Понятие о добродетели. Добродетели естественные и сверхестественные. Об истинном доброделании.

I. В чем состоит внутренний труд духовного человека.

I. Что такое добродетель? Ответ на этот вопрос — я говорю не о теоретической, словесной формулировке, а о восприя­тии данного понятия всем своим духов­ным существом — не под силу человеку и не поддается точному определению и в том случае, когда к последнему присту­пает перо и великих богословов. «Люблю я добродетель, -- говорит св. Григорий Богослов в одном из своих та­инственных стихотворений¹, — однако ж это не научило меня тому, что такое доб­родетель и откуда она придет ко мне, ко­торый так много любит ее. А неудовле­творенное желание мучит». Посему у святых отцов мы находим лишь общие определения добродетели, притом, замечу мимоходом, совершенно тождественные. Вот два таких определе­ния, принадлежащих мужам, достигшим края добродетелей, исчерпавшим их в со­вершенстве.

«Делание добродетели, - говорит св. Исаак Сирин², — есть хранение запове­дей Господних». «Добродетель, собст­венно, не что иное есть, как исполнение воли Божией», - вторит ему св. Симеон, почтенный Церковью прозванием Нового Богослова³. Некоторые подвижники во главе со св. Василием Великим определяют еще добродетель как не­кую «красоту», нечто «прекрасное», «художество», «сораз­мерность» во всем, «средину», в противоположность поро­ку, который есть безобразие, неумеренность, излишество⁴. К сему еще замечание. «Всякая добродетель, а преимущественно пред всеми нищета, имеет отличительным призна­ком свободное произволение. А что не от произвола, то и блаженным не делает»⁵. Приведу из классической древнос­ти два примера, иллюстрирующие данное положение.

Философ Сенека, воспитатель императора Нерона, после того как его, по приказанию последнего, пытались отравить, стал питаться только дикими плодами и пить ключевую

-242-

воду⁶. Но это не была, конечно, добродетель в христианском смысле, и даже христианин, принявший такой же образ жизни при подобных обстоятельствах, не мог бы считаться «крайним постником», потому что поступки его были бы вынужденными.

Точно так же у знаменитого римского поэта Катулла, этого Пушкина латинской поэзии, по его собственным сло­вам⁷, «пауки в карманах гнезда вили» —

...nam tui Catulli

Plenus sacculus est aranearum, —

но его нельзя назвать нестяжательным, потому что он ли­шился богатства из-за конфискации своего имущества в эпоху междоусобий.

«Все добродетели хороши, но надобно, чтобы они имели и голову и ноги, подобно телу; и как телу нельзя быть без головы и ног, так и им. Ноги добродетели — смиренномуд­рие; а глава — любовь. Совокупность добродетелей можно еще уподобить колонне, которой основанием служит смиренномудрие и верхом (капителью) любовь, которая есть престол Божий. Под любовью находятся благоутробие, сострадание, милостивость, щедродательность, незлобие, великодушие, благотворительность и человеколюбие, ко­торые вместе с нею делают человека богом⁸ по благодати. Окрест же смиренномудрия стоят послушание, терпение, признание человеческой немощи, благодарение Богу за все, все почитая благодеянием, коим Он благодетельству­ет нам, т. е. и десное и шуее: славу и бесчестие, здоровье и болезнь, богатство и бедность и прочее... А произвольная нищета, пост, обуздание гнева и языка и всякой другой бессловесной похоти состоят под игом правды...»⁹

Из многих добродетелей, приведенных здесь св. Симео­ном Новым Богословом (у преподобного перечислено больше, часть я выпустил), некоторые суть главные, другие - второстепенные¹⁰. Для новоначальных, к которым я, соб­ственно, простираю речь, не нужно знать больших тонко­стей, необходимое же будет указано в свое время. Важно знать только то, что между всеми добродетелями существу­ет глубокая связь, для показа чего и выписана предыдущая цитата из преп. Симеона Нового Богослова, а какая именно связь, знать необязательно. Ибо если новоначальным пока­зать порядок добродетелей, то они увидят, что он не одина-

-243-

ков не только у святых отцов¹¹, но и в разных местах Свя­щенного Писания¹², а это потребовало бы новых объясне­ний. Некоторые духовные писатели их дают¹³, но, опять-таки, не договаривают до конца. Требуется объяснить еще и то, почему же святые отцы, и впереди их всех Священное Писание, подчеркивают наличие среди добродетелей великой стройности и органической взаимосвязи, тогда как среди противоположных им пороков сего не видим¹⁴, и нельзя ли вышеуказанное внешнее разногласие у отцов объяснить тем беспорядком, какой мы замечаем среди страстей (с дру­гой стороны, чем, наоборот, объясняется планомерность де­монских нападений — нельзя же отрицать, что бесы хитро и ловко воюют против нас, — и как она соотносится с извест­ным порядком в добродетелях?)... И много еще потребуется выяснить вопросов, которым не обладающие духовным ра­зумом не в силах дать применение в своем практическом обиходе, и потому вопросов бесполезных.

Посему я лучше перейду к вопросу о том, как распоз­нать подлинно добродетельную жизнь и, в частности, явля­ются ли добродетелью отдельные добрые дела. Этот вопрос очень важен, ибо, во-первых, не зная о нем ничего, можно впустую, бесплодно, напрасно проработать всю свою жизнь; причем иногда еще так случается, что чем больше человек делает добра, тем становится в душе хуже и гнус­нее (само собою разумеется, что добро тут не при чем, и за него он кое-что получит на Страшном Суде); во-вторых, в настоящее гиблое и лживое время, когда диавол у большин­ства людей извратил все мысли, или, как апостол выражает­ся, в нихже бог века сего ослепи разумы (2 Кор. 4, 4), как раз сильно распространены учения о так называемой автоном­ной, позитивной, гетерономной и всякой другой морали, якобы имеющей ценность независимо от всякой религии.

П. О естественном добром устроении души. То, о чем я хочу здесь писать, красноречиво свидетельствует против тех ленивцев, которые постоянно стонут, когда их понука­ют к доброделанию: невозможно-де спастись, «сил нет», «выше меры человеческой» добро творить, «веры нет», да и нет возможности верить и так далее.

Но вот Сам Господь¹⁵ и Его святые ясно уверяют нас, что все наши самооправдания несостоятельны и приведут в конце концов только к осуждению.

-244-

Действительно, зла и страстей по естеству нет в человеке, и Бог не творец страстей¹⁶. Наоборот, Он даровал нашей природе многие добродетели. Так, человеку свойственны милосердие, ибо и язычники милосердствуют; любовь, пото­му что часто и бессловесные животные проливают слезы, когда их разлучают; надежда, потому что мы взаймы берем и взаймы даем, и сеем, и в плавание пускаемся, надеясь обога­титься; вера, ибо мы всегда готовы поверить... Но мы часто слышим: «Не могу верить», «Нет сил верить». Мы также слышим и следующее: «Нынче только дураки в Бога ве­рят»¹⁷, «Я не ребенок, чтобы верить этому»... Следовательно, люди признают, что вера все-таки существует, только веру­ют-то люди, не уважаемые в обществе. Но Господь как раз в том худого не видит, и даже больше — каждому предлагает смириться и подтверждает то собственным Словом — а оно ведь у Него закон: аще не обратитеся и будете яко дети, не внидете в Царство Небесное (Мф. 18, 3). И опять чрез Свое­го апостола говорит: буяя — τα μωρα (безумное) — мира избра Бог, да премудрых посрамит (1 Кор. 1, 27). Но так как мир не приемлет яже Духа Божия: юродство бо — μωρια (глупость) — ему есть, и не может разумети (1 Кор. 2, 14), то по его «премудрости» (1 Кор. 2,4, 5,6,13) в число «безум­ных», «сумасшедших», «глупых» попали, начиная с Самого Господа Иисуса Христа (Мк. 3, 21), и Его апостолы (Деян. 26, 24; 1 Кор. 4, 10), и пророк Давид (1 Цар. 21, 14), и многие другие.

Итак, никто не должен клеветать на веру. Да потом, хо­тя вера и Божий дар (Еф. 2, 8) (как и все добродетели, даже естественные), она проявляется и у неверующих (обычно в детстве, когда сердце чисто и неосквернено срамными стра­стями, и посему не боятся приступать к Богу и веровать в Него), но они сами ее теряют... Следовательно, на Страш­ном Суде все неверующие и безбожники будут судиться за то, что потеряли дар Божий, а не за нечто такое, чего никог­да и не имели...

«Итак, — заключу этот отдел словами св. Иоанна Лествичника¹⁸, — если, как мы здесь показали, любовь есть доб­родетель естественная нам, а она есть союз и исполнение закона [Рим. 13,10; Кол. 3,14], то значит добродетели неда­леко от нашего естества. Да постыдятся же те, которые представляют свою немощь к исполнению их».

Хорошо говорит в своем «Шестодневе» о естественных

-245-

добродетелях св. Василий Великий¹⁹, который развивает и иллюстрирует многочисленными примерами вышеуказан­ную аналогию между чувствами животных и человека. Приведу некоторые из них.

«И в нас есть естественные добродетели, — говорит он, - с которыми душа имеет сродство не по человеческому научению, но по самой природе. Никакая наука не учит нас ненавидеть болезнь, но сами собою имеем отвращение ко всему, что причиняет нам скорбь; так и в душе есть какое-то не учением приобретенное уклонение от зла... По этой-то причине для всякого похвально целомудрие, достойна одобрения справедливость, удивительно мужество, вожде­ленно благоразумие. Эти добродетели душе более свойст­венны, чем телу здоровье.

Чада, любите отцов; родители, не раздражайте чад (Еф. 6, 4). Не то же ли говорит и природа? Не новое что совету­ет Павел, но скрепляет узы естества. Если львица любит рожденных ею и волк вступает в бой за своих волчат, что скажет человек, и заповедь преступающий и природу иска­жающий, когда или сын не уважает старости отца, или отец, вступив во второй брак, забывает прежних детей?»

Далее св. Василий Великий приводит несколько случа­ев, из которых видно, что животные, как это ни странно, часто превосходят человека. Не без иронии он отзывается об ученых, пишущих в своих кабинетах головоломные формулы, едва могущих или вовсе не могущих приобрести даже и ту долю сообразительности, какою обладает пес... А что говорить про область чувств? Здесь люди неизмеримо слабее твари. Но почему же так пал современный (Васи­лию Великому и нам) человек? Потому что потерял всякое понятие не только о сверхъестественных, но и о естествен­ных добродетелях и впал в состояние противоестественное. Но обратимся к подлинным словам великого богослова:

«У бессловесных неодолима взаимная любовь между детьми и родителями, потому что создавший их Бог возна­градил в них недостаток разума избытком чувств. Почему ягненок, выскочив из хлева, среди тысячи овец [ср.: Иов. 1,3; 42, 12] знает самый цвет и голос матери, спешит к ней, ищет своих собственных источников молока? И хотя он встретит тощие матерние сосцы, довольствуется ими, пройдя мимо многих сосцов, обремененных молоком. И мать в тысяче ягнят узнает своего. Один у всех голос, и цвет тоже, и запах

-246-

подобен, сколько представляется нашему обонянию; но у них есть какое-то чувство, которое гораздо острее нашего представления и по которому для каждого легко распознать собственное свое... У тельца нет еще рогов, но он уже знает, где у него вырастет оружие. Все это служит доказательст­вом, что всяким животным природное ему не изучается и что в существах ничего нет беспорядочного и неопределен­ного, а напротив того, все носят на себе следы Творческой премудрости, и каждое показывает в себе, что оно снабжено нужным к охранению собственного благосостояния²⁰.

Пес не одарен разумом, но имеет чувство почти равно­сильное разуму. Что едва изобрели мирские мудрецы, про­сидев над этим большую часть жизни, — разумею хитроспле­тение умозаключений, — тому пес оказывается наученным от природы. Ибо, отыскивая звериный след, когда найдет, что он разделился на многие ветви, обегает уклонения, веду­щие туда и сюда, и тем, что делает, почти выговаривает сле­дующее умозаключение: или сюда поворотил зверь, или сю­да, или в эту сторону. Но как не пошел он ни туда, ни сюда, то остается бежать ему в эту сторону. И таким образом, чрез отрицание ложного, находит истинное. Более ли сего делают те, которые, чинно сидя над доскою и пиша на пыли, из трех предложений отрицают два и в остальном находят истину?

А памятование милости в этом животном не пристыдит ли всякого неблагодарного к благодеяниям? Рассказывают, что многие псы, когда господа их были убиты в пустом ме­сте, умирали над ними...²¹

Что же скажут те, которые не только не любят сотворив­шего и питающего их Господа, но и в числе друзей имеют глаголющих неправду на Бога, одной приобщаются с ними трапезы и при самом вкушении пищи терпят хулы на Пи­тающего?»

Я позволил себе привести эту выписку в большем разме­ре, чем дозволяют то узкие рамки трактуемого вопроса, за­тем, чтобы дать возможность читателю за один раз познако­миться с понятием о естественных добродетелях и узнать, что последние все же не естественны в том смысле, какой придает этому термину позитивная наука, ибо и они вложе­ны в природу человека и животных Богом.

Всем этим объясняется, почему мы и в язычестве нахо­дим высокие образцы добродетели и иногда поразительное предвосхищение христианских идей²². Но все дело в том,

-247-

что доброделание языческое крайне несовершенно; несо­вершенно и само по себе, а если дело рассматривать с хри­стианской точки зрения, то оно и совсем никуда негоже. Почти всегда добродетель у язычников делалась не ради красоты ее самой (самый малый из достойных побудительных мотивов), а ради побочных целей. Сколько сюда примешивалось тщеславия, хвастовства, которые претили иногда им самим же²³. И ради тщеславия чего только ни делалось: философ Анаксагор предоставляет, например, свои поля топтать верблюдам и овцам, желая показать свое беспристрастие к вещам; Крател обращает свое иму­щество в деньги и бросает их в море... А чтобы раздать свое достояние бедным голодающим или своим подыхающим от тяжелой работы рабам — до этого их «царственные» умы не додумывались!²⁴

Но язычники меня вовсе не интересуют, а заговорил я о них только затем, чтобы некоторые христиане спросили себя, далеко ли они сами ушли вперед от исполнения доб­родетели по-язычески. Не увидим ли мы, если хорошенько вникнуть в дело, что в большинстве случаев христиане, совершая добродетель, сами далеко отстоят мыслью от Хри­ста? Подадут милостыню, но лишь из чувства жалости к калеке (всем известны случаи, когда последние, чтобы со­брать больше денег и подействовать на нервы сентимен­тальных барынь, нарочно уродуют себя или подделывают свои уродства, как нищие «Дворца чудес» в «Notre-Dame de Paris»* (*«Собор Парижской Богоматери» (франц.) — роман В. Гюго. —Прим. составителя.) у Виктора Гюго, где можно видеть «les aveugles qui regardent et les culs-de-jatte, boiteux qui courent»**). (**«слепых, которые глядят, и безногих, хромых, которые бегают» (франц.))Примут нынешние христиане участие и в воспитании сиро­ты, но по действию скрытой страсти²⁵. Скроют, подавят проявление и самой страсти (например гнева), но опять-та­ки только потому, что это — «неприлично»²⁶. В великосвет­ском обществе, для того чтобы скрыть краску гнева или стыда, дамы нарочно белятся, так что лицо делается «эма­лированным», «маской», под которой ничего не видно.

Но если бы дело заключалось только в том, чтобы ничего не иметь, то нищие — продолжу словами учителя первохри-

-248-

стианской Церкви (II века) Климента Александрийского²⁷,

- «вовсе ничего не имеющие, но, ходя обнаженными, вы­прашивающие, что необходимо на день, по дорогам распо­лагающиеся... Бога же и праведности Божией не знающие, единственно из-за этой крайней нищеты своей, из-за этой беспомощности жизни, из-за этого неимения вещей ничтожнейших должны были бы считаемы быть за людей счастливейших и богоугоднейших, и за наследников жиз­ни вечной». Но это не так. «Не всегда нищета похвальна, — говорит св. Василий Великий²⁸, — а только, когда она с евангельской целью принята произвольно. Ибо многие по достатку нищи, а по произволению весьма любостяжательны. Их бедность не спасает, а произволение осуждает. По­сему блажен не тот, кто беден, но кто сокровищам мира предпочитает Христову заповедь. Таковых и Господь назы­вает блаженными, говоря: блажени нищий духом (Мф. 5, 3),

- не бедные имуществом, но избравшие нищету сердца».

Таким образом, мы невольно подходим к вопросу о хри­стианской, то есть настоящей, добродетели. Обидно бы бы­ло любителю драгоценных камней, купивши бриллиант за дорогую цену, узнать после, что тот фальшивый, но несрав­ненно еще обиднее жаждущему найти бесценный бисер (Мф. 13, 46), Христа, и узнавшему о поддельности и ни­чтожности мирских добродетелей — лишиться святоотече­ского и церковного учения об истинном доброделании. Удовлетворяя желание этих людей, я и перехожу к сему предмету.

III. О сверхъестественной добродетели. В начале своих «Основ»²⁹ я уже имел случай кратко сказать о сущности сверхъестественной добродетели, или вообще добродетели христианской. Но этого мало. Вопрос этот серьезный, ведь от того или иного взгляда на него и его решения зависит на­правление всей нашей жизни. Как в сказке говорится: «Кто поедет в правую сторону, тот будет здрав и жив, а кто по­едет в левую сторону, тот будет убит...»³⁰

К этому же — уяснению сущности божественной добро­детели и ее отличия от добродетели естественной — христи­анина обязывает и благодарность Богу за Его просвещение нас грешных: светская наука до сих пор путается в этом во­просе³¹, желая разрешить его собственными силами — что, конечно, невозможно, — а нам Господь даровал ведение се-

-249-

го даром, благодатию Своею, и вемы вся, и не требуем, да кто из внешних учит ны (1 Ин. 2, 20, 27).

Чтобы представить дело яснее и нагляднее, изложу его схематично, под рубриками.

Внешняя сторона вопроса: в чем отличие добродетели сверхъестественной от естественной?

Божественная, христианская добродетель отличается от всякой другой, прежде всего:

1. По своей цели. У спасающегося все³² должно быть на­правлено во славу Божию, потому что вся содела Господь Се­бе ради (Притч. 16, 4). Апостол Его глаголет: Аще убо ясте, аще ли пиете, аще ли ино что творите, вся во славу Божию творите (1 Кор. 10,31). И в другом месте, обращаясь к своим возлюбленным филиппинцам, он говорит: ...да будете испол­нены плодов правды Иисус Христом, в славу и похвалу Божию (Флп. 1, 11). И сам он ради Бога — δι ον — всех отщетихся (от всего отказался), и вменяю, пишет, вся уметы — σκυβαλα (сор, то, что под ногами валяется) — быти (Флп. 3,8).

В силу этих слов, христианину при всяком предстоящем ему деле прежде всего должно ставить вопрос: а согласно ли оно с волею Божиею, со Священным Писанием? И как бы дело ни было мало, не приступать к нему, если не будет по­лучен от него (Писания) положительный ответ³³.

Так поступали и великие подвижники. Один брат спро­сил авву Антония Великого:

- Что делать мне, чтобы обрести милосердие у Бога? Святой старец ответил:

- Что скажу тебе, то сохраняй тщательно: где бы ты ни был, имей пред своими очами Бога и делай только то, на что имеешь свидетельство Писания...³⁴

Следовательно, каждый, что бы ни делал: книжку ли читал, ел или разговаривал, печку растоплял или еще чем занимался — должен чувствовать себя так, как будто все совершает перед Самим Богом, пред Его Престолом. На самом деле так оно и есть, только совесть наша до того ог­рубела и зачерствела, что мы не замечаем постоянного присутствия Божьего. А святые, имевшие страх Божий, это остро чувствовали, и Енох именно захождение пред Бо­гом был взят живым на небо (Быт. 5, 24)³⁵. Если бы и мы всегда имели в душе подобное чувство, то с помощью бла­годати Божией смогли бы тонко разбираться в том, какое

-250-

дело можно делать и какое нельзя, ибо совесть наша, в слу­чае недоброго дела, сейчас бы запротестовала, возмутилась, даже краска на лице выступила бы, в пот ударило, и сердце захолонуло бы. Блажен, кто приобрел такую приснободр-ствующую помощницу!..

Но каждый освободившийся от тяжкой работы князю мира сего хорошо, конечно, помнит, как ему приходилось, связанному по рукам и ногам светскими обычаями и «при­личиями», совершать все свои дела, совершенно не имея в виду духовно-божественных целей, и потому быть в стран­ном, если не сказать просто глупом, положении. Окружаю­щие его люди говорили «красивые», «высокие» слова о прогрессе и общественном благе, а на деле получилось только то, что разношерстное по волям, убеждениям и лич­ным вкусам стадо, соединенное общей земной (следовательно, формально, а не органически близкой человеку) идеей, отторгнутое душой от Бога и посему всегда порочное, <озабоченное своими> судами, казнями, войнами, мечется

в смятетт во мраке, не видя просвета... И каждая единица

этого стада, находясь даже в самых лучших условиях, не мо­жет до самой смерти освободиться от разъедающих душу и тело страстей (гнева, похоти, зависти, печали), от сомнений, страха за свое благополучие, свою будущность...

У некоторых и таких целей нет, а просто живут серень­кой, личной и даже «гаденькой», как фельетонисты выра­жаются, жизнью. Не исключая и великих ученых, которые тоже, под видом принесения пользы обществу, удовлетво­ряют только собственную страсть.

Нет слов, в миру, бывает, много трудятся, есть даже свои «мученики», но весь труд этот и мученье не ради Хри­ста. Остановимся и разберем для примера хотя бы работу ученых. Посмотрим, что она собой представляет?

Движущей силой здесь является не любовь к Богу и не стремление прославить Его имя, а собственный интерес (страсть к предмету), или тщеславие (желание прославиться), или выгода (извлечение прибыли и приобретение комфорта­бельных условий жизни чрез занятия литературой, искусст­вом, наукой), или даже пресловутое стремление к истине, которая в данном случае превращается в какую-то самодовле­ющую цель и фетиш. Ученых же, особенно естествоиспытателей, задавшихся мыслью исследовать природу с целью про­славить не себя, а Творца, в настоящее время, кажется, нет.

-251-

Что касается самого труда, то он иногда, действитель­но, превращается в настоящее «подвижничество». Но это подвижничество такого рода, что только страсть, ослепля­ющая ученого, не позволяет ему видеть собственное безу­мие. А простые деревенские бабы видят это ясно. Можно привести тому пример из жизни знаменитого французско­го энтомолога Фабра. Он сам сознается, что «наблюдателю жизни, принужденному производить свои исследования на большой дороге, выпадает на долю выносить многое».

«Так, однажды, — рассказывает он³⁶, — я с утра засел в глубине оврага, примостившись на большом камне. Целью моего раннего визита сюда является оса: сфекс-лангдокский. Проходят три сборщицы винограда, отправляющиеся на работу. Мельком взглянули они на сидящего человека, по- видимому погруженного в свои мысли. Они приветливо кланяются и получают приветливый ответ. Проходит день. Солнце закатывается, и те же три сборщицы винограда возвращаются по той же дороге, с корзинами на головах. А человек все на том же месте, сидит на том же камне со взглядом, устремленным на ту же точку. Моя неподвиж­ность, мое упорное сидение в этом пустынном месте долж­ны были, очевидно, поразить их. И когда они проходят вблизи меня, я вижу, как одна из них подносит свой палец ко лбу, и я слышу шепотом произносимые слова:

- Юродивый³⁷, бедняжка!..

И все три женщины перекрестились.

"Юродивый", — сказала она. Идиот, безобидный человек, потерявший разум... Какая, подумал я про себя, жестокая ирония судьбы! Ты с таким усердием стараешься провести границу, где у животного кончается инстинкт и где начина­ется разум; а в глазах этих трех добрых женщин ты сам оказываешься потерявшим разум! Какое унижение!»

Я не стыжусь присоединиться во взгляде на данное явле­ние к этим перекрестившимся женщинам-француженкам. Поучительно, что даже неправославные, если они просты сердцем и благочестивы, имеют больше духовного разума, чем прославленные ученые. Не то же ли говорят и апостолы (Иак. 3, 15; Кор. 1, 19 и след.; 2 Тим. 2, 5)? Конечно, я пони­маю, ученые претерпевают мучения ради «науки», «про­гресса» человечества, «будущего счастья» людей, «чистой истины». И тот, кто этого не признает, является отсталым, невежественным, некультурным человеком... Да что мне и

-252-

каждому в подобных кличках, если вся культура со всеми своими делами некогда сгорит (2 Пет. 3, 10), и вместо нее будет новое небо и новая земля (Откр. 21,1)? Только детям свойственно строить из песочка пирожки и домики и тут же разорять их — за ненадобностью. Нет, нельзя убивать время понапрасну, какими бы великими, но земными целями это ни прикрывать; оно нам дано единственно для того только, чтобы мы его и все свои дела посвящали Господу Богу и ни­кому и ничему другому.

2. По действию благодати. Еще дела христианские отли­чаются от языческих присущею им силою благодати. Это благодать творит великие чудеса, в которые не верят умни­ки нынешнего века, потому что сами-то благодати не име­ют, ибо она живет только в верных. Это благодать делает слабых жен мужественными и сильными (Мария Магдали­на, Мария Египетская, мученицы Варвара и Екатерина³⁸ и многие другие), детям подает разум взрослых (как пяти­летнему мальчику, отроку Потиту, в житии св. мученика Арефы)³⁹, старцев подвигает совершать величайшие подви­ги⁴⁰. Если бы не было благодати, что за жизнь была бы у че­ловека, обладающего ищущим сердцем и горящей душой?

«Суждены нам благие порывы, но свершить ничего не дано», — в мрачном отчаянии и безнадежии восклицает мирской мудрец. Но дело, к счастью, обстоит не так. На эти слова, режущие смиренное ухо богохульством, христианин в духовном восторге может и должен ответить: нет, дано, все дано!.. Вся могу о укрепляющем мя (Иисусе) Христе (Флп. 4, 13).

И в этом-то, в сей благодати, — величайшее преимущество добродетели сверхъестественной, обильной духовными дара­ми и непреоборимою силою, пред естественною добродете­лью. Благодать же, как и из самого понятия ее это вытекает, есть милость Христа и дар, с нашей стороны совершенно не заслуженный, со смирением приемлемый и ради нашего сми­рения подаваемый⁴¹. «Ибо добродетели исправляются соб­ственным старанием и усердием и приобретаются собственными нашими подвигами и трудами, — говорит св. Симеон Новый Богослов⁴², — а духовные дарования суть свободные дары милости, от Христа подаваемые тем, кои подвизаются.

Так, например, пост и воздержание есть добродетель, от которой увядают греховные сласти и похоти и замирает

-253-

огонь плоти, и это есть дело собственного нашего произво­ления; но чтобы кто держал пост и воздержание без всяко­го чувства прискорбности и приболезненности сего подви­га, и еще более, чтобы кто достиг чистоты и совершенного бесстрастия, сие есть дар Божий, весьма высокий».

К этим словам св. Симеона приведу иллюстрацию. (К другим же положениям святого отца, приводимым ниже, читатель пусть сам найдет примеры, что сделать нетрудно.) Столетний авва Херемон, один из египетских отцов IV ве­ка⁴³, говорит: «Никак нельзя думать, что философы имели такую чистоту души, какая требуется от нас... Имели же они некоторую частичку целомудрия, т. е. воздержания плоти, именно удерживали только похоть от совокупления, а внутреннюю, совершенную и постоянную чистоту духа и тела, не говорю делом приобрести, но и думать о ней не могли. В этом не стыдился сознаться и знаменитый между ними Сократ, как они славят. Когда один физиогном, смо­тря на него, сказал, что у него глаза, как у деторастлителя, и когда ученики его, напавши на него, хотели отомстить за оскорбление, нанесенное их учителю, то Сократ, говорят, удержал их негодование таким изречением: "Успокойтесь, дети, я точно таков; но сдерживаю себя". Итак, не только нашим рассуждением, но и сознанием их ясно доказывает­ся, что они с принуждением удерживались только от совер­шения плотского совокупления; но желание и услаждение этой страстью не было изгнано из сердец их⁴⁴.

С каким омерзением надобно произносить изречение Диогена! Случилось, что философ этого мира не посты­дился высказать как нечто достопамятное то, чего мы не можем, не покрасневши от стыда, ни сказать, ни слышать. Он одному человеку, подвергшемуся наказанию за прелю­бодеяние, как говорят, сказал: "Что даром продается, того не покупай смертью..."⁴⁵ Итак, видно, что они и не знали добродетели истинного целомудрия, какое требуется от нас. И потому верно, что нашего обрезания, совершаемого в духе, невозможно иметь иначе, как по благодати Божией, и его имеют только те, которые служат Богу с полным со­крушением духа»⁴⁶.

«Опять удерживать гнев и серчание, — продолжает св. Симеон Новый Богослов, — есть собственное наше дело и требует подвига великого и труда немалого; но чтобы сов­сем не смущаться и стяжать невозмутимость сердца и со-

-254-

вершенную кротость — это есть дело в нас единого Бога и измена десницы Вышнего (Пс. 76, 11).

И еще, раздать все имущество свое бедным и, став ни­щим, просить милостыню в нашей состоит воле; но совсем ничего не желать и с радостью переносить горение в пещи бедности — это есть таинственное действие в нас Божие».

Без Мене не можете творити ничесоже, — сказал Гос­подь (Ин. 15, 5). Ничего, разумеется, истинно доброго, та­кого, что согласно во всем с Его волею. И апостол то же самое говорит: «Бог бо есть действуяй в вас и еже хотети и еже деяти о благоволении —υπερτης ευδοκιας ;», то есть по благой Его воле (Флп. 2, 13). Христианин только свое же­лание и усердие показывает, а силы дает Бог. Но как-то так всегда случается, что человек не видит этого. Ему все кажется, что постится ли он, промолчал ли на обидные слова, он все своими силами делает. Это — лесчий, бесов­ский обман, или самообман. Кто внимательно относится к своему духовному внутреннему миру и деланию, тот не раз замечал, что когда ему не хотелось смириться в чем-нибудь пред Богом и как бы показать Ему, что он сам сумеет нечто сделать, то оказывалось, что, несмотря на все усилия, ему это не удавалось. Даже тогда, когда он и не думал вовсе о Боге и не почитал Его, и то легко это делал, а теперь не мо­жет... Но как только признает свою немощь и воздохнет с покаянием к Богу, сейчас же все препятствия убираются с пути, и он легко делает в одну минуту то, на что раньше уходили дни и недели. Мы — работаем с Богом Богу же как бы на паях. Мы вносим в дело копейки и полушки, а Бог — миллионы и миллиарды. Мы только что поднимаем руки, чтобы сдвинуть что-либо, а благодать Божия за нас дело уже заканчивает. Но совершает это невидимо, как бы из-под наших рук, из-за нашей спины... Но Бог не поможет, если мы прежде сами рук не подымем. Чудес люди ищут... Да вся жизнь человеческая, тем более христианская, есть сплош­ное чудо! Вольно же людям быть слепыми и настолько са­монадеянными, что приписывать все себе...

Но нельзя отрицать того, что у добродетели сверхъесте­ственной бывают разные степени. Иную по виду никак нельзя отличить от языческой, а иногда даже и за грешное дело почесть можно, что неразумные часто и делают, а иная блещет сияниями вечного, тамошнего дня. Это-то и застав­ляет невнимательных к слову Божию и спасению путать

-255-

правое с левым и осуждать благочестие. Но мы не будем об­ращать внимания на их недомыслие, а, запомнив первые два признака, по которым наши добрые дела должны отли­чаться от добрых дел неверующих, обратимся к дальнейшему изучению христианской добродетели, к ее практическому осуществлению, к ее внутреннему содержанию.

Внутренняя сторона вопроса. Различия между доброде­телями христианскими по их существу и содержанию

В их собственном царстве добродетели эти должно раз­личать между собою, прежде всего, по качеству их природы.

Так как человек состоит из тела и души, то и добродете­ли должны быть двух родов:

1. Телесные. Это те, для совершения которых трудится преимущественно тело. Говорю: преимущественно, потому что если в деле, хотя бы и одним телом исполняемом, не бу­дет участвовать и душа, то это дело не сможет иметь нравст­венную ценность, а следовательно, не будет и добродетелью.

2. Духовные. Телесные добродетели очищают наше тело от вещественных в нем движений и всего непотребного, го­товят из него достойный сосуд будущей благодати Св. Духа, а духовные — смиряют душу, делают ее госпожой невещест­венных помышлений, прогоняют от нее всякое нечистое приражение и привлекают благодать.

Первые добродетели можно назвать еще мирскими, вто­рые — монашескими.

Но под монахами я разумею здесь не тех, которые носят только одежду монашескую, а которые сделались свобод­ными от всех видимых попечений и, хотя телом пребыва­ют на земле, умом всецело живут на небе. Это надо хорошо уразуметь и постоянно помнить; иначе возникает путани­ца и излишние суесловия. Миряне начинают обвинять не­совершенных монахов в тунеядстве, в нежелании помочь им, а монахи, желая защититься, или дерзают высказывать такие положения, которые им не приличествует (напри­мер узаконяют для себя чисто созерцательный образ жиз­ни, отказывая в помощи голодным и нуждающимся), или бросаются в другую крайность — забывши свои обеты, свое звание и немощность, сами рвутся в мир, якобы для спасения погибающих душ и для пользы многих. Здесь я

-256-

не буду выяснять, где кроется истина, в первом ли случае, или во втором, или посредине⁴⁷, но только предостерегаю читателя от поспешных и непродуманных выводов.

Добродетели христианские необходимо различать и по способу их исполнения. Известно, насколько высоко ценятся знатоками и любителями искусства любые карандашные наброски, пусть в два-три штриха, знаменитых, прослав­ленных мастеров (Леонардо да Винчи, Рафаэля, Рубенса, Тициана и прочих) и при этом оставляется без внимания кропотливо, старательнейше и с великим тщанием испол­ненная картина мелкого живописца. Точно так обстоит дело и в области добродетели. Иной, как бы не глядя, со­вершает доброделание — только губами или мыслью поше­вельнет на молитве⁴⁸ или мимоходом, в виде шутки, бросит слово утешения⁴⁹, и это уже и Богу угодно, и пользу людям приносит, всю печаль сразу с их сердца снимает; другой же по целым дням молится, целые часы проводит в разгово­рах, желая всех поддержать, всем «указать путь света», а толку все нет: и Бог его не слышит, и среди людей лишь смущение производит.

Итак, надо уметь творить добродетель. Мало того, чтобы нищему подать, надо знать, как подать; мало сказать хоро­шее слово (это нетрудно сделать, если оно вычитано нами, то есть не свое), а надобно знать, когда его сказать, в какой форме преподать, кому, где и при каких обстоятельствах. А то ведь можно и словами Священного Писания убить че­ловека. И так во всяком деле. Для этого и целая наука су­ществует — аскетика. Но, собственно, никакие книжки не могут этому научить, а только собственный духовный опыт и благодать Божия; последняя же привлекается сми­рением, а не учением.

Но когда святые люди творят добродетели, то, кроме практической пользы, мы замечаем еще и красоту, изяще­ство самого делания. Это и понятно. Если добродетель, как сказано вначале, заключается в соразмерности и отсутст­вии всяких лишков, то она, естественно, и прекрасна.

В заключение нахожу нужным сказать, что искусство творить добродетель и уменье правильно обращаться с те­ми или иными жизненными обстоятельствами, прежде все­го, сказывается в положительных вещах, то есть в заведомо добрых делах.

-257-

К доброделанию мы все призваны; по крайней мере, эта область делания самая доступная и не требует большого дара рассудительности — конечно, говорю в относительном смысле. Как рассудительно творить добродетель⁵⁰ и избе­гать страстей, можно еще научиться, хотя и с большим тру­дом. (Мои «Основы», например, частично описывают эту науку — штрихами, набросками, иногда даже намеками только, но не дают подробного руководства. Я ставлю толь­ко вешки и показываю путь, а желающий увидеть на этом пути города и разные чудеса сам должен идти по нему.)

Но как извлекать пользу из вещей отрицательных, то есть как из безусловно греховных действий выйти чистым и непорочным, — этому нужно учиться у Самого Бога. По­дробно — по причине недостатка в настоящее время дела­телей подобного рода (а если они есть, то сами знают, как поступать) — говорить о сем нет нужды. Ибо все такие разговоры маловерным и не имеющим духовного разума приносят скорее вред (иногда непоправимый), чем пользу.

То, что такое делание (по выражению св. Исаака Си­рина, «делами шуими», т. е. левыми: Мф. 24, 33, 41-43, за которые на Страшном Суде Господь всех осуждать бу­дет) возможно, видно из Свящ. Писания (Исх. 32, 27-29; 3 Цар. 18, 40; Ос. 1, 2) и святых отцов.

Преп. Исаак Сирин говорит:

«Случается, что иногда иному бывает попущено Богом сделать что-либо, по-видимому, неуместное, и вместо по­рицания и укоризны воздается ему благим воздаянием». И в другом месте: «Иной и делами шуими соделывает жизнь в премудрости Божией, а иной продает грех как бы под ли­чиною божественного. В иных, охраняющих себя, и недо­статки бывают хранителями правды»⁵¹.

IV. Условия успешного и надлежащего исполнения добро­детелей. Основанием для всякой добродетели служит страх Божий (Пс. 110, 10). Последний, в свою очередь, есть порождение веры и появляется в человеке тогда, когда тот устранит ум свой от мирских хлопот и кружащиеся от парения мысли свои соберет в размышлении о будущем Суде и загробной жизни⁵². Из этого видно, что «добродетель -не дар только великого Бога, почтившего Свой образ, - скажу словами св. Григория Богослова, — потому что нуж­но и твое стремление». И наоборот, «она не произведение

-258-

твоего только сердца, потому что потребна превосходней­шая сила»⁵³. Если мы это хорошо уразумеем, то нескоро поддадимся на удочку лукавого, которою он ловит самона­деянных людей, внушая им проверять каждый свой посту­пок особым «сладостным чувством» и «осиянием», или «просвещением», в душе⁵⁴ и дожидаться каких -то особых чудес для своего спасения⁵⁵; с другой стороны, не возгор­димся, когда приосенит нас Божественная благодать.

От всех этих искушений хорошо предохраняет знание главных качеств и признаков истинной добродетели, кото­рые заключаются в печалях, скорбях, гонениях, страданиях и тому подобном. В миру люди ропщут и, погрязая в гре­хах, постоянно плачутся: «За что мне это искушение Бог послал? Что я сделал такого?», «Господи, неужели беззако­ния мои превзошли Твое долготерпение?..»⁵⁶ А у истинно­го делателя не так. В скорбях он обретает Бога, и искуше­ния, постоянно усиливающиеся, только доказывают ему, что он «замечен» Богом среди бесчисленного множества людей и «не забыт» (Евр. 12, 6-13). В миру смущаются якобы несоответствием между личною «невиновностью» и скорбями, а у нелицемерно спасающегося, наоборот, чем он становится, действительно, невиннее (без кавычек)⁵⁷, тем и больше скорбей ему выпадает на долю, и тем более считает себя повинным всяким мукам.

«Бог не дает великого дарования без великого искуше­ния, — говорит св. Исаак Сирин (ср.: 2 Кор. 1, 5). — Сораз­мерно с искушениями определены Богом и дарования, по Его премудрости, которой не постигают созданные Им. Наконец, по жестоким скорбям, посылаемым на тебя Божиим Промыслом, душа твоя постигает, какую прияла она честь от величия Божьего»⁵⁸. Иными словами, чем более у тебя скорбей, тем, следовательно, больше ты получаешь невидимо для себя благодати. В этом удостоверяет нас пример Самого Господа и Его апостолов: им «не было по­пущено войти в искушения, пока не прияли Утешителя. Кто приобщается благ, тому прилично терпеть и искушения; потому что скорбь его после блага. Так угодно было благому Богу творить со всеми»⁵⁹.

Это качество при совершении добродетелей так важно, что о нем говорят все святые и текстами о сем же изобилует все Свящ. Писание. У отцов-аскетов образовалось даже спе­циальное выражение для его описания. Даждь кровь, и при-

-259-

ими духа, — говорят они⁶⁰ всякому, кто хочет вступить на узкую стезю добродетели и получить дары Св. Духа. Чтобы купить добродетели, учит св. Симеон Новый Богослов⁶¹, надо заплатить «не золото и не серебро, а кровь. Каждый желающий из нас покупает их одну за другою своею кровью. И воистину, если кто не предаст себя на заклание, как овна, за каждую даже малейшую добродетель и не прольет крови своей за нее, тот не стяжет ее никогда. Так Бог в домостро­ительстве Своем положил, чтобы мы покупали вечную жизнь произвольной смертью. — Не хочешь умереть произвольной смертью и жить вечной жизнью? — И вот ты мертв».

Но если бы кто, замечая в своей жизни немало скорбей и подвигов, вывел из вышесказанного, что он должен полу­чить непременно за них награду, тот жестоко бы ошибся. Награда дается не за делание, а за смирение. Христос тре­бует не исполнения заповедей, но исправления души, кото­рое, однако, достигается человеком чрез делание заповедей. Примеры сего у нас всегда перед глазами. Иеросхимонах Амвросий Оптинский, иеромонах Варнава Гефсиманский, протоиерей Иоанн Кронштадтский и бесчисленный сонм иных подвижников, находясь постоянно, годами, с раннего утра до поздней ночи, среди людей и не имея возможности ни в церковь сходить, ни помолиться, как бы им этого хоте­лось, стяжали, однако, дары прозорливости и чудотворе-ния... Как же так? — Чрез великое смирение и веру. При жизни этих старцев было много монахов в Оптиной пусты­ни и Гефсиманском скиту, также и иереев по Руси доволь­но, которые и постились не меньше их, а некоторые и уеди­нялись больше; но благодатные дары получили только вы­шеуказанные лица⁶².

Итак, каждый подвизающийся должен раз навсегда за­помнить и руководствоваться этим в своей жизни, что духов­ные дарования без искушений — погибель для принимающих их. (Дарования же я здесь разумею в широком смысле, в чем бы они ни заключались. Ибо и прозорливость — своего рода добродетель, поскольку в ней проявляется высшая степень рассуждения, этой царицы добродетелей.) Кто уклоняется от скорбей, тот вполне разлучается, несомненно, и с добро­детелью. Поэтому если хочешь стяжать ее, то предай себя безропотно, с любовью и ревностью на всякую скорбь. Ибо скорби рождают смирение. А без последнего — никтоже уз­рит Господа (Евр. 12, 14)⁶³.

-260-