История доброго брамина

Вольтер

«Здесь есть о чем поговорить…»

В моих странствиях по свету мне довелось встретиться со стариком брамином, человеком чрезвычайно мудрым, очень остро­умным и весьма ученым; вдобавок он был богат, а следовательно, особенно мудр, ибо, ни в чем не нуждаясь, мог никого не обманывать. Хозяйство его отлично вели три прекрасные женщины, всячески старавшиеся ему угождать; когда он не развлекался с ними, он погружался в размышления.

Неподалеку от его дома, весьма привлекательного, окруженного и украшенного прелестными садами, жила старуха индианка — набожная, глупая и бедная.

Однажды брамин сказал мне: «Я предпочел бы вовсе не по­являться на свет». Я спросил у него — почему? Он ответил: «Я занимаюсь наукой сорок лет, и все эти сорок лет потрачены зря; я учу других, а сам в полном неведении; это так унизительно и про­тивно, что жить мне невмоготу. Я родился, я живу во времени, я не знаю, что такое время; я нахожусь, как говорят мудрецы, в некоей точке между двумя вечностями, а не имею о вечности никакого представления. Я состою из некоего вещества; я мыслю, но никогда не мог уразуметь, что порождает мысль; я не ведаю, является ли присущее мне понимание просто способностью, подобной способно­сти ходить, переваривать пищу, и мыслю ли я головою так же, как беру что-либо руками. Не только механизм моей мысли мне неизве­стен, но скрыт от меня и механизм моих движений: я не ведаю, зачем я существую. Между тем мне изо дня с день задают вопросы на этот счет: приходится отвечать; ничего толкового я сказать не могу; я говорю много, но, сказав все это, смущаюсь и мне становится стыдно перед самим собою.

Еще хуже, когда меня спрашивают, действительно ли Вишну порожден Брамой или оба они предвечны. Бог мне свидетель, я ни­чего не знаю на этот счет, да это и чувствуется в моих ответах. «Ах, глубокочтимый отче, — говорят мне,- объясните нам, почему зло наводнило землю». Я сам в таком же затруднении, как те, что зада­ют мне этот вопрос. Иной раз я говорю им, что все в мире прекрасно; но люди, разорившиеся и искалеченные во время войны, не верят этому, как и сам я не верю; я замыкаюсь в своем жилище, подавлен­ный жаждой знания и собственным неведением. Я читаю наши древние писания, а они только сгущают тьму. Я обращаюсь к друзь­ям; они отвечают мне, что надо наслаждаться жизнью и пренебре­гать людьми; другим кажется, будто они что-то знают,— эти блуждают в каких-то нелепых умозаключениях; все это усугубляет мучительное чувство, владеющее мною. Иной раз я готов впасть в отчаяние при мысли, что после стольких исканий я не знаю, ни откуда я появился, ни что я такое, ни куда я иду, ни что со мною станется».

Состояние этого человека повергло меня в истинную скорбь; невозможно было бы найти другого, столь же разумного и достойно­го, Я понял, что чем светлее его разум и чем чувствительнее его сердце, тем он несчастнее.

В тот день я поговорил с женщиной, которая жила пи соседству с ним; я спросил у нее: огорчала ее когда-нибудь мысль, чти ей неизвестно, как устроена ее душа? Она даже не поняла моего вопро­А: за всю свою жизнь она ни на минуту не задумывалась над загадками, которые терзали брамина: она всем сердцем верила в перевоплощения Вишну и считала себя счастливейшей женщиной в мире — только бы ей иногда удавалось добыть из Ганга немного воды для омовения.

Я был поражен, что это жалкое создание чувствует себя таким счастливым, и, вернувшись к философу, сказал ему: «Неужели вам не совестно считать себя несчастным, когда у вашего порога живет механическое существо, пи над чем не задумывающееся и всем довольное?»

— Вы правы, - отвечал он. - Я сотни раз говорил себе, что был бы счастлив, будь я так же глуп, как моя соседка, и все же мне не хотелось бы такого счастья.

Эти слова брамина произвели па меня больше впечатления, чем все остальное; я подумал о самом себе и понял, что и я не пожелал бы счастье, если бы ради него надо было стать дураком.

Я изложил это философам, и они со мною согласились. «Однако в таком образе мыслей какое-то чудовищное противоречие,— гово­рил я, ведь о чем же, в сущности, идет речь? О том, чтобы быть счастливым. Не все ли равно, быть умным или дураком? Более тою: все довольные своей судьбой вполне уверены в том, что довольны; те же, что рассуждают, не уверены в том, что рассуждают здраво, Таким образом, ясно,- говорил я, — что предпочтительнее не обла­дать здравым смыслом по той простой причине, что здравый смысл способствует нашему несчастью».

Все согласились со мною, и тем не менее, никто не хотел быть дураком, чтобы быть счастливым. Отсюда я заключил, что если мы дорожим счастьем, то еще больше дорожим разумом.

Но, если пораздумать, окажется, что предпочитать разум счастью значит быть безрассудным. Как же объяснить это противо­речие? Так же, как все прочие. Тут есть о чем поговорить.