О боголюбезном и духовном покаянии.

Покаяние как таинство.

I. Установление таинства.

Оно установлено Самим Иисусом Хрис­том (Ин. 20, 22-23; Мф. 16, 19; 18, 18).

II. Исповедь

1. Понятие о ней. Исповедь есть самый естественный способ выражения покая­ния и раскаяния в грехах, ибо, по слову Христа, от избыт­ка сердца уста глаголют (Мф. 12, 34). На существование <института> исповеди в первохристианской среде имеют­ся указания уже с апостольских времен (Деян. 19, 18)¹.

Но у первых христиан понятие о ней было шире, чем у нас. Под нею разумелся не единичный только акт устного исповедания грехов, как теперь, а известный круг покаян­ных подвигов, иногда многолетних², о чем пойдет речь ниже.

2. Совершители чина исповеди. Покаяние — великое та­инство³, и посему неудивительно, что совершение этого та­инства было вверено Господом одним только епископам (Мф. 16, 19)⁴ . Отсюда следует, что исповедовать и старче-ствовать, иначе говоря — духовничествовать, не есть дело, для епископа сверхдолжное или не подобающее его сану (или молодости, ср.: 1 Тим. 4, 12), но простая обязанность (Иез., глава 33). Обязанность более приличная и, так ска­зать, более идущая к нему (о чем постоянно ему и омофор напоминает)⁵, чем к рядовому священнику, хотя у нас и не свыклись с этим представлением.

История древней и греческой Церквей учит, что святи­тели всегда несли на своих плечах этот тяжелый крест. Многочисленны цитаты, показывающие, как епископы первых времен наблюдали за публичным покаянием⁶ и в то же время исповедовали помыслы мирян и старчествовали в узком смысле⁷. Об этом говорят божественный Василий Великий⁸, св. Иоанн Милостивый, патриарх Александрий­ский⁹, св. Никифор, патриарх Константинопольский¹⁰ и другие.

«Я не заставляю тебя... выйти на средину зрелища и ок­ружить себя множеством свидетелей, — говорил некогда Златоуст¹¹, — мне одному, наедине, скажи грех, чтобы я ув-

-296-

рачевал рану и избавил тебя от болезни»¹².

Не умножая цитат¹³, достаточно в заключение привести слова нашего отечественного святого — Димитрия Ростов­ского. В послании к иеромонаху Иосифу святитель пишет: «Аще бы кто и к нам, самому архиерею, хотел на исповедь прийти, путь ему благословен, и наша должность гото­вая»¹⁴.

Но на Руси дело сложилось иначе.

Что же касается пресвитерского чина, то принадлежа­щие к нему (священники, иеромонахи, игумены¹⁵ и проч.) пользуются властью духовника лишь ограниченно¹⁶ и чрез формальное разрешение¹⁷ епископов.

3. Канонические грехи. Как каялись в них у первых хрис­тиан? Каноническими грехами у древних христиан назы­вались следующие три, которые поначалу влекли за собою отлучение навсегда¹⁸:

1) отречение от веры,

2) блуд и прелюбодеяние,

3) убийство.

Но с III века, с падением первоначальной чистоты и ос­лаблением духовного горения, Церковь вынуждена быть снисходительнее: блудники и прелюбодеи стали прини­маться в Церковь после принесения покаяния¹⁹. В жесто­кое гонение Декия (249-251 гг.), когда особенно много по­явилось падших, было допущено еще новое снисхождение: в Церковь стали принимать и отрекшихся от веры.

Однако покаяться в указанных грехах было не так лег­ко²⁰. Все кающиеся прежде всего разделялись на степени, или чины, которых было четыре²¹: плачущие, слушающие, припадающие и пред - или купностоящие²².

Была, кроме первой, плачущих, еще одна редкая и ис­ключительная степень, это — обуреваемые²³. Они изгоня­лись даже из притвора и должны были стоять на паперти, вне церковных дверей, под открытым небом, и в дождь, и в жару, и в холод, и в бурю. Отсюда их наименование²⁴. Этой епитимий подлежали скотоложники, мужеложники и все вообще впадшие в противоестественные блудные грехи²⁵. «За гнусные неистовства страстей, противные законам по­ла и естества, — говорит Тертуллиан²⁶, — мы не только от порога, но и от крова церковного отгоняем, потому что это — не грехи, а чудовища».

-297-

Плачущие лежали распростертые ниц в притворе. При входе верных в церковь, они кланялись каждому в ноги и просили о себе святых молитв²⁷. «Терзай свою душу вопля­ми... припадай к ногам избранных...», — обращается св. Ам­вросий Медиоланский²⁸ к одному грешнику, растлившему посвященную деву (по-нашему монахиню).

Слушающие уже допускались в церковь, но только до литургии верных, то есть, выслушав Апостол и Евангелие с поучением, они выходили вместе с оглашенными по воз­гласе диакона: «Оглашеннии, изыдите».

Припадающие стояли в средней части храма и прибли­жались к самому амвону, где получали себе благословение (с возложением рук) епископа на выход из церкви.

Наименование чина («припадающие»)²⁹ произошло от трогательной картины: кающиеся с рыданием и воплем па­дали в ноги мученикам, священникам, иерархам, обнимали их колени (как легко представить, со словами: «Не отступ­лю... умоли за меня Бога...»), целовали эти колени, стопы³⁰, края самой одежды, стояли коленопреклоненные перед си­дящим³¹ епископом, умилительно исповедуясь ему или получая от него разрешение... Эта картина подтверждается и историческим свидетельством — той гнуснейшей³² кле­ветой, которую распускали язычники про христиан и христианок, понимая и толкуя по-своему³³ это смиренное коленопреклоненное положение их тела и целование ко­лен. И до сих пор остался в церковной практике обычай становиться на колени во время чтения молитв пред испо­ведью (падение ниц)³⁴, во время самой исповеди и чтения разрешительной молитвы после нее. Целование же колена у епископа сохранилось теперь только при хиротонии³⁵.

Купностоящие, как показывает самое название, стояли вместе с верными всю литургию, только не имели права де­лать приношения (по-нынешнему: подавать просфоры)³⁶ и приобщаться.

Итак, кающиеся грешники делились на разряды, пребы­вание в которых обязывало к известному уничижительно­му образу поведения. Но этого мало. От кающихся всех степеней требовались особые покаянные подвиги, более или менее тяжкие и продолжительные, смотря по роду гре­хопадения. Этот круг покаянных подвигов назывался эксомологисисом (εξομολογησις;)³⁷. «исповедью» в собственном (широком) смысле.

-298-

Кающиеся, следуя Писанию (Мф. 11, 21), надевали на тело власяницу и посыпали голову пеплом³⁸. Женщины и девы иногда должны были обрезать себе косы, «которые по причине суетного тщеславия подали [им] повод к разнуз­данности»³⁹. Кающиеся воздерживались от омовения тела и намеренно содержали его в грязи⁴⁰. В тех случаях, когда прочим верующим строгость поста ослаблялась, кающиеся не имели этой льготы⁴¹, так что они и во все дни св. Пяти­десятницы⁴² молились на коленях⁴³. Они обязаны были, в особенности, соблюдать заповедь милосердия⁴⁴ и воздер­живаться от супружеского ложа⁴⁵.

Что касается срока покаяния в древности, то он был раз­личен: простирался до 10-15-20 лет и более, даже до самой смерти грешника. Замечательна в этом отношении одна надмогильная надпись 520 года, найденная в Лионе в 1857 году⁴⁶. Русский перевод ее гласит: «Под сим холмом поко­ится блаженной памяти богобоязненная Каруза, которая провела в покаянии 22 года, и жития ее в мире было 65 лет. Умерла 19 сентября, при их сиятельствах консулах Русти-ане и Виталиане»⁴⁷.

Треть жизни — в публичном покаянии!..

Из того, что Каруза здесь названа «богобоязненной», «благочестивой» (religiosa), скорее, следует заключить, что она несла публичное покаяние не по церковному суду, а до­бровольно, была святая самоосужденница, одна из тех душ, которые нередко в то время ради приобретения крайнего смирения и неизреченных чрез него таинственных дарова­ний, не имея никакой вины, ставили себя на одну доску с разбойниками, прелюбодеями и вероотступниками и таким образом непорочно обесславливали себя для вящей буду­щей славы⁴⁸.

Публичное покаяние и разрешалось публично. Грешни­ка, отбывшего срок эксомологисиса (который, в зависимос­ти от глубины покаянного настроения и силы раскаяния, мог быть и сокращен), приводили в пепле и в покаянной одежде (во власянице) к алтарю. Нет нужды прибавлять, что весь вид его являл полное сокрушение, а глаза представ­ляли источники слез. Здесь, у амвона⁴⁹, после чтения тор­жественных и умилительных молитв епископ разрешал его, возлагая на главу руки⁵⁰. Приурочивалось торжество обыч­но к Великому четвертку, пятку или субботе Страстной сед­мицы⁵¹. Если грешник был предан сатане во измождение

-299-

плоти, да дух спасется (1 Кор. 5, 5), или сам ему вверялся, то епископ, примиряя его с Церковью, заставлял всех при­сутствовавших за него молиться⁵².

После этого грешник — а вернее сказать уже святой -допускался наконец к давно желаемому соединению со Христом в таинстве св. приобщения и становился полно­правным членом общины.

В заключение нужно заметить, что от публичной испо­веди древних времен надо отличать нашу публичную, или общую, исповедь, которую ради нужды практиковал о. Ио­анн Кронштадтский и которую без нужды иногда пытают­ся заводить в некоторых приходах⁵³. Общего, как видно из предыдущего, у них только одно название, да разве еще гласное исповедание грехов, и то (в последнем случае) еди­ничное (одновременное) и в общей массе народа.

Нынешняя общая исповедь произошла от одной особой формы исповеди (ритуальной) первых христиан. Так как они жили чисто, то и не нуждались в серьезной исповеди. Но так как, с другой стороны, и праведник — по Писанию (Притч. 24, 16) — семь раз (на день?) падает (в грехи неведения, невольные, тайные), то душа нуждалась и у них в очищении совести пред принятием Св. Тайн. Историчес­кие свидетельства об этой исповеди дошли до нас, можно сказать, с апостольских времен⁵⁴. Но самое красочное и по­дробное описание ее находится у св. Василия Великого⁵⁵. Недостаток места не позволяет мне выписать слишком длинную цитату.

Но в настоящее время, когда утерян смысл и понятие о существе даже основной исповеди, ритуальная, конечно, недопустима, и, без сомнения, ее можно встретить только в двух местах: у духоносных пастырей, с великими харизма­тическими дарованиями⁵⁶, и у пастырей, не понимающих ничего в духовной жизни.

Теперь уместно привести описание того, как проходил эксомологисис, или публичное покаяние, в одном из древ­них монастырей Фиваиды, недалеко от Александрии, в Египте.

Предварительно необходимо сказать, что описываемый случай — исключительный в истории покаянной дисцип­лины. Поэтому, чтобы не впасть в ложное понятие о покая­нии и аскетическом подвиге — я не говорю уже в неверие и хулу, — следует отнестись к <нижеследующему рассказу>

-300-

с должным рассуждением. Насколько и в какой степени необходимо каждому из нас приложить к себе нечто из описываемого, объясняет в конце цитируемого отрывка сам автор. Заранее предупреждаю читателя, что все описы­ваемые жестокости и муки были добровольными. Все они происходили из чувства глубочайшего раскаяния и любви к Богу. Это не самоубийство и не самоненавидение, а та особая нелюбовь к своей душе, которая ублажается в Апо­калипсисе (Откр. 12, 11). Это — совершенное исполнение заповеди о той непорочной и не могущей быть понятой прелюбодейным миром ненависти к страстям своей души, которой требует от Своих последователей Спаситель. Тем, кому удалось выкарабкаться из мирских тенет и протереть запорошенные соблазнами культуры глаза, у кого душа уязвилась огненною стрелою божественной любви, все на­писанное здесь не только будет понятно, но и живительно, сладостно, приятно. Такая душа страданиями питается, а не тяготится. Слезы и подвиги для нее не отвращение, не ужас, не непонятный сырой мрак, а — единственное утеше­ние в тоске и туге сердечной. А порукой в том, что страда­нием можно увеселяться духовно (а не страстно)⁵⁷, служат слова преп. Симеона Нового Богослова: «Итак, братия мои возлюбленные, возненавидим мир и яже в мире. Ибо какое общение нам, христианам, с миром и с тем, что в мире? Воз­любим же от всей души то, что любить повелевает нам Бог. Возлюбим нищету духовную, т. е. смирение, возлюбим не­престанный деннонощный плач, от которого ежечасно про-израждается*(*Так в переводе еп. Феофана Затворника. — Прим. еп. Варнавы.) радость душевная и утешение изливается на тех, кои любят Бога. От плача водворяется и кротость в тех, кои подвизаются во истине. Которые плачут, те также ал­чут и жаждут правды и всеусердно ищут царствия Божия, превосходящего всякий ум человеческий. И не это только, но и то, что иной делается милостивым и чистым в сердце, полным мира и миротворцем, также мужественным в ис­кушениях бывает от непрестанного плача. Плач произво­дит в нас ненависть и ко всякому злу. Им возжигается в душе и божественная ревность, которая hi! на минуту не дает человеку покоя, но не допуская его склоняться на зло со злыми, устремляет на все доброе, исполняя вместе с тем душу мужеством и силою к претерпению всех искушений

-301-

и скорбей»⁵⁸. Поэтому, как будет говориться далее, «что для иных неудобно и неприятно, то любезно и приятно для тех, которые ниспали из состояния добродетели и лиши­лись духовного богатства»⁵⁹. Заметим, что тот круг покаян­ных подвигов, который описывается ниже, существовал не для рядовых монахов, но для тяжко падших чудотворцев⁶⁰, или, по крайней мере, для приблизившихся к этой степени духовной жизни. Они и раньше несли немалые подвиги. Должно также отметить, что в нижеследующем отрывке мы найдем поучительнейшую картину и систему покаяния, гораздо более завидную, чем «благочестивое житие» мно­гих непадших. Духоносный автор не постеснялся об этом заявить прямо: «Эти падшие и плачущие блаженнее непад­ших и не плачущих о себе».

Но пора уже сказать и о самом авторе и месте действия. Автором является знаменитый светильник рассуждения, великий в отцах, св. Иоанн Лествичник. Следовательно, самый неподкупный и истинный свидетель, притом и оче­видец: он целый месяц прожил в обители кающихся. Оби­тель же эта — характерно и название ее: Тюрьма⁶¹,-как сказано, была в Фиваиде и существовала уже не менее двухсот лет до ее посещения Иоанном Лёствичником. Во время пребывания там последнего она была подчинена на­стоятелю одного соседнего, главного, монастыря, мужу равноангельному⁶².

«Слышал я, немощный, — так начинает с дивным сми­рением сильнейший подвижник свое повествование, — о чудном некотором и необычайном состоянии и смирении осужденников, заключенных в особенной обители, называ­емой Темницею... Пришедши в эту обитель кающихся, в эту, поистине, страну плачущих, увидел я то, чего, поисти­не, если не дерзко так сказать⁶³, око нерадивого человека не видело и ухо унылого не слышало, что и на сердце лениво­го не всходило, т. е. такие дела и слова, которые сильны убедить Бога; такие упражнения и подвиги, которые скоро преклоняют Его человеколюбие.

Видел я, что одни из этих неповинных осужденников⁶⁴ всю ночь, до самого утра, стояли на открытом воздухе, не передвигая ног, и жалким образом колебались, одолевае­мые сном по нужде естества; но они не давали себе нимало покоя, а укоряли сами себя и бесчестиями и поношениями возбуждали себя.

-302-

Другие умиленно взирали на небо и срыданием и во­плем призывали оттуда помощь.

Иные стояли на молитве, связавши себе руки назади, как преступники; печальные лица их были преклонены к земле; они считали себя недостойными взирать на небо; от недостоинства помыслов и от угрызения совести не знали, что сказать и как проговорить, какие молитвы вознести к Богу, как и откуда начать моление; но только душу немот­ствующую и ум безгласный представляли Богу и были ис­полнены мрака и как бы тонкого отчаяния.

Другие сидели на земле во вретище и пепле, лицо скры­вали между коленами и челом ударяли о землю.

Иные непрестанно били себя в грудь, воззывая прежнее состояние души своей и невинность своей жизни. Иные из них омочали землю слезами; а другие, не имея слез, били сами себя. Иные рыдали о душах своих, как о мертвецах, будучи не в силах переносить сердечной туги; другие же, рыдая в сердце, глас рыдания удерживали в устах; а иногда, когда уже не могли терпеть, внезапно вопияли.

Видел я там, что некоторые от сильной печали находились как бы в исступлении; от многого сетования были безгласны, совершенно погружены во мрак и как бы нечувствительны ко всему, касающемуся земной жизни, умом сошли в бездну смирения и огнем печали иссушили слезы в своих очах.

Другие сидели в задумчивости, поникши к земле и не­престанно колебля главами, подобно львам, рыкали и стена­ли из глубины сердца и утробы. Одни из них благонадежно просили совершенного прощения грехов и молились о сем; а иные, по несказанному смирению, почитали себя недо­стойными прощения и взывали, что они не имеют пред Бо­гом никакого оправдания. Другие молили Господа, чтобы им здесь потерпеть мучения, а там быть помилованными; иные же, угнетаемые тяготою совести, чистосердечно про­сили ни подвергать их мучению, ни удостаивать царствия; "сего было бы для нас довольно", — говорили они.

...У иных видны были языки воспаленные и выпущенные из уст, как у псов. Иные томили себя зноем; иные мучили се­бя холодом. Некоторые, вкусивши немного воды, перестава­ли пить, только чтобы не умереть от жажды. Другие, вкусив немного хлеба, далеко отвергали его от себя рукою, говоря, что они недостойны человеческой пищи, потому что делали свойственное скотам.

-303-

...Все они непрестанно имели пред очами смерть и гово­рили: "Что будет с нами? Каков приговор о нас последует?.. Возмогло ли моление наше взойти ко Господу?.. Если же взошло, то сколько умилостивило оно Господа?.. Ибо оно от нечистых уст и тел было воссылаемо и не имеет много крепости.

...Впрочем, мы сделаем, что зависит от нашего произво­ления; и если Он отверзет двери царства небесного, то хо­рошо и благо; а если нет, то и тогда благословен Господь Бог, праведно затворивший их для нас⁶⁵. Однако будем стучаться до конца жизни нашей; может быть, по многой нашей неотступности, Он и отверзет нам". Посему они воз­буждали друг друга, говоря: "Потщимся, братия, потщим­ся... не щадя сей скверно злострадательной плоти нашей; но умертвим ее, как и она нас умертвила".

Так и делали эти блаженные осужденники. У них види­мы были колена, оцепеневшие от множества поклонов; глаза, померкшие и глубоко впадшие; вежди, лишенные ресниц; ланиты, уязвленные и опаленные горячестию мно­гих слез; лица, увядшие и бледные, ничем не отличавшиеся от мертвых; перси, болящие от ударов, кровавые мокроты, извергаемые от ударений в грудь⁶⁶. Где там было приготов­ление постели? Где одежды чистые или крепкие? У всех они были разорванные, смердящие и покрытые насекомы­ми. Что в сравнении с ними злострадания беснующихся или плачущих над мертвецами, или пребывающих в заточе­нии, или осужденных за убийства? Поистине, невольное мучение и томление тех ничто в сравнении с произвольным страданием этих. И молю вас, братия, не подумайте, что по­вествуемое мною — басни.

...И каково еще было устройство того места и жилища их! Все темно, все зловонно, все нечисто и смрадно. Оно справедливо называлось Темницею и затвором осужден­ных; самое видение сего места располагает к плачу и настав­ляет на всякий подвиг покаяния. Но что для иных неудобно и неприятно, то любезно и приятно для тех, которые ниспа­ли из состояния добродетели и лишились духовного богат­ства. Ибо когда душа лишилась первого дерзновения перед Богом, потеряла надежду бесстрастия и сокрушила печать чистоты, когда она позволила похитить у себя сокровища дарований, сделалась чуждою божественного утешения, за­вет Господень отвергла и угасила добрый огнь душевных

-304-

слез; тогда пронзаемая и уязвляемая воспоминанием об этом, она не только вышеописанные труды возложит на се­бя со всяким усердием, но и тщится благочестиво умерщв­лять себя подвигами покаяния, если только в ней осталась хоть искра любви или страха Господня.

...Пробывши в Темнице тридцать дней, я, нетерпеливый, возвратился в великое общежитие, к великому отцу, кото­рый, видя, что я весь изменился и как бы вне себя, узнал, по своей мудрости, причину моего изменения и сказал:

- Что, отче Иоанне, видел ли ты подвиги труждающихся? Я отвечал:

- Видел, отче, и удивился и ублажил падших и плачу­щих паче непадших и неплачущих о себе, потому что те чрез падение восстали восстанием благонадежным.

- Подлинно так, — сказал он»⁶⁷.

«...Знаю, досточудные, что рассказанные мною подвиги блаженных оных страдальцев, — заключает свое повество­вание славный преподобный игумен Синайский, — для одних покажутся невероятными, для других — превосхо­дящими надежду, а для иных — приводящими в отчаяние. Но мужественный муж, от сего уязвленный, как острием, отходит с огненною стрелою и ревностью в сердце. Низ­ший же сего познает свою немощь и, чрез самоукорение удобно стяжав смиренномудрие, устремится вслед за пер­вым, но не знаю, настигнет ли его. Нерадивый же пусть и не касается того, что здесь описано, чтобы ему, отчаяв­шись, не расточить и того, что делает; и тогда сбудется на нем евангельское слово: от неимущаго же усердия, и еже мнится имея возмется от него (Мер. 25, 29)»⁶⁸.

III. Чин исповеди в настоящее время

Мы теперь люди немощные и ничего подобного не мо­жем понести. Рассказываю об этом единственно в целях самоукорения, чтобы как я, так и всякий другой, пробегая глазами это краткое описание подвигов покаяния древних христиан, имел бы повод сокрушаться, смиряться и зази-рать себя и чрез то приходить в преуспеяние. После этого никому уже не придет в голову мысль, что он что-то осо­бенное делает во время своего говения и исповеди. Мы в сущности ничего не делаем, что бы ни делали, и для нас ос­тается одно — терпеть скорби, благодарить за них Господа и надеяться на неизреченное Божие милосердие. А оно

-305-

распростирает свой покров только на тех, кто дошел до полного осознания того, что он ничего не делает, хотя бы и много делал и подвижничал. Но обратимся к нашей теме.

Хотя теперь чин покаяния и исповеди краток и сокра­тился с нескольких лет до нескольких минут, которые греш­ник постоит у аналоя духовника раз в год, однако, в общем, характерные черты древней покаянной практики в нем можно различить.

Исповедь (в узком смысле), как известно, в настоящее время предваряется говением. В предписаниях церковных говорится: «Аще убо кроме постов четырех обычных приступити ко святому причащению восхотят (миряне. — Еп. Варнава)⁶⁹, седмь дний прежде да постятся, в молитвах церковных и домашних пребывающе (сие же не в нужде: в нужде бо три дни, или един день да постятся точию), и пре-дуготовляюще себе к чинному исповеданию грехов своих. Сущий же в супружестве от супружескаго совокупления в тыя дни да воздержатся всяко. Пред осмым же днем да ис-поведят пред иереем вся грехи своя, с вечера ничтоже да вкусят. Не могущий же, юности или престарелости ради, всяко с вечера воздержатися ничтоже ядше, мало что да вкусят. От полунощи же всяко вси да воздержатся. В мо­литвах же, поклонех и духовных размышлениих да упразд­нятся⁷⁰, елико мощно, готовящийся...»⁷¹

Такая подготовка к исповеди имеет свое историческое основание. Не все из великих грешников и в первые века христианства несли публичное покаяние, но всем, однако, предписывалось проходить покаянные подвиги за свои гре­хи⁷². Нельзя не заметить, что само Евангелие предлагает не­мало таких подвигов, служащих не только к уврачеванию, но и к полному прощению грехов⁷³, которые (подвиги) могут входить — и поэтому входили у первых христиан — в качестве составных частей в общую систему покаяния. Подвиги эти следующие: милостыня (Лк. 11, 41), проще­ние обид (Мф. 6, 14), отвращение другого от греховного пути (Иак. 5, 20), преизобилие любви к Богу (Лк. 7, 47) и другие⁷⁴. Из всего этого и ныне должно составляться гове-ние. Важна подобная подготовка к исповеди и с психологи­ческой стороны: ибо не все равно для настроя нашей души, едим ли мы мясо, молоко, яйца, пьем вино, играем в карты, ходим в кино, ухаживаем за знакомыми и любимыми ли­цами или трапезуем раз (или даже ни одного)⁷⁵ в день,

-306-

пребываем в молчании и смертной памяти, раньше встаем, усиленно молимся, избегаем лиц другого пола⁷⁶.

Что касается самого чина исповеди, то в нем остались те же умилительные молитвы (о чем уже было раз упомянуто), тот же период времени, определенный для разрешения от грехов, ибо и теперь в церковной практике принято, чтобы говели, по крайней мере, хоть на Страстной седмице, и даже тот же эксомологисис, но только тайный⁷⁷ и очень сокра­щенный, хотя никому не запрещается исполнять его и продолжительно. Даже в мелких подробностях замечает­ся сходство теперешних формул исповедания с древними чинами. Так, начальные слова исповеди: «Исповедаюся аз, многогрешный, имя рек, Господу Богу Вседержителю, и Пречистей Его Матери, Пресвятой Богородице и При-снодеве Марии, и святым небесным силам, и всем святым Его, и тебе, отче»⁷⁸, несомненно, есть остаток той древней вышеуказанной практики, когда кающиеся валялись в но­гах у каждого входящего в церковь и всем каялись, у всех просили прощения.

IV. Тайна исповеди

Впрочем, есть нечто, что особо отличает нынешний строй исповеди от первохристианского. Это — тайна испо­веди, которая в настоящее время соблюдается почти⁷⁹ во всех случаях.

«Аще же который неискусный, злонравный и безумный иерей, — писал св. Димитрий Ростовский в окружном по­слании к духовенству, — хмелем или злобою пиянствуяй, или гордынею и тщеславным превозношением неистовяся, дерзнет обличати детей своих духовных и изъявляти пред человеки грехи их, таковый... духовник не духовник, но Иу­да, Христов предатель, паче же рещи, сам сатана, клеветник братии нашея, сверженный с небеси... от негоже человеком горе; горе бо, а не спасение от такового духовника быва­ет...»⁸⁰ И далее разъясняет, в чем состоит это горе.

Откуда образовался такой взгляд <что исповедь должна быть тайной> после гласной исповеди первохристианских времен? Причинами послужили человеческая немощь, охлаждение начальной ревности, отсутствие ненависти к своим грехам и, наоборот, присутствие и нарастание все большего самолюбия, тщеславия, гордости, а отсюда лож­ного стыда и страха. Пока были гонения, пока у каждого

-307-

христианина ежедневно и ежечасно мелькала смерть пред глазами, до тех пор и не дорожил никто ничем в мире, лишь бы не лишиться Царства Небесного. Что ему было до того, что скажут люди? Вот что скажет Христос на Страшном Суде — это другое дело! И шли на все мучения публичной исповеди, забывая стыд и свою телесную немощь... Шли добровольно, шли и невольно. И никто не осуждал, не лю­бопытствовал, не смеялся, не соблазнялся, но наоборот, все плакали и молились за грешников. Таково свойство истин­ной любви. Прошли гонения, настали мирные времена, ста­ли люди спокойно и вдоволь есть, пить и спать, появились и лень, и стыд (при бесстыдстве греха!), и боязнь, и просто нежелание, и полное отвращение, и даже непонимание, за-чем-де нужно такое острое покаяние. Лучше не ходить на исповедь. И пришлось Церкви сделать снисхождение -позволить исповедоваться тайно и тайно же нести епити­мий. Эту уступку допускали уже св. Василий Великий⁸¹, св. Григорий Нисский⁸², еще дальше пошел св. Нектарий, патриарх Константинопольский⁸³, и, наконец, его преем­ник св. Иоанн Златоуст⁸⁴. Но в их эпоху еще существовала, кроме тайной, и публичная исповедь. Чем дальше шло вре­мя, тем больше упрочивалась первая и все более умалялась, ослабевала последняя, ибо самые устои ее начали расшаты­ваться⁸⁵. Так что Церковь окончательно закрепила в своей практике тайную исповедь и стала охранять ее достоинство от болтливых, недостойных священнослужителей особыми правилами и прещениями⁸⁶.

Мало того. Тайну должен хранить и кающийся — имен­но в отношении лиц, замешанных так или иначе в его гре­хах. В старых изданиях⁸⁷ «Номоканона», в чине исповеди, после известного завещания («От сих всех отныне должен еси блюстися...») вставлено следующее наставление духовнику:

«Да внимает же себе духовник во время исповеди, еже не испытовати имени лица прочиих съовещников [сообщников] греха, яко ниже есть леть духовнику имя лица иному являти, внегда совета и поучениа искати ему о гресе некоем недо-уметелном, епитимий ради и исправлениа⁸⁸: се бо преда-телство Июдину подобно... Но да повелит исповедающе-муся онех лиц, с нимиже съгреши, точию рещи сан, чин, звание, лета и рода [родства] близкость, вины грехов да речет, и всяк грех особ и по виду да исповесть»⁸⁹.

-308-

V. Епитимия

Епитимией (2 Кор. 2, 6 — по греческому тексту) называ­ется известная мера наказаний, составляющих эксомологи-сис. Но «хотя это — наказание, однако такое наказание есть мать спасения». Эти слова Златоуста⁹⁰ очень хорошо вскрывают сущность епитимий. Действительно, епитимия не наказание в собственном смысле, не юридическая кара, а духовно-нравственное, воспитательное средство, врачевст-во, лекарство. Прошла болезнь, то есть появилось раская­ние и возненавиден грех, — отнимается и лекарство, то есть епитимия (2 Кор. 2, 7-8), хотя бы до формального срока ее окончания и оставалось время. Отсюда следует, что голым, внешним исполнением епитимий нельзя угодить Богу и «вознаградить», «удовлетворить» Его правосудие, как учат, например, католики⁹¹. Не Богу епитимия нужна, а самому грешнику: при епитимий легче и острее возбуждается в нем раскаяние.

«Во всяком же виде греха, — говорит св. Григорий Нис­ский, законодательствуя об епитимиях в каноническом по­слании к св. Литоию, епископу Мелитинскому, — прежде всего надобно обращать внимание на то, каково расположе­ние врачуемого, и для уврачевания достаточным считать не время (ибо какого исцеления можно ожидать только от вре­мени?), но добрую волю того, кто врачует себя покаяни­ем⁹²... так что если достоверно его обращение, то, конечно, не нужно соблюдать число лет, но чрез сокращение времени вести к воссоединению с Церковью и к причастию Св. Тайн»⁹³.

Из этого отрывка видно отношение святых отцов к вели­чине назначаемых епитимий.

Отсюда и еще один вывод можно сделать: епитимия не есть что-либо непременно обязательное (в отличие от взгляда, встречающегося у раскольников). Действительно, обращаясь к истории, мы видим, что самые великие по­движники-аскеты, ни в чем не потакавшие себе самим, коль скоро дело касалось приходивших к ним грешников, ино­гда были крайне снисходительны. И если принять ригори­стический взгляд относительно обязательности наложения тяжких епитимий на грешников, то придется признать, что святые отцы-аскеты ничего не понимали во врачевании больных душ и были преступниками закона, так как не ис­полняли канонов, в то время как на приходах эти каноны

-309-

соблюдались. Но говорить так — лживо и нечестиво: духо-носным ли мужам не понимать, что угодно Св. Духу и что нет?..

И вот мы видим примеры, как одному монаху, «отрек­шемуся от Самого Бога, крещения и обета монашеского», прощение было дано после... трехнедельной епитимий⁹⁴; как авва Серапион, обративши блудницу на путь истинный и приведя ее в монастырь, сказал настоятельнице: «Прими сию сестру и не налагай на нее бремени, или заповеди... но давай ей, чего она захочет, и если пожелает выходить, доз­воль ей...»⁹⁵ Но нет нужды продолжать — примеров мно­жество⁹⁶.

Однако было бы другой крайностью и, следовательно, неправильно думать, что епитимий совсем и ни для кого не нужны. Всему свое время. Вышеуказанным лицам они не требовались, а иным, на их месте, может быть, не помешало бы и прибавить.

Теперь о качестве епитимий. Если епитимий суть ле­карства, то их надо умело преподавать больному, надо ис­кусно выбрать то, от которого болезнь, то есть страсть, проходит, а не умножается и не загоняется внутрь. Поэто­му Бог не примет покаяния, если, например, блудник будет раздавать милостыню, а скупой хранить целомудрие, не от­казываясь от своих главных страстей. Но если, наоборот, епитимий будут правильным образом наложены и приня­ты, есть надежда на исцеление и на самое спасение.

Необходимо здесь припомнить или вновь перечитать те строки из преп. Исаака Сирина, которые освещают данное положение и которые были приведены по иному поводу выше⁹⁷.

VI. Что нужно для того, чтобы таинство покаяния

было действительно и наиболее плодоносно?

Господь милостив и все прощает (обычная фраза тех, кто сомневается в загробных мучениях), но мы знаем, что Он однажды сказал: Не всяк глаголяй Ми: Господи, Господи, внидет в Царствие Небесное (Мф. 7, 21), показывая ясно, куда некоторые пойдут, не получив от Него прощения. А иным, даже пророчествовавшим и чудеса творившим во имя Его, Господь еще резче скажет: Николиже знах вас: отидите от Мене (Мф. 7, 23). Или как у пророка:

И возопиют ко Мне, и не у слышу их (Иер. 11, 11).

-310-

...Значит, необходимы известные условия, чтобы воззва­ния грешника к Богу были услышаны Им⁹⁸. А то какой смысл молиться и нести подвиги? Все это, разумеется, отно­сится и к покаянию. Надо суметь покаяться, чтобы Господь на наши слезы и просьбы сказал вновь: Отпущаются тебе греси (Лк. 7, 48).

Условия эти двух родов: объективные, являющиеся по отношению к человеку внешними, недоступными его про­изволу или желанию видоизменить их и стоящие вне мир­ской действительности, то есть подлежащие законам сферы благодатной, и субъективные, находящиеся в зависимости от личной воли и духовного развития кающегося грешника.

К первым относятся:

1. Наличие канонически рукоположенного и действую­щего епископа или, с его благословения, пресвитера.

Это значит, что указанные лица должны представлять не засохшую ветвь, а привитую к Лозе и от Нее питающую­ся и плод приносящую (Ин. 15, 1-8), быть живыми члена­ми Православной — единственно только живой — Церкви. Живой по существу, а не по наименованию лишь.

Но это не значит, что они должны быть святыми и не­порочными. «Никакого вреда, — убеждал некогда преп. Исидор Пелусиот⁹⁹ одного сомневающегося, — не терпит приемлющий [таинства], хотя бы преподающий казался и недостойным; пречистые Тайны не приемлют скверны, ес­ли иерей и всех людей превзойдет порочностью».

2. Совершение чина таинства по уставу Церкви.

Этим условием исключается привнесение самочин­ных молитв и священнодействий. Особенно это касается тайносовершительных моментов. Видоизменения могут затрагивать только внешнюю практику чинопоследова-ния, но и то отступления возможны лишь с разрешения епископа, а отнюдь не священника¹⁰⁰. Последний ни в ко­ем случае не имеет права выступать за рамки требника. Точное, до буквы, исполнение требника приведет только к желанному единообразию службы во всей видимой Церкви.

3. Устная гласная исповедь, то есть провозглашение вслух перед священником своих грехов.

Это требование является заповедью Самого Господа. Глаголи ты беззакония твоя прежде, да оправдишися, — го­ворит Он (Ис. 43, 26).

-311-

Итак, условия первого рода, необходимые для практи­ческого обихода кающегося, выяснены уже достаточно. Перейдем ко второму роду условий действенности таинст­ва покаяния.

К нему принадлежит искреннее раскаяние с горячим намерением не грешить после исповеди.

Последнее условие настолько строго требовалось и ис­полнялось первыми христианами, что новое покаяние пад­ших, уже прошедших однажды через публичное покаяние, у них не допускалось. «Получивший раз отпущение грехов грешить более не должен... Ибо частым раскаянием выдает­ся лишь снисходительное отношение к прежним грехам, — говорит Климент Александрийский. — Частое прошение прощения во грехах не есть раскаяние, а только вывеска раскаяния»¹⁰¹. Так же строго об едином покаянии учат и другие отцы и учители Церкви — Тертуллиан, Ориген, Ам­вросий Медиоланский¹⁰². Но, понятно, речь здесь идет не о невозможности вообще покаяться вторично, после тяжкого нового грехопадения, а о невозможности и сомнительности покаяния для подобных грешников из-за их неискреннос­ти, которая обычно наблюдается в таких случаях, как и апо­стол Павел это разъяснил (Евр. 6, 4-8; 12, 17). Тут не Бог жестокосерд, а сам грешник. Грешнику не дается прощения не потому, что Господь этого не хочет, а потому, что он сам не способен к покаянию¹⁰³. Таким образом, Промыслом здесь только подтверждается тот выбор, который уже сделан человеком. Не нужно забывать, что речь здесь идет о грехах, требующих публичного покаяния.

Что же касается грехов повседневных, мелких, то здесь такой вопрос не может появиться. Ибо кто чист будет от скверны? — Никтоже, аще и един день житие его на земли (Иов. 14, 4-5). Когда мы проходили учение о страстях, то видели, как они злы и глубоко гнездятся в сердце человече­ском и как на пути к их искоренению человеку по несколь­ку раз на день приходится падать. Не раз даже святые, в на­чале своего подвижничества, близки бывали к отчаянию, видя, что при всех их стараниях и усилиях, страсти как будто и не умаляются. Это состояние, например, испытал преп. авва Дорофей, когда полагал начало своему спасе­нию, придя из мира богатым человеком. Великий Варсонофий, к которому он обратился с мольбой о помощи, так утешал его: «Никто и никому не может сказать: я буду о

-312-

тебе заботиться, а ты будь спокоен, ибо окажется винов­ным. Но тот, которого поддерживают, должен привнести несколько собственного старания, делать должное по силе своей, внимательно сохраняя заповеди отцов своих. И если падет однажды, то пусть опять постарается управить се­бя¹⁰⁴. Я верую Богу, что такому человеку не обратится это (случайное повторение падений) в навык и не овладеет им нерадение, но Бог вскоре приведет его в устроение усерд­ных делателей и не возьмет души его дотоле, пока не при­ведет его в меру высокую, в мужа совершенна (Еф. 4, 13). Итак, не ослабевай, но, доколе имеешь время, делай, сми­ряйся, будь послушен, повинуйся, и поможет тебе Бог, дающий благодать смиренным, а гордым противящийся (1 Пет. 5, 5). Непрестанно говори: "Иисусе, помоги мне", и поможет. Бог да избавит душу твою, сын мой, от страс­тей постыдных»¹⁰⁵.

Действительно, авва Дорофей избавился от страстей, и Бог не взял его души, пока он не пришел в совершенство. Но грешник не должен нерадеть. Ему полезно всегда по­мнить иные случаи, очень знаменательные, о которых спе­циально пойдет еще речь и которые показывают, что, как только человек раскаялся и приготовился к исправлению, Бог берет его душу. Пути Господни неисповедимы... Впро­чем, здесь речь идет несколько о другом: душа грешника все-таки спасается.

У нас осталась еще не до конца выясненной та часть по­следнего условия, которая предъявляет требования ис­креннего раскаяния. Этому вопросу, столь важному для грешника, желающего получить прощение и примириться с Богом, необходимо уделить особое внимание. Но прежде скажем несколько слов о залогах плодотворного очищения в таинстве покаяния.

Мало того, чтобы простились грехи. Человеку позволе­но и даже заповедано стремиться к большему и даже со­вершеннейшему (Мф. 5, 48). Христос показал, что плод от трудов бывает разный: «...иной приносит плод во сто крат, иной в шестьдесят, а иной в тридцать» (Мф. 13, 23). И Церковь в тропаре постнику и пустыннику прославляет его за то, что тот не ленился и, преодолев первые ступени духовного подвига, «во сто трудов уплодоносил»¹⁰⁶ преж­де бесплодную землю пустыни и собственного сердца... Следовательно, каждому должно быть желательно, чтобы

-313-

дело покаяния у него двигалось наиболее успешным обра­зом. Какие же для этого необходимы условия и средства? Часть их была уже указана: помогает покаянию несение епитимий (древний эксомологисис), различные подвиги при говений. Скажу еще об одном средстве для приведения нашей души в состояние чистоты за наиболее короткое время и с наибольшими результатами в области стяжания основных христианских добродетелей — смирения, рас­суждения, совершенной любви. Заранее скажу: может со­здаться впечатление, что нет никакой связи между этими добродетелями и нижеуказанным средством для их дости­жения. Но она есть. Однако понятной для читателя она станет чрез усвоение и претворение в плоть и кровь основ­ных идей настоящей книги.

Итак, как же надо исповедоваться, чтобы исповедь дава­ла наибольший «духовный барыш»?¹⁰⁷

Обычно исповедуются схематично, по известному, бо­лее или менее подробно составленному, списку грехов.

У того, кто никогда не задумывался над своими поступ­ками и грехами, обыкновенно перед исповедью их как буд­то и нет, ему нечего сказать, совесть и память ничего ему не подсказывают. «Всем грешны», — обычно на духу говорят такие. Но тот, кого раскаяние сильно схватило за сердце и у кого совесть жжет душу, видит за собою уже большое коли­чество проступков. Однако и ему не хватает многого, отчас­ти по неведению церковных заповедей, отчасти по недоста­точной еще проницательности его духовного взора. В том и другом случае хорошо и полезно иметь некоторую готовую схему (или реестр грехов), составленную по заповедям Божиим и церковным канонам, держа которую пред глазами, удобно бы было исповедоваться.

Церковь и предлагает с давних пор для немощных эти схемы грехов под названием «поновлений», «а се греси»¹⁰⁸ и так далее. Составленные от лица кающегося, они сохра­нились и до настоящего времени¹⁰⁹.

Но как бы подробно и длинно эти «поновления» или спи­ски грехов ни были составлены, это будет только схема. Но одной схемы мало для надлежащей, дающей мир совести, ис­поведи. Нужно не только назвать грех по имени (например: «Согрешил воровством, лукавством, блудом...»), а расска­зать, как, когда и при каких обстоятельствах он происходил. Надо нарисовать точную, фотографическую картину греха.

-314-

Хорошие врачи (например университетские профессора) к лечению не приступают, прежде чем не расспросят больно­го о его бабушках, дедушках, о их образе жизни, о его соб­ственных занятиях и бывших родах службы, о склонностях и прочих делах, по-видимому очень далеких от той болез­ни, ради которой он заявился в клинику. Однако такое оп­рашивание (анамнез) предоставляет все необходимое для врача-диагноста. Тем более важно знать духовному врачу о родословной (по крайней мере о живых родных) своего больного и его жизни, чтобы правильно судить о степени тяжести его грехов и чтобы подать ему без ошибки надле­жащее врачевство. Поэтому кающиеся не к любопытству духовника должны относить его вопросы («Откуда вы, у кого живете, чем занимаетесь...» и т. п.), якобы неуместные у аналоя, а к самому существу исповеди и без его вопросов самим о себе все рассказывать. Еще подробнее надо отве­чать на вопросы: «Как творился грех?», «Что вы чувствова­ли при этом?» и прочие, иначе степень страсти или греха не будет ясна. А чрез это составляется о нас ложное мнение, и может получиться с нашей стороны не самообвинение, не предстояние на Страшном Суде пред грозным Невидимым Судьей, а какое-то прихорашивание, кокетничанье, с недо­говоренностями и жеманством.

Подробное описание грехопадений мы не потому только должны давать, что этим открываем возможность духовни­ку, как судье¹¹⁰, составить правильное представление о на­шей преступности, но и потому, что это описание еще более нужно для нас самих.

Ведь в исповеди ценен стыд, который приходится пере­живать и преодолевать, распятие своего самолюбия. Это -своего рода исповедничество и мученичество. Невидимое пролитие крови. Человек за одно только это, кроме всего прочего, уже получает большую награду¹¹¹. Но стыд и страх приносят и практическую, видимую пользу. «Душа, помышляющая об исповеди, удерживается ею от согреше­ний как бы уздою», — говорит св. Иоанн Лествичник¹¹². Не нужно, впрочем, забывать, что наши теперешние мучения от стыда должны считаться ничтожными: первые христиа­не каялись вслух всей Церкви, а мы только перед одним священником, да и то связанным обетом молчания. Значит, тщеславиться нечем. Но если, несмотря на все это, на ны­нешнюю легкость следования добродетели и на награду и

-315-

пользу, извлекаемые из нее, мы все-таки пренебрежем последней, то нам придется ответить за такое нерадение после нашей смерти на мытарствах (втором)¹¹³.

Подробная и откровенная исповедь приносит нам, нако­нец, еще ту пользу, что некоторым тайным и непостижимым образом врачует всецело. После исповедывания всего, без утайки, душа чувствует необыкновенную легкость, ощуще­ние чистоты (как тело после бани) и появление некоего мысленного света, все равно как после долгого сидения в темноте при переходе в светлую комнату. Это есть в мель­чайших размерах предвкушение того состояния, которое испытывают достигшие блаженного бесстрастия и очистив­шиеся от грехов святые¹¹⁴.

Однако кающемуся нужно обходить некоторые подвод­ные камни. Враг рода человеческого, нападающий на чело­века не только посредством грехов, но и чрез добродетели, посредством подмены и извращения их, старается портить дело и здесь. Поэтому необходимо при исповеди (особенно блудных грехов) соблюдать следующее:

1. Подробности обязательны, но не надо с услаждением или, лучше сказать, для услаждения их говорить. Ибо есть такие лица, которые забывают, что перед ними стоит духов­ник, бесполое существо, земной ангел¹¹⁵, потому и посред­ник между видимым и невидимым. Их взору доступна только эмпирическая действительность: они видят, что ис­поведуются перед известным им мужем, именуемым отцом таким-то, таких-то лет, с таким-то лицом, в такой-то одеж­де. Поэтому им приятна острота чувства и переживаний при законном разговоре с мужчиной о таких вещах, о которых недозволительно говорить ни при каких обстоятельст­вах даже с подругой. По существу дела, это искушение свойственно больше женщинам.

2. Нужно самому все рассказывать, всю грязь и нечисто­ту, в чем мы боимся признаться и самим себе. И не допус­кать духовника расспрашивать <о содеянном>, ибо он в связи с нашим делом может задать такой вопрос и коснуть­ся такой стороны плотской жизни, которая нам неизвестна, и мы наживем себе еще новое искушение. Бесы будут после нас разжигать: «Вот, оказывается, чего ты не знал еще, надо попробовать, как это...»

3. Некоторые боятся говорить о своих блудных грехах якобы потому, что щадят духовника («Он такой чистый, а я

-316-

грязный...»), а на самом деле, очень часто этим только при­крывают свой ложный стыд. Такого не должно быть, и надо разрушить это демонское ухищрение. Бояться развратить ду­ховника нечего, он пошел на этот крест и должен его нести: выслушивать на исповеди все, что бы на ней ни говорили. Но возбуждать в нем страсти искусственно — дело сатанинское.

4. Надо отбросить всякий стыд, не принимая бесстыд­ства; надо резать свое собственное сердце ножами само­обличения и истекать кровью от страдания, вызванного обнажением души¹¹⁶.

5. Так должно поступать на церковно-старческой испо­веди. Совсем иное дело личная, так называемая «мыслен­ная»*, (*Но и на «мысленной» исповеди нельзя ворошить воспоминания, бередя свои чувства соблазнительными картинами. Иначе мо­жем оскверниться. Подробно см. у Иоанна Кассиана (Писания. М., 1892. Собеседование 20. Гл. 9). См. также: Лествица. Слово к Пастырю XII, 8. Прим. XX.)

исповедь Богу. Но о ней уже было сказано¹¹⁷.

Насколько подробная исповедь ненавистна диаволу, видно из тех гонений, клевет, травли и обвинений в без­нравственности, которые приходится терпеть служителю Христову. Даже инославные священники подвергаются всяческим нареканиям, лишь только они предложат раз­вратным людям тщательно исповедаться пред Богом. Пусть Санхецы, Эскобары, Бузенбаумы пересолили <в излишне подробном описании грехов>, но, конечно, этот «пересол» нельзя и сравнивать с тем, что дозволяет себе мир, со свои­ми порнографическими романами и картинами, «научны­ми» книгами и популярными брошюрами по половому во­просу, с «просветительными» кинолентами и лекциями, опереттами и, наконец, легализованными домами терпимо­сти. Очевидна ненормальность существующего положения вещей: ученому, писателю, актеру, юристу, врачу — кому угодно можно рассуждать и писать по половому вопросу, но стоит только коснуться последнего служителю культа — православного или неправославного — и указать на всю мерзость блуда с точки зрения не науки, а евангельского Христова учения, как сейчас же со всех сторон поднимутся шум и крики: «нельзя», «можно развратить невинных» (но откуда же появилась невинность, раз она систематически преследуется миром?), «это безнравственно...»

-317-

Но для не ослепленного мирскими сластями человека ясно, где истина и почему подымают крик. Сатана не хочет, чтобы открылось его обольщение, чтобы люди увидели и ощутили при помощи благодати и Евангелия тот смрад, ко­торый распространяется, несмотря на духи, от их одежд, тел и самых душ. Ибо если увидят — возгнушаются и уйдут из-под его власти. Поэтому он одно и то же показывает с двух сторон: разговоры о блуде и даже самое совершение греха в миру расцвечивает радужными красками, а покаян­ные беседы кающихся с духовником о своем распутстве опорочивает и старается показать в людском мнении без­нравственными и недопустимыми.

Но ветхозаветные и новозаветные пророки (Иезекииль, Иоанн Предтеча) не страшились людского мнения и не бо­ялись своими острыми, как мечи, словами развратить тех, кто уже был давно развращен, и посему называли вещи своими именами. Им подражали святые отцы славного «золотого века» христианства, которых (даже целомудренней­шего св. Григория Богослова) из-за этого не осмеливается перевести полностью слабая рука переводчика нынешнего века. Увы, до чего мы дожили! Не только души, но и тела людей гниют от гнусных болезней, юноши и девы испили всю чашу сладострастия до дна, и все же не слышно обли­чительных и разъяснительных речей, не только ориги­нальных, но хотя бы составленных из цитат пророческих и святоотеческих. Все еще кто-то запугивает, что можно ко­го-то развратить. Неужели святые отцы понимали меньше нас, а их век был более порочный? Может быть, есть — да, конечно, есть — и другие причины этого молчания, что нам до того, пусть каждого судит его собственная совесть. Нам, кающимся, не нужно ни на кого и ни на что обращать вни­мания, но, найдя после слезной молитвы достойного духов­ного отца и презревши стыд, надо пасть к его ногам¹¹⁸ и на­чать раскрывать ему шаг за шагом, с молодых лет всю свою мерзостную жизнь... И это не для того чтобы загрязниться, как думает мир, а наоборот, чтобы сподобиться чистоты и показать Богу свою скромность.

Но подробную, генеральную, за всю жизнь, исповедь, скажут, не только рассказать, даже прочесть по пунктам нельзя в пять-десять минут. Конечно, если мы придем в конце Страстной седмицы, раз в год, среди множества бого­мольцев, и действительно на пять минут, нет возможности,

-318-

как должно, очистить свою душу. Но надо выбрать свобод­ное время в году, хотя бы и посреди мясоеда (для кающе­гося и познавшего свои грехопадения какой мясоед!), и сговориться с пастырем, когда он может принять от нас ис­поведь. Поднимаются и еще вопросы-отговорки: где найти подходящего духовника? Найдет ли священник время, чтобы выслушивать каждый раз всякого, пришедшего с «книгой» своих грехов? Но все эти вопрошания не имеют практического значения — это одни разговоры. Прежде всего, каждый раз не нужна такая исповедь, ибо если она искренняя, половина грехов отпадет после первой, гене­ральной¹¹⁹. Затем, все и не согласятся на пространную ис­поведь (Мф. 20, 16), а для отдельного желающего всегда найдутся и пастырь, и у пастыря время для исповеди (ко­торую можно растянуть на несколько дней, если не недель). В крайнем случае, такой отдельный ревнитель, у которого сердце истаевает от раскаяния, поедет (или пойдет) искать себе удовлетворения за тысячи верст, ибо он уже ничего не боится — ни власти мира, ни его насмешек, ни толков, ни всего прочего... Преодолеет и домашние препятствия.

Покаяние как добродетель

Неисчислимы и велики дары и благодеяния Божий. Но выше всех — покаяние и причащение¹²⁰. По этой-то важно­сти их в богословии, духовной жизни и, в частности, в аске-тике, они у меня и рассматриваются подробнее в сравнении с другими таинствами. Ибо они — краеугольные камни, основные средства в деле спасения. А так как оно нас инте­ресует в этом труде главным образом со стороны подвиж­ничества, то естественно и вопрос о покаянии разобрать с той же стороны. Тем более, что подвижничество является мистическим обоснованием и для первой части этого пара­графа, где вопрос решается с точки зрения догматико-исто-рико-литургико-канонической. О таинстве же причащения будет речь в особом параграфе.