Сквернословие: «площадная матерная брань», «словесный эксгибиционизм».

Отравление опиумом, гашишем и тому подобным

1. Пропуская описание всей невозможной по цинизму и разврату обстановки притонов, в которых проводят время заправские восточные курильщики опиума, и описание существа самого наслаждения — обо всем этом можно прочесть хотя бы у К. Фаррера⁵⁰, — приведу из его книги только краткую выдержку из заключительной главы, в ко­торой описываются душевные и физические мучения сла-

-134-

дострастника, заканчивающиеся полным сумасшествием, — мучения, которые ожидают его как расплата за все...

«Конец, конец всему... О, какие муки я испытываю! Огонь добела раскалил мои внутренности. Внутри у меня рана, от глотки до пяток. Сплошная рана, ничего не щадя­щая рана, ни вен, ни кишок, низвергающая вечное пламя. Все реки, озера, моря, океаны не могли бы затушить этот огонь. И так все время, все время, без остановки, без пере­дышки, без сна... А жажда, а голод при опиуме! Я подобен осужденному, у которого для утоления пожирающей его жажды остался один расплавленный свинец... Осужден­ный! Да, да, осужденный. Геенна, в которую я ввергнут, имеет две казни, к сознанию прибавляется отверженность, к страданию плоти — страдание духа, к огню — кошмар... Кошмары! Никто, кроме курильщиков опиума, не знает, что такое кошмар... [Следует описание последнего, и все за­канчивается галлюцинациями наяву и диким безумным криком.] А! А! А! Помогите!»

2. Гашиш, как и все прочие яды (много еще осталось у меня неперечисленных, например кокаин, морфий и дру­гие), дает свои наслаждения и приносит свои мучения и наказание. Описывать их нет необходимости. За нас это сделали уже другие⁵¹.

Со своей стороны, сделаем только одно замечание: безмерна ненависть диавола к роду человеческому, который он ввергает, вместо обещанного рая, в ад еще здесь, на земле, и велики заблуждения и неразумие людей, платящих за этот обман собственными невыразимыми мучениями и добро­вольным отказом от вечного и истинного блаженства!..

-135-

Сквернословие — гнусный порок, который в Священном Писании приравнивается к смертному греху (Еф. 5, 4-5). От него сто­нет мать-земля Русская, им растлены ду­ши и уста великих философов и писате­лей, которые еще стараются учить других добру и произносить вслух прекрасные слова, но никак не могут справиться с этой пагубной привычкой, оставаясь наедине, в кругу друзей, когда ничто уже не заставляет сдерживать себя.

Умалилась духовная жизнь — умалилась и проповедь церковная. По ложному ли стыду, по боязни ли упреков за упоминание в храме такого «неудобь сказаемого» — да и несоответствующего — обстановке предмета, по отсутст­вию ли сознания его важности и приносимого им вреда при строении духовной жизни христианина или, наоборот, с отчаяния, что все равно ничего не сделаешь против моря греха, но только подобная проповедь прекратилась. Где прежние Павлы, Киприаны, Василии, Златоусты? Где они, беспощадно, неумолчно обличавшие эту гнусность, из-за которой невозможно положить самое начало спасения? Ведь есть растление тела и есть растление души, и по­скольку душа превосходит тело, а слово есть самое ценное и высокое в человеке, отличающее его от скотов и уподоб­ляющее Богу (сравни: Бог-Слово), постольку растление души и осквернение слова — великий грех в сравнении со всем прочим. Все остальное уже ему сопутствует.

Срамословие — болезнь, которой заболевают, впрочем, добровольно. И как болезнью им занимаются психиатры¹, и о происхождении его строят свои гадания историки куль­туры, этнографы, антропологи. Даже филологи (и кажется, больше всех — тоже «науку двигают») заинтересовались данным явлением. В настоящее время на Западе существу­ет целая литература, переводная и оригинальная, на этот счет: многотомные описания всего одной только вещи — полового акта у различных народов и во все времена, ес­тественного и противоестественного, в сопутствующей обстановке которому иногда думают находить условия происхождения срамословия; затем различные словари,

-136-

сборники матерных слов и выражений и тому подобное².

Конечно, скажут, это ведь в «научных» целях делается, а не ради удовлетворения страстей безнравственных лю­дей, скупающих порнографические стихотворения, описания, картины, фотографические карточки и прочее. А я скажу: в том ли заключается ваша пресловутая наука, чтобы, надев профессорский вицмундир с докторским значком на нем и вооружившись для приличия латынью, заниматься изучением того, о чем стыдятся говорить между собою и проститутки, когда они не заняты своим ремеслом? Не значит ли это под видом высокой цели заниматься тайком самым гнусным и тонким развратом? Диаволу, конечно, вовсе не нужно, чтобы писатель или великий ученый непременно по публичным домам шатался и растрачивал тем свое здоровье — хотя, как видели мы, и этим он не брезгует,

— но ему гораздо интереснее, чтобы талантливый деятель, благодаря своим помраченным способностям, растлевал людские массы. Если он погибнет, то погибнет только один, а если пустит в народ свои сочинения, отравленные тонким ядом греха, то погубит многих. Диаволу есть чему порадоваться... А вещи такого рода можно делать только под видом важного дела или даже добродетели. Вот и здесь

— наука-де, нужда, хорошая цель преследуется. Но если бы это было так, показать бы надо не только, в чем мерзость порока, но и как от него избавиться, да и религию бы надо к делу привлечь, послушать, что и она скажет. Ведь это ее больше всего касается. Но ничего подобного не наблюдается. Следовательно, и все построение от демонов — сперва тонко обольщаются и растлеваются вожаки «культурного» человечества: ученые, поэты, писатели, а чрез них и обще­ство, читающая публика. А может быть, даже и взаимно.

Срамословие присуще всем векам, местам и народам. Порок этот есть наследие чисто языческое. Он всецело ко­ренится в фаллических культах Древнего Востока, начиная с «глубин сатанинских» (Откр. 2, 24) и темных бездн раз­врата в честь Ваала, Астарты и прочих и кончая классичес­кими наследниками библейского Хама. Причем порок этот и какое-то тайное странное тяготение к нему находятся в прямой зависимости от того, насколько близко стоит чело­век к Богу. И если он отодвигается от Божества, то тотчас же начинает входить в область сатанинскую и приобретать эту скверную привычку — призывать вместо Бога имя лу-

-137-

кавого и вместо божественных вещей поминать срамные. И удивительнее всего то, что человек, повторяя в XX веке по Рождестве Христовом некоторые бесстыдные слова и дейст­вия, и не догадывается, кому и чему он этим обязан из тако­го же по счету столетия, но только до Рождества Христова.

Для примера возьму времена более близкие, классичес­кие, именно укажу на суеверные обычаи и средства у греков и римлян. Чтобы оградить себя от враждебных демонов и дурного глаза, они с детства уже — о, коварство тех же де­монов! — навешивали на себя изображение божества (fascinus*)(*фаллический амулет (лат.)), культ которого был возложен на девственниц-весталок (!), а состоял в непристойных словах, действиях и в изображении того, от познания чего девица превращается в женщину (отсюда ведет начало неприличие в показыва­нии кукиша). Рекомендовалось также «сплюнуть на сторо­ну» или три раза к себе в пазуху или выразиться крепко с упоминанием этого срамного божества. Так было более 2000 лет тому назад.

Но вот восклицание распропагандированных деревен­ских парней, рабочих, когда они толпой встречаются с ду­ховным лицом, слышимое так часто у нас теперь: «Держись за пуговицу, поп идет!» Из обычно употребляющихся гру­бых выражений привожу единственно допустимый здесь вариант. Откуда это? Кто их выучил верить в предохрани­тельную силу половых органов против злого влияния, ко­торое в данном случае якобы распространяется — о ужас и кощунство! — священником? Диавол. Это пережиток только что упомянутых классических языческих времен, до сих пор сохранившийся в неприкосновенной чистоте и неизменности и неведомыми для науки путями перебро­шенный демонами из полуденных стран Эллады и Рима в нашу деревню, занесенную снегами, под 55° северной ши­роты в Московской губернии, и в шалаши австралийцев, под субтропическое солнце, на другой конец земного шара. Или наоборот, что все равно.

Профессор В. Богораз (Тан) сообщает почерпнутые из австралийских рассказов дикарей сведения, как надо по­ступать при подобных же встречах с Ьappoma (некиими существами духовного порядка): «Как только заслышишь крики Ьappoma, надо тотчас остановиться и молча пере-

-138-

ждать, все время потирая рукою свои детородные части». Как у Церкви есть Священное Предание, так и у цивили­зации есть тоже свое предание, передатчики и охранители которого — бесы.

Таким образом, эти скверные чудовищные выражения суть на самом деле «священные» «молитвенные» формулы, обращенные к срамным демонам. Христианин! Употребляя их, подумай, кому ты служишь вместо Бога, кому молишь­ся, что ты делаешь. Ты не просто совершаешь легкомыс­ленное дело, не простую грубую шутку допускаешь, слова твои не простое колебание воздушных волн. Но ты произ­носишь — хотя, несчастный, и не веришь в это — страшные заклинания, ты накликаешь и привлекаешь гнуснейших бесов, ты в это время сатане приносишь противоестествен­ную словесную жертву. Ты делаешься, посредством самых смрадных приемов, колдуном, магом, чародеем, быть мо­жет не зная и не хотя того. Однако дело остается делом — и бесы тебя окружают и рукоплещут...

Сквернословие встречается не только в устной речи, но и печатном виде — у писателей, а в среде малограмотных порождает так называемую «заборную литературу». И этот вид порока — не только отличительная особенность наше­го времени, но существовал всегда и везде. Это и понятно, если принять во внимание, что было сказано выше о проис­хождении сквернословия.

В древнем мире «заборная литература» была распрост­ранена не меньше (по качеству и по количеству), чем у нас. Порча стен красивых, побеленных известью или беломра­морных домов древних Эллады и Рима, стен, представляв­ших такой удобный материал для письма, приводила часто хозяев в отчаяние и заставляла их вывешивать следующие объявления: «Прошу здесь ничего не писать». Подобные же предупреждения красовались в общественных местах, потому что и они не были застрахованы от похабников⁶. Бесстыдными надписями прохожие иногда исчерчивали всю стену дома, так что из самих проходящих уже некото­рые возмущались до глубины своей языческой души и са­ми в свою очередь прибавляли новую надпись, изливая в ней свое негодование. Одну из таких помпеянских надпи­сей (в стихотворной форме даже), где автор удивляется, как еще вся исписанная каменная стена одной базилики от стыда не разрушится, я приведу здесь:

-139-

Admiror, paries, te non cecidisse [ruinis?]

Qui tot scriptorum taedia sustineas*.

(*Я удивляюсь, стена, что ты не разрушилась, выдерживая мерзости стольких писак (лат.))

То же самое двустишие читается на стенах большого театра и амфитеатра Помпеи⁷. Если принять во внимание еще «кое-что», показываемое в последней «любителям» -туристам в закрытых шкафах, то никто из добрых христи­ан не удивится, что население развратных городов Герку­ланума и Помпеи, которое, предупрежденное сперва страшным землетрясением (5 февраля 63 года до Р. X.) о необходимости покаяться, не вняло этому, но, обстроив­шись едва ли не красивее прежнего, зажило еще хуже и было окончательно истреблено, подобно Содому и Гоморре, гневом Божиим⁸ чрез извержение Везувия и навсегда погребено под его пеплом и лавою⁹.

С принятием человечеством христианства, или, вернее сказать, с того времени, когда христианство сделалось гос­подствующей религией и когда люди стали принимать его уже не по убеждению, а по выгоде, порок срамословия от язычников перешел к этим двоеверным христианам¹⁰.

В настоящее время сквернословие — повсеместный по­рок (а не только русских, как слишком пристрастно судит С. Венгеров, см. дальше). Даже в так называемой «изящ­ной» литературе, и притом иностранной, авторы не могут обойти его: «...Послышались крепкие слова и брань с упо­минанием о родителях», — живописует в одном из своих главных романов известный американский писатель Джек Лондон¹¹.

Но особенно поразительны и омерзительны факты из личной жизни «вождей» человечества и культурной мыс­ли, разных Гете, Шопенгауэров, Пушкиных, Лермонтовых, языковых, салтыковых-щедриных и множества прочих. Они особенно поучительны для внимательных к своей вну­тренней жизни и заботящихся о чистоте своего сердца. При виде того, как гении и таланты никнут от этой страсти, по­добно цветам перед жаром раскаленной печки, при виде то­го, как у них с души зараза переходит иногда и на тело, и оно начинает гнить, и как ничтожной, «бросовой» вещью делается весь их громадный талант, бессильный, жалкий, никуда не годный, как не восплакаться простым людям и

-140-

не обратиться за помощью к Богу, Единому Защитнику!.. Если наука и искусство, устанавливающие как законы прекрасного, так и границы дозволенного в изображении дисгармонии и несовершенства, наряду с аристократиче­ским воспитанием не застраховывают от безобразия и бе­зумия сей гнусности, то к чему они? Надо искать других путей... Спросят: где же искать? — В христианстве. А пока я приведу факты.

1. Известно, что когда Гете приходилось бывать вне придворного круга, то он очень любил употреблять площад­ные словечки и выражения. Об этом говорит Шопенгауэр на основании своего личного опыта.

Вот подлинная цитата из книги «Разговоры и размыш­ления Шопенгауэра» по рукописи, изданной Грисбахом¹²:

«...Als ich (т. е. Фрауэнштедт. — Еп. Варнава) darauf wieder zu Schopenhauer kam, citierte ich ihm diese Stelle und sagte: "Gothe, der feine Hofmann, scheint doch ausserhalb des Hofes, cynische Ausdrucke sehr geliebt zu haben". "Ja", erwiederte Schopenhauer, "es hat gar Vieles neben einander Platz im Menschen", und er bestatigte mir aus eigener Erfahrung, dass Goethe derbe Ausdrucke geliebt»*.(*«...Когда я снова пришел к Шопенгауэру, я процитировал ему это место и сказал: "Гете, этот изысканный царедворец, когда был не при дворе, кажется, очень любил употреблять циничные выражения". "Да, — возразил Шопенгауэр, — такие вещи часто уживаются в одном человеке". И он подтвердил из собственно­го опыта, что Гете любил крепкие словечки» (нем.))

2. Любил «крепкие словечки» и сам Шопенгауэр¹³.

3. У нас в России этот порок свил себе прочное гнездо. Уже знаменитый Козьма Прутков, будучи патриотом, не иначе представляет себе «Родное»¹⁴ , как только в следую­щих чертах:

Люблю я слушать русским ухом

На сходках родственную брань...

И, приведя несколько крылатых, как выражался Гомер, словечек, заканчивает:

И так друг друга, с криком вящим,

Язвят в колене восходящем...

Такова «общественная» самодеятельность в деревен­ском парламенте.

-141-

Если перейти к настоящим общественным деятелям, увидим то же.

4. Стоит только бегло полистать, например, переписку нашего первоклассного таланта и поэта А. С. Пушкина, чтобы натолкнуться на множество матерных выражений — «русских титулов», как острил насчет них сам Пушкин. (См. post-scriptum в письме к князю П. А. Вяземскому¹⁵, в котором он посылает ему свою знаменитую нецензурную «Телегу жизни». Характерно, что само это письмо он начи­нает с первого же слова площадным ругательством, подоб­ранным в рифму.)

Я освобождаю себя от лишнего и неприятного занятия проставлять страницы с подобными «титулами», которые желающие могут без труда найти в упомянутом академиче­ском издании. Да это и всем известно. В пресловутые «пушкинские» анекдоты и стихи товарищи считают за удальство посвятить (то есть развратить) с первых же дней поступления в школу каждого школьника.

5. Вот новые данные к биографии другого корифея рус­ской поэзии — М. Лермонтова:

«Немецкий писатель Фридрих Боденштедт, поклонник и переводчик Лермонтова, встретил впервые нашего поэта незадолго до его смерти в одном из петербургских ресто­ранов в обществе двух молодых людей. Он оставил любо­пытное описание внешности, приемов и разговоров Лер­монтова. Как ни старается Боденштедт смягчить резкость впечатлений, в рассказе его обрисовывается во весь рост пошловатый и заносчивый офицер, дерзкий и невоздерж­ный на язык, употребляющий постоянно в разговоре не­приличные слова. Язвительные шутки Лермонтова в ушах сентиментального и благовоспитанного немца все время звучали так, как будто кто-нибудь "скреб по стеклу"».

6. Очень даровитый поэт Н. Языков, про которого сам Пушкин говорил: «Если уж завидовать, так вот кому я должен бы завидовать... Он всех нас, стариков, за пояс за­ткнет!»¹⁴ (но не заткнул по той же причине, по какой сги­нуло в больницах и на постели большинство наших та­лантов), — итак, Языков тоже не только не избежал этой страсти, но усугубил ее еще и кощунственными «слово-вывертами». Образцы его матерщины можно найти у С. Боброва¹⁵, который не связывает себя необходимос­тью соблюдать приличия.

-142-

7. Вообще же об исключительном процветании порока срамословия на русской почве основательно и вполне откровенно говорил известный критик и литератор С. А. Венгеров¹⁶:

«Современный русский интеллигент, самого доброде­тельного и скромного образа жизни, сплошь и рядом отпу­скает такие шутки и выражается такими словами, которые привели бы в краску немецкого сапожника. В какой другой стране, кроме России, можно встретить ту заборную литературу, благодаря которой вы, гуляя с детьми вашими, то и дело должны чем-нибудь отвлекать внимание их от пристального рассматривания стенных надписей. А излюблен­ное трехэтажное словечко наше, которое составляет такую прочную "категорию" русской общественной жизни?.. Ще­дрин в свою поездку по Волге только и слышал, что это слово, которое стоном стояло в воздухе. Сам же покойник, как известно, несмотря на крайне целомудренный¹⁷ образ жизни своей, тоже был до последней степени не воздержан в выражениях — очень уж крепко сидела в нем пошехон­ская закваска».

В заключение этого отдела прибавлю еще несколько слов о том мнении (распространенном даже среди порядоч­ных и умных людей), которое оправдывает существование скверной привычки чисто практической выгодой. Приведу изложение этой точки зрения в рассказе знаменитого аме­риканского юмориста Марка Твена «Наброски праздного путешественника».

Капитан Джонс, сообщается здесь, «был глубоко и ис­кренно религиозен, но клялся и ругался, как рыбная торгов­ка. Он считал это вполне извинительным, так как матросы не поняли бы (?! — Еп. Варнава) приказаний, не приправ­ленных ругательствами».

А Джек Лондон, сам прошедший, как известно, голово­кружительный curriculum vitae*,(*жизненный путь (лат.)) выражается еще цинич­нее: «Хорошее ругательство, употребляемое изредка и в нужный момент, — вещь действительная» («Сын Солнца», гл. VI). Хотя и он замечает, что в брани должна быть мера: «Слишком часто ругаться — значит лишать ругательства свойственного им воздействия» (там же). Это уже правила из учебника какой-то сатанинской нравственности.

-143-

Но как же смотрит христианство на все это? Говорит ли оно что-либо о матерной брани? Есть ли определенный взгляд, прямая заповедь церковная относительно нее? — Все есть.

Святой апостол Павел повелевает:

«Блуд и всякая нечистота... не должны даже именовать­ся — μηδε ονομαξεσθω — у вас, как прилично святым. Также сквернословие — αισχροτης — и пустословие и смехотворство не приличны вам, а напротив благодарение; ибо знайте, что никакой блудник, или нечистый... не имеет наследия в Царстве Христа и Бога» (Еф. 5, 3-5).

Еще яснее (по греческому тексту) апостол Павел гово­рит в Послании к Колоссянам (3, 8):

«...А теперь вы отложите все: гнев, ярость, злобу, злоре­чие, сквернословие — αισχρολογιαν¹⁸ — уст ваших».

О том же, о хранении языка и о заразе, которая распро­страняется от срамословия на все окружающее, говорит и св. апостол Иаков (3, 6-12).

Святые отцы и учители Церкви в первые века христиан­ства, когда христиане постоянно сталкивались с развратны­ми язычниками, были вынуждены непрестанно напоминать верующим об их высоком звании, чтобы они охраняли себя и опасались, как бы не заразиться самим тою же смрадною привычкой, которой больны язычники. Вместе с тем они разъясняли, в чем состоит истинное существо порока.

Так, Климент Александрийский²² еще в конце II века по Рождестве Христовом на своих лекциях поучал слушате­лей катехизаторской школы в Александрии, готовившихся к принятию крещения:

«От неблагопристойных речей мы не только сами долж­ны воздерживаться, но строгостью своего взгляда, отвора­чиванием головы, так называемым морщением носа, а часто и жестким словом намордник набрасывать на уста и тем, кто вдается в такие речи. Ибо исходящее из уст, говорится, оскверняет человека (Мф. 15, 18)...

Не менее ревниво мы должны охранять себя от приражения к нам неблагопристойных речей; слух верующих во Христа должен быть защищен от этого».

Все дело в употреблении и цели. Ведь, в сущности гово­ря, «ни в словах, коими в нас нравственный стыд вызывает­ся за некоторые органы, ни в самых этих частях тела, ни в половом совокуплении брачной четы... нет ничего такого,

-144-

чем обозначалось бы в собственном смысле неприличное. Колено, икры и подобные члены не представляют собою чего-либо неприличного ни по наименованиям своим, ни по деятельности; половые же части человека составляют предметы стыда, а не позора. Непристойно, достойно стыда и срама и потому достойно наказания только противоза­конное приведение в действо, потому что истинно не­пристоен лишь грех и его дела. Соответственно этому под речами неблагопристойными в собственном смысле можно разуметь говорение лишь о вещах греховных, напри­мер о любодеянии, педерастии и тому подобном. Однако же нужно и праздной болтовни избегать».

Выпишу еще цитату из св. Иоанна Златоуста²³.

«Хочешь ли знать, сколь великое зло — говорить срамное и постыдное? Всмотрись, как краснеют от твое­го бесстыдства те, которые тебя слушают. В самом деле, что может быть хуже и презреннее человека, бесстыдно срамословящего?.. Как же ты можешь научить целомуд­рию жену, когда бесстыдными глазами возбуждаешь ее идти в распутство? Лучше извергать гнилость изо рта, нежели сквернословие. Если у тебя дурно пахнет изо рта, то ты не прикасаешься к общей трапезе; но когда в ду­ше твоей такой смрад, скажи мне, как ты дерзаешь присту­пать к Тайнам Господним? Если бы кто, взяв нечистый сосуд, положил его на твоей трапезе, такого ты, избив пал­ками, прогнал бы; скажи теперь, ужели ты не думаешь прогневать Бога, когда на трапезу Его (а уста наши и есть трапеза Божия, когда мы приобщаемся таинства евхарис­тии) приносишь слова, гнуснейшие всякого нечистого сосуда? Да и как может быть иначе? Ничто так не прогневляет Его, Святейшего и Чистейшего, как такие слова; ничто не делает людей столь наглыми и бесстыдными, как когда они говорят и слушают подобные слова; ничто так легко не расстраивает нервы целомудрия, как возгорающий­ся от таких слов пламень. Бог вложил в уста твои благовоние, а ты влагаешь в них слова, зловоннее всякого трупа, убива­ешь самую душу и соделываешь ее нечувствительною».

Грех этот настолько немаловажен и требует столь большого внимания для своего искоренения, как со сторо­ны повинного в нем, так и со стороны пастырей, что Цер­ковь даже выносила данный вопрос на обсуждение своих соборов, считая необходимым обращаться к содействию и

-145-

государственной власти, особенно в тех случаях, когда язычники позволяли себе срамно выражаться в священных для христиан местах, вводя в этот соблазн и самих христи­ан, так что с глубокою скорбью говорил некогда Карфаген­ский собор (318 г.)²⁴: «И изрещи стыд есть... непотребными словами оскорбляют честь матерей семейств и целомудрие других бесчисленных благочестивых жен... так что от при­бежища самыя святыя веры почти убегати нужно бывает».

Как же христианину вести себя в присутствии скверно­словов?

Тут же, во-первых, обратиться умом к Богу, воору­житься Иисусовой молитвой и, во-вторых, если нельзя убежать, то переносить брань с терпением и осуждением себя самого.

Вот примеры: два из времен древних пустынников IV века, третий — из времен нынешних.

В Патерике рассказывается, как братия посетили од­ного святого старца, живущего в пустом месте. Они на­шли вне монастыря его²⁵ отроков, пасущих и говорящих непристойные слова. После того как они открыли ему свои мысли и получили пользу от знания его, говорят ему:

— Авва, как ты терпишь таких отроков и не запрещаешь им, чтобы они не баловали?

— По немощной природе, братия, — отвечал со смире­нием старец. — Я нахожу иногда дни, когда желал бы за­претить им, и однако же, упрекая самого себя, говорю: ес­ли сего малого не переношу, то как могу перенести, если пошлется мне великое искушение? Поэтому-то я ничего не говорю им, чтобы получить привычку переносить слу­чающееся²⁶.

А в терпении — как старец знал — заключается заповедь и обетование спасения Самого Господа (Мф. 10, 22).

Еще сказывал авва Пафнутий (известный египетский пустынник): «Однажды путешествуя, я по причине тумана сбился с дороги и очутился близ одного селения. Там встретил я некоторых срамно говоривших. Устранившись, я пал перед лицом Бога, осуждая себя самого [в некоторых рукописях: "молясь о грехах своих"]. И вот ангел идет ко мне с мечом и говорит: "Пафнутий! Все осуждающие братии своих погибнут от меча сего. Но ты хорошо сделал, что не осудил их, а смирил себя пред Богом, как будто бы ты совер­шил грех их. Посему имя твое вписано в книгу жизни"»²⁷.

-146-

Хотя ангелы не являются нам с такими поучениями, но невидимо мечом действуют несомненно — чрез болезни, внезапную смерть, удары и прочее — хотя бы и не в момент совершения греха, как и о тех срамословивших не сказано, что они были погублены во время своей беседы.

Рассказывает еще о своем духовном отце и старце, иеросхимонахе Александре, затворнике Гефсиманского ски­та (близ Свято-Троицкой Сергиевой Лавры), его ученик, тоже известный старец, почивший недавно, (схи)игумен Зосимовой пустыни, о. Герман²⁸:

«Однажды к о. Александру пришел мирской человек и начал говорить различные мерзости и про себя, и про дру­гих. В то время в келий старца был келейник его; он не вы­терпел того, что пришлось ему слышать от рассказчика и, не желая долее слушать, вышел. После келейник, пришедши к старцу, спросил его:

— Батюшка, простите, я соблазнился, слыша слова, ко­торые говорил вам тот мирянин. Я думал, и вам слушать это мерзостно?

О. Александр на это отвечал ему:

— Я не слыхал ни слова, — в это время ум старца был занят молитвою, — и ты хорошо сделал, что ушел; не нужно бы совсем слушать с самого начала: немощные духом бегают от этого...»

Как прекрасна добродетель блаженного старца!.. Этот душистый мед целомудрия и чистоты в его устах и в серд­це по сравнению со зловонной сукровицей, истекающей изо рта еще при жизни у разных знаменитых гениев и вож­дей человечества!..

-147-