Музыка, танцы и театр

• Против того, что музыка обладает страстным характе­ром, не спорят и самые рьяные ее защитники. Даже такие авторы, как Bloch, и то советуют пользоваться ею с осто­рожностью, так как она может вызвать сильные эмоции (как, например, музыка Вагнера). Э. Фукс⁵⁹, про которого уже никак нельзя сказать, что он умеет отличать вещи це­ломудренные от бесстыдных в христианском смысле, и тот говорит про оперу (увлечение которой признается ныне верхом культурного лоска): «Опера — сконцентрированная чувственность. Каждое слово, каждый звук, каждый ритм, каждая линия, каждое красочное пятно — все в ней насы­щено чувственностью, эротикой. Ее содержанием является исключительно чувственность, эротика, любовь, сведенная на сладострастие. Вокруг сладострастной любви вертится основная мысль сюжета, ею напоена любая ария, которая поется, и ничего, кроме сладострастной любви, не символи­зируют тысяча изворотов и арабесок балета. Другими сло­вами: все в ней сконцентрированная обнаженность, физи­чески — в костюме и движениях, духовно — в диалоге. Она не второстепенная в ней черта, а единственная сознатель­ная цель. Не простая случайность поэтому, что во всех классических операх балет играет такую большую роль. Балет — просто неотделим от оперы, так как в нем чувст­венность линий и движений находит свое утонченнейшее выражение».

Правы поэтому были наши предки, наши древние святи­тели, преподобные, церковные проповедники и даже свет­ские люди, когда безбоязненно обличали игру на музыкаль­ных инструментах и приписывали ей характер бесовский. Они имели на то глубокое основание, потому что воочию и непосредственно имели дело с самими, невидимыми, вдох­новителями этого искусства, тогда как нынешние люди не только не видят демонов, но и того, что делается в собст­венной душе. Приведу несколько примеров.

Преп. Исаакию, затворнику Печерскому (XII в.), бесы являются с музыкальными инструментами (сопелями, бубнами и гуслями) и играют на них⁶⁰.

Св. Кирилл, еп. Туровский (+ 1183 г.), называет в своих проповедях музыкальные орудия сатанинскими — «сопели сотонинския»⁶¹.

«Смеха бегай лихаго, скомороха... и гудця и свирця не

-50-

уведи у дом свой глума ради, поганьско бо то иесть... дьяволи бо то суть», — поучает черноризец Григорий⁶² (по списку XIII века).

«Сопели, гусли... собирают около себе студные бесы, держай же сопельника, в сласть любуй гусли... чтить темнаго беса», — говорится в «Слове о русалиях»⁶³.

«Не люби игры, да не обрящешися тамо с бесовскими слу­гами», — говорит митрополит Даниил⁶⁴ в своем поучении.

От трапезы, за которой происходят гудение, плясание и игры, ангелы Божий «отъидут скорбни», а «нечестивии де-мони возрадуются, видя волю свою содевающу безумнии християне», — говорит Домострой⁶⁵, произведение XVI века, изящное по языку и мыслям.

Когда однажды преп. Феодосии Печерский захотел от­дохнуть после вечернего правила, то вдруг «слышаше глас хлопота в пещере от множества бесов... в тимпаны биющем, и инем в сопели сопущем»⁶⁶.

Св. Церковь от лица священника спрашивает на испове­ди кающихся: «слушал ли гусельников, или пел еси песни бесовские, или слушал поющих?»⁶⁷

Даже плата, даваемая игрецам, считается жертвой диаволу, то есть тяжким грехом (теперь это можно сравнить с покупкой билета на концерт, в театр, в кинематограф). «За кую вину, — восклицает автор «Слова о русалиях»⁶⁸, — даеши сребро свое дьяволу в жертву, велику пагубь души своей творя, а дьяволу же радость».

Если же перейдем от древней церковной литературы к светской тогдашнего времени, увидим тот же взгляд: музы­ка — дело бесовское. Так, например, в былине о Садко⁶⁹, когда под звуки гуслей этого игреца расплясалось и расска­калось все подводное царство, расходилось бурное море, потопляя корабли без счету, герою былины является ста­рик «седатый», или «Никола Можайский», или «старчище», и обращается к нему с такими словами:

Полно тебе играть в гуселки яровчаты,

Полно губить людей бесповинных.

От твоих от игор от бесовскиих,

И от тьшх от плясок нечестивыих,

Океан сине море всколебалося.

• Про танцы, которые теперь обратились в целую науку (со своей собственной литературой), можно говорить

-51-

долго. Но и здесь я могу обрисовать лишь контуры пред­мета. Для моих целей будет достаточно, пользуясь выска­зываниями философов и писателей, раскрыть природу нынешнего светского танца, а потом на основании этого перейти к выводам.

Что такое танец?

Танец, по словам Платона, «подражает речам Музы».

Почти теми же выражениями говорит о нем Аристотель: «Ритмическими движениями он [танец] выражает обычаи, страсти, поступки».

Танец, считает Лукиан, «представляет собой изобрази­тельное искусство, которое выражает идею и облекает в плоть невидимую мысль».

Но уже и в самое древнее время понятие о нем сужалось. «Есть танцы, - говорит Платон, - имеющие в виду преимущественно самое тело; назначение их — обнаруживать силу, гибкость, красоту; они заставляют каждый член тела сгибаться, разгибаться и послушно подчиняться, посредст­вом легких и гармоничных движений, любому положе­нию»⁷⁰. Это, собственно, уже род гимнастики, но гимнастики ритмической (наподобие нашей гимнастики Далькроза).

Нынешние авторы высказываются яснее и расставляют все точки над iдругими словами, подбираются ближе к са­мой сути <танцев>, к похоти.

«Естественным источником красоты танца, — говорит один из современных авторов⁷¹, — является выявляемое им совершенство человеческого тела. В этом выявлении — вся его задача и сущность».

Вот еще несколько поворотов той же мысли о чувствен­ной основе танца (хотя и прикрытой всяким тряпьем из красивых фраз и мишурных блесток своеобразного псев­донаучного языка): Психология танца заключается в «эс­тетической возможности ощущать эмоцию красоты», в танце кроется «источник эстетических переживаний» и дается выражение «совершенства человеческих движений, страстей, порывов... в прекрасных и убеждающих формах динамической пластики»⁷².

Это «совершенство страстей» у цитируемого автора -бесподобно. Но горе тому человеку, для которого оно так «убедительно»! Нас должны убеждать не танцы, а страда­ния Иисуса Христа. Неужели христиане, если они в пол-

-52-

ном разуме, могут со спокойной совестью считать, что сов­местимы, с одной стороны, танцы с объятиями (подобные которым никакая честная девушка не позволит себе с чу­жим человеком не только на людях, но и наедине; а здесь почему же это можно? принято так? по необходимости?) и двусмысленными разговорами, а с другой — плач Спасите­ля над Иерусалимом (Лк. 19, 41-47), Его муки: бичевание, терновый венец на челе (вместо бальной розы в волосах на­ших дев-христианок, так называемых барышень), и скорб­ный путь, политый кровью и потом, и святой Крест!?. Не хорошо и на бумаге сопоставлять такие вещи, а они ведь происходят в действительности!

Такова природа танцев по взглядам светских авторов -их ценителей. Если обратимся к церковной литературе и к древнерусской, то найдем там обличение того же бесовско­го характера танцев, каковой древние авторы находили и в музыке. С самых первых времен христианства Церковь ста­ла открыто говорить об этом. Вот несколько примеров.

1. Один древний подвижник плел корзины и пел псалмы. Вдруг через окно вошел как бы отрок сарацин и стал пля­сать. «"Старик, хорошо ли я пляшу?" — спросил он меня (рассказывал после старец авве Павлу, настоятелю одного из иерусалимских монастырей того времени). Я ничего не отве­чал. "Как тебе нравится моя пляска, старик?" — снова спро­сил он меня. С моей стороны ответом было полное молчание. "Что ж, по-твоему, негодный старик, ты что ли великое дело делаешь? Так я тебе скажу, что ты соврал в шестьдесят пятом, в шестьдесят шестом и в шестьдесят седьмом псалмах".

Тогда я встал и повергся пред Богом, и он тотчас исчез». Здесь необходимо обратить внимание на то, что,

во-первых, бес входит не как все, а вычурно, и в виде иноверного, «нехристя»;

во-вторых, хочет пляскою отвлечь внимание молящего­ся, занимающегося «умным деланием»;

в-третьих, демон все время, только невидимо, следил за подвижником и за каждым словом Псалтири, которую тот читал наизусть;

в-четвертых, демон не терпит усиленной, соединенной с крестным знамением молитвы, потому что старец повергся, очевидно, по примеру древних отцов, на землю крестообразно;

в-пятых, на мытарствах все эти мелочи, которые бесы замечают за нами и только иногда говорят, по промыслу

-53-

Божьему, великим святым, чтобы те имели возможность покаяться в своей человеческой немощи, — все эти мелочи демоны предъявят людям. И после этого вспомним, как мы стоим в храме и на молитве! Что с нами будет на Страшном Суде?⁷³

2. В «Повести о девицах смоленских, како игры твори­ли» (по списку XVII века)⁷⁴ говорится о бесовском сборище, нелепом и скверном, накануне Иванова дня: «...эти окоянные бесом научены были».

3. В стихах о грешной душе⁷⁵ говорится о разных ее пре­грешениях, а также и об участии ее в танцах и плясках, за что она осуждается на вечные муки:

По игрищам душа много хаживала,

Под всякия игры много плясывала,

Самого сатану воспотешивала...

Провалилася душа в преисподний ад,

Век мучиться душе и не отмучиться...

Отношение к танцам с точки зрения здравого смысла и церковных канонов

1. Христианин должен строго помнить следующее прави­ло (62) святых отцов VI Вселенского Собора⁷⁶ и принимать его как Слово Самого Господа в Евангелии (ср.: Деян. 15,28):

«Так называемые календы, вота, врумалиа⁷⁷, и народное сборище в первый день месяца марта [ср. наши «маевки» в день «1 мая»] желаем совсем исторгнуть из жития верных. Также и всенародные женские плясания, могущие нано­сить великий вред и пагубу, равно и в честь богов (ложно так еллинами называемых) производимые мужским или женским полом плясания и обряды, совершаемые по неко­ему старинному и чуждому христианскому житию обычаю, отвергаем и определяем: никакому мужу не одеваться в женскую одежду, ни жене в одежду, свойственную мужу; не носить личин [масок] комических, или сатирических, или трагических; при давлении винограда в точилах не произ­носить гнусного имени Диониса [по-нашему, можно при­равнять к «черному» слову]... Посему тех, которые отныне, зная это, дерзнут делать что-либо из вышесказанного, если они — клирики, повелеваем извергать из священного сана, а если миряне — отлучать от церковного общения»*⁷⁸. (*перевод исправлен епископом Варнавой. — Прим, составителя.)

-54-

2. В одном древнерусском поучении XVII века пропо­ведник так говорит о танцах: «Многовертимое плясание от­лучает человеки от Бога и во дно адово влечет. Пляшущи убо жена невеста нарицается сотонина, любодейца дияволя, супруга бесова. Не токмо сама будет пляшущая сведена во дно адово, но и ти, иже с любовью позоруют (смотрят. -Еп. Варнава) и в сластех раздвизаются на ню с похотию... Пляшущия бо жена многым мужем жена есть; тою диявол многых прельстит во сне и на еве (наяву). Вси любящий плясание со Иродиею в негасимый огнь осудятся. Грешно бо есть и скверно и скаредно своему мужу совокуплятися с таковою женою... Того, братие и сестры, блюдитеся и не лю­бите беззаконных игор бесовских, паче же удаляйтеся плясания, да не зле в муку вечную осуждени будете»⁷⁹.

3. «О, злое проклятое плясание! — восклицает иной. -О, лукавыя жены многовертимое плясание! Пляшущи бо жена — любодейница диаволя, супруга адова... Вси бо лю­бящий плясание безчестие Иоанну Предтече творят — со Иродьею негасимый огнь и неусыпаяй червь осудит!»

4. Даже смотреть на пляски грех: «Не зрите плясания и иныя бесовских всяких игор злых прелестных, да не прельщены будете, зряще и слушающе игор всяких бесовских; таковыя суть нарекутся сатанины любовницы»⁸⁰.

Почему у нас теперь столь же сильно не говорят пропо­ведники? Тогда не было в этом такой необходимости, серд­це народное было мягче, религиознее, проще, а в настоящее время и такими обличениями не выжмешь ни одной слезы... Легкомысленно было бы думать, что относиться так к танцам заставляло духовенство его официальное положе­ние, обязанность учить народ по старым, замасленным книжкам с медными застежками и никак иначе. Даже языч­ники классического времени, и не какие-нибудь, а выдаю­щиеся умы древности, писали вещи, едва ли не превосходя­щие вышеуказанные своею резкостью, с не допускающей двусмысленных толкований определенностью. Для образ­ца я приведу только одно изречение на этот счет знамени­того Цицерона⁸¹. «Ни один порядочный, трезвый человек, - говорит он, — если только он в здравом уме, не станет плясать, — ни наедине, ни на скромной пирушке, ни в чест­ной компании. Пляска — спутница лишь роскошных пи­ров, разгульных увеселительных мест и чувственных удо­вольствий».

-55-

Действительно, посмотрите непредубежденно, хотя бы и глазами человека с Марса (как теперь говорят), на то, как не пять пар на домашней вечеринке, а 200-300 танцующих пар вертятся в столичном клубе. Как все они в один такт пристукивают ногами, размахивают руками, поводят голо­вой; как от них, словно от какого-то стада животных и вьючных скотов пахнет потом, перемешанным с окислив­шимися, хотя бы и дорогими, духами и спертым (несмотря на электрическую вентиляцию) воздухом, — и все это созда­ет какую -то вонючую и смрадную, в прямом и переносном смысле, атмосферу!.. И представьте себе, с другой стороны, благоуханные луга и свежий простор полей, изумрудные опушки красивого бора и среброкованную чешую чистой, красивой речки и прочую благодать Божьего мира! Спро­сите наивно кого-нибудь из этих пляшущих, почему они так мучают себя, исскакавши с вечера до утра пространст­во в общей сложности в не один, вероятно, десяток верст? Может быть, кто-нибудь заставил их в наказание испол­нять этот тяжелый труд и странные телодвижения, скакать то на одной, то на другой ножке, вместо того чтобы ходить прямо? Попросите заодно объяснить, почему не стыдно по­средством таких прыжков, шуток, смеха, веселья, собирать деньги в пользу «пострадавших от пожара», «бедных се­мейств погибших на войне», «в пользу раненых», которые в это же самое время, может быть, сидят голодные или льют горькие слезы. Ведь если вы хотите им помочь и притворя­етесь сердобольными и сострадательными, то собрались бы и, вместо ведения похабных разговоров, сговорились, ка­кую кому семью посетить, разделили, соответственно нуж­дам каждой из них, принесенные деньги и разошлись бы, неся помощь в подвалы и чердаки с утешением, лаской и приветом... Указывают на о. Иоанна Кронштадтского, что он, уже будучи старцем, в конце жизни ходил в шелковых рясах, но почему-то не вспоминают, как он в молодости, на протяжении двадцати-тридцати лет, ходил как раз по чер­дакам и грязным подвалам, по рабочему, нищему люду и оставлял у них свои последние сапоги и верхнюю одежду. Но благодарный верующий народ не забыл этого и слезно просил, чтобы он принял их дары...

• Еще большим злом является театр, открытая сцена, оперетка, скачки, клубы и прочие «зрелища». Об этих пред­метах много пишут, весь мир наполнен книгами и журнала-

-56-

ми, восхваляющими эти вещи. Каждая газета уделяет им несколько столбцов. Я же ограничусь выписками из святых отцов и учителей Церкви первых веков христианства, каса­ющимися данной темы.

1. Иоанн Златоуст так обличал в свое время своих пасо­мых: «Многие, думаю, из тех, которые недавно оставили нас и ушли на зрелища беззакония, сегодня находятся здесь. Я хотел бы видеть их своими глазами, чтобы изгнать из священного притвора — не с тем, чтобы они навсегда ос­тались вне его, но чтобы исправились и потом вошли сюда снова... Но если не можем рассмотреть их чувственными глазами, то слово отметит их и, коснувшись их совести, лег­ко убедит их добровольно выйти (из церкви), внушая то, что внутри (ее) находится только тот, кто имеет располо­жение духа, достойное пребывания здесь, а тот, кто прихо­дит в это священное собрание с развращенными нравами, хотя и входит сюда телом, извержен (отсюда) и удален го­раздо более тех, которые стоят за дверями и не могут быть причастниками священной трапезы*...(*Речь идет о кающихся; о древнем чине покаяния (εξομολογησις) см.: "Основы" Отдел III. Гл. 7. § 4. О покаянии. — Прим. еп. Варнавы.)

Но настолько ли важный грех, скажешь, сделали эти люди, чтобы за него из­гнать их из этой священной ограды? А какой нужен тебе другой больший грех, когда они, сделав себя совершенны­ми прелюбодеями, бесстыдно, как бешеные псы, устремля­ются к этой священной трапезе? И если хочешь ты узнать и самый способ прелюбодеяния, то скажу тебе слово — не мое, но Самого Того, Кто будет судить всю нашу жизнь. Всяк, говорит Он, иже воззрит на жену, ко еже вожделети ея, уже любодействова с нею в сердце своем (Мф. 5, 28). Ес­ли случайно встретившаяся на площади и одетая, как попа­ло, женщина своим видом может иногда уловить человека, который из любопытства посмотрит на нее, то как могут сказать о себе, что смотрели не с похотствованием те, кото­рые идут в театры не просто и не случайно, но для этого именно и с таким рвением, что небрегут и о церкви, прово­дят целые сутки, пригвоздившись глазами к бесчестным женщинам, где развратные речи, блудные песни, любострастный голос, подкрашенные брови, нарумяненные щеки, наряды, подобранные с особенным искусством, поступь, исполненная очарования, и множество других приманок

-57-

для обольщения и увлечения зрителей; где и душа зрителя в беспечности и великой рассеянности, и самое место воз­буждает к любострастию; где мелодия предшествующих и последующих песен, выигрываемых на трубах, свирелях и других подобных инструментах, очаровывает и расслабляет силу ума, подготовляет души находящихся там к обольще­ниям блудниц и делает их легко уловимыми. Если похоть часто, как какой-нибудь хитрый разбойник, тайно входит и здесь, где псалмы и молитвы, и слышание божественных слов, и страх Божий, и великое благолепие, то как могут быть свободны от злой похоти те, которые сидят в театрах и ничего не видят и не слышат, а будучи исполнены гнуснос­ти и беспечности, подвергаются воздействию чрез все чув­ства, — и чрез слух, и чрез зрение? Если же они не свободны от этого, то как могут когда-либо освободиться и от вины прелюбодеяния? А несвободные от вины прелюбодеяния, как могут, без покаяния, вступить в этот священный при­твор и участвовать в этом прекрасном собрании?

Поэтому увещеваю и прошу их наперед очиститься ис­поведью и покаянием и всеми другими способами от греха, сделанного ими на зрелище, и тогда уже слушать божест­венные слова. Грех этот не маловажен; это всякий ясно уви­дит из примеров. Если бы какой слуга в тот ящик, где хранится дорогая раззолоченная господская одежда, положил грязное и покрытое вшами служительское платье, перенес ли бы ты, скажи мне, равнодушно такое оскорбление? Или если бы кто в золотой сосуд, в котором постоянно держа­лись благовонные мази, влил помет и грязь, не применил ли бы ты даже побоев для наказания виновного в этом? Так неужели о ящиках и сосудах, одеждах и благовонных мазях у нас найдется столько заботливости, а душу свою мы поч­тем хуже всего этого, и туда, куда влито духовное миро, бу­дем влагать диавольские внушения, сатанинские басни и песни блудные? Как, скажи мне, потерпит это Бог? А меж­ду тем, не так велико расстояние между благовонною ма­зью и грязью и между одеждою господскою и служитель­скою, как между духовною благодатию и этим злым делом. Ужели не боишься ты, человек, одними и теми же глазами смотреть и на сцену в театре, где представляются гнусные действия прелюбодеяния, и на эту священную трапезу, где совершаются страшные таинства? Одними и теми же уша­ми слушать и сквернословящую блудницу, и поучающего

-58-

тебя тайнам пророка и апостола? Одним и тем же сердцем принимать и смертоносный яд, и страшную святую жерт­ву? Не отсюда ли развращение жизни, расстройство брач­ных союзов, распри и ссоры в семействах?.. На самую Цер­ковь будешь смотреть с большим неудовольствием, а слова о целомудрии и чистоте слушать с досадою; они являются для тебя не поучением, а осуждением; впавши мало-помалу в отрицание, наконец ты совсем удалишься от этого обще­полезного учения. Поэтому прошу всех вас о том, чтобы и вы сами избегали гибельного пребывания на зрелищах, и посещающих отвлекали от них. Ведь все, что бывает там, доставляет не развлечение, а гибель, муку и осуждение... Посмотри на самого себя, каков бываешь ты по возвраще­нии из церкви и каков по выходе из театра; сравни оба эти дня, и тебе не будет нужды в наших словах»⁸².

2. Еще сказал: «Ходить на зрелища, и смотреть на кон­ские ристалища, и играть в кости — для многих не кажется преступлением, но все это вводит в жизнь тысячу зол. Пре­бывание на зрелищах порождает прелюбодеяние, невоз­держность и всякое бесстыдство; от смотрения на конские ристалища заводят споры, брани, удары, обиды, вражды постоянные; любовь к игре часто бывает причиною злосло­вия, убытка, гнева, брани и тысячи других, еще более тяж­ких, зол»⁸³.

3. Вот еще прекрасное место: «Вот уже время поста склоняется у нас к концу... Прошу всех вас и молю, пусть каждый в своей совести рассмотрит свою торговлю по­стом... Пока стоит ярмарка, станем торговать для приобре­тения большей прибыли, чтобы не уйти нам с пустыми ру­ками, чтобы, подъявши труд поста, не лишиться награды за пост... Как? Когда от пищи мы воздерживаемся, а от грехов не удерживаемся; когда мяса не едим, а поедаем домы бед­ных; когда вином не упиваемся, а упиваемся злою похотью; когда весь день проводим без пищи и весь же день бываем на бесстыдных зрелищах. Вот и труд поста, и никакой на­грады за пост, когда ходим на зрелища беззакония... Какая выгода постящимся ходить на зрелища беззакония, посе­щать общее училище бесстыдства, публичную школу не­воздержания, восседать на седалище пагубы? Да, не погре­шит тот, кто сцену, это пагубнейшее место, полное всякого рода болезней, эту вавилонскую печь, назовет и седалищем пагубы, и школою распутства, и училищем невоздержания,

-59-

и всем, что ни есть постыднейшего. Действительно, диавол, ввергнув город в театр, как бы в какую печь, затем поджига­ет снизу, подкладывая не хворост... не нефть, не паклю, не смолу, а что гораздо хуже этого, любодейные взгляды, срам­ные слова, развратные стихотворения и самые негодные песни... Горящие в этом огне даже и не чувствуют, потому что если бы чувствовали, то не производили бы громкого смеха при виде того, что происходит. А это-то хуже всего, когда больной не знает даже и того, что он болен, и сгорая жалким и бедственным образом, не чувствует воспалений. Какая польза в посте... когда целые дни просиживаешь в те­атре, смотря на посрамление и унижение общей человечес­кой природы, на жен-блудниц, на актеров, которые, собирая все, что есть худого в каждом доме, представляют зрелища любодеяния? Да, там можно видеть и блудодеяния и пре­любодеяния, можно слышать и богохульные речи, так что болезнь проникает в душу и чрез глаза, и чрез слух; там ли­цедеи представляют чужие несчастия, от чего дано им и позорное имя... Какими глазами посмотришь ты на жену после тех зрелищ? Как взглянешь на сына, как на слугу, как на друга? Надобно или быть бесстыдным, рассказывая о том, что бывает там, или молчать, краснея от стыда. Но отсюда уходишь не таким; нет, ты можешь дома смело пе­ресказывать все, что здесь говорится, — вещания пророче­ские, учения апостольские, законы Господни, — можешь предлагать всю трапезу добродетели; а таким повествова­нием жену ты сделаешь более целомудренною, сына более разумным, друга более искренним, да и самого врага заста­вишь прекратить вражду»⁸⁴.

4. Наконец приведу еще одну фразу Златоуста: «Много зла причиняют городам зрелища, зла великого, мы даже и не знаем, насколько великого»⁸⁵.

5. Климент Александрийский, учитель еще более ранне­го времени, пишет: «Не без права ристалища и зрелища можно назвать гнездилищами заразы (Пс. 1, 1). Ибо здесь против Мужа Праведного* (*Т. е. против Христа. В Деян. 3, 14 Он называется Святым и Праведным. Ср.: Тертуллиан. De spectac. Cap. 3. — Прим. Н. Н. Корсунекого.)как бы злой совет составляется; посему это собрание и проклятию предается. Они полны беспорядочности и беззакония; и предлоги к составлению их — пошлого рода. Перемешиваются на этих собраниях

-60-

между собой и мужчины и женщины, чтобы взаимно себя видеть*; (*Ср.: «Всякий, отправляясь на зрелище, прежде всего о том ду­мает, чтобы себя там показать и других увидеть». (Тертуллиан. De spectac. Cap. 25). — Прим. Н. Н. Корсунского.) и так бывают они причиной беспорядочности. Здесь говорит и действует собрание совета нечестивое. Взоры питаются чувственностью, разгораются пожелания и праздные глаза, имея случай пристальнее разглядывать соседей, воспламеняются чувственными пожеланиями. Воспрещенными для себя поэтому должны считать мы публичные зрелища и представления с их вздорным прокудничеством и пустословием**.(**Ср.: Постановления апостольские. Кн. VIII. Гл. 32. — Прим. Н. Н. Корсунского.)

Потому что каких только грязных деяний на этих сценах не представляется, каких только бесстыдных слов здесь скоморохи не произносят! Но кто в этих пошлостях находит удовольствие, тот прино­сит образы их с собою и домой... Но даже и в том случае, ес­ли бы кто такие зрелища за шуточные считал, за устраива­емые для развеселения духа, я утверждаю, что немного же ума у заправил тех городов, где заботятся о забавах как бы о каком важном деле. Да и не суетное ли это дело серьезно заниматься вещами пустыми и ничтожными? Они питают собой безрассудное честолюбие, и силы здесь расходуются бессмысленно... Человек разумный никогда не предпочтет приятного доброму. Но говорят: "Не всем же быть филосо­фами". Неужели? А разве не все мы стремимся к вечной жизни? Что скажешь ты на это? Зачем же ты и веру при­нял? Можешь ли Бога любить и ближнего, не философст­вуя? "Да я и читать-то не умею", — быть может, скажет кто-нибудь. Если читать не умеешь, чем ты защитишься, если не слушаешь? Слушанью ведь не нужно учиться. Впрочем, вера вовсе и не есть достояние мудрых мира сего (1 Кор. 1, 26-27), а мудрых в Боге. Бога и не зная грамоте можно по­знавать; свиток, содержащий положения сей веры и обра­щенный к людям хотя простым и несведущим, есть, однако же, Божественный. Это — Божественное самосвидетельст­во, именуемое Божественной любовью, это — книги печати духовной. Но можно слушателем Божественной мудрости быть и вместе с тем своему гражданскому положению соот­ветствовать; ничто ведь не препятствует и дела мирские ве­сти правильно и богоугодно»⁸⁶.

-61-

6. Еще сказал: «И мужчины, Христу себя посвятившие, во всей своей жизни должны не казаться лишь, а и быть столь же степенными и благопристойными, в каком виде и в церквах они оказываются: столь же скромными, богобоязливыми, любвеобильными. Но я недоумеваю, отчего это с переменой места они меняют и внешний вид свой и пове­дение... Оставляя церковное собрание, отлагают они в сто­рону и святые чувства, навеянные в церкви Духом Божиим, и уподобляются большинству, среди которого вращаются. Или лучше сказать: как скоро отлагают напускную и лице­мерную эту степенность, делается очевидным, что на ис­тинной их духовной физиономии она была лишь маской. По-видимому с благоговением выслушавши слово Божие, они оставляют оное там, где выслушали, а вне церковного собрания, как бы с ума рехнувшись, в обществе нечестив­цев себя не помнят от удовольствия; внимая игре арфистов и арфисток, из себя они выходят при выслушиваньи их лю­бовного чириканья, приходят в исступление от пения под игру на флейте, хлопают в ладоши, выпивают, позволяя се­бя осыпать и опакощивать всякого рода и другим сором и мусором, наметенным, натащенным и накиданным течени­ем и веянием времени»⁸⁷.