Гордость.

«Гордость, — сказал Иоанн Лествичник¹, — есть... бесовское изобретение... матерь осуждения, исчадие похвал, знак беспло­дия души, отгнание помощи Божией, предтеча умоисступления, виновница па­дений, причина беснования, источник гнева, дверь лицемерия, твердыня бесов, грехов хранили­ще, причина немилосердия, неведение сострадания, жесто­кий истязатель, бесчеловечный судья, противница Богу, корень хулы».

Разберем некоторые из этих положений — например, что гордость есть «предтеча умоисступления».

Действительно, поскольку человек заходит в это соленое море страстей, постольку омрачается умом. «Я хочу быть малым, гордым и святым», — вещает Человек в «Тиртее» Пшибышевского. Вот пример. Герой хочет соединить воду с огнем, бесконечное с конечным, диавола с Богом (2 Кор. 6, 15). Но «как овца с волком не сходится для деторождения, — говорит преп. Марк Подвижник², — так и болезнование сердечное [т. е. смирение, почитание себя за малость, за ни­что] не соединяется с пресыщением [и гордостию] для зача­тия добродетелей». Почему же автор произносит такой умоисступленный вздор устами выведенного им типа? Потому что герои Пшибышевского, как известно, все «сверхчеловеки», то есть гордецы высшей степени, они мыслить и говорить иначе, как сумасбродно, не могут.

Но как ни невероятно это соединение гордости со свято­стью в устах Пшибышевского, известная шведская писа­тельница Сельма Лагерлёф в «Легенде о птичьем гнезде» по­шла еще дальше: она вывела тип деятельно-практический, замечательный тем, что он совмещает в себе вышеупомяну­тые несовместимые качества. Таким образом, пожелание превращается в дело, хотя только на бумаге. Но важно тут одно, что писателей нисколько не задевает невозможность существования даже для мысли таких типов.

Такое же мышление мы находим у художественных кри­тиков, философов, историков и других. Вот, например, от­зыв С. Рейнака о «Pieta»* (*Скорбь (итал.); скульптура Микеланджело, известная еще под названием «Оплакивание Христа». — Прим, составителя.)Микеланджело в соборе св. Петра:

-291-

«Микеланджело смело положил тело Христа на колени задрапированной Богоматери и сумел извлечь из этого контраста поразительный эффект. Богоматерь страдает молча; величие и гордость [это у Богоматери-то, смиреннее Которой никого нет на свете среди созданных тварей! — Л к. 1, 48] не позволяют Ей плакать»³.

Что все это значит? А то, что помрачение не единичный факт, а явление, общее для писателей. Ведь примеры эти можно бы умножить до любого количества.

Пойдем далее. Поскольку писатели и философы выхо­дят из культурной среды и питаются ее соками (а не цер-ковно-благодатными), постольку они отражают в себе и в своих произведениях общий строй мыслей своей эпохи, то есть гордый, а та, в свою очередь, поскольку питается их сочинениями, постольку воспитывается в понятиях и их авторов. Таким образом происходит взаимное растление, выражаясь научным языком, ассимиляция, или некий эндоэкзосмос*.(*Эндоэкзосмос — авторское словообразование, означающее в данном тексте взаимопроникновение внутреннего и внешнего мира. Образовано от эндосмоса и экзосмоса (греч.), означаю­щих диффузию вовнутрь и вовне (endon, exo — соответственно «внутрь», «вовне» и osmos — «толчок, давление, импульс»). — Прим, составителя.))

Впрочем, о повсеместном торжестве в мире всеобщей безумной гордости и, вследствие этого, затемнении мозгов даже у его светил и «князей века» говорят апостолы (1 Ин. 2, 16; 1 Кор. 2, 8).

Но не так, не так обстоит дело у святых. Им никакая тьма не застилает очи, потому что они — «не от мира» сего (Ин. 17, 16), в котором одно сплошное безумие (1 Кор. 1, 23; 2 Тим. 3, 9), и не от крове, не от похоти плотския, не от похоти мужеския, но от Бога родишася (Ин. 1, 13). Посему все, что они говорят, — здраво, чисто и глубоко.

Можно бы привести еще один пример на слова Иоанна Лествичника о том, что гордость есть «причина беснова­ния». В «Воспоминаниях детства» прославившейся на весь мир своими математическими способностями Софьи Кова­левской приводится один замечательный случай, в высшей степени наглядно рисующий эту истину. Но недостаток ме­ста не позволяет его привести⁴.

Начинается гордость с тщеславия. Это — первая сту-

-292-

пень сей страсти. На второй ступени человек начинает уничижать ближних, «бесстыдно проповедовать свои тру­ды», допускает самохвальство в сердце и пылает ненавис­тью к обличителям. Дно этой бездны составляет «отвер­жение Божьей помощи, упование только на свое тщание, бесовский нрав»⁵.

Каждый пусть сам проверит, на какой ступени погибели он находится.

Особенно трудно избежать гордости талантливым лю­дям. Поэтому художники, писатели, ученые, не будучи в силах избежать «бесстыдного проповедания своих трудов» и тому подобных вещей, о которых столько сказано у свя­тых отцов, стали сперва доказывать, что этого и вообще нельзя избежать, не по силам-де человеку, а после спусти­лись и еще ниже — начали говорить, что гордость даже не­обходима людям: это единственный рычаг, направляющий и движущий культуру, без нее не было бы никакого про­гресса и так далее.

Все эти рассуждения не новы. Так, например, уже зна­менитый Гораций хвастался, что он — первый представи­тель эолийской лирики в Италии («Princeps Aeolium carmen ad Italos deduxisse modos»*, (*«...первый я на голос Эолийский свел песнь Италии». (К. Гораций Флакк в переводе А. Фета. СПб., 1898.) — Прим, составителя.)— говорит он про себя), за что-де ему нужно дать лавровый венок и поставить веч­ный памятник⁶. В своих «Посланиях»⁷ он также говорит, что он первый из римских поэтов показал миру, как надо писать ямбы: «Ego primus jambos ostendi Latio»**. (**«Паросские ямбы я первый Лациуму указал...» (Там же.) — Прим, составителя.)

Если об­ратиться к нашему времени, то примеров не счесть.

Два вида гордости различаются: плотская и духовная, мирская и монашеская⁸.

То, что сказано было о тщеславии, можно применить и к данному случаю. Дополнения же не настолько существен­ны, чтобы составить для новоначального большую потерю, если он о них не узнает, а подвижникам они из личного опыта известны. Поэтому я их опускаю.

Не разграничивая полностью один вид гордости от дру­гого, я приведу общие признаки, по которым можно будет каждому проверить, насколько глубоко сидит в нем гор­дость, и можно будет также знать, чего ему нужно опасать-

-293-

ся и избегать. Отчасти эти признаки гордого устроения сердца послужат дополнением к тем, что были указаны в начале этого параграфа.

Итак, болезнь эта определяется и протекает следую­щим образом. Начинается она с того, что в разговоре про­скальзывает крикливость, в молчании — досада, в веселии — громкий разливающийся смех, в печальных обстоятель­ствах — неразумная скорбь, при ответах — строптивость, в речах — легкомысленность, слова вырываются без всякого участия сердца, безрассудно.

Если все это у отрока или, например, у юноши имеется, то ясно, что они больны. Надо звать врача (духовного), по­ка не поздно, и лечиться. Иначе болезнь будет развиваться.

Терпение у человека теряется, любовь пропадает. Он де­лается дерзким, склонным к оскорблению других. Если нужно сделать что-либо по послушанию, то делает очень неохотно, и то разве только в том случае, если это совпада­ет с его собственной волей и желанием. Никакие увещания на такого человека уже не действуют, потому что он всегда старается настоять на своем мнении и уступить кому-либо никак не хочет. Таким образом, сделавшись неспособным принимать спасительные советы, он во всем доверяет боль­ше уже своему мнению, а не старших, не исключая и духов­ного отца.

Если и на этом человек не остановится, то вскоре всякий благочинный порядок становится ему мерзким, и он начи­нает его бегать как огня. Старчество, духовное руководство, правила Церкви и святых отцов, даже Священное Писание (в церковном понимании) — всего этого он страшится как препятствующего его духовному росту и тормозящего раз­витие его личности. Ввериться духовному руководству ка­жется для него тем же, что завязать себе глаза и идти к пропасти. Если это монах, то он начинает желать жить в уединении или, наоборот, окормлять и спасать других. Для этого спешит набрать себе учеников и учениц, пока не поздно и они не лишились сего драгоценного сокровища. Наконец начинает думать и о том, что пора получить ему для сего великого дела спасения людей Божий дарования: прозорливость, дар врачевания болезней и прочие; ожида­ет эти дары и во всех своих словах и мимоходом брошен­ных фразах видит глубокий смысл, откровения от Господа и пророчества.

-294-

Я не буду описывать более тяжкие степени падения, потому что и эти уже влекут за собой геенну⁹. Приведу только любопытный пример, когда человек, сам того не желая, свидетельствует о своей гордости:

«Один премудрый старец, — передает Иоанн Лествич-ник¹⁰, — духовно увещевал гордящегося брата; но сей ос­лепленный сказал ему: "Прости меня, отче, я не горд". Мудрый же старец возразил: "Чем же ты, сын мой, яснее можешь доказать, что ты горд, как не тем, что говоришь: я не горд?"».

Чтобы понять всю силу этого ответа, нужно знать, как поступали и чувствовали в подобных случаях сами святые.

«Кто истинно смиренномудр, — говорит великий во отцах преп. Исаак Сирин, — тот, будучи обижен, не возму­щается и не говорит ничего в свою защиту о том, в чем он обижен, но принимает клеветы, как истину, и не старается уверять людей, что он оклеветан, но просит прощения. Ибо иные добровольно навлекали на себя название блуд­ных, не будучи таковыми¹¹; другие же терпели именование прелюбодеев, будучи далекими от прелюбодеяния, и сле­зами свидетельствовали, что несут на себе плод греха, ко­торого не делали, и с плачем просили у обидевших проще­ния в беззаконии, которого не совершали, когда душа их была увенчана всякою чистотою и непорочностью¹². Иные же, чтобы не прославляли их за превосходные правила жизни, соблюдаемые ими втайне, представлялись в образе юродивых, быв растворены божественною солию и непо­колебимы в своей тишине, так что на высоте совершенства своего святых ангелов имели провозвестниками своих до­блестей¹³. Ты думаешь о себе, что есть в тебе смирение. Но другие сами себя обвиняли; а ты, и другими обвиняемый, не переносишь сего и провозглашаешь себя смиренномудрым. Если хочешь узнать, смиренномудр ли ты, то испытай себя в сказанном: не приходишь ли в смятение, когда тебя оби­жают?»¹⁴

Вышеуказанный пример с молодым монахом показыва­ет, что последний приходит в смятение при обличении (хотя это и в тонкой форме сказывается, даже как будто смиренной с первого взгляда: «прости меня») и, следова­тельно, на самом деле горд.

Вот еще примеры болезненного самолюбия, не терпяще­го обличения, примеры, попавшие уже в курсы психиатрии.

-295-

«Даламбер [известный философ так называемой эпохи Просвещения и вдохновитель французской революции] и Менаж, — говорит Ломброзо¹⁵, — спокойно переносившие самые мучительные операции, плакали от легких уколов критики. Лючио де Лансеваль смеялся, когда ему отрезали ногу, но не мог вынести резкой критики Жофруа».

Мне кажется, после этого уже нельзя говорить, хоть тому же Даламберу или его праправнукам, что монахи ни­куда негожие люди, ибо настоящие монахи от своих по­слушников требуют несравненно больше того, чего могут достичь прославленные философы.

После всего вышесказанного понятно, что всякому, кто еще не окончательно ослеп душою, хочется выбраться из этой ямы. Желание тем более законное, что пока гордость будет сидеть, как владычица на троне, в его душе, ему не только не освободиться от какой-либо страсти, но если бы он имел и какие добродетели, то неминуемо пришлось бы потерять их из-за ее яда.

Какими же способами можно задавить в себе эту ехид­ну? — Для этого предлагаются Иоанном Кассианом¹⁶ сле­дующие средства.

• Смирение. Именно, нужно нам с искренним располо­жением сердца, считая себя хуже всех, изъявлять всем ок­ружающим истинное смирение, заботясь, чтобы ни в чем их не обидеть или не оскорбить. Этого мы никак не возможем исполнить, если из любви ко Христу не будет утверждено в нас истинное самоотвержение.

• Самоотвержение. Оно состоит в оставлении пристрас­тия к своему имуществу и полной нестяжательности.

• Послушание. Требует от нас подчинения с простым сердцем, без всякого притворства, так, чтобы, кроме прика­зания своего начальника или духовного отца, вовсе не жи­ла в нас никакая своя воля. Это может исполнить только тот, кто соблюдает следующие две заповеди:

• Быть мертвым для мира.

• Считать самого себя неразумным, глупым. Так что все, что ни прикажут ему старцы, он будет исполнять без вся­кого исследования, считая это священным и возвещенным от Бога.

Это уже залог спасения и непоколебимости душевной

-296-

ни при каких скорбях и оскорблениях. Чтобы легче их бы­ло переносить, можно прибавить еще три правила.

• Всегда размышлять о страданиях нашего Господа и Его святых, думая, что наши скорби — ничто в сравнении с их.

• Постоянно помнить, что мы через малое время пересе­лимся из нынешней жизни в мир иной и, если окажемся до­стойными, «будем соучастниками святых».

• Твердо держаться смирения по отношению к Богу, то есть сознавать, что, как бы ни велики были наши подвиги и добродетели, они — дар Божий, а сами по себе мы бы никак не могли их совершить. Лишь невидимая помощь Божия, постоянно действующая, дала нам возможность получить то, что мы имеем, если только мы действительно что-ни­будь имеем, а не пустой то призрак обольщенной духом тщеславия души.

-297-

Глава 4. Крайняя степень падения духовной сущности человека