Романтическая ирония

Характер — та из возможностей человека, что победила и требует по­этому для себя догматического значения. Романтики исходят из дуализма души и характера, — в душе содержится человек во всех его возможностях, в путях, им не пройденных, но возможных для него. Характер — дей­ствительность человека, развязка коллизии между ним и внешним миром, скорее всего компромисс между обе­ими сторонами или — хуже того — печать, навсегда от­тиснутая внешним миром, поражение от внешнего мира, понесенное человеком.

Индивидуум, личность, характер, маска, двойники.

Старый режим, по мнению романтиков, направлял человека в жизнь со­гласно его сословию и имущественному цензу, профессии, им полученной от предков. Правило было таким: на одного человека только один выход в жизнь.

На самом деле выходов много, и ведется спор внутри человека: какую из собственных воз­можностей ему выпустить в свет. Так становятся понят­ными странные афоризмы Новалиса: «Каждый человек — маленькое общество», «Совершенный человек — это маленький народ». Новалис подразумевает, что каждый человек дан самому себе не однажды, что в нем содер­жится материя, из которой он может быть создан и в одном и в другом образе, и тут бывают внутренние тяжбы и раздоры. Облик, в каком человек ходит перед нами, не содержит в себе ничего непреложного, сквозь этот облик может проглядывать совсем иной, с не мень­шими, а то и с большими правами на осуществление. У Э.-Т.-А. Гофмана в большом лице волшебника Проспера Альпануса просвечивало еще совсем иное, маленькоелицо. У Гофмана и у других романтиков к каждому персонажу даны еще варианты его же: один вариант сбыв­шийся, чтоне уничтожает значения несбывшихся. Фрид­рих Шлегель полагал о человеческой личности: в ней представлена целая система персонажей, ей позволено менять постоянно собственную сферу, вживаться в любую сферу, в любые реальные контексты, и не одним только умом и вообра­жением, а всеми силами души. Фридрих Шлегель: «Большинство людей подобны возможным мирам Лейбница. Это всего лишь равноправные претенденты на существование. Как мало таких, кто существует на самом деле».

Романтики относились полемически к литературе характеров и психологического анализа. Программные заявления Новалиса: «Удивительно, что внутренний мир человека до сей поры рассмотрен так скудно и трактован так бездуховно»; «Так называемая психология — это

лавры, занявшие в святилище места, положенные истинным богам». Характеры неприемлемы для романтиков, ибо они стесняют личность, ставят ей пределы, приводят ее к некоему отвердению.

Известен интерес у поздних романтиков к маске. Маска — это ступень отвердения, следующая за характером, маска — характер в «потенциро­ванном» виде.

Для романтиков самый естествен­ный способ воссоздать человека через лирику и музыку. Это прямая связь с его душой, с непочатым в ней, с тем, что не профанировано в ней современниками и их бытом. Для романтиков лирическая характеристика дает великое про­никновение в человека, перед которым бедна и слаба характеристика характером. Персонажам романтиков до­статочно сыграть музыку, свою или чужую, чтобы дать знать о себе, кто они такие: кавалер Глюк или Иоганн Крейслер у Гофмана. Самые красноречивые исповеди происходят через музыку. Описание музыки, ко­торую играет персонаж, предпочтительнее психологиче­ского анализа по его же поводу. В_лирику__и в музыку романтики верили.

- Искусство.

Шеллинг писал, что в искусстве дается синтез живого и мертвого. В художественном образе бесконечное от­дается под власть конечного, безграничное содержание подчиняется диктатуре формы, все призвание которой в том, чтобы ограничивать. Художественный образ — это жизнь, содержание — жизнь, выдерживающее натиск формы — смерти. Одно из призваний романтиче­ской иронии — противиться смерти, сохранять внутренний трепет художественного образа.

Романтики не верят в законченность образа. Романтический автор не желает превращать свое произведение в вещь среди дру­гих вещей. Законченность, дописанность и придала бы Произведению видимость вещи. Если вы подумаете, что нам вручили законченное произведение, то оно только тихо посмеется над вами, напомнит, что есть на свете романтическая ирония. Литературная речь у романтиков должна передавать непрестанное струение жизни, поэзия речи должна вобрать в себя поэзию вне речи. Важна роль тропов, в частности, метафоры. Они снимают изоляцию образов, понятий слов внутри фразы. Слова и представления за ними следующие отворяются другим словам, другим представлениям, словами фраза делится, через метафоры она снова идет к поэтической слитности. Романтики любили описывать превращения, разрушающие вещи и обнажающие жизнь. Метаморфоза не столько сюжет, сколько явление стилистики.

- Особую роль у романтиков играет парадокс. Парадокс – средство реанимации в мире умственном, выход из омертвевших связей ради вступления в связи живые и активные.Вдохновитель и эстетик Ф. Шлегель: «Все высшие истины любого рода тривиальны, поэтому необходимо постоянно давать им новое и как можно более парадоксальное выражение».

Фридрих Шлегель, изобретатель романтической иро­нии и теоретик ее, говорит, что такое ирония: «Ирония есть ясное сознание вечной оживленности, хаоса в беско­нечном его богатстве». Иначе говоря, вся полнота ми­ровой жизни в иронии и через иронию держит свой суд над ущербными явлениями, от нее оторвавшимися и при­тязающими на самостоятельность. Начало беспокойное, творческое судит через иронию все раз навсегда отвер­девшее, принявшее вид и форму, не предполагающее ни­каких изменений.

Но романтическая ирония включает в себя также и иронию в обыкновенном ее смысле. Одному роду иронии совсем не легко отделиться от другого, один преобладает, другой проникает в него исподволь. Романтическая ирония равнодушна к частностям. Она избирает коллизии куда позначитель­нее, интересы ее универсальны. Она ставит целое против целого, мир романтизма против бюргерского, филистер­ского мира, гениальный мир против посредственного и бездарного, могущество природы против мелкой техники и мелких поделок, бытие против быта

Романтизму свойственно томиться по бесконечно-прекрасному. Не надо забывать, что в романтизме есть и томлениепо реальности, простой, наглядной, по конкретностям,готовым идти людям в руки. Романтизм не огражден от соприкосновений с конкретностями, с бытом, от вторжения их в его собственную сред.

Романтизм разрушает объект в его обыденных чертах, и романтизм стремится в том же объекте найти для себя опору. Об этом говорится в одном из «фрагментов» Фридриха Шлегеля: «Идея — это поня­тно, получившее для себя завершенность вплоть до иро­нии включительно, это абсолютный синтез абсолютных антитез, постоянный взаимный обмен двух мыслей, спорящих друг с другом. Идеал есть одновременно и идея и факт. Если для мыслителя идеалы не обладают индивидуальностью в такой же степени, как для художника образы античных богов, то все его манипуляции с идеями всего-навсего скучная и утомительная игра в пустые фор­мулы, подобная игра В кости, или же это по примеру китайских бонз созерцаниесобственного носа. Нет ничего болеежалкого и презренного, чем сентиментальные спекуляции, лишенные объекта...»

Требования, предъявляемые романтической иронией, ясны. Она против «фактов» в их обособ­ленности, против плоскостного рассмотрения мира, и она же против вдохновенных и бессильных жестов, против энтузиазма, не способного для себя завоевать какое-то место в конкретной практике людской. Суть иронии в том, чтобы не было полужизни на одной стороне и полужизни на другой, здесь эн­тузиастических возможностей, а там косных, непретворимых фактов. Ирония хочет единой жизни, в которую фак­ты в их прозаизме и поэзия, за ними таящаяся, сошлись бы друг с другом. Такое слияние — вечная задача. Иро­ния — устремленность к целокупной истине, мы распола­гаем только элементами ее, одной ее стороной, одной ста­дией на пути к пей, одной се эпохой, и нам напоминает об этом ирония, не позволяя успокоиться ипринимать недостижение за наше достижение. Романтическая иронияпонимает и трактует мир из возможностей —