он был поэт и идеолог личной свободы. А авторитет — это как раз то, что останавливает личную свободу. Следовательно, тут должна была происхо­дить борьба.

И вот в мистерии «Каин» Байрон занес руку на автори­тет всех авторитетов — на Господа Бога. Он написал дра­матическое произведение, оправдывающее величайшего нарушителя всех человеческих обязательств. Богоборчество — вот тема Байрона.

Байрон вообще был небезразличен к темам Библии. В этом сказалось его английское, пуританское происхождение. Напомним его цикл стихов «Еврейские мелодии». И вот «Каин». Герой, исповедующий личную свобо­ду без оглядки. Убивающий Авеля... почему его убиваю­щий? У Байрона очень нехарактерная мотивировка. А пото­му, что ему противен верноподданический дух, рабский дух в Авеле, его брате. Это расправа с верноподданным Господа Бога. И на большую высоту вознесен в этой мистерии другой персонаж из Священного Писания, быть может, еще более отверженный, чем Каин, — Люцифер. Помните, там появля­ется Люцифер в качестве учителя и духовного руководителя Каина?

«Каин» — одна из самых главных поэм Байрона. Байрон никогда не подымался на такие высоты философии. И осо­бенно замечательны в этой поэме речи Люцифера, уроки, которые преподает Каину Люцифер, уча его независимости и бунту. Люцифер преподает ему богоборчество. Люцифер, падший ангел. Байроновский Люцифер — это зародыш лермонтовского Демона.

«Дон Жуан» Байрона, роман в стихах, который он начал писать и не закончил.

«Дон Жуан» — это лучшее произведе­ние Байрона. Самое сильное произведение. И одна из луч­ших книг XIX века. Хотя бы уже то удивительно, какими ресурсами располагал Байрон-стихотворец. Написать такое огромное произведение отличными стихами, выдержать ис­кус трудной строфики, вложив столько изобретательности стихотворческой, как это сделал Байрон, — само по себе за­мечательно.

Байрон — один из тех великих поэтов XIX века, для ко­торых писать стихами было естественно. Им не нужно было никакого особого напряжения, чтобы писать эти многоверст­ные стихотворные произведения. Такие поэты, как Байрон, Гюго, Мицкевич, — они подходили с утра к конторке и, стоя, набрасывали сотни стихов. И притом каких стихов! Вот этот дар естественной стиховой речи потом исчез в Европе. В наше время таких поэтов нет. Были другие замечатель­ные поэты, но поэты неиссякаемого стихового красноре­чия исчезли.

Так вот, что такое «Дон Жуан»? Роман в превосход­ных стихах, льющихся перед вами целыми реками. Роман, где каждая главка соперничает с предшествующей по свеже­сти, по виртуозному своему блеску.

«Дон Жуан» — это, в известном смысле, на более вы­соком уровне воспроизведенный «Чайльд Гарольд», второй «Чайльд Гарольд». Это тоже роман путешествий. И здесь пе­ред вами orbis pictus, как в «Чайльд Гарольде», только раз­работанный гораздо подробней и гораздо искусней. Байрон взял старый сюжет о Дон Жуане. Дон Жуан — это традици­онный сюжет, который всплыл в XVI веке у испанцев, оста­вив по себе память у Тирсо де Молина, потом стал коче­вать по Европе, знаменитая остановка в его кочевьях — это Мольер. После Мольера, уже ближе к Байрону, — опера Мо­царта «Дон Жуан», замечательное произведение. Так вот, та­кие вехи: Тирсо де Молина, Мольер, Моцарт. И затем уже, собственно говоря, после Байрона, — «Дон Жуан» Гофмана. Новелла Гофмана. И потом замечательный Дон Жуан пуш­кинский — «Каменный гость». Болдинский Дон Жуан, во­семьсот тридцатого года.

Байрон по-своему пользовался темой. Дон Жуан у всех, кто до Байрона разрабатывал эту тему, может вызывать разные о себе толки. Можно его принимать, можно не при­нимать. Но у всех... и у Тирсо, и у Мольера, и особенно у Моцарта — он значительная личность, демоническая лич­ность. Дон Жуан — бич женщин, молодых и немолодых, жен­щин всех стран и народов... Дон Жуан — великий разрушитель, обольститель. Разрушитель чужого семейного счастья там, где он его находит. Дон Жуан, путь которого устлан трупа­ми стольких мужей, убитых на поединке. Стольких жен до­ведший до отчаяния. Вот какого Дон Жуана получил Байрон. Такой всемирный любовник. Как поет Лепорелло, его слуга, у Моцарта о том, сколько женщин было у Дон Жуана: «mille е tre» — тысяча и три... тысяча и три.

Что же у Байрона? У Байрона самый неожиданный Дон Жуан. В его Дон Жуане ничего демонического нет. В сущ­ности, это жалкий мальчик из благородной испанской семьи, которого родители пустили постранствовать по свету в со­провождении его гувернера. Помните, как началось путеше­ствие? Началось очень грустно. Крушение. Барка, на кото­рой спасся Дон Жуан. Его гувернер съеден. Они голодали. И по жребию бедный этот худосочный гувернер, длиннору­кий, длинноногий, — он был принесен в жертву. Потом идут всякие похождения Дон Жуана.

Байрон неожиданно остроумно повернул тему. В легенде о Дон Жуане, как она сложилась, Дон Жуан — это гроза женщин, а у Байрона — это жертва женщин. Бедная жертва женщин. Вот этот хорошенький мальчик, Дон Жуан, должен испытать на себе женский натиск во всех странах мира. Его впутывают во множество любовных историй, которым он сам не рад. Женщины его раздирают на клочья, бедного Дон Жу­ана. Все, как видите, повернуто в обратную сторону. Дон Жуан, которым распоряжаются женщины. Не он владыка женщин, а женщины владыки над ним. Это напоминает сюжет Синей Бороды у АнатоляФранса... У него Синяя Бо­рода — милейший, добрейший человек, сердечнейшая лич­ность. А невыносимыми были его жены. Они затравили бед­ную Синюю Бороду. Ему пришлось со слезами на глазах их убивать. А до Франса в таком духе историю Синей Бороды разрешал Тик, хотя, возможно, что Франс придумал сам, без Тика, свою трактовку Синей Бороды.

То же самое сюжет Дон Жуана у Байрона. Бедный, не­счастный Дон Жуан, замученный женщинами всех стран. Он до того замучен этими навязанными ему любовными похож­дениями, что серьезно заболевает и уезжает в Англию ле­читься. Он — несчастная жертва, этот Дон Жуан.

Как шло путешествие Дон Жуана? С чего начались его страдания? Вот корабль, кораблекрушение. Тра­гическое приключение с его учителем, которого съели на обед. А потом Дон Жуан выброшен на остров — на такой едва обитаемый, счастливый остров; на прекрасный остров, где он знакомится с чудным созданием, с Гайде. Это его пер­вая возлюбленная. Тихая, лирическая Гайде. Описывается его безмятежное райское счастье на этом острове. Этот ост­ров — Эдем, библейский Эдем. Но помните (это у Байрона всегда так выходит, его роман очень ироничен), у этой чуд­ной, прекрасной Гайде, ужасный папаша. Ее папаша просто разбойник, настоящий профессиональный разбойник, который в очень широких масштабах занимался работоргов­лей. И счастье с Гайде кончилось тем, что папаша Гайде про­дает Дон Жуана в рабство. Его увозят в Турцию. И он по­падает в гарем султана, в качестве какой-то там его жены. Сотенной или тысячной. Он ведь был очень смазлив, и на рынке его продавали в женском платье: за женщину давали больше денег. И его продали в гарем. Описана жизнь лже­женщины в гареме. Байрон потешается над своим Дон Жуа­ном. Дон Жуан сам оказывается женщиной и живет под сул­танским гнетом в качестве одной из султанских жен. Вот главные эпизоды рома­на. Путь Дон Жуана. Итак, этот прекрасный остров Гайде, с ее ужасным родителем, этим торговцем и разбойником, ко­торый сбывает за сходную цену Дон Жуана в Константино­поль, на рынок рабов. И там начинаются забавные, странные похождения Дон Жуана. Дон Жуан ни больше, ни меньше как попадает в султанский гарем в качестве одной из жен.

Что дальше? Дальше идут для нас особенно острые эпи­зоды. Дон Жуан попадает под осажденный русскими войска­ми Измаил. Это отличнейшие эпизоды, отличнейшие стро­фы — осада Измаила. В «Дон Жуане» очень много русских эпизодов. И вот что замечательно. В русских эпизодах нет никаких ошибок. Байрон очень точно знал русские материа­лы. Екатерининская Россия к тому времени в Европе была хорошо известна. Существовало множество мемуаров о ека­терининской России, о екатерининском дворе. Байрон все это внимательно изучил. И отнюдь не мозолил глаза читате­лям своей осведомленностью, как это иногда бывает у плохих авторов, которые все, что они прочитали, хотят пересказать. Байрон исходил из своей отличной осведомленности о рус­ских делах. Чрезвычайно остро изображен Суворов. Помни­те, как ранним утром к русской армии, осаждающей Измаил, прибывают два всадника. Суворов, к седлу которого прикру­чен какой-то узел — все, что он захватил с собой, — а с ним дежурный казак. Суворов изображен Байроном очень недру­желюбно. И это вовсе не потому, что у Байрона были какие-то антирусские чувства. Байрон последовательно отрицал вой­ны. Он отрицал те войны, которые мы называем захватни­ческими. А Суворова он считал богом агрессивной войны. Поэтому он его и не мог изобразить в сколько-нибудь сим­патичном свете. Ну и затем идут описания взятия Измаила. Превосходные описания. И всюду вы чувствуете, что это пи­шет человек, ненавидящий войну. Эти уличные схватки, эта борьба между защитниками Измаила и ворвавшимися вой­сками — они изображены в самом мрачном, жестоком свете. После Измаила Дон Жуан по воле Байрона становится почти историческим лицом. Его посылают в Петербург с до­несением о том, что взят Измаил. И дальше идут и идут эти русские главы. Для нас они очень интересны. В смысле знания того, что происходило в России, что такое был екатерининский двор, сама Екатерина, — они совершенно безупречны.