I. Наука

Наука, литература и искусство как руководители жизни.

Творчество, по существу, есть дар Божий, а на практике — это почти всегда дар демонический.

Еще в Ветхом Завете Бог говорил пророку Моисею про Веселеила, который должен был художественно украсить скинию по образцу, показанному Моисею на горе Си­найской (Исх. 25, 40): «Я исполнил его Духом Божиим — אלהים רוח,мудростию, разумением, ведением и всяким искусством...» (Исх. 31, 3. Ср.: Притч. 2, 6; Сир. 1,1).

-73-

В Новом Завете апостол Иаков, названный брат Госпо­день, пишет, что «всякое даяние доброе и всякий дар совер­шенный нисходит свыше — ανωθεν» [то есть с неба] — «от Отца светов» (Иак. 1, 17; 1 Кор. 12, 8).

Таким образом, дух художественного творчества и на­учной проницательности должен, в силу своей природы, освещаться отблесками Невечернего Света и Божественно­го Духа. Но не то мы наблюдаем в действительности.

С погружением человечества в язычество и с удалением от христианства богоподобный дух его потерял остроту зрения и способность к пророческой вдохновенности и небесным восприятиям и, наоборот, стал легко доступен таинственным темным влияниям злой силы. Тонкость психической организации у гениальной или талантливой натуры доставляла к этому особенно благодатную почву. Так, повторяю, возлюбиша человецы паче тьму, неже свет (Ин. 3, 19), что демонское влияние нередко оказывалось довольно ощутительным и сказывалось в этих натурах ак­тивно или пассивно, но во всяком случае определенно - активно, когда им демоны прямо приоткрывали на основа­нии своей изворотливости и догадок будущее или скрытое для других настоящее, направляли их таланты в ложную сторону; пассивно, когда философы, поэты, художники подвергались темному, неясному воздействию бесов без непосредственного сношения с ними. Так появились лжи­вые пророки со способностью к так называемой дивинации¹, от которой предостерегает Своих последователей Сам Христос (Мф. 7, 15; особенно Мф. 24, 24); у древних греков и римлян «поэт» и «прорицатель» слились в одно понятие (vates)²; демонический характер творчества наложил тяже­лый отпечаток на науку и искусство всех времен вплоть до сего дня³. Демонизм может быть разной силы и степени. Начинаясь с открытого сатанизма, он ниспадает до уровня простых предчувствий, нездорового чувственного возбуж­дения или ложного и извращенного понимания дела, на са­мом деле совершенно ясного.

Само собою понятно, что влияние это на ученого или художника находится в прямой пропорциональной зависи­мости от его отношения к церковной жизни (и его участия в ней), к самой Церкви; верует он во Христа, принимает св. таинства, живет чисто и целомудренно — можно прислу-

-74-

шаться к таковому⁴, а если он неверующий, в жизни похаб­ник⁵, в Церкви (православной, разумеется) не состоит, то — беги, досточудный, от него, как от самого диавола, хотя бы за ним шла слава и всего мира и хотя бы он был одарен печатью величайшего гения.

Любопытно, что дивинация у художников нынешнего времени носит характер бесовской прозорливости. Прежде всего, многие из них люди ненормальные, проведшие нема­ло времени в домах для умалишенных, — лучшее ручатель­ство за то, что бывшие им видения (носящие у психиатров название галлюцинаций), на самом деле, были настоящими бесовскими привидениями. Их творчество насыщено моти­вами демонического злорадства по поводу того, что хрис­тианство должно погибнуть в будущем, что скоро должна произойти мировая катастрофа (которая начинается у них великой войной 1914 г.), после чего произойдет свержение всех корон и воцарение антихриста. Таковы, например, «прозрения» Рериха⁶, Стабровского⁷, Чурляниса⁸ и других.

Здесь надо различать науку и науку, то есть духовную, божественную и плотскую, светскую, человеческую. Пер­вая, по апостолу, чиста, мирна, кротка, благопокорлива, вторая — земна, душевна, бесовска (Иак. 3, 15, 17). Христи­анин должен пользоваться, прежде всего, первой; но в слу­чае надобности может прибегать и ко второй. Как посту­пать в последнем случае, учит св. Григорий Богослов. «По­лагаю, что всякий, имеющий ум, — говорит великий богопросвещенный отец Церкви, — признает первым для нас благом ученость, и не только сию благороднейшую и нашу ученость, которая, презирая все украшения и плодовитость речи, емлется за единое спасение и за красоту умосозерцаемую, но и ученость внешнюю, которою многие из христи­ан, по худому разумению, гнушаются как злохудожною, опасною, удаляющею от Бога. Небо, землю, воздух и все, что на них, не должно презирать за то, что некоторые худо уразумели и вместо Бога воздали им божеское поклонение. Напротив того, мы... от создания будем заключать о Созда­теле, как говорит божественный апостол, пленяюще всяк разум во Христа (2 Кор. 10, 5)... В науках мы заимствовали исследования и умозрения, но отринули все то, что ведет к

-75-

демонам, к заблуждению и во глубину погибели»*. (Св. Григорий Богослов. Творения. Ч. 4. М., 1889. С. 50-51. Слово 43. — Прим, составителя.)Отсюда понятны слова апостола Иакова: не предметы, подлежащие научному исследованию, мерзки и бесовски, а направление науки, дух ее. Как избежать тлетворного сего влияния, по­дробнее сказано будет после, а сейчас только замечу, что когда я говорю в этой книге о несостоятельности и вреде науки и шире — всей культуры, то разумею их ложное, де­монское направление, в котором для истины и благочестия не остается пространства ни одной пяди, ни одной сотой. Понятно, что слабые души могут пользоваться этой самой наукой (например математикой и инженерно-архитектур­ным искусством для постройки храмов, железными доро­гами для поездки к святым местам или по необходимым делам, а не в качестве, следовательно, туристов), и этого будет довольно с них; сильные же, вооруженные невиди­мою силою, простираются на большее — входят открыто и безбоязненно в самый стан сопротивника и наносят ему смертельные раны у него же самого в доме, то есть изучают его лжеучения, исследуют внимательно его ядовитые про­изведения искусства, вскрывая их гниль и смертоносные жала. А слабым душам надо затыкать уши и бежать от все­го, несогласного с учением Церкви. И не позволять себе рассуждать. Учить, если заставляют (в школах), учи, знай, но относись, как к срамным словам, услышанным на улице или считанным с забора. Так как в миру теперь все против Бога направлено, то вреда не будет, если и на всякую науку так будешь смотреть — на историю, литературу, естество­знание и прочее. Лишь бы мы все делали с мыслью о Боге и ради Бога, а не просто ради гнушания самими предметами.

1. Прикладной характер науки.Если одна наука -божественна, а другая — по характеру своему бесовская и крупицы истины в ней надо вылавливать, как блестки жира в пустых щах, то понятно, что к одной надо стремить­ся и изучать ее, а другую терпеть и все силы направлять, чтобы как-нибудь приложить ее к полезному и духовному делу. Так как сама по себе она не имеет ценности, которую находят в ней ученые, то оставим их увлекаться своими гипотезами, как ребенка, радующегося новым сочетаниям

-76-

бусинок в калейдоскопе, а мы тем временем подумаем о том, что можно взять из нее для защиты нашей веры. Соб­ственно, надо бы, чтобы все ученые мира работали только для Бога, исследовали Его творение в целях прославления Его Самого, изучали свойства природы для того лишь, чтобы человеку не комфортабельнее жилось, а легче было исполнять заповеди Господни (печать, например, не для «культурных» целей надо бы употреблять, а на проповедь Слова Божьего). Так как ученые и не думают это исполнять, то пусть делают христиане, что могут, выполняют вместо них. Когда наше время придет — после уничтожения всей культуры и самой земли со всеми ее делами (2 Пет. 3, 19), тогда настанет Царство Единого Бога, и все будет чинно, светло, славно, направлено на богоугождение и прославле­ние Творца.

«Не стоит тратить свое время на расследования бес­плодные, — говорит учитель первохристианской Церкви, Климент Александрийский⁹. — Науки человеческие для истинного христианина представляют собой занятия лишь предуготовительные, впрочем, помогающие ему, насколько то возможно, не только воспарять умозрением к истине и утверждаться на этом непоколебимом основании, но и оп­ровергать софизмы возражений против истины. Христиа­нин должен быть знаком со всем курсом школьных наук и со всей эллинской мудростью, только он относится к ним, не как к имеющим значение существенное в себе, — он ви­дит в них лишь полезную принадлежность, по времени и об­стоятельствам даже необходимую. В руках еретиков науки служат средством для распространения лжи и зла, в руках же христианина они служат орудием к укреплению добра и истины».

2. В чем заключается истинная философия?Философия есть синтез, завершение всех наук. В чем же состоит для христианина «сумма всех наук», «наука из наук»? — Не в том, однако, что называется в миру философией. Хотя Кли­мент Александрийский говорит, что христианин должен изучить всю мирскую книжную мудрость, но это относится к христианину, живущему в миру среди еретиков и желаю­щему их же оружием защитить свою веру, и притом в целях прикладных, апологетических, о которых сказано было выше. Ну, а зачем же вся мудрость внешняя тому, кто не

-77-

поставлен, как пастырь или учитель церковный, на то, что­бы бороться и даже жить вместе с еретиками? Например, зачем она тому, кто хочет в молчании созидать в себе храм душевный Богу, обитель для пребывания в ней Св. Духа? — Конечно, незачем. Но ведь изучать добродетели делом, поучаться молитвенно в Законе Божием день и ночь — не настоящее ли призвание христианина? — Несомненно. Не является ли «наукой из наук» прохождение в монашестве духовного делания, как о том говорят святые отцы?¹⁰ -Всеконечно. Следовательно, кто, по зову Духа Божьего, углубится в доброделание, отринув всякую науку и возне­навидев самый мир, не лучшее ли дело сделает в этом са­мом мире, не изучит ли высшую науку, какая только есть?

- Истинно, истинно так.

Покажи же мне, скажет читатель, свидетельства. — Охотно, и из святых отцов приведу; приведу даже и свиде­тельства светских писателей, живущих в миру.

1. «Простоту и неприуготовленность духовного учения никто да не сравнивает с пытливостью любомудрствовавших о небе [то есть астрономов, астрофизиков нынешних],

- говорит св. Василий Великий¹¹. — Сколько красота в женах целомудренных предпочтительнее красоты любодейной, столько же разности между нашими учениями и учениями внешних».

2. «Велико любомудрие в том, чтобы мир почитать мертвым, но еще большее и гораздо важнейшее в том, что­бы и самому быть как бы умершим для него», — учит св. Иоанн Златоуст¹² о существе истинной философии.

3. Он же сказал: «В том и состоит важнейшая часть лю­бомудрия [философии], чтобы не быть привязанным и пристрастным к настоящей жизни»¹³.

4. Он же: «Терпение зла... есть подвиг любомудрия»¹⁴.

5. Вот еще приговор, подходящий к любомудрию — фи­лософии XX века и ее ученым: «Великое благо любомуд­рие — разумею то любомудрие, которое у нас. У язычников все только слова и басни; а самые эти басни не заключают в себе никакого любомудрия, потому что у них все делает­ся ради славы»¹⁵.

6. Еще, не поленюсь, выпишу из того же Златоуста: «Кто презирает почести, тот и любомудр [философ], он знает дела человеческие, а в знании-то дел Божеских и человече­ских и состоит любомудрие [философия]»¹⁶.

-78-

7. «Но нет, нет ныне таких философов! — восклицает св. отец. — А потому нельзя найти и примера. Есть, впрочем, между монахами, между мирянами же нет. Что между мо­нахами находятся такие примеры, в доказательство можно привести многих, но я укажу на одного из многих». Дальше идет рассказ о преподобном Юлиане¹⁷.

Итак, истинная наука заключается не в том, чтобы толь­ко знать что-нибудь.

Творец не требует, чтоб в груде гордых книг

Его пытались мы постигнуть, взвесить, смерить, —

говорит совершенно верно Верхарн¹⁸.

Но чего требует? - Любви и сердца. Даждь ми, сыне, твое сердце (Притч. 23, 26). Чистое, разумеется (Мф. 5, 8). И еще: разум кичит, а любы созидает (1 Кор. 8, 1; гл. 13). А чтобы иметь чистое сердце, освобожденное от страстей, требуется подвиг, в ча­стности монашество.

Таким образом тот, кто хочет до конца пройти «христи­анскую науку» в полном смысле слова, неминуемо придет к монашеству.

3. Во что обратилась нынешняя наука?Вопрос кратко, но исчерпывающе раскрывается в трех срезах. С объектив­ной точки зрения, для человечества XX века наука обрати­лась в фетишизм, идолопоклонство, нисколько не лучшее, чем у дикарей. Предметы, подлежащие научному изучению, вызывают, как увидим ниже, со стороны ученых такое отно­шение, которое сродни восхищению первобытных людей перед предметами, обоготворяемыми ими как фетиши. Так же, как и древние грубые язычники — египтяне, например, - «которые обожали все, что было перед глазами, до лука в их садах включительно» (Сертиллянж)¹⁹, — нынешние научники везде ищут и находят предметы для исследования: никакая навозная свалка за городом не оставляется ими без внимания; ими производятся бесчисленные анализы, начи­ная от состава конских волос²⁰ и коровьих рогов²¹ до золы собачьего молока²² и птичьих испражнений²³ включитель­но. Всякая падаль, трупы животных, лягушек и червей, пре­парированные и заспиртованные, так же дороги для наших ученых, как были дороги набальзамированные чирки и иби­сы для египтян; капище для последних и лаборатория или анатомический театр для первых одинаково «святилище»,

-79-

где по полкам расставлены их «боги»²⁴. Скажут, что это только образ выражения один и тот же, смысл же различ­ный. Солгут — ибо ученым потому все таковое дорого и они дрожат над всем этим и не хотят сменять ни на какие со­кровища мира²⁵, что видят в своих препаратах результат действия механических законов вселенной. А эти законы представляются им частью Универсальной Истины. А по­следняя — не есть ли извращенное понятие Бога?

С субъективной стороны, наука есть страсть, такая же, как и всякая другая — пьянство, блуд, гордость, тщеславие и прочие. Что это так, доказывают признания самих ученых.

1. Вот дневник профессора В. Арнольди²⁶. В нем то и де­ло мелькают то чувство зависти («смотрел с завистью» на препарат в музее)²⁷, то отчаяние (из-за того, что ars longa, vita brevis est*,(*наука широка, а жизнь коротка (лат.)) всего не охватишь и не изучишь)²⁸.

2. Чем, как не великой страстью, можно объяснить сле­дующее поведение знаменитого энтомолога Фабра²⁹, кото­рое простые люди принимали просто за сумасшествие. «И мы [небольшая компания], — рассказывает он сам, нимало не смущаясь, — нашли то, что ожидали найти... Оставив низменный берег и поднявшись на равнину, мы увидали стада баранов, лошадей, которые всюду рассыпали по об­ширному пастбищу обильный корм для навозных жуков. ...Вот куча свежеотложенного обыкновенного (а то еще нео­быкновенный, что ли, есть какой? Я, впрочем, не образован по этой части. — Еп. Варнава) конского навоза... Свежий, только что отложенный навоз — добыча особо ценная среди этих сухих бесплодных равнин. И потому эта куча — насто­ящий небесный дар [! — Еп. Варнава], который выпадает на долю только счастливцам из навозников».

Рыться в помете, с точки зрения ученого, может быть, серьезное занятие, слов нет, но есть и другая точка зрения. Упиваться «запахом, разносимым ветром на расстояние с версту в окружности» от этой «прелести», вместо того что­бы вдыхать действительно небесный дар — аромат доброде­телей, — это ли призвание души человеческой, искуплен­ной драгоценной кровью Христа Спасителя, и достойное ли это дело для нее, предназначенной вдыхать благоухание райских садов и цветов?!.

3. Интересен также рассказ не менее знаменитого Уол-

-80-

леса³⁰. Сообщив, как он несколько дней подкарауливал ба­бочку- крез (на одном из островов Зондского архипелага), дотоле неизвестную ученым, он говорит о том чувстве, ко­торое испытал по ее приобретении: «Красота и блеск этой бабочки неописуемы, и только натуралист может понять то крайнее возбуждение, которое я испытал, поймав наконец эту бабочку. Когда я достал ее из сетки и развернул ее вели­колепные крылья, сердце у меня забилось, кровь бросилась в голову, и я был ближе к потере сознания, чем это бывало со мной в виду неминуемой смерти. Весь остальной день у меня болела голова — настолько было велико возбуждение, вы­званное причиной, которая большинству покажется совер­шенно пустою».

Судя по этому заявлению, приходится удивляться, поче­му выводы Ломброзо в его книге «Гениальность и помеша­тельство» считаются крайними. Если и не попадают такие примеры в курсы психиатрии, то, безусловно, только пото­му, что ученые стесняются записывать туда своих коллег. (Да и крыловская «Обезьяна с зеркалом» заставляет быть осмотрительней.) Что же касается опасений Уоллеса, что его-де не поймут, то он напрасно боится. Его чувства впол­не понятны. И понятен цинизм и своего рода сладострастие, которое он проявил в не меньшей степени, чем любой деге­нерат по отношению к своей жертве. Вся разница только в том, что страсть эта невинна по количеству причиненного ею другим материального вреда, но корни ее, как это ни странно, те же самые. Церковь таковых должна присуждать, если они в числе ее членов, к наказанию и епитимии — пока не исцелятся от страсти, что, по-видимому, невозможно.

Нужно ли, наконец, после всего этого прибавлять, что, с религиозной точки зрения, наука есть богоборчество?³¹ И людям это нравится, потому что такая наука потакает их страстям, и они все простят ученым, даже если эти ученые пойдут против азбучных истин³², лишь бы те ниспровергали христианство. Впрочем, толпа, если бы и пожелала, то, по своему невежеству, не может проверить ученых, хотя бы те и лгали³³. Она должна им верить на слово. Но где ее преслову­тая гордость, которую ученые эти втаптывают в грязь?!.

4. Разочарование ученых в своем деле и тоска их по идеа­лу(«банкротство души»). «Если спросить себя, — пишет бывший марксист, познавший всю тщету обещаний этого

-81-

учения, профессор С. Булгаков, — чем живет современный человек, во что он уверовал вместо Бога, ну хотя если спро­сить среднего русского студента или взрослого гимназиста из "сознательных", то, конечно, он тотчас ответит: хочу приносить пользу человечеству, затем, подумав, прибавит: выработав себе научное мировоззрение. Вера в прогресс, в науку, в возможность разрешить все жизненные противо­речия в историческом развитии науки и человечества со­ставляют несложный катехизис современного человека... Однако совместима ли эта вера в разум с общим учением о человеке как двуногом животном, которое в силу случай­ности, игры материальных атомов и борьбы за существова­ние достигло теперешнего состояния, а в будущем имеет достигнуть еще большего? Откуда у этого "ощипанного пе­туха", как определил человека философский нигилист-ци­ник Диоген, берется разум и наука и на чем опирается та­кая вера в них?.. Вот вопрос, поставленный человечеству критической философией в лице Канта. Иногда отмахива­ются от этих вопросов ссылкой на завоевания науки: да разве современная техника не свидетельствует о силе ума и знания! Но отвечать так — значит неизвестное подтверж­дать неизвестным, только отодвигать проблему, и не требу­ет ли в таком случае уже самый этот факт объяснения? Ор­ган познания — головной мозг с нервной системой — и функция познания настолько несоизмеримы и несоответственны между собой, что говорить о познании мозгом и нервами мира и его законов — значит впадать не только в мистическую, но прямо мифологическую бессмыслицу или же утверждать громовое чудо, которого вообще не допуска­ют представители новейшей науки. Одно из двух: или че­ловек действительно есть такое ничтожество, ком грязи, каким его изображает материалистическая философия, но тогда непонятны эти притязания на разум, науку; или же человек есть богоподобное существо, сын вечности, носи­тель божественного духа, и возможность научного позна­ния объясняется именно этой природой человека»³⁴.

Такова дилемма, перед которой останавливаются в сму­щении и тревоге «честные» ученые, желающие осознать до конца, с одной стороны, свое положение и призвание, а с другой — основы и конечную цель науки, которой они за­нимаются. Особенно, когда угар страсти проходит и насту­пает реакция.

-82-

И есть от чего смущаться. Ведь от того или иного реше­ния этой дилеммы зависит судьба человека; выбрав одно, он может пойти в одну сторону, выбрав другое — в противопо­ложную. И вот научный «витязь», подобно васнецовскому, стоит «на распутий» и размышляет.

Если смысл науки заключается только в ее общеполез­ности, если она только продукт комочка грязи, называемо­го мозгами, и орудие борьбы за существование, как учат дарвинисты в биологии и некоторые гносеологи, то откуда взяли, что истина всегда полезна, и не полезнее ли иногда, а может быть, и всегда, заблуждение? Ведь утверждали же подобное Ницше и некоторые авторы сочинений по теории познания. Не бросил ли дерзко уже Оскар Уайльд в лицо мыслящему человечеству свою знаменитую фразу: «Нет ни­чего более нездорового, чем мышление»? А если это так, то значит можно «все доказывать», ничего не считая истиной, как современные модернисты и поступают. Действительно, что такое научная истина, когда еще существует сомнение, доступна ли она человеческому рассудку, когда нужна вера в единство разумного начала в мире и человеке? А раз нуж­на вера, то чем последняя лучше религиозной, которую «по­пы» в церкви проповедуют?³⁵

Если же наука возможна только в союзе с религией и должна постоянно опираться на нее, чтобы иметь право на самое свое существование (ибо без религии, т. е. без благо­дати, ум расстраивается, делается лживым, да и просто не может иметь бытия), то каковы должны быть ее границы и область дозволенного? В чем же тогда состоит достоинство науки, если она будет (как в средневековье) находиться в подчиненном отношении к религии? Недавно из «служан­ки» (богословия) она таким трудным, революционным, на­сильственным путем сделалась самостоятельной «госпо­жой», неужели опять нужно смириться, слушаться, «не сметь свое суждение иметь»? Но если допустить контроль над наукой со стороны религии, то следует ожидать, что от ученых потребуется отчет (на Страшном Суде) за каждое слово, за неправильное учение, за недолжное употребление научного дара...

Итак, две дороги: с одной стороны — неверие, произвол, умственные и плотские наслаждения, с другой — вера в догматы, благочестие, аскетический подвиг; с одной сторо­ны — безграничное знание, с каждым днем и часом все рас-

-83-

ширяющееся, с другой — знание отодвигается в будущий век: тогда узнаем лицем к лицу, ныне разумею отчасти, тогда же познаю, якоже и познан бых (1 Кор. 13, 12). Но при этом, с одной стороны — уныние, сомнение, пессимизм, отчаяние, с другой — радость, надежда, утверждение, муже­ственная бодрость.

Куда же идти?

Эти противоречия всегда мучили великих ученых и мыслителей, не понимала их только полунаука, люди, на­хватавшиеся лишь верхушек знания. И нож, давно зане­сенный над горлом науки, нож, отточенный ею же самой, в последнее время некоторые из этих ученых безжалостно пытаются наконец вонзить в тело своей матери, так жесто­ко их обманувшей льстивыми надеждами³⁶. И голоса, что человеку мало одной науки, надо еще «кое-что другое»³⁷ для полного счастья и успокоения мятущегося ума, раз­даются со всех сторон — из лагерей художников, поэтов, писателей, духовных лиц, ученых-естествоиспытателей, философов. Вот некоторые из них.

Эмиль Верхарн — талант первой величины в современ­ной Бельгии — заставляет так говорить в своей драме «Мо­настырь» (акт 1) дона Милитьена:

...В наши времена

Науке только смерть в грядущем суждена;

Ее отвергли те, кто зрел в ней свет нетленный,

Искал найти в ней ключ к гармонии вселенной!

Сегодня правда в том, в чем ложь была вчера;

Систему стройную единый взмах пера

Вдруг может отменить, чтоб вновь творить системы;

Гипотезы кишат, не разъясняя темы;

Нет больше истины, нет больше лжи, и вот

Я жду, когда ж она сама себя пожрет...

Дельно рассуждает пастор Бэртодж в рассказе «Загробная любовь» такого антицерковника, как Анатоль Франс³⁸ (из сборника «L'etui de nacre»* (*«Перламутровый ларец» (франц.)): «Изыскания в об­ласти науки приведут лишь к открытиям в той же области... Духовные истины могут быть открыты лишь для тех, кто идет духовным путем».

Известный физик Лоренц, прочитав по приглашению в

-84-

феврале и марте 1901 года в голландском обществе «Tot nut van't Agemeen» несколько публичных лекций, заключил их словами, которые совершенно уничтожают ценность и подъятого им собственного труда, и времени, отнятого у слушателей. Знаменитый профессор сказал, что сообщения его об эфире, молекулах, атомах и электронах были только «гадания», что «чем дальше мы [ученые] идем, тем более мы сознаем, как несовершенна наша работа», что все их на­учные теории есть только «несовершенное отражение дейст­вительности», что их, эти теории, «все время нужно перест­раивать, улучшать и даже, может быть, заменить чем-нибудь совершенно другим»³⁹.

Знаменитый Гарнак, выучивший наизусть в подлин­никах всю литературу первых трех веков христианства, исписав кипы бумаги и приобретя чрез это славу перво­классного ученого, наконец не выдержал этого чудовищ­ного напряжения и насилия над естеством души и сказал: «Труд и прогресс культуры, без сомнения, очень ценные вещи, к которым мы должны стремиться и для которых мы должны работать, но высший идеал заключается не в них — они не могут наполнить душу истинным удовлетворени­ем»⁴⁰. Позднее раскаянье.

Цену науке и ее пронырливому любопытству или лю­бознательности, кому как угодно, наконец определил Владимир Соловьев⁴¹, о котором, нельзя сказать, чтобы он обладал ограниченным умом или слабой диалектикой. «В этом запутанном (еще бы — для плотского человека!

— Еп. Варнава) мире, — говорит он, — нет больше глупости, как всюду прикладывать деревянный аршин своего разума».

5. Как же должно христианину пользоваться данными науки? «Мы полагаем, дети, что настоящая жизнь челове­ческая вовсе ничего не значит, — поучал юношей в свое время св. Василий Великий⁴², — совершенно не почитаем и не называем благом того, что доставляет нам совершенство в этой только жизни... Поэтому, что к будущей жизни спо­спешествует нам, о том говорим, что должно любить сие и домогаться сего всеми силами, а что не переходит в нее, то

— презирать, как ничего не стоящее».

Исходя из этого общего для христианской жизни прави­ла, мы приходим к следующим положениям относительно пользования чисто научными и прочими сочинениями

-85-

светских авторов (излагаю словами вышеупомянутого свя­того отца):

• «Не должно, однажды навсегда предав сим мужам [т. е. ученым] кормило корабля, следовать за ними, куда ни по­ведут, но, заимствуя у них все, что есть полезного, надобно уметь иное и отбросить»⁴³.

• «Если между учениями [евангельским и какого-либо ученого] есть какое взаимное сродство, то познание их бу­дет нам кстати. Если же нет сего сродства, то изучать раз­ность учений, сличая их между собою, немало служит к подтверждению лучшего учения»⁴⁴.

• «Теперь следует сказать, в какой мере должно изучать их [светских авторов]... Не на всем по порядку надобно ос­танавливаться умом, но, когда пересказывают вам деяния или изречения мужей добрых, надобно... соревновать им... А когда доходит у них речь до людей злонравных, должно избегать подражания сему, так же затыкая уши, как Одис­сей, по словам их, заградил слух от песен сирен. Ибо при­вычка к словам негодным [ср. пристрастие молодых деву­шек и юношей к романам] служит некоторым путем и к делам. Посему со всяким охранением надобно оберегать душу, чтобы, находя удовольствие в словах, незаметно не принять чего-нибудь худого, как иные с медом глотают ядовитые вещества. Поэтому не будем хвалить стихотвор­цев, когда злословят, насмехаются, представляют влюблен­ных [ср. опять наши романы, драмы, комедии]... А любов­ные похождения и явные студодеяния... которые и о скотах без стыда не стал бы рассказывать иной, предоставим лице­деям [актерам]. То же самое могу сказать и об историках, когда пишут они историю для развлечения слушателей... И как, срывая цветы с розового куста, избегаем шипов, так и в сих сочинениях, воспользовавшись полезным, будем остерегаться вредного. Поэтому в самом начале нужно рассмотреть каждую из наук и приспособить ее к цели...»⁴⁵

• Вся искушающе, добрая держите, — говорит апостол (1 Фес. 5, 21). Все можно читать — по послушанию и креп­кому духом, все исследовать, от всех всему поучаться, изу­чать, слушать различные повествования, но из всего этого принимать нужно только одно доброе, полезное для души. В первохристианской Церкви для распознавания еретичес­ких и прелестных учений был подаваем верующим особый дар различения духов (1 Кор. 12, 10). «В наше время для

-86-

различения, от истины ли речь — воодушевленная и увлека­тельная, -- служит положительное учение Церкви. Это пробный камень всех учений. Что с ним согласно, то прини­май, что несогласно, отвергай. И это можно делать без даль­них рассуждений. Последуя указаниям Церкви, будешь то же делать, как бы ты последовал благодатному дару разли­чения духов»⁴⁶.