Внутреннее состояние человека, достигшего святости.

Чувства святых — «сверхчувственны». Или, иначе сказать, святые обладают не­которым особым, выше всех ощущений воспаряющим, чувством для познания того, ихже око не виде, и ухо не слыша, ина сердце человеку не взыдоша (1 Кор. 2,9).

Они сами про себя говорят: «Дарующий нам то, что выше чувства, дает нам благдатию Св. Духа и другое чувство выше чувства, чтобы мы

-235-

им чувствовали чисто и ясно дары Его и дарования, кото­рые выше чувства»¹.

А если бы чувствования святых были во всем подобны нашим и отличались разве только некоторою упорядочен­ностью, то стоило ли ради этого так подвизаться, как это делали они, стоило ли в продолжение десятков лет быть гонимыми, попираемыми, от всех поносимыми, в трудех множае, в ранах преболе, в темницах излиха, в смертех многащи... в труде и подвизе, во бдениих множицею, во алчбе и жажди, в пощениих многащи, в зиме и наготе (2 Кор. 11, 23-28; Евр. И, 36-38)?!. В том-то и дело, что «нынешние временные страдания, — как говорит божественный Павел, — ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая от­кроется в святых вполне»² в будущем, отчасти открывается в них и здесь (Рим. 8, 18).

Ввиду всего этого заранее нужно сказать, что не толь­ко мы лично не можем по существу передать на бумаге те чувства, которыми дышат и сияют святые, — на такое из­ложение сам автор никогда бы и не дерзнул, если бы не имел готового материала в сокровищнице св. Церкви, — но и сами святые затрудняются это делать. Только посред­ством аналогий и намеков пытаются они передать читате­лю то, что происходит в их душе, и последний, конечно, должен понимать, что описание это далеко от истины и что его несравненно труднее составить, чем, например, втолковать слепому картины тропической природы (заход солнца, восход луны, ночь), так художественно изображен­ные Гончаровым в его книге «Фрегат "Паллада"».

Не желая понять этих простых вещей, люди необду­манно и слепо обвиняют святых в том, что они заполняют страницы своих сочинений невероятными историями, сказками и легендами, а их самих считают помешанными и галлюцинантами, хотя эта хула на Св. Духа нисколько не упрощает дела и не способствует постижению истины.

Поэтому я бы не стал писать настоящей главы, но, имея в виду, что, кроме этих людей, есть еще много других, ве­рующих, простых сердцем и ревностно жаждущих хотя от­части приобщиться к духовному состоянию святых, — я для них и решил изложить учение о чувствах и божествен­ном озарении святых, основываясь на творениях послед­них. Вместе с тем, не находя в богословской литературе книг, откуда желающие бы могли узнать о внутреннем

-236-

состоянии подвижников, я думаю, что мои выдержки из святых отцов будут не лишни до тех пор, пока кто-либо не даст читателям настоящего, глубокого и всестороннего исследования — не только по данному вопросу, но и вооб­ще по аскетике. С меня же довольно и того, чтобы только поставить вешки за собой, а не мостить и укатывать для людей гладко дорогу, поднимая целину... И то — ради запо­веди Христа: и обращься утверди братию... (Лк. 22, 32.)

Различные названия мы встречаем в творениях отцов для определения того неземного состояния, в котором пре­бывают святые. Оно и понятно. Во-первых, его нельзя вы­разить по существу, а приходится описывать какие-либо частные и внешние стороны, каковых — бесконечное мно­жество; из них святые и выбирают наиболее существен­ные. Во-вторых, это происходит оттого, что по-разному действует на человека благодать Св. Духа, в зависимости от воспитания, образования, темперамента, пола, возраста, окружающих обстоятельств (1 Кор. 12, 4-11). Но разные, собственно, только названия, а дарование (или, вернее ска­зать, Дух Святой) одно. Можно еще и так выразиться: многоразличные словеса святых отцов о совершенстве есть, в сущности, разные описания одного и того же пред­мета. Один рассказывает об одной его частности, другой — об иной, а всю красоту разом описать невозможно. Вот их собственные свидетельства.

Упомянув о вере, надежде, любви, бесстрастии и других добродетелях, св. Иоанн Лествичник говорит: «По моему разумению, вера подобна лучу, надежда — свету, а любовь — кругу солнца. Все же они составляют одно сияние и одну светлость».

И еще сказал:

«Любовь, бесстрастие и сыноположение различаются между собою одними только названиями. Как свет, огонь и пламень соединяются в одном действии, так должно рас­суждать и о сих совершенствах»³.

Исходя из этого, и я приведу описания различных про­явлений и действий благодати Св. Духа в совершенных мужах и женах. Из многих же дарований выберу, однако, немногие, а именно: или наиболее часто упоминаемые в святоотеческих творениях, или же наиболее могущие, по

-237-

моему мнению, дать незнакомому с богословием правиль­ное понятие о цели и назначении своей жизни на земле и на небе.

I. Обожение

«Бог не для того сделался человеком, чтобы Ему покло­нялись и веровали, что Он Бог и человек, — просто как случилось; но Он соделался человеком для того, чтобы мы соделывались общниками Божеского естества, как и Он со­делался общником человеческого естества, и, познав силу сего таинства и восчувствовав благодать, благодарили Его⁴.

В чем же состоит это приобщение Божеству, это обоже-ние тварной человеческой природы, это богоуподобление (Гал. 3, 27; 1 Ин. 3, 2)?

Те, которые сподобились соединиться с Богом, «бывают и сами богами по благодати... Отец одевает их в первую одежду, т. е. в одеяние Господа, которое носил Он прежде сложения мира... и вместе в Духа Святого, Который и изме­няет боголепно всех их некиим дивным, неизреченным и божественным изменением... Дает им еще Отец и ум Хрис­тов, да сияет он над главою их и открывает им тайны, кото­рых не может выразить в слове язык человеческий. Дает Он им при этом и новые очи, и новый слух»⁵.

Те, которые — хотя бы были раньше «омраченными: блудниками, прелюбодеями, распутниками (ασωτοι), греш­никами... — отрекутся суетного и обманчивого мира, без не­нависти (αμισως) возненавидят родителей и братии, считая себя странниками и пришельцами в жизни; те, которые ли­шат себя богатств и имуществ, совершенно отвергнув при­страстие к ним; те, которые ради славы небесной от души возгнушаются пустой славы и похвал людских; те, которые отсекли свою волю и соделались для пастырей как бы не­злобивыми овцами; те, которые стали мертвы телом ко вся­кому худому деянию, до пота трудясь над возделыванием добродетелей и руководясь в жизни одною только волею кормчего (т. е. старца и духовного отца. — Еп. Варнава), чрез послушание омертвевая и опять же оживая; те, кото­рые, благодаря страху Божию и памяти смертной, по все дни и ночи проливают слезы и умно (мысленно. — Еп. Вар­нава) припадают к стопам Владыки, испрашивая милости и оставления грехов»⁶, — эти, благодатию Божией, наконец

-238-

делаются нетленными⁷, «чадами Божиими, братиями Спа­сителя, сонаследниками Христу, Богу же наследниками, бо­гами, пребывающими с Богом в Духе Святом, хотя и связан­ными одною только плотию, но духом свободными, которые легко совосходят со Христом на небеса и стяжали там пол­ное гражданство в созерцании благ, коих не видели очи»⁸. Когда Создатель вдохнет Божественного Духа в человека, тогда «Он вселится и будет обитать [в последнем], и просве­тит, и всего его переплавит, тленное обестленив и вновь пе­реплавив обветшавшую храмину души его»⁹. Члены тела обоженного человека становятся членами Христовыми¹⁰, и сам он уже не господин более над собою, но орган Духа Свя­того, в нем обитающего, Который подвизает его и Сам опять подвизаем бывает им, и не может такой человек насытиться возвещением истины¹¹.

Но и после всего этого, после сочетания человеческой природы с Богом, святой «неизменно остается двояким из того и другого: по усыновлению — богом, по природе же весь является ничем иным, как человеком»¹².

II. Бесстрастие

«Великолепие неба суть звезды, — говорит св. Иоанн Лествичник¹³, — а украшение бесстрастия — добродетели; ибо бесстрастие, как я думаю, не иное что есть, как сердеч­ное небо ума, которое все коварства бесов считает за дет­ские игрушки».

«Итак, истинно бесстрастным называется и есть тот, кто тело свое сделал нетленным, ум возвысил превыше всякой твари, все же чувства покорил уму, а душу представил ли­цу Господню, всегда простираясь к Нему, даже и выше сил своих»¹⁴.

Еще по-иному можно определить бесстрастие таким об­разом:

«Та душа имеет бесстрастие, которая приобрела такой же навык в добродетелях, какой страстные имеют в сластях (страстях)»¹⁵.

На примерах последнее будет виднее.

«Если верх объядения состоит в том, что человек при­нуждает себя на принятие пищи, когда и не хочет есть, то верх воздержания — в том, чтобы и при алкании неповин­ную плоть свою удручать воздержанием»¹⁶. «Так, один ста­рец страдал некогда в сильной болезни, так что у него изнутри извергалось много крови.

-239-

В это время у одного брата случилась сухая древесная почка; сварив кашицу, он опу­стил в нее почку¹⁷, принес старцу и просил его вкусить, говоря: "Окажи любовь, вкуси; это, может быть, тебе по­может". Старец, посмотрев на него внимательно и долго, сказал: "Поистине, желал бы я, чтобы Бог оставил меня в этой болезни еще на тридцать лет..." И при такой болезни святой старец не хотел принять даже малую часть кашицы. Брат взял кашицу и ушел в свою келью»¹⁸.

«Если предел блуда, — продолжает св. Иоанн Лествич-ник¹⁹, — есть то, когда кто похотствует при виде животных и даже бездушных созданий, то предел чистоты состоит в том, чтобы ко всем иметь такое же чувство, как к предметам неодушевленным²⁰.

Если крайняя степень сребролюбия есть то, когда чело­век не может перестать собирать богатство или не насы­щается им, то высота нестяжания состоит в том, чтобы не щадить и тела своего [как было в предыдущем случае со старцем в болезни].

Если крайним пределом уныния считается, когда кто и в покое... не имеет терпения, то верхом терпения справедли­во называется то, если человек, находясь в утеснении, счи­тает себя имеющим отраду²¹.

Если пучину гнева означает то, когда человек и наедине гневается, то глубина долготерпения показывается в чело­веке, когда он пребывает в равном спокойствии и в присут­ствии и в отсутствии злословящих». Однажды авва Иоанн Колов²² сидел против церкви. Братия окружили его и спра­шивали о своих помыслах. Один из старцев, увидев это и искушаемый завистью, говорит ему: «Сосуд²³ у тебя, Ио­анн, полон яда». «Так, авва, — отвечает ему святой, — и ты сказал это, видя одну только наружность; а что сказал бы ты, если бы увидел внутренность!»²⁴

«Если крайнее тщеславие есть, когда человек, не видя при себе никого, кто бы его хвалил, обнаруживает тщеслав­ные поступки²⁵, то признак совершенного нетщеславия есть, чтобы и при посещениях других никогда не окрадываться тщеславной мыслью²⁶.

Если знак погибели, т. е. гордости, есть, когда кто возно­сится и малыми и незначительными делами, то спаситель­ный признак смирения есть смиренно думать о себе и при великих начинаниях и совершенствах»²⁷.

-240-

Вот весь радужный спектр из семи главных страстей и добродетелей, на которые разлагается бесстрастие — этот луч от Божественного Солнца, а вокруг — совершенная тьма порабощения страстям.

К этому можно разве что добавить о первоначальном райском незлобии святых, совершенной простоте, детской невинности с отсутствием стыда и еще о некоторых качест­вах, которые не может слышать ухо ныне живущих людей, и потому я их опускаю²⁸.

Но бесстрастие бесстрастию рознь, иное — бесстрастие тела, а иное — бесстрастие души²⁹. Бывает, и от еретиков и неверующих отходят страсти — иными словами, демоны перестают подвигать этих людей на последние, но в этом нет никакой заслуги³⁰. У них это от естества, а у святых — от добродетели.

Существует пять следующих причин, по которым отхо­дят страсти от человека, и, сверяя с ними собственное состояние, нужно проверить, не бесовское ли в нас бесстра­стие вместо божественного. Ибо многие хулители имени Господня хвалятся своим «бесстрастием» и, наоборот, уп­рекают монахов в якобы половом психопатизме³¹.

1) «От некоторых, не только верных, но и неверных, отошли все страсти, кроме одной, — говорит св. Иоанн Лествичник. — Сию одну они оставляют, как зло первенству­ющее, которое наполняет место всех прочих страстей; ибо она столь вредоносна, что может свергнуть с самого не­ба»³². Страсть эта — гордость, разумеется³³.

2) «Вещество страстей, будучи изнуряемо Божествен­ным огнем, потребляется; а по мере того, как вещество ис­кореняется и душа очищается, отходят и страсти, если сам человек не привлечет их опять веществолюбивым житием и леностью»³⁴.

3) «Иногда бесы отступают и сами собою, чтобы ввести нас в беспечность, и потом внезапно нападают на бедную душу, расхищают ее и до такой степени приучают к поро­кам, что она после того уже сама себе наветует и противо­борствует»³⁵.

4) «Известно мне и другое отступление оных зверей: оно бывает тогда, когда душа совершенно утвердится в греховных навыках. Пример этого мы видим на младенцах, которые, когда не дают им сосцов матерних, по долговре­менной привычке своей сосут пальцы»³⁶. Это положение

-241-

можно иллюстрировать следующим назидательным и для нашего времени рассказом о. Амвросия Оптинского³⁷. «Си­дел бес в образе человека и болтал ногами. Видевший это духовными очами спросил его: "Что же ты ничего не дела­ешь?" Бес отвечал: "Да мне ничего не остается делать, как только ногами болтать, — люди все делают лучше меня"».

5) «Знаю еще и пятое бесстрастие, — заключает речь Лествичник³⁸, — которое бывает в душе от многой просто­ты и похвального незлобия. По справедливости посылает­ся таковым помощь от Бога, спасающаго правыя сердцем (Пс. 7, 11), и неприметно для них самих избавляющего от страстей: как и младенцы, когда с них снимут одежду, поч­ти не примечают наготы своей».

Добро и вожделенно божественное бесстрастие, но — не всех оно удел. «Спастись и примириться с Богом всем не невозможно»³⁹, но для того, чтобы быть бесстрастным, нужны и время долгое, и ревность пламенная (Рим. 12, 11), и труды великие, а главное — помощь Божия⁴⁰. Ибо бесст­растие — это дар Божий⁴¹, как и все, что выше естества че­ловеческого. А дары Свои Господь дает кому захочет, и не человеку здесь пытаться что-либо говорить, возражать или даже просто понимать (Рим. 9, 18-21). Ему нужно одно — смириться под крепкую руку Божию и делать предлежащее ему дело, не ожидая за это вообще никакой награды (Лк. 17,7-10).

Каков путь к бесстрастию? — Самый верный лежит чрез послушание и смирение⁴². Приобретенное чрез эти доброде­тели бесстрастие незыблемо, даже если бы человеку при­шлось постоянно находиться посреди базара или пребывать в окружении человеческих пороков. Но приобретенное сре­ди затвора посредством безмолвия, оно все-таки при частом сближении с миром не бывает непоколебимым⁴³.

Разумные извлекут отсюда пользу и поучение.

III. Созерцание

Так как человек составлен из двух частей (из души и те­ла), то и все в нем требует двоякой заботы, сообразно с двойственностью его состава. Сначала, как мы видели, он трудится над приобретением телесно-душевных доброде­телей, посредством их очищает себя от страстей, а потом переходит и к чисто духовному деланию — созерцанию. Но невозможно кому-либо возвыситься до области этого выс-

-242-

шего деяния, если на практике не исполнить прежде низ­шего⁴⁴. И об этом мною уже было говорено выше⁴⁵, и еще несколько слов будет добавлено ниже.

Но что же такое самое созерцание? — «...три суть созер­цания естеств, в которых ум возвышается, оказывает свою деятельность и упражняется: два созерцания естеств сотво­ренных, разумных и неразумных, духовных и телесных; и еще созерцание Святой Троицы»⁴⁶.

Порядок этих созерцаний таков... Но, чтобы дело было понятнее, начну еще с деяний, предшествующих всякому созерцанию.

Прежде всего от человека требуется безупречность во всем его внешнем поведении⁴⁷ и усердие по мере сил в те­лесных добродетелях⁴⁸. Этим он угомоняет в себе плотские страсти и прекращает нечистые токи тела, хотя, конечно, еще ни о каком совершенстве речи быть не может. Это, так сказать, только распашка почвы и подготовка ее для буду­щего посева. И если человек на этом остановится и не засе­ет на поле своего сердца доброй пшеницы добродетелей, то оно опять зарастет вскоре сорными травами страстей и да­же еще в большей степени, раз найдут те для себя почву разрыхленной и удобренной. Об этом Сам Господь сказал (Мф. 12, 42-45)⁴⁹.

Итак, нужно человеку вступить в так называемое (у от­цов) «умное житие», состоящее в непрестанном болезновании сердца о грехах, и в молитве, и в охранении себя от тайных страстей, чтобы не вторглась какая-нибудь из них в область сокровенную и духовную. «Все это есть дело сердца, — говорит св. Исаак Сирин, — оно-то и называется житием умным»⁵⁰. В этом состоянии сердце человека утончается, ум становится острее и начинает постепенно смотреть на вещи прямо, а не противоестественно (чрез ес­тество)⁵¹. Это самая низшая ступень созерцания, которое лучше назвать даже ведением⁵². Всходит же на нее человек, кроме всего прочего, посредством непрестанного изучения Священного Писания, которое помогает ему приобретать здравый взгляд на вещи.

Эта вторая степень доброделания в практическом отно­шении очень важна, и на ней нужно остановиться подоль­ше, чтобы поговорить поподробнее. Выше было уже сказа­но, какое великое значение имеет исполнение заповедей Господних вообще с точки зрения закона Божьего — от них

-243-

не освобождаются даже безмолвники, если они имеют хотя малое общение с братиями⁵³; приведу теперь святоотечес­кое учение о необходимости хранения заповедей для очи­щения ума и стяжания им наивысшей чистоты, вводящей человека во дворы созерцания.

Прежде всего здесь нужно сказать следующее. Хотя цель монашеской и истинно христианской жизни заключа­ется в том, чтобы достигнуть чистоты, или божественной любви (как бы ни назвать это состояние совершенства), но домогаться и просить это страстному человеку у Бога ни­как не следует. Иными словами, если бы кто из живущих в миру, услышав, что дары Св. Духа подаются через дерзно­венную молитву к Богу, и бросив всех и вся, заперся бы в своей комнате на молитву и стал бы ходить в церковь для сего, начал бы поститься, изнурять себя и говорить: «Ах, как я люблю спасение», — то поступил бы неразумно и лживо. Ведь не из того, чего вожделевает человек, познается, что он любит, но из того, что он любит, делается заключение о том, чего он вожделевает, ибо чего не возлюбит человек, того и не будет вожделевать. Так и здесь. Если человек, находясь в страстном устроении, как будто стремится к этим вели­ким состояниям и, вообще говоря, к Богу и говорит, что он любит чистоту и Бога, то это еще не значит, что он действи­тельно Его любит, но если кто всячески старается на деле показать себя чистым и со всею ненавистью и гневом под­визается против страстей, сражаясь за заповеди Христовы, — то из этого уже можно выводить, что именно и Кого че­ловек любит (Ин. 14, 21).

Ведь о любви к Богу все говорят, даже и неправослав­ные, а о любви к ближнему — даже кощунники, богоборцы, неверующие. И слово это всякий произносит как свое соб­ственное; однако же при произнесении таких слов движет­ся только язык, душа же не ощущает того, что говорит. И многие больные не знают даже, что они больны. Ибо зло есть недуг души, и прелесть — гибель истины. И весьма часто люди, недугующие этими болезнями, объявляют себя здоровыми и у многих заслуживают похвалу. Но пока душа не уврачуется от зла и не будет приведена в естественное здравие, в каком создана; человеку невозможно вожделе­вать сверхъестественных даров Духа, ибо душа, болезнующая страстями, не ощущает чувством своим духовного, но желает и стремится к нему только потому, что слышала

-244-

об этом от других, и по откровениям, почерпнутым из Свя­щенного Писания.

А если кто скажет, что молитвой можно всего добиться, то можно ответить такому — да, разумной и дерзновенной. А у грешника где же дерзновение, раз он погряз в страстях и потому подлежит гневу Божьему и наказанию геенной, и где его разум, когда он видит рядом с собою голодного и ни­щего брата и, вместо того чтобы послужить ему и утешить его, отворачивается под предлогом молитвы и каких-то «высших» духовных дел?⁵⁴

Итак, ясно, что нужен другой порядок в прохождении доброделания, чтобы достигнуть человеку совершенства и созерцания, и рассудительные давно приобрели последние и уже обладают ими.

Порядок этот следующий. Сперва необходимо терпе­ливо, с принуждением себя бороться за чистоту. И если ду­ша препобедит страсти, то приобретает себе эту чистоту; а истинная чистота сердца делает то, что ум приобретет дерз­новение в час молитвы.

Но как заболевший сын не сомневается в своем отце и не просит у него такими словами: «Дай мне что-нибудь», «Сделай меня наследником», а старается сперва выздоро­веть и стать на ноги, и по выздоровлении имущество отца само собою становится его собственностью, так и разумный христианин или монах не должен рассуждать и просить у Бога: «Дай мне то-то и то-то». Ибо промышление Божие о нас выше того, какое бывает у отца о сыне. И потому следу­ет нам смиряться, плакать о тех причинах согрешений, ко­торые помимо нашей воли сделаны в помыслах или самым делом, и с сокрушенным сердцем говорить словами мыта­ря: Боже, милостив буди мне грешнику (Лк. 18, 13). С дру­гой стороны, тайно и явно делать все, чему научил Господь, сказав: ...егда сотворите вся поведенная вам, глаголите, яко раби неключими есмы, яко еже должны бехом сотворити, сотворихом (Лк. 17, 10), и притом так, чтобы совесть наша свидетельствовала нам, что мы действительно неключимы и имеем нужду в помиловании. Мы должны всегда по­мнить — и об этом уже было говорено довольно⁵⁵, — что «не дела отверзают заключенную [страстями] дверь нашего сердца, но сердце сокрушенное и смирение души»⁵⁶. Таким образом, больной всегда смиряется и прилагает попечение о выздоровлении от своих недугов (страстей), а потом уж

-245-

домогается сделаться царем, потому что чистота и душев­ное здравие суть Царство души⁵⁷. Принеся же покаяние и получив здравие души, грешник входит в область чистого естества и царствует во славе Отца Своего.

И никак иначе это не бывает. Ибо — расширю несколь­ко и продолжу дальше предыдущие положения — если бы душа, будучи заключенной в темницу страстей, могла сво­бодно возлюбить Бога, то не имела бы большой нужды спрашивать и дознавать о таинствах мира духовного, не требовала бы старческого окормления и руководства. Для нее достаточно было бы одних святоотеческих писаний, и всякий, окончивший духовную академию, одним дипломом приобретал бы себе вместе с тем и патент на звание «свято­го» человека, что говорить и думать, конечно, нелепо. Же­лать посредством исследования и расспросов уразумевать таковые тайны есть неразумие души, ибо и блаженный апо­стол Павел руководился не наукой или иным каким веще­ственным способом познания, когда сказал, что видел и слышал тайны и неизреченны глаголы, ихже не леть есть человеку глаголати (2 Кор. 12, 4), но «восхищением восхи­щен был в духовную область и видел откровение тайн»⁵⁸. Итак, явно для всякого, что внешнее обучение и знание при наличии в человеке страстей не приносят пользы и недо­статочны, для того чтобы открыть дверь, преграждающую путь к чистоте. Если же будут отъяты от души страсти, то ум просвещается и устанавливается на чистом основании естества и уже не имеет нужды в вопросах, потому что ясно сам видит блага, обретающиеся на своем месте⁵⁹. Это все равно как наши внешние чувства: они ведь не вследствие обучения и вопросов ощущают и воспринимают окружаю­щие вещи, но каждое чувство естественно, в силу имею­щейся у него способности к этому, познает внешний мир, а если у него эта способность, как выражаются специалисты, атрофирована и почему-либо не действует, то, сколько ни учи и ни рассказывай человеку о том предмете, какой под­лежит восприятию не действующим у человека чувством, последний не может иметь о нем здравого понятия. Так, сколько ни говори слепому о славе солнца и луны, о красо­те звезд и блеске драгоценных камней, он воспринимает и судит и представляет себе эту красоту только по названию, знание же, и рассуждение, и восхищение ею (если только можно говорить о последнем) далеки от наслаждения, до-

-246-

ставляемого самим видением этих предметов зрячим. По­добно сему нужно мыслить и о созерцании духовном. Ибо ум, презирающий в сокровенные тайны Духа, если он пре­бывает в своем естественном здравии, то есть исцелился от страстей и украсился добродетелями, начинает сам собою видеть вещи духовного мира и вполне созерцает славу Христову, а не спрашивает и не учится, но наслаждается тайнами нового мира превыше свободы воли своей и сораз­мерно горячности веры и своей надежде на Христа. И, сле­довательно, напрасно неверующие (объясняется это, как видно из предыдущего, невежеством их) упрекают нас, христиан, что они не видят чудес (и выводят отсюда — вот логика! — что их нет), что то, о чем учит Евангелие, — не­возможная вещь, что святые, да и вообще все спасающиеся, в лучшем случае, ненормальные люди (а то прямо обвиняют духовенство в личных корыстных целях)⁶⁰. Вме­сто того чтобы требовать от христиан объяснения и демонстраций чудес, к которым — для проверки духовных вещей — хотят подойти опять-таки с научными методами и громоздкими, из меди и железа (!), аппаратами⁶¹, неверую­щие должны в точности исполнить то, чего требует от своих чад св. Православная Церковь, и вот, после того как прове­дут в подвигах и добродетелях лет 30-50, то, несомненно, и сами будут творить чудеса, если только до конца уничто­жат в своем сердце сатанинскую гордость и обольщение. Тогда уже придется не нам их учить, а нам учиться у них. И как было бы хорошо это...

«Итак, — сводя все к одному, говорит святой Исаак Си­рин, — если ты любишь чистоту, отсеки ко всему любовь, расточаемую на всех⁶², и, вошедши в виноградник сердца своего, делай в нем [Мф. 20, 2], истребляй в душе своей страсти, старайся не знать злобы человеческой. Чистота взирает на Бога, воссиявает и цветет в душе не вследствие прошения, но вследствие неведения злобы какого бы то ни было человека. Если же желательно тебе, чтобы сердце твое соделалось вместилищем тайн нового мира, то обогатись сперва делами телесными, постом, бдением, службою, по­движничеством, терпением, низложением помыслов и прочим. Связывай ум свой чтением Писаний и углубле­нием в них, напиши пред очами у себя заповеди и отдай долг страстей, когда бываешь побежден и побеждаешь. И непрестанным молитвенным и [просительным] собеседова-

-247-

нием (разумеется с Богом. — Еп. Варнава) и углублением в молитвословия искореняй в сердце своем всякий образ и всякое подобие, прежде тобою воспринятое⁶³. Приучай ум свой углубляться в тайны Спасителева домостроительства и оставь просить себе ведения (разумения тайн духовного порядка. — Еп. Варнава) и созерцания, которые будут в своем месте и в свое время, превыше словесного описания. Продолжай делание заповедей и труды в приобретении чистоты; и проси себе у Господа в молитве огнем разжженной о всем печали (какую влагал Он в сердца апостолам, мученикам и отцам), да уканет она в твое сердце, и да спо­добишься умного жития... Законная дверь, вводящая в это, есть любовь. Если приобретем любовь, она вводит нас в это. Если же сподобимся сего [дарований духовных] по благо­дати без любви, то непременно когда-нибудь утратим мы это; потому что стяжание и страж высших святых и боже­ственного жития есть любовь [1 Кор. 13, 1-2]»⁶⁴.

Так, в подвижничестве все связано между собою и за­вершается любовью, яже есть союз совершенства (Кол. 3, 14). Без добродетелей и объединяющей их всех любви нельзя достигнуть и созерцания. И сколько бы человек ни употреблял усилий, чтобы духовное низошло к нему, оно не покоряется. И если дерзновенно возмечтает он, и возве­дет взор к духовному сам, и будет доходить до него разумом невовремя, то скоро притупляется его зрение, и вместо дей­ствительного усматриваются им призраки и образы — че­ловек впадает в прелесть.

Теперь пора сказать и о самом существе созерцания. Из всего вышеописанного следует, что говорить подробно о сем и пускаться в глубину изысканий — дело лишнее и да­же вредное для новоначальных. Но чтобы знали они, ради чего именно им надо подвизаться, и скорбеть, и страдать всю жизнь, приведу из множества описаний созерцания по­движниками Природы несозданной и природы тварной только описание созерцания Божественного Света Св. Троицы (Ин. 8, 12; 1 Ин. 1, 5; 1 Тим. 6, 16), оставленное св. Симеоном Новым Богословом. У последнего этих описа­ний много, но я выберу из них два, наиболее доступные по­ниманию молодых подвижников и полезные им, ибо обращены к их сердцу и относятся к покаянному деланию: случаи эти вставлены преподобным в рамку повествования о своих естественных, телесных подвигах. Один случай

-248-

дает описание созерцания, полученного им по благодати, за горячность веры и по молитвам его духовного отца, дру­гой — относится к тому времени, когда он уже стал прихо­дить в меру любви⁶⁵, преуспев во всех заповедях и подвигах; он живописует длительный процесс, что лучше проясняет дело.

1. Первый рассказ св. Симеон Новый Богослов ведет не от себя, но якобы от лица некоего послушника.

«Один юный рассказывал мне, что был он послушником у одного старца благоговейного, равного по добродетелям великим святым, и слыша, как он часто говаривал, что на тех, которые подвизаются, свыше приходят божественные озарения и множество света, в каковом состоянии бывает и собеседование Бога с человеками, удивлялся сему, и такое, говорил он мне, возымел я желание получить и себе такое благо, что от жаждания того забывал все, и земное, и небес­ное, — забывал пищу, и питие, и всякий телесный покой. Старец же мой, будучи великим святым, имел и дар про­зорливости и, видя, что я без размышления исполнил все его повеления, между тем не ел и не пил, а был весь погру­жен в свои мысли, приказал мне есть, потому что имел ве­ликое и безмерное ко мне сострадание и благоутробие. Я ел и нехотя, ибо боялся греха преслушания. Но сколько ел, столько еще больше разгоралось во мне пламя внутри. Невыносимо было мне насилие, какое делал мне старец. Слезы текли у меня как река, и, плача так, вскакивал я ча­сто из-за трапезы, думая, по маломыслию, что он полагает препоны доброму моему стремлению, не зная, какую чрез­мерную боль и тяготу ношу я в своем сердце.

В один день пошли мы в город, близ которого он жил, для посещения духовных детей его, и пробыли там весь день. Вечером возвратились мы в келью от большого труда и жара алчущие и жаждущие: ибо старец не имел обычая где-либо есть и отдыхать, а было тогда лето, и старцу — годов с шестьдесят. Когда если мы за стол, я не ел, потому что очень утомился и думал, что если поем и попью, то совсем не смогу стать на молитву и с обычным жаром испраши­вать желаемого. Так думал я и сидел, как бы находясь вне себя. Тогда святой мой, смотря на меня и, по дару прозорливости, зная причину, по которой я не ел, и какими мыс­лями занята моя голова, возымел жалость ко мне и сказал:

-249-

— Ешь, чадо, и пей, и отныне оставь всякую печаль, по­тому что если бы Бог не хотел явить тебе милость, то не благоволил бы Он привести тебя ко мне.

Итак, поели мы и напились больше нежели вдоволь. Ел и он, снисходя к моему изнеможению.

Когда потом убрали мы со стола, говорит мне он:

— Ведай, чадо, что Бог не благоволит много ни к посту, ни к бдению, ни к другому какому телесному труду, ни к ка­кому другому доброму делу, и не являет себя никому друго­му, кроме только смиренной, непытливой и благой души и сердца.

Слыша это, я удивился слову и наставлению святого и, горя сильным внутренним огнем и все грехи свои во мгно­вение ока приведя на мысль, облился весь слезами, тек­шими из очей моих, и, падши к ногам святого и обняв их, сказал:

— Молись о мне, святче Божий, да обрету милость по твоему ходатайству, так как из тех добрых расположений, о которых сказал ты, я не имею ни одного, да и ничего добро­го, кроме только многих моих грехов, которые знаешь и ты.

На это святой мой показал мне такое сильное соболез­нование, что сам заплакал и, велев мне подняться с земли, сказал:

— Имею веру, что Бог, такие богатые явивший ко мне Свои милости, дарует и тебе сугубую благодать, ради одной веры твоей, какую имеешь ты к Нему — Богу и ко мне, по­следнему и худейшему.

Это слово я принял так, как бы слышал его от Самого Бога, и, помышляя о сугубой благодати, какую получил Елисей чрез пророка Илию, уверовал, что, хотя я и недо­стоин, но человеколюбивый Бог очень скоро творит волю боящихся Его, и, с поклоном испросив молитвы, пошел в свою келью. Отпуская меня, старец дал мне заповедь — прочитать на ночь лишь Трисвятое и — лечь.

Вошедши туда, где имел я обыкновение молиться, и на­чав: Святый Боже — и вспомнив слово святого старца, я вдруг заплакал и в такие пришел слезы, и в такой пламень к Богу, что не могу выразить того словом, ни той радости и сладостного утешения, какие были тогда во мне.

Падши затем лицом наземь, я увидел нечто дивное, ибо вот — воссиял мысленно во мне великий свет и взял к себе весь мой ум и всю душу. Изумился я такому внезапному

-250-

чуду и стал, как вне себя, забыв и место, в котором стоял, и что такое я, и где я, вопиял только: «Господи, помилуй!» — как догадался, когда пришел в себя.

Впрочем, отче мой, кто был тот, кто говорил во мне и приводил в движение язык мой, не ведаю, — Бог то весть, — не ведаю и того, как соединился я с тем светом, в теле ли быв или вне тела. Ведает это тот самый свет, который из­гнал из моей души всю тьму и всякое земное мудрование, отнял от меня всю вещественность и тяжесть тела и произ­вел в моих членах великое расслабление и изнеможение. Это изнеможение и расслабление моих членов и нервов было так сильно от крайнего напряжения, что мне каза­лось, будто я слагаю с себя бремя тления. В душе же моей он произвел великую радость, умное чувство и сладость, высшую всякой чувственной сладости. Сверх того, он див­но даровал мне свободу и забвение всех помыслов, какие в мире, и открыл самый способ исхождения из настоящей жизни; потому что все чувства ума и души моей прилепле­ны были тогда к единому неизреченному веселию и радос­ти от того света.

Но когда безмерный тот, явившийся мне, свет мало-по­малу умалился и наконец совсем стал невидим, тогда я пришел в чувство и познал, какие дивности внезапно про­извела во мне сила того света. Почему, испытав удаление его и видя, что он опять оставил меня одного в этой жизни, я столь много опечалился и душа моя так сильно возбо-лезновала о том, что не могу выразить тебе, как следует, великой скорби, которая как огонь возгорелась тогда в моей душе. Если можешь, отче мой, сам вообрази и болезнь разлучения того, и высоту великого того благодеяния, и безмерную любовь, явленную мне и разгоревшуюся во мне, а я не могу ни языком сказать, ни умом понять безмер­ность того видения.

Я сказал ему:

— Нет, всечестный отче и брате! Ты изобрази мне дейст­вия того света, который явился тебе.

И он, сладкий, исполненный Святого Духа и сподобив­шийся такого видения, ответил мне кротчайшим и медоре-чивым гласом:

— О отче! Свет тот, когда является, веселит, а когда скрывается, оставляет рану и болезнь в сердце. Приходя или нисходя на меня, Он возводит меня на небеса, одевая и

-251-

меня светом. Он является мне, как некая звезда, и есть не-вместим для всей твари; сияет как солнце, и мне непонят­но, как вся тварь держится Его силою. Он показывает мне все, что есть в творении, — и повелевает мне не заходить за пределы человеческого естества. Меня объемлют кровля и стены; а он отверзает мне небеса. Поднимаю чувственные мои очи, чтобы посмотреть, что есть на небе, и вижу, что там все так же есть, как было прежде. Удивляюсь этому — и слышу свыше глас, таинственно говорящий мне:

— То, что видишь теперь, есть таинственное предъизоб-ражение будущих благ, которых, совершенно как они есть, не увидишь, пока носишь плоть. Но возвратись в себя само­го и смотри, чтобы не сделать чего-либо такого, что может лишить тебя благ, которые сподобился ты получить. Если же и погрешишь когда, в научение смирению, позаботься не бегать покаяния, потому что покаяние вместе с Моим человеколюбием изглаждает и прежние, и настоящие грехи»⁶⁶.

Далее св. Симеон перечисляет и указывает подобные пути и добродетели, которыми достигается это превышеес-тественное состояние, по описание их я опускаю, ввиду то­го что они совпадают с теми, что были изложены по преп. Исааку Сирину*.

(*На этом рукопись Главы 13 обрывается. — Прим, составителя.)

-252-

Приложение.