Очерк IV. Быт и нравы

В целом, в эпоху раннего средневековья Западная Европа прошла длительный путь от мифологии и героического эпоса к разным жанрам в прозе и глубокой поэзии. Однако не дало достижений, сопоставимых с высотами культуры античности, или культуры развитого средневековья. Однако итоги этого периода оказались определяющими для дальнейшего развития европейской цивилизации.

Таким образом, в период раннего средневековья сформировалась основные направления развития философии, ее место в системе наук и отношении с теологией. Схоластическое учение сводящее все вопросы к умению спорить способствовало разработке логической системе доказательств, и выработало.

Очерк III. Литература

Германские нахмуренные мифы…

Ломает буря корабли о рифы,

Глотает волк багровый серп луны.

Горит земля от спички великана…

Мой милый друг, как все, однако, странно,

Когда коснешься пальцами струны.

Герой могуч, безжалостен, прекрасен.

Светловолос и светлоглаз, как ясень.

С ним дева – светлолистая ольха.

Их ждут дорог неведомые дали,

Смертельный бой, посмертный пир в Валгалле

И твердый шаг сурового стиха.

(В. Порудоминский)

Мифы и сказания

Из всех варварских народов Западной Европы наиболее яркое мифологическое наследие оставили племена германцев и кельтов. Важнейшие непосредственные источники религии германце восходят к эпохе викингов. Эдда в стихах (Старшая Эдда) на исландском языке включает десять стихотворных текстов о богах и восемнадцать - о героях. Эдда в прозе (Младшая Эдда), произведение ирландского историка Снорри Стурлуссона – представляет собой скальдические сказания в трех частях.

Истоки сказаний уходят ко времени «Великого переселения народов», возникновение устной традиции можно отнести к VIII-IX вв., а записаны они были в XII-XIII вв. в Исландии. Исландия и Норвегия. Поэзия скальдов не имеет аналогов в мировой литературе. Скальды были не только поэтами и исполнителями одновременно, но и викингами, дружинниками, порой и землевладельцами. Их хвалебные, лирические или «злободневные» песни были обязательным элементом жизни двора конунга и его дружины. Скальды также являлись хранителями магической силы слова, тайны рун. Первоначально число рунический алфавит состоял из 24 букв, затем он был заменен алфавитом из 16 букв, - младшие руны. Их использовали и для записей светского характера.

Эпическая поэзия народов Скандинавии, сохранившая древнейшие сказания германских племен, внесла огромный вклад в развитие европейской культуры.

Героический эпос

«Великое переселение народов» нашло отражение в создании новых теперь уже героических эпосах. В эти темные времена складываются особенности мировоззрения каждого народа, и появляется национальное устное народное творчество.

Одна из ярких англосаксонских эпических поэм, создание которой относят к VIII в. - «Беовульф» (запись относят к 1000 г.). Героем ее является молодой воин из народа гаутов (Южная Швеция), совершающий подвиги, побеждающий в жестокой схватке в стране данов великана Гренделя. Эти фантастические приключения разворачиваются на реальном историческом фоне, отражают процесс феодализации у народов Северной Европы. Ранние англосаксонские эпосы носят мифологизированный характер, позже эта тенденция исчезает.

Интересен эпический цикл о легендарном короле Артуре. Это первый образец так называемой «дружинной» поэзии, цикл отражает процессы формирования феодальной иерархии. Этот цикл сыграл исключительную роль в дальнейшем развитии средневековой культуры Европы.

Английский эпос воссоздает своеобразное ощущение мира, проникнутое родовыми связями, воинственной энергией, чувством неотделимости мира людей от мира богов. В ряде случаев это приводило их к убежденности в возможности магического воздействия на все окружающее.

Героический эпос Германии – «Песнь о Нибелунгах» – отражающий те же процессы феодализации, что и поэма «Беовульф», но значительно менее мифологизирован. В нем встречаются герои, имеющие исторические прототипы - Этцель (Аттила), Дитрих (Теодорих), и др. Историческая основа романтизирована и опоэтизирована. Главный герой эпоса - принц Зигфрид, который помогает бургундскому королю Гунтеру в сватовстве к богатырской деве Брунхильде. Под видом Гунтера он побеждает ее в воинском поединке и в любви. Когда через много лет тайна открывается, Зигфрид становится жертвой мести Брунхильды, а обретенный им клад Нибелунгов скрывается под водами Рейна. Вдова Зигфрида Кримхильда, через много лет ставшая супругой короля Этцеля, обрушивает свою месть на Гунтера и его воинов, а затем и сама погибает ужасной смертью.

Другим эпосом отражающим более поздние процессы, иллюстрирующим систему нравственных ценностей, вышедших из патриархально-родового общества является «Песнь о Хильдебранде». В ней особое значение придается идеалам верности, служение, воинского мужества. Сопоставление интересов рода и феодального долга.

В германских эпосах отражается система нравственных ценностей вышедшей из недр партиархально-родового общества. Признание более высокой значимости общности и племени, чем индивидуальной жизни. В целом, для германцев была характерна открытая эмоциональность, интенсивность в выражении чувств, любовь к красочному ритуалу.

Древнейшее ядро французского эпоса – «Песнь о Роланде», повествующая о битве воинов Карла Великого с испанскими маврами (в действительности была битва с басками в Ронсевальском ущелье в 778 г.) Её героем в эпосе становится королевский племянник Роланд, чье рыцарское своеволие (он отказывается затрубить в рог в критический момент сражения и призвать на помощь могущественного дядю) обрекает его и весь отряд на гибель. Но именно безрассудное мужество и безоглядность, верность воинскому долгу, «милой Франции», христианству воспеваются в эпосе как наиболее привлекательные черты этого героя.

Близкий к нему испанский героический эпос – «Песнь о моем Сиде» – дает более широкую картину, на фоне которой разворачиваются не только подвиги, но и жизнь героя Сида - кастильского рыцаря, героя Реконкисты.

Для идеализированных героев французского и испанского эпосов превыше всего оказывается патриотический долг. В эпосе отражена реальная военно-политическая ситуация, но она приобретает масштабы события вселенского размаха, и в связи с этим утверждаются идеалы эпохи как идеалы всечеловеческие, «на все времена».

Средневековый эпос был связан с определенным типом историзма и являлся средством ритуально-символического осмысления действительности, что характерно как для Запада, так и для Востока. Эпос вмещала в себя систему мировосприятия и мировоззрения, духовный опыт многих поколений. В западноевропейском эпосе выделялись два потока: исторический (героические сказания, имеющие реальную историческую основ) и фантастический, близкий к фольклору, народной сказке (но и с элементами реализма)

Историческая проза

Историческая проза в этот период делиться на два направления описание исторических событий и биографии (Своеобразным откликом на потребности массового сознания было распространение такой литературы, как жития святых и видения).

Григорий Турский

Одним из ярких представителей первого направления был Григорий Турский (538–594) - автора труда «История Франков». Франкский священник и историк, настоящее имя – Георгий Флоренций. Спокойная и размеренная жизнь священника была не его уделом и, вступив в конфликт с королем, который позволял себе нападки на церковь, он был обвинен в оскорблении королевской власти. Однако на судебном заседании по обвинению в оскорблении королевы Фредегонды не только смог отвести от себя обвинения перед церковным советом в Берни, но и завоевал доверие короля, став в результате его советником. Григорий Турский, которого иногда называют отцом французской истории, был плодовитым автором. Его важнейшая работа – «История франков», состоящая из 10 книг. Последние пять книг посвящены времени, в котором жил он сам. Григорий пытался сохранить объективность, однако осуждал тех королей (особенно Хильперика), которые позволяли себе нападки на церковь, и замалчивал неблаговидные поступки и даже преступления других правителей. Среди прочих его сочинений – жития епископов, отшельников и аббатов Галлии, трактаты о чудесах. После смерти Григорий Турский был причислен к лику святых.

Павел Варнефрид Диакон

Другим талантливым писателем и поэтом Академии был крупнейшей историк VIII в. Павла Варнефрида Диакона (ок. 725 — ок. 800), автор «Истории лангобардов», а также церковных гимнов, посланий и т.п.

Эйнхард

Позже среди учеников «Академии Карла» появился представитель второго направления - будущий знаменитый биограф Карла Великого - Эйнхард (ок. 775—840). Основной работой Эйнгарда стала «Жизнеописании Карла Великого».

В книге очень ярко и непосредственно воссоздает картину придворного и семейного быта императора, его государственную деятельность, повествует о его многочисленных походах. Среди них упоминается и тот поход в Испанию, при возвращении из которого был убит в Ронсевальском ущелье, при ночной стычке с басками, юноша Хруодланд — по одним сведениям — племянник императора, учившийся военному ремеслу при дяде, по другим слухам — сын императора от его греховной связи с сестрой, удалившейся еще в молодости в монастырь. Однако главным героем повествования остается сам император. Автор изображает его вечно занятым, озабоченным очередными своими замыслами, доступным для своих ученых друзей.

В жизнеописании, похожем на римские исторические биографии, автор вплетает легенды и анекдоты о Карле, отголоски народной молвы об этом удивительном человеке, поразившем народное сознание.

Особенностью христианской исторической прозы в этот период стали всевозможные жития святых и видения.

Зарождения исторической прозы

Поэзия

В IX в., пока сохранялась своеобразная атмосфера каролингского гуманизма, получило развитие и распространилась светское направление в поэзии.

Замечательным лириком раннего средневековья был Алкуин. Он первый обратился к светской, даже бытовой теме в своих стихах. Поразительным по искренности является стихотворение «Прощание с кельей». В нем создан образ тихой рабочей комнаты, где за молитвой и повседневным трудом над любимыми книгами проводил свое время Алкуин. Это стихотворение воспринимается как новая тема в поэзии того времени.

Милая келья моя, о тебе моя плачет камена,

Плачет о новой твоей, о неизвестной судьбе!

Вмиг довелось позабыть тебе песнопевца и лиру,

И завладела тобой властно рука пришлеца.

Уж не видать тебе боле ни Флакка-певца, ни Гомера,

Боле под кровлей твоей детский напев не звучит!

(Перевод С. Аверинцева)

Увы, активно занимаясь делами «Академии Карла» поэзия Алкуина.

Валахфрид Страбон

Одним из учеников Алкуина был замечательный поэт первой половины IX в. Валахфрид Страбон (809—849). Он стал автором большого количества лирических стихотворений светского и религиозного содержания. В частности, из под пера Валахфрида появилась - агиографическая повесть - «Жития св. Блайтмакка». Основываясь на ирландском предании о жизни благочестивого ирландского королевича, предпочитавшего келью отшельника трону, Валахфрид создал латинскую поэму, в которой соединил черты сказки с поэтической ирландской сагой. Наиболее ярким моментом поэмы стало описание смерти Блайтмакка, погибающего от мечей викингов, напавших на обитель, где вел свою уединенную жизнь королевич.

Продолжая тему христианской добродетели, Валахфрид пишет поэму «Житии св. Маммы». Это история скромного и доброго пастушонка, проповедовавшего слово божие так искренне и вдохновенно, что его слушали и понимали звери и птицы. Ввергнутый по доносам завистников в тюрьму, пастух должен стать жертвой хищников во время очередных игр в амфитеатре. Однако звери узнают в нем своего любимца и кидаются на толпу зевак, а не на Мамму.

Таким образом, в творчестве Валахфрида получила разработку теория христианского героя в противоположность культу античного героя, утверждающего себя подвигами в кровавой борьбе с чудовищами и себе подобными. Валахфрид сознательно противопоставил культ «святого», человека, совершающего «подвиг» во имя христианской религии светскому, прославляющему жизнеутверждающее начало. В дальнейшем эта тема будет широко развита европейской поэзией.

Ангильберт

Деяния Карла и его родственников воспел в своих поэмах Ангильберт (ум. 814). Он написал несколько поэм: одна из них воссоздает ратные подвиги Карла и его сына Пипина в борьбе над аварами, другая известная под названием «Император Карл Великий и папа Лев» (авторство Ангильберта предположительно), посвящена событию более важному: это рассказ о том, как встретились император и папа Лев III для заключения конкордата. Поэмы отвечают политическим потребностям общества, имеют явно пропагандистский характер.

Теодульф

Большим мастером стиха был Теодульф (ум. 821). Самый ученый сподвижник Карла, автор многочисленных дидактических произведений. Одно из интереснейших его стихотворений носит аллегорический характер и очень образно изображает мир наук: у корней древа познания сидит Грамматика, матерь всех знаний в понимании Теодульфа. Ветви древа — Риторика и Диалектика. Тут же находятся Логика и Этика. На другой стороне древа — Арифметика, Геометрия с циркулем в руках, Астрономия, увенчанная диадемой, изображающей небо, и Музыка, играющая на лире. Созданная аллегория показывает, какое высокое место гуманитарным наукам в общем образовании отводилось в Академии Карла.

В творчестве Теодульфа особенно хочется выделить поэму «Послание к королю». В этой поэме автор создал семейный портрет императора и его близких — детей и вельмож. Не трудно предположить, у поэта император предстает в виде земного божества:

О лицо, лицо! ярче трижды промытого злата!

Счастлив, кому суждено вечно с тобой пребывать,

И любоваться челом, достойным своей диадемы,

Что нигде на земле равных себе не нашло,

Голову гордую зреть, подбородок и дивную шею,

Золотоносную длань, что посрамляет нужду.

(Перевод Б. Ярхо)

Хротсвита Гандерсгеймская

Среди литературных деятелей этого периода надо отметить Хротсвиту Гандерсгеймскую (ок. 935—1002) — поэтессу-монахиню, которая прославилась своими назидательными комедиями («Авраам», «Дульциций» и др.). В ее произведениях соединяются и византийские и западноевропейские литературные традиции. В своих пьесах она использовала сведения из жизни святых в эпоху позднего античного общества. Обычно она брала самый острый конфликтный эпизод какого-либо жития и образно показывала столкновение между «светлой» силой христианства и «темной» варварской языческой силой.

Пытаясь заинтересовать читателей, Хротсвита, придавала своим рассказам колорит современной действительности, вводила в свои произведения обильный бытовой материал, раскрывавшийся в своеобразных комических эпизодах.

Соединяя примитивный бытовой комизм с высокими патетическими сценами жестоких испытаний, героически переносимых христианами, Хротсвита добивалась уникальных художественных эффектов.

Ментальность. Мир средневековья беден и скуден, а нравы жестоки. Человек раннего средневековья сочетал в своей жизни порядки поздней античности и варварства, христианства и язычества. Каждый обряд был обращением к богам: праздничный – с восхвалением, военный – с просьбой о победе, накануне охоты – с просьбой о добыче. Обряд инсценировал миф как вариант исторической памяти. Тем самым память рода, общины, каждый раз воспроизводилась и словом и действием.

Особенности менталитета раннесредневекового человека были связаны с сопровождающими его ритуалами, процедурами, символами. Символика этого времени оперирует образами. Месяцы обозначают апостолов, времена года – евангелистов, а год – самого Христа. Символика начинается на уровне слов: для неразвитого ума наименование означало объяснение. Назвать вещь или явление – значит, подчинить их себе.

Народные обычаи, зафиксированные в «варварских» законах, считались нерушимыми, сакральными установлениями, обязательными для исполнения. Ритуализации подвергались и суд, и вся повседневная жизнь человека. Христианизация мало что изменила: христианские традиции легко переплелись с процедурами языческого периода.

Средневековый человек жаждал чуда, искал его – и находил. Чудо определяло святость, оно могло произойти в жизни любого человека и служило одним из способов доказательства истины. На этом построен средневековый Божий суд с его принципом «Бог на стороне правого» - ордалии. Испытания, в ходе которых устанавливалась судебная истина, широко использовались в качестве процессуальной формы, и невиновного – в ходе судебного поединка, жребия, присяги, испытания водой и огнем – спасало именно Божье чудо.

Бог был частью мира, а весь мир существовал только благодаря божественной воле. Вторжения варваров связывались с наказанием за грехи, поэтому в хрониках Аттила назван «Бичом Божьим». Таким же испытанием для христиан считались и норманны. Подобное восприятие было связано с тем, что христианская церковь наилучшим образом отвечала и чаяниям отдельных людей, и общему настроению населения раннего средневековья. Почему?

Ощущение мира, постоянно находящегося на грани гибели (голод, войны, нашествия, крушение Западной Римской империи) соответствовало новозаветным пророчествам о грядущем Царстве Небесном. Голод, войны и болезни ассоциировались со всадниками Апокалипсиса. Человек был вынужден балансировать на грани выживания, поэтому материальная необеспеченность вызывала чувство неуверенности и тревоги. Шансы на жизнь и смерть были равны. Можно отметить и высокую рождаемость, и высокую смертность. Население жило в условиях «триады смерти» или «триады бедствий» – голода, болезней и войн.

Постоянная угроза голода, его непредсказуемость порождали навязчивые мысли о еде. Мечты нашли воплощение в народном фольклоре, в мифах о волшебной стране, изобилующей едой, а также в чудесах (связанных с едой), творимых святыми. С другой стороны, голоду противопоставлялось продуктовое изобилие, гурманство и чревоугодие, характерное для имущих слоев.

Регулярное недоедание и употребление недоброкачественной пищи приводили к тому, что вслед за голодом шли болезни и эпидемии – «мор». Их распространению способствовали скученность людей в городах, отсутствие медицинской помощи.

Средневековая медицина была тесно связана с христианским учением: болезнь человека являлась либо наказанием человека за грехи, либо испытанием его христианской добродетели. Из этого следует вера в целительную силу святых и их реликвий, мощей. Медицина лечила все болезни двумя средствами: кровопусканием и очисткой желудка. Знахари и колдуны, продолжая традиции народного целительства, совмещали его с магией.

Основным жизненным принципом раннего средневековья стала заповедь: «Заботься о дне насущном, не думай о дне завтрашнем». Привыкнув жить одним днем, человек не стремился делать продовольственных запасов, даже когда появлялась такая возможность. Следствием подобного жизненного принципа стал и застой в техническом развитии: изобретать ни крестьянину, ни ремесленнику не было смысла, семью он мог накормить и без новшеств. Ожидание конца света, назначенного на 1000 год, также заставляло человека не думать о дне завтрашнем.

Христианские проповедники активно обращали в свою веру варварских королей вместе с их народами. Христианская религия уже в раннее средневековье становилась могучим орудием политического влияния. Под воздействием христианства начинает зарождаться новый тип личности, новый менталитет – как индивидуальный, так и коллективный. В то время, когда сбор сокровищ земных, богатства, оказался невозможен, люди, следуя завету Христа, стали собирать сокровища небесные. Христианская религия оказалась важной опорой, помогавшей человеку не пасть духом и со смирением переносить все испытания, выпавшие на его долю.

Менталитет человека средневековья, который накапливал духовные, а не материальные богатства, был тесно связан с мистицизмом. Слабый телом, человек был силен духом. Только вера давала силы вытерпеть и постоянный голод, и болезни, и лишения. Выдержав эти испытания, человек мог считать себя избранником Божьим.

Презрение к плотскому началу – еще одна черта сознания в раннее средневековье. Человек смертен, потому что греховен, плоть – источник всякого греха, поэтому ее надо умерщвлять постами, молитвами, покаяниями. Монашество и отшельничество были формой отречения от мира и возможностью искупления греха – и своего, и всех предшествующих поколений.

Аскеза была в глазах средневекового человека высочайшим духовным подвигом. Дух христианства, укоренившийся в европейской культуре в раннее средневековье, определил все развитие западноевропейской цивилизации. Человек раннего средневековья демонстрирует, что его духовное начало абсолютно доминирует над материальным.

Над людьми всегда довлела боязнь греха, смерти, посмертного суда, вечного проклятья. Средневековье становится временем «великих страхов и великих покаяний», поэтому распространяются панические настроения, частыми становятся покаянные процессии и т.п.

Человек того периода не мог существовать отдельно от всех, он – один из представителей семейно-родственной группы, коллектива. Индивидуализм – понятие невозможное в мире средневековья, индивидуальное стремится раствориться в коллективном. С подобной особенностью раннесредневекового менталитета связана анонимность многих литературных произведений, хроник, историй и т.п.

Ментальность средневековой личности опиралась и на конкретность его мышления: отсутствие абстрактных понятий в «варварских» законах.

Конкретность проявлялась и в культе определенных личностей. В разной социальной среде это могли быть правители (вожди, конунги, короли), отношение к которым зачастую определялось долгой народной памятью об их славных деяниях и специфических прозвищах – «Добрый», «Справедливый», «Могучий» и т.п.

Для раннего средневековья характерна сакрализация власти, наделение верховных правителей сакральными качествами. При возведении, например, франкских королей на престол в Реймсе осуществлялся обряд помазании священным елеем, который якобы принесла голубка (образ Святого духа). На королей тем самым распространялась часть сакральности Святой троицы, что позволяло правителям подтверждать исполнение властных функций чудесами.

Таким образом, ментальность средневекового человека отличалась рядом особенностей, главными из которых была религиозность (большинство практик имело религиозный подтекст), сочетавшаяся с политеизмом (культ Христа легко уживался с языческими культами и обрядами) и символизмом. К характерным особенностям можно также отнести растворение индивидуального в коллективном (значимость принадлежности к семейно-родственной группе), бинарность (архетипичность) мышления, культ харизматических личностей (королей, воинов, подвижников церкви) и сакрализация власти.

Культура быта. Для средневекового человека тело – временное пристанище души, а дом – временное укрытие для тела. После разрушения Римской империи строительство в Европе практически замерло. Пришедшие варвары принесли простую технику строительства, использовали чуждые античности материалы – дерево, глину, солому. Нестабильность жизни приводила к постройке из таких недолговечных материалов недолговечных жилищ. Поэтому почти не сохранились свидетельства о внешнем и внутреннем убранстве жилищ простонародья. Упоминается лишь «землянка или крохотная избушка» дровосека, углежога, крестьянина. Более известны описания жилищ знати. Многокомнатные помещения были большой редкостью. Дворцы королей и знати состояли, как правило, из одного помещения – «залы», комнаты-кухни с очагом, единственным источником тепла. И хозяева, и дети, и слуги укладывались спать на полу, или сундуках и скамьях. Вождь и его дружина после пира ложились на скамьи, на которых сидели за пиршественным столом. Кровати получили распространение в Европе только к концу раннего средневековья, и то лишь в домах знати.

После 1000 года Европу охватил строительный бум. Прежде всего, это выразилось в строительстве церквей, но затронуло и другие сферы. Улучшилось качество инструментов, была возрождена техника работы со строительным камнем. Развитие городов вызвало к жизни новый тип построек – небольшие каменные дома, тесно примыкающие друг к другу. Жилые помещения, как правило, находились в задней половине дома, а переднюю половину занимала лавка хозяина и его мастерская. Внутреннее убранство городского дома в обязательном порядке включало в себя отдельную кухню со своим очагом.

Развитие феодализма и наступление эпохи рыцарства привело к изменениям в строительстве. Богатые сеньоры всех рангов начали строить в своих владениях замки, каменные дома-крепости, служившие в равной степени для жилья и для обороны от врага. Зримым символом могущества владельца замка был донжон – центральная башня замка, возвышавшаяся над толстыми крепостными стенами. Другие строения, возводившиеся в замке, были многокомнатными, хотя по-прежнему сохранялась центральная «зала» с очагом, главное жилое помещение, служившее и гостиной, и столовой.

Спальни в замках стали устраивать раздельные, но отдельными спальнями пользовались только хозяева замка и самые почетные гости. Кровати в спальнях устраивались очень широкими, и хозяева спали на них вместе с гостями. Такая практика диктовалась не только необходимостью проявить уважение, но и практическими соображениями – в каменных помещениях, лишенных системы отопления, спящие в постели согревали друг друга.

Внутреннее убранство дома было скудным. Пол – чаще всего земляной, только во дворце богатого феодала, епископа или короля можно было встретить вымощенный каменными плитами пол. Земляной или каменный пол, для избавления от сырости и холода, устилали соломой. В домах состоятельных людей солому могли заменить циновками.

Холодный климат в северной части Европы не позволял делать широкие окна. Такое окно было не рационально и с точки зрения обороны. Поэтому и в домах знати, и в домах горожан окна делались узкими. Оконные переплеты затягивались промасленной тканью, в богатых домах – слюдой. Стекло в Европе было очень дорогим и всегда небольших размеров. Так что витражные стекла, которыми знамениты дома и соборы средневековья, были не столько эстетической, сколько практической необходимостью.

В бедных домах зачастую окон не делали вообще, либо затягивали крошечное окно рыбьим пузырем. Так что солнечный свет мог проникать в окна только летом, когда рамы вынимали из оконных проемов и прятали до зимы. На юге Европы, напротив, комнаты в доме должны были обеспечить укрытие от яркого солнца, поэтому там окна очень рано стали делать с деревянными ставнями.

В больших домах центральную залу, помимо очага, освещали примитивные масляные светильники – металлические или глиняные плошки, в которых плавал фитиль. В небольших помещениях на стенах горели лучины, дававшие больше дыма, чем света. Свечи были преимущественно атрибутом богатых домов, церквей и библиотек. Воск был дорог и использовался, как правило, для освещения соборов. Свечи (как и очаги) сильно коптили, поэтому стены и потолки в средневековых домах были черны от копоти и сажи. Но это были мелочи, на которые не обращали внимания. Если личная гигиена была предметом, недостойным внимания, то понятия «гигиена дома» и вовсе не существовало.

Уборных и канализации в средневековом доме не было. Во дворе делали выгребную яму или строили отхожее место. Кухонные помои хозяйка выплескивала из окна прямо на улицу, воду носили из колодцев или из реки.

Основной мебелью в домах были скамьи, лавки, грубый стол. Шкафов не было, их место занимали огромные сундуки, которые ночью можно было использовать вместо кровати. В сундуках хранили утварь, посуду, одежду.

Главной чертой средневекового дома (до эпохи Возрождения), – и крестьянского жилища, и дома купца, ремесленника, и королевского дворца – была невозможность уединения. Отделялась только жилая часть от подсобных помещений и кухни. В единственной жилой комнате все находились на глазах у всех. Однако психологического дискомфорта никто не испытывал: в отличие от современности, средневековый человек не воспринимал себя вне семьи. Возможная изоляция тяготила его. Одиночество (и уединение как одна из его форм) – скорее проклятие, чем благо для средневекового человека, привыкшего рассчитывать на поддержку семьи, от которой нет никаких тайн. Средневековье прошло под знаком семейственности, и устройство дома лишь подтверждает это.

Внешний облик. Общество было наглядным в своей обыденной жизни, в нем было удобно ориентироваться: даже по одежде легко определялась принадлежность любого человека к сословию, званию и профессиональному кругу. Особенностью того общества было великое множество ограничений и условностей, но тот, кто мог их «прочитать», знал их код, получал важные дополнительные сведения об окружающей его реальности. Одежда, кроме своей главной функции – защиты человеческого тела от неблагоприятных погодных воздействий, – выполняла и «нематериальные» функции. Одежда была «языком» культуры, демонстрировала общественные представления о целомудрии и стыдливости, роскоши и богатстве, социальном престиже, рассказывая о своем владельце очень многое.

Каждый цвет в одежде имел свое назначение: голубой трактовался как цвет верности, зеленый – как цвет новой любви, желтый – как цвет враждебности. Исключительно информативными представлялись тогда западноевропейцу и сочетания цветов, которые, так же как и фасоны шляпок, чепцов, платья, передавали внутренний настрой человека, его отношение к миру. Подобный символизм продолжал традиции раннего средневековья.

Мода также диктовала свои требования в отношении цвета. Его выбор определялся иерархическими соображениями. Больше всего ценился красный – «цвет цвета». Помимо красного в одежде предпочитали белый и зеленый цвета. Желтый не отличали от золотого и употребляли очень умеренно. Голубой стал восприниматься как изысканный цвет только во времена правления Людовика Святого, а до этого он обычно предназначался для будничной одежды, так же как серый, черный, коричневый.

Вообще-то, в Средние века в цветах разбирались гораздо лучше, нежели в античную эпоху или в наше время. Каждый цвет оценивался по степени яркости. Красный, белый, желтый «излучали больше света» и поэтому считались самыми изысканными, а те краски, которые отсутствие технических знаний не позволяло сделать «светящимися», оставались в забвении. Люди средневековья в голубом цвете видели безвкусную бледность, в сером – нечто грязное или неопределенное, в коричневом – слишком темный тон, в черном – мертвое, тяжелое, отсутствие цвета как такового.

Одежде придавалось социальное значение: одевались в соответствии со своим положением или сословием. Крестьяне, как правило, носили одежду из домотканого полотна, грубого холста. Одеяние состояло из нижней рубашки, доходящей почти до колена, с узкими рукавами, а также узких штанов, которые на нижней части ног крепились повязками (если человек ходил босой или в обуви, состоящей из кусков кожи с подвязными ремнями) или заправлялись в короткие сапожки. Женщины носили нижнюю длинную (до щиколотки) рубашку и поверх нее – платье-тунику с короткими или длинными рукавами.

Одежда высших сословий (и мужская, и женская) от крестьянской отличалась качеством ткани и украшениями. Нижняя рубашка шилась, как правило из тонкого льна или шелка, верхняя одежда – из парчи, бархата, позже – сукна. Золотая вышивка, украшение драгоценными камнями, сочетание нескольких цветов в одном платье демонстрировали высокого положение обладателя одежды.

Для крепления одежды использовались золотые цепочки и специальные застежки, украшенные ценными камнями. В качестве дополнительных украшений использовались браслеты, цепочки, кольца и т.п.

Типичная обувь для мужчин – полусапоги, редко – башмаки. Башмаки в основном носили женщины, причем преимущественно красного цвета.

С XII в. распространилась мода на меха, которые внесли в общество «яд кичливой гордости и тщеславия».

Таким образом, вид и объем ткани, расцветка, разнообразие узоров и аксессуаров, количество деталей костюма – все свидетельствовало о положении личности внутри определенной группы и о месте этой группы в обществе. Одеваться богаче, чем принято в данной социальной категории, считалось проявлением гордости или признаком упадка. Для аристократии особенно важно было одеваться так, чтобы подчеркнуть сословную разницу и привилегии, полученные от рождения или связанные с принадлежностью к дворянству.

Нравы. Самые страшные пороки того времени – предательство, гордыня, зависть. Предатель – это вассал, изменивший клятве, он отождествлялся с Иудой, предавшим своего учителя. Но предательство не являлось только сеньориальным грехом, а распространялось и на другие слои общества. Клятва, приносимая бюргерами, устанавливала между ними отношения верности, а причинивший вред общине клятвопреступник изгонялся из нее. Истинно феодальным грехом считалась гордыня; заботясь о славе и престиже, рыцари без устали соперничали на поле боя и турнирах, творили кровную месть. Гордыня была и «матерью всех пороков», воспринимаемая как раздутый индивидуализм, стремление возвысится над окружением. Каждый приставлен к определенному месту и делу, принадлежит к своему сословию и должен довольствоваться тем, что имеет. Поэтому завидовать положению, состоянию, богатству другого – величайший грех, посягательство на божественные установления. Конечно, этот порок присущ в первую очередь крестьянам и бедноте. Бунтуя и поднимая восстания, они стремятся встать вровень с господами. Обвинение в зависти неизменно выносится всем вождям народных восстаний.

Если гордыня клеймилась как «мать всех пороков», то противоположные свойства – униженность и смирение – были уважаемы эпохой. Выдающиеся интеллектуалы охотно прибегали к так называемой «формуле смирения», сетуя на свое «невежество», в частности, говоря о своей «неотесанной», «мужицкой» латыни, сознательно отказываясь от того запаса античной культуры, которым они обладали. Ученые люди снисходили до «простецов», выполняя свой долг просвещать невежественных, но повторяли при этом, что учениками Иисуса были рыбари и пахари, мнили себя духовными наследниками апостолов.

Тело человека. Средневековое отношение к человеческому телу двойственно. Оно манило и отвращало. Христианство дискредитировало плоть, требуя ее беспрестанного смирения. Нагота стала греховной и запретной, она ассоциировалась с бесстыдством пьяного Ноя, с первородным грехом Адама и Евы. Гигиена и уход за собой представлялись далеко не невинной роскошью. В монастырских уставах регламентировалось число разрешенных приемов ванн и туалетных процедур. Например, монахи Клюни принимали ванну два раза в год: перед Рождеством и перед Пасхой, а по субботам мыли ноги. Крещение – вот «мытье», которое отмывает верующего христианина. (У отшельников грязь олицетворяла собой добродетель.)

Но одновременно тело служило и объектом почитания. Тела умерших правителей подвергались особой обработке: их бальзамировали; а если перевозили на дальние расстояния, то вынимали внутренности – именно так поступил Карл Великий с телами погибших баронов: «в парчовый плащ сердца их завернули и положили в белый саркофаг, омыв вином и перечным настоем». Тело святого могли расчленить и похоронить в разных местах. А в будущем религия обещала христианам воскресение плоти.

Среди разных слоев: рыцарей, горожан, простолюдинов распространен был в то время культ физической красоты. Телесная красота требовалась даже от святых, поднимая их авторитет. Так, в Южной Италии Фому Аквинского звали «сицилийский бык», и народ сбегался поглядеть на его величественную фигуру, почитая его за нее более, чем за святость.

Питание. Еды в средние века было мало, и питались люди плохо. Возможно поэтому пышному застолью уделяется много внимания в литературе того времени. Пир, обычно устраивавшийся по праздникам, был единственной возможностью наесться до отвала. Пир вождя, короля и его дружины был обжорством грубого свойства. Доблестные франкские рыцари времен Меровингов ели руками, бросая объедки собакам, свободно бродившим среди лавок. Женщин на пиру не было. Основным блюдом было мясо – говядина, свинина, дичь, птица. Пили на таком пиру, как правило, скверное вино (собственного хорошего вина в Европе практически не было, а заморское – слишком дорогое).

Главная пища крестьян – злаки. Не всегда из них выпекали хлеб – по крайней мере, не из всех видов, – в основном варили каши и делали лепешки. Более всего были распространены ячмень, рожь и пшеница, их часто сеяли и убирали вместе, чтобы затем получить суржу – муку для выпечки сероватого хлеба. В горных районах возделывали также полбу, разновидность пшеницы, а в южных – различные сорта проса. Супы и каши часто готовились из овса, а также из конопляного семени, различных овощей (бобов, гороха, капусты) или дикорастущих плодов (каштанов, желудей). Для кормления животных злаки стали употреблять только в самом конце средневековья.

Однако уже в конце XII века улучшение условий жизни и относительное повышение благосостояния позволили крестьянину питаться не только хлебом, лепешками и кашами. В меню крестьянина появилось много нового. Ценная домашняя птица снабжала его яйцами (употреблявшимися в большом количестве), мясной пищей (цыплята, каплуны, гуси), а также позволяла выплачивать некоторые оброки натуральными продуктами. Твердые и мягкие сыры изготовляли из овечьего или коровьего молока, иногда с добавлением различных трав. Рыбу покупали – соленую или копченую (обычно селедку) – или ловили (частенько тайком) в соседней реке или пруду. Некоторые овощи выращивали в небольшом садике за хижиной (кроме тех, что уже упоминались, это чечевица, фасоль, чеснок, репа, лук-порей и лук репчатый). Многочисленные фрукты зрели в саду, на кустах, в лугах или в лесах: яблоки, груши, тутовник, терн, мушмула, боярышник, рябина, орехи, брусника, черника и другие. Интересно, что когда в тексте упоминается неопределенный фрукт, то во Франции под ним подразумевается яблоко, а в Англии – груша. Наконец, этот список дополняет мелкая дичь, добытая, как правило, незаконно, а также свиное мясо; свинью обычно закалывали в декабре и старались подольше питаться солониной.

Будь то злаки, мясо или рыба, на кухне всегда использовали множество приправ и специй (чеснок, горчица, мята, петрушка, тимьян и др.). Жареные блюда практически отсутствовали. В основном на стол подавали нечто среднее между рагу и супом с острой приправой и соусом на основе хлебного мякиша, кислого вина, лука, орехов, иногда с небольшим количеством перца или корицы, купленных буквально на вес золота у торговца пряностями.

Естественно, подобное меню могли позволить себе только зажиточные земледельцы. Для большинства крестьян основной пищей оставались хлеб да каша, а остальные продукты служили для них не более чем дополнением, обычно сберегаемым к праздникам. Несмотря на определенный прогресс в сельском хозяйстве, в сознании крестьянина все еще жили страх голода и неотступная мысль о хлебе насущном.

Пища сеньоров, так же как и еда крестьян, зависела от их состоятельности и местности, где они жили. Обычный владелец замка или рыцарь ели три раза в день. Данный период еще нельзя назвать временем кулинарных изысков и снобизма в отношении еды. Конечно, обжорство и чревоугодие уже превратились в распространенный порок всех слоев аристократического общества, пировавшего один, а то и два дня в неделю, однако настоящей изысканной кухни еще не существовало. Ее развитие началось лишь во второй половине XII века и связано с увеличением числа зажиточных горожан. Мещане гораздо раньше дворян начали искать в изысканной кухне свидетельство социального успеха и даже некоторую этику. Для сеньоров XII века излишества в еде еще не имели подобной ценности и не носили идеологического характера. Они с одинаковой легкостью то предавались обжорству, то ограничивали себя.

Вместо злаков они питались в основном мясом – это главное отличие их меню от крестьянского рациона. Они не ели ни лепешек, ни каш, очень мало хлеба, зато мясные блюда присутствовали в изобилии, прежде всего, дичь (олени, лани, косули, кабаны, зайцы, куропатки, перепела, фазаны; в некоторых областях – бакланы, тетерева, каменные бараны и даже медведи). Затем домашняя птица: гуси, каплуны, цыплята, голуби; а также павлины, лебеди, ржанки, журавли, цапли, выпи, подававшиеся во время праздников (утки считались практически несъедобными). Наконец, мясо с бойни, большей частью свиное. В пищу никогда не употребляли конину и вплоть до середины XIII века быков разводили только для работы на поле, а баранов – для стрижки шерсти.

Также на стол сеньора подавалось много рыбы. Ее ели свежей, если ловили в водоеме с пресной водой; или вяленой, соленой или копченой, если привозили с моря. При этом значительное предпочтение отдавалось свежей рыбе: лососю, угрю, миноге и щуке. Иногда баловали себя мясом некоторых китообразных (морских свиней, китов) и даже акул, ценившихся не столько за пресный вкус, сколько за редкость. Зато почти не ели моллюсков, кроме устриц, употреблявшихся вареными, и ракообразных. Жареная, вареная или приготовленная как начинка для пирога рыба, как и мясо, подавалась с соусом или фаршем, в состав которых входило множество пряностей и специй, выращенных в саду (лук, чеснок, петрушка, укроп, щавель, кервель), дикорастущих местных растений (тимьян, мята, майоран, розмарин, грибы) или привезенных с Востока (перец, корица, тмин, гвоздика). Основу всех приправ составляли чеснок, перец, мята и вино, смешанное с медом.

«Зелень» – овощи из своего сада – в скоромные дни не ели. Они предназначались для постов или более легких трапез. В обычные дни на стол подавали только мясо, иногда добавив к нему несколько листиков салата (самые любимые в те времена – латук и кресс-салат) или вареные фрукты (груши, персики, сливы). Большое место после всевозможных сыров (различали твердые и мягкие сорта, с ароматическими добавками и без них) отводилось десертам. Это выпечка (мучные лепешки, сладкие пироги, пирожка с начинкой, пряники) и конфеты из меда, миндаля и фруктового мармелада. Самые богатые могли позволить себе привозимый из Святой земли тростниковый сахар, а также новые изысканные фрукты: абрикосы, дыни, финики, инжир. Остальные довольствовались яблоками, грушами, вишней, смородиной, малиной (клубника мало ценилась) и орехами. Впрочем, свежие, то есть местные, фрукты ели обычно не за столом, а во время прогулки по саду или лесу.

Что касается напитков, то здесь социальная разница отражалась на качестве употребляемых продуктов. И дворяне, и простолюдины опьяняли себя одной и той же жидкостью: вином, лучшим напитком средневековой Европы. Пиво употреблялось лишь в некоторых областях. Там же, где его не производили, оно мало ценилось. Поскольку пиво плохо сохранялось и не выдерживало перевозок, его старались выпивать сразу же после приготовления. Впрочем, пиво воспринималось скорее как женский напиток, мужчины пили его лишь в том случае, когда не хватало вина.

Сидр считался недостойным напитком в доме человека с нормальным достатком, он оставался уделом самых бедных крестьян. Более распространена была грушовка, менее кислая по вкусу; в большинстве деревень ее разбавляли водой и называли детским напитком. До семи-восьми лет дети также пили молоко, употребление которого взрослыми людьми воспринималось как признак крайнего ослабления или же безрассудства. Гораздо большее распространение получил мед, подававшийся в конце трапезы; его пили чистым или смешивали с вином, а также активно использовали на кухне для приготовления многочисленных приправ. Из некоторых дикорастущих плодов (тутовой ягоды, терна, орехов) готовили некрепкие, сильно ароматизированные вина, занимавшие, особенно у крестьян, место современных ликеров. Фруктовая водка была еще не известна, знали лишь зерновой спирт (в основном ячменный), но он чаще служил лекарством, нежели сопровождением трапезы. Наконец, перед сном пили настой из трав (вербены, мяты, розмарина) с добавлением пряностей или меда.

Но лучший напиток для всех случаев и для любого времени суток – это, конечно, вино. Считали, что оно является источником здоровья, приносит пользу для жизни человека и представляет собой дар природы, заслуживающий чуть ли не религиозного уважения. Поэтому виноград выращивали повсюду. Тогда виноградники существовали далеко за пределами современных климатических границ, вплоть до Фрисландии и Скандинавии. Вино, как и пиво, сохранялось плохо. Его следовало употребить в течение одного или, самое большее, двух лет.

Несомненно, потребление вина в огромных количествах в средние века было продиктовано и медицинскими соображениями – воду не кипятили, поэтому тот, кто имел неосторожность пить ее, подвергался риску заболеть. Желудочно-кишечные заболевания были подлинным бичом общества, поэтому пить вместо воды вино было гораздо безопаснее.

Манеры аристократического застолья. Гостеприимство средневековья – не литературный штамп. Средневековое общество постоянно находилось в движении, и те, кто временно сидел дома, всегда старались как можно радушнее принять путешественника. На пирах стали присутствовать женщины – хозяйка дома и ее гостьи. У богатых хлебосольство считалось обычаем, хотя застольные манеры были далеки от современности.

Перед началом трапезы и по ее окончании слуги обносили пирующих глубокими чашами с водой – помыть руки.

Ни у кого за столом не было собственной посуды. Золотые и серебряные тарелки и кубки были дороги, а есть с глиняной или деревянной посуды было недостойно знатного человека. Поэтому обычно пользовались одним блюдом на двоих. Рыцарь и его дама, сидевшие рядом, пили из одного кубка. Было также принято пускать кубки по кругу, вытирая край чаши.

Мясо, неизменное главное блюдо на пиру, подавали в огромных блюдах. Пирующие отрезал себе кусок и брал его с блюда руками. Кости бросали прямо под стол. Правила этикета не запрещали вытирать жирные руки о край скатерти (до XII в. можно было вытирать руки об одежду или волосы).

Не было ни вилок, ни ложек, нож зачастую подавался один на двоих (Вилки, появившиеся в обиходе не раньше XII-XIII вв., использовались только дамами и то не всегда). Жидкие и полужидкие кушанья слуги наливали в блюда с ушками, также обычно рассчитанные на двоих, и соседи по столу отхлебывали по очереди. Рыбу, мясо и твердую пищу могли также подавать на широких кусках хлеба, пропитанных соусом или соком. Ножом их разделывали на куски, а затем руками отправляли себе в рот.

Вероятнее всего, обед в среднем длился около полутора часов, а ужин – около двух с половиной. Вечерняя трапеза действительно затягивалась дольше, чем дневная; в это время ели более основательно, и именно по вечерам жонглеры представляли фокусы, труверы читали стихи, паломники рассказывали о дальних странствиях.