Виды и размеры грехов. Страсть. Порочность.

Грех по его развитии в человеке. Зарождение греха.

Не будь греха, человек зажил бы не только доброй, духовной, но и счастливой телесной жизнью. Люди были бы ласковы, приветливы, любовны, доброжелательны. Не было бы ни ссор, ни мятежей, ни войн. Но Бог падением человека воспользовался к лучшему. Ибо чем обладал Адам до падения? Земным раем — и только. Но так как первые люди «изгнаны были из рая за нераскаянность, потом раскаялись, много плакали и бедствовали, то Владыка всяче­ских Бог, за труды их и поты, за бедствия, претерпенные ими, и за доброе их покая­ние, благоволил паче почтить их и прославить, чтобы заста­вить их забыть все понесенное ими зло. И что же делает? Смотри, сколь велико человеколюбие Его! Сошедши во ад и изведши их оттуда, Он не ввел их опять в тот же рай, из которого они изгнаны, но возвел на небо небесе и, когда воссел одесную Бога и Отца Своего, спосадил их с Собою. Помысли же, какою великою почтил Он честью Адама, ко­торый был раб Ему по естеству, и сподобился быть отцем Ему по благодатному домостроительству? Видишь, на ка­кую высоту возвел его

-295-

Владыка наш Христос за его покаяние, смирение, плач и слезы! О, сила покаяния и слез! О, море человеколюбия неизъяснимого и милосердия неис­следованного!»

Так любомудрствует св. Симеон Новый Богослов¹.

Велика сила греха, изгоняющая человека из рая и под­вергающая землю проклятию, но и велика сила слез и по­каяния! Понятно теперь, что всякому, желающему снис­кать себе благословение Божие и избавиться от греха, прежде всего другого необходимо знать, в чем заключает­ся избавление от грехов. Для этого надо понять, так ска­зать, механизм греха, нужно знать, как он зарождается в человеке, как развивается, при каких условиях процвета­ет и действует. Из дальнейшего мы увидим, что грех, даже глубоко заполонивший существо человека, во всем подо­бен великому пожару — оба они при всей своей грандиоз­ности происходят, однако, от малой искры.

I. В зарождении грехаучаствуют все три силы души: ум, чувство и воля. Зачавшись в уме, он гонится к цели волею и разрождается чувством облегчения и наслаждения. От­дельные моменты в этом процессе располагаются таким об­разом².

Прилог. Этим термином святые отцы именуют «простое слово или образ какого-нибудь предмета, вновь являющий­ся уму и вносимый в сердце»³. Это то же, что в психологии и научных книжках носит название «представления», «идеи». Например, я слышу, как на кухню принесли свежее, хорошее молоко или сливки (идет разговор об этом). У ме­ня могут возникать разные представления, или прилоги: может представиться сосуд, в котором принесли молоко (зрительный образ), или то ощущение холода, которое ис­пытывает рука при прикосновении к запотевшей от теплого воздуха холодной кринке, принесенной из погреба (осяза­тельный образ), может появиться представление приятного вкуса от холодных сливок, которыми я запиваю ломтики горячего, только что вынутого из печки бисквита или сдобной булки (вкусовой образ). Остановимся на последнем случае. Хотя сегодня и пятница, но в этом представлении греха еще нет. Не я его вызвал. Может быть, естественная связь пред­ставлений (ассоциация) здесь действовала, может быть, де­моны подсказали его.

-296-

Но иное, конечно, дело, если я сознательно вызываю образ, независимо от окружающих обстоятельств, или он у меня возникает и сам, но вследствие допущенных мною до него страстных мечтаний: чего бы, например, съесть по-вкуснее? Грех и вина с моей стороны здесь в том, что я на­рушаю прямую заповедь Божию, повелевающую мне иметь мысли о небесном, а не пристращаться к земным вещам и всею душою погрязать в них. Горняя мудрствуйте, а не земная, говорит апостол (Кол. 3, 2; см. также: Исх. 20, 17; Рим. 13, 14).

Сочетание. Продолжаю определять по св. Иоанну Лест-вичнику: «...а сочетание есть собеседование с явившимся образом, по страсти или бесстрастно».

Появившийся у меня «прилог» (или «вкусовой образ» из предыдущего примера) я мог бы усилием воли выкинуть из головы, и всему делу был бы конец. Продолжал бы я пи­сать, читать, молиться или что-либо спокойно делать даль­ше. Но я, напротив, задерживаю на нем внимание. Почему я это делаю? Иногда человек привлекается новизною предме­та, любопытством, если он раньше не испытывал еще этого ощущения (особенно это бывает при помыслах блудных); иногда, если человек уже не невинен, — тайным желанием вновь испытать это; разные могут быть причины... Но я это делаю. В данном случае — в кухне уже успокоились все, а я все еще раздумываю над холодными сливками. Допустим даже, что без всякого желания, самого малейшего, их отве­дать. Просто привязалась мысль, летает, как муха, перед глазами ума, и я бессмысленно слежу за ней. Но все же этот мой поступок не совсем без греха. Ведь прилог - то можно бы­ло прогнать тотчас же, а я не только этого не сделал, но поз­воляю ему еще укрепляться. Все это показывает, что что-то есть в душе у меня вещелюбивого, что заставляет мое вни­мание долго останавливаться не на духовном предмете. Не все, значит, умерло во мне для мира, какие-то интересы, и притом не безгрешные, еще у меня остались.

Если человек очень чревоугодлив или если враг почему-либо хочет его во что бы то ни стало завлечь на это дело (за­меним молоко коньяком или водкой и прибавим наличие женщины для блудника — понятно, что для демона появля­ется куча возможностей и надежд самых приятных), если, говорю, все это есть налицо, то дело, как увидим, на этом пункте не остановится и пойдет дальше. Но может и на этом оборваться.

-297-

Я могу с молока перейти на его дороговизну или недоброкачественность, от нее — вообще на об­ман, царящий в торговле, затем еще что-нибудь вспомнить и т.д. Таким образом я попадаю в область и власть помыслов.

О них я буду иметь случаи говорить специально и по­дробно⁴, а сейчас скажу, что это чрезвычайно важный пункт. Святые отцы-аскеты, изучавшие в течение десятков лет в пустыне природу помыслов, оставили нам подробные и тонкие исследования об этом предмете, с которыми, из­лишне прибавлять, не могут сравниться никакие диссерта­ции и научные работы всемирно известных психологов. Ибо последние хотя и разрабатывают свои теории в так на­зываемой «тиши» кабинетов, но в их собственном-то сердце не тишь, а грызня страстей или мрак духовный, если страсти не бунтуют, а спят.

Важен этот пункт потому, что если человек не допустит хозяйничать помыслам в себе, потушит искры их в самом начале, то никакого греха не будет. С прогнанием их все кончится. Ведь все страшные преступления в мире, кото­рые заставляют содрогаться невинную душу и за которые по уголовному кодексу полагается бессрочная каторга, -все они родились от простой мысли! Пришел чудовищный помысл, нашел для себя благоприятную почву, не был от­ринут человеком и — погубил его в бездне мрачнейших преступлений...

Поэтому-то святые отцы всячески предупреждают спа­сающихся о том, как важно бороться с помыслами и не при­нимать их. «Как облака закрывают солнце, так и греховные помыслы помрачают и губят ум», — говорят они⁵.

Сосложение.Оно «есть согласие души с представив­шимся помыслом, соединенное с услаждением» (св. Иоанн Лествичник). Возьму опять старый пример. Я могу помысл чревоугодия прогнать, но могу и более дать ему свободы. «А что, правда, — думается мне, — если сейчас, пока биск­виты не остыли и молоко не согрелось, попробовать их. Вкусная вещь будет!» И вот у меня уже слюнки потекли, в гортани защекотало... И я стараюсь представить себе яснее, как это будет вкусно... Это уже положительный грех, кото­рый судится по устроению подвизающегося. С того, кто воспитан в благочестии, знает заповеди Божий или сам, мо­жет быть, принадлежит к церковному клиру и монашеско­му чину, Господь на Страшном Суде взыщет строго,

-298-

а кто вырос в худой среде, видел одни плохие примеры, подверг­нется меньшему наказанию (Лк. 12, 47-48). По-иному, опять же, будет судиться человек, уже навыкший духовно­му деланию, и по-иному — погрязший в грехе или только недавно из него вышедший.

Если помыслы эти относятся к блуду, то обычно назы­ваются уже не просто помыслами, но «помыслами нечис­тыми». Таким образом, уже из самого названия видно, что они суть скверна. То же самое надо сказать о наслаждении, произведениями искусства эротического характера⁶, что в миру, по обольщению и внушению диавола, как раз приня-то считать за обратное, то есть за дело, достойное внимания и чуть ли не благоговения⁷.

Но насколько виновен человек, когда и помимо его во­ли некоторые вещи вызывают в нем приятные ощущения? Таковы, например, многие физиологические отправления: еда, сон, естественные нужды и надобности и прочее. Ви­новен постольку, поскольку пристращается к ним и неза­конно ими распоряжается. Подробно о сем в другом месте будет объяснено.

Пленение «есть насильственное и невольное увлечение сердца, или продолжительное мысленное совокупление с предметом, разоряющее наше доброе устроение» (св. Иоанн Лествичник).

Узкая врата и тесный путь вводяй (человека посредст­вом наблюдения и отсеяния помыслов) в живот, говорит Господь, и мало их (таких людей) есть, иже обретают его (Мф. 7, 14). Даже находят-то такой путь мысленного дела-ния не все — не исключая ученых и мудрецов мира сего, -а чтобы идти по нему, этому сподобляется один из многих тысяч людей... Посему обычно человек, раз увлекшись ка­кою-либо мыслью, не останавливается на сем, но привязы­вается к ней крепко-накрепко. Большею частью это бывает из-за худого навыка, из-за того что воля, долго работавшая страстям, невольно увлекается в старое русло, когда ей приходится случайно снова с ним соприкоснуться, но это бывает — с вступившими на путь подвига — и по действию врага. Вначале еще гордости много у человека, и вместо то­го чтобы при нападении помыслов ему обратиться тут же с молитвенным воплем к Богу: «Господи, помоги!» (как кричат люди «караул!» при нападении на них земных разбойников), он сам хочет побороть врагов, начинает противоречить им или показывать вид, что он нисколько

-299-

2не боится их и вменя­ет их помыслы ни во что. Но демоны хитры и многоопытны, они не думают нападать сперва сильным обольщением, но довольствуются тем пока, что поддерживают в поле сознания человека свои мечтания. От долгого беседования с ними ум и сердце искушаемого наконец омрачаются, и благодать от­ходит. Тогда бесам ничего не мешает подойти вплотную к человеку. И они уже начинают насильно увлекать за собою бедную душу и возбуждают в ней срамные желания в раз­ной степени, смотря по устроению подвизающегося. В нем уже возбуждается сильное желание предмета, человек на­чинает искать его.

Например, в предыдущем, сравнительно невинном слу­чае, если я буду продолжать стоять мыслью на чревоугод-ном вкушении холодных сливок с горячими бисквитами, то вскоре буду вынужден сознаться, что услаждаюсь уже не только в душе, но имею сильное желание отведать и самый предмет. Что это прямой грех, порукой в том мое собствен­ное похотение, на которое я даю свое согласие. И этот грех «иначе судится во время молитвы, иначе в другое время, иначе в отношении предметов безразличных, то есть ни ху­дых, ни добрых, и иначе в худых помышлениях» (св. Иоанн Лествичник).

Борьба. Это «равенство сил борющего и боримого в бра­ни, где последний произвольно или побеждает, или бывает побеждаем» (св. Иоанн Лествичник).

Как будто дело зашло так далеко, что у меня нет совер­шенно выхода: враги взяли уже мою душу и повели ее в плен... Но нет, и теперь еще есть возможность не только не подчиниться им, но и победить, и получить за эту победу не­тленные венцы. Не может человек сомневаться в равенстве сил якобы немощного человека, с одной стороны, и сильных бесов — с другой. Недаром святой выразился выше про «ра­венство сил борющего и боримого». И это действительно так. Верен же Бог, — говорит апостол, — Иже не оставит вас искуситися паче, еже можете, но сотворит со искушением и избытые, яко возмощи вам понести (1 Кор. 10, 13).

Диавол силен и несравненно превосходит нас мощью, но действовать-то ему Господь попускает против нас по­стольку, поскольку можем мы вынести его нападения. У кого сил духовных больше, на того попускается ему сильнее нападать.

-300-

У кого их мало, тому и искушения даются малые. И каждому как раз столько искушений, сколько у него сил — ни больше, ни меньше. Так что никто не может жаловаться на непомерность скорбей и креста, который ему приходится нести. Но как же, скажут, человек падает? - Не потому, что не может справиться, а потому что не хо­чет. Впрочем, надо оговориться относительно последних слов «может» и «хочет». Сам-то он, конечно, не может по­бороть демона, но сильна за него это сделать благодать Божественная, всегда готовая к нему прийти на помощь, а ее - то он попросить и принять не хочет. Посему и выходит, что сам человек всегда во всем виноват. Святые были сми­ренны, непрестанно вопияли из сердца к Богу о помощи и потому побеждали диавола.

Итак, я могу уступить, но могу и завязать борьбу с по­мыслами, могу быть причастником небесных венцов, но мо­гу добровольно же сделать себя повинным в будущем адским мучениям.

Скажут, но как же узнать, что я должен именно так по­ступить, а не иначе? Может быть, то дело, которое мне страстно желается, — дело доброе и полезное? Если сам я, вследствие омрачения помыслов, и не могу разобраться, где истина и где ложь, тем более, что и весь окружающий мир уверяет меня, что в известном поступке худа нет, но у меня есть неложный Источник Истины, в котором я могу справиться, как мне должно поступить. Это Священное Писание, понимаемое согласно Священному Преданию Православной Церкви. Заповедь Господня светла, просве­щающая очи, — говорит пророк (Пс. 18, 9). Светильник но-гама моима закон Твой, и свет стезям моим! — восклицает он же(Пс. 118, 105).

Таким образом, у меня есть почва крепкая под ногами, и я начинаю возражать помыслам: «Вы говорите, что хороши и вкусны сливки? Не отрицаю, но сегодня пятница, день постный...» Дальнейший ход борьбы определяется степе­нью духовного устроения человека. Иногда, в случае его благочестия, на этом дело может и кончиться. Демоны, зная его строгое отношение к заповедям, тут же отойдут. Но бывает и так, что препирательства эти могут быть дол­гими — иногда жаркими, иногда вялыми.

-301-

Много видов этой борьбы, но особенно интересен из них тот, когда человек всеми силами противится помыслу, невесть откуда взявшемуся и настойчивому до крайности. Мудрецы мира сего, не признающие существования бесов, не могут объяснить происхождение и действие навязчивых идей⁸. Но христианин, сталкивающийся с темными силами непосредственно и постоянно и ведущий с ними борьбу, иногда даже видимую, может им дать ясное доказательство бытия бесов. Внезапно появившиеся помыслы, как буря, об­рушиваются на спасающегося и не дают ему ни минуты по­коя. Но положим, что мы имеем дело с опытным подвижни­ком. Он вооружается сильной и крепкой Иисусовой молит­вой. И начинается, и идет борьба, которой не предвидится конца. Человек ясно сознает, где его собственные мысли, а где всеваемые в него чужие. Но весь эффект впереди. Вражеские помыслы часто уверяют, что если человек не ус­тупит и не соизволит им, то они не отстанут. Он не уступа­ет и продолжает молить Бога о помощи. И вот в тот момент, когда человеку кажется, что действительно, может быть, борьба эта без конца, и когда он уже перестает верить, что есть же такое состояние, когда люди живут покойно и без таких мысленных мучений, в это самое время помыслы сра­зу пропадают, вдруг, внезапно... Это значит — пришла бла­годать, и бесы отступили. В душу человека проливается свет, мир, тишина, ясность, чистота (ср.: Мк. 4, 37, 40).

Особенно часто такая борьба происходит за молитвой, потому что демоны не выносят, когда христианин стано­вится на молитву, и всячески начинают мешать и отвлекать чем-нибудь. Но этому поддаваться не следует.

«Непрестанно борись с парением твоих мыслей, — учит равноангельный игумен Синайский, — и когда ум рассеял­ся, собирай его к себе, ибо от новоначальных послушников Бог не ищет молитвы без парения. Потому не скорби, буду­чи расхищаем мыслями, но благодушествуй и непрестанно воззывай ум ко вниманию, ибо никогда не быть расхищае-му мыслями свойственно одному ангелу»⁹.

От такого опыта, если он повторяется многократно, ум делается крепким, устойчивым и демонам страшным. Свя­тые, начав с этого состояния, достигли в дальнейшем и та­ких, что демоны донимали их уже не помыслами, а своим собственным явлением воочию.

Но, впрочем, неверного ничем не уверишь, как сказал однажды преп. Серафим Саровский. Ведь известны случаи, когда даже сами бесы являлись неверующим людям, и однако нисколько от этого ученые не пришли к вере.

-302-

Психиа­тры получили только лишнюю возможность записать в число своих пациентов и своих коллег по науке¹⁰.

Нам же нужно делать то, чему учит святая Церковь.

Решение. Уступает ли человек после борьбы или без борьбы своим похотным желаниям, он достигает предпо­следнего момента во всем ходе и развитии греха, наиболее злокозненного из всех предыдущих. Из двух или несколь­ких решений он выбрал одно — то именно, которое удовле­творяет его страсть. Он «решил», то есть наметил уже и средства, с помощью которых можно исполнить желаемое. Если не подойдет это, подойдет другое. Это неважно, глав­ное — надо сделать то, что решено.

В разбиравшемся выше примере моя воля, после извест­ных обсуждений, которые я опускаю, приходит к выводу: «Надо все-таки попробовать сливок с бисквитами...» При этом моему решению предшествовала уверенность, что этот поступок вполне осуществим, и представлялось также, как это сделать: позвать ли кого или самому пойти в кухню.

Этот момент очень греховен. И по гражданским законам он не проходит даром: лица, задумавшие, например, совер­шить убийство, но почему-либо не успевшие это сделать, тем не менее являются ответственными за свое пагубное намерение, как называется в подобном случае такое психи­ческое состояние. Понятно — особенно после всех преды­дущих случаев, — что этот момент решения должен строго судиться по законам духовным. И действительно, здесь он приравнивается почти самому делу (Мф. 5, 28).

Дело. Оно, однако, всего грешнее. Здесь грех закончил свой курс развития. В человеке все уже осквернено, зама­рано, загажено. Не осталось ни одного члена чистым, ни душевного, ни телесного. Осквернено сердце своим прист­растием к предмету («сосложение»), осквернена воля, воз­желавшая его до крайности («пленение»), осквернен ум через свое изобретение средств доставить наслаждение плоти («решение»), осквернено, наконец, и тело, так как самое удовольствие получается через него («дело»)¹¹.

В предыдущем случае, хотя человек подошел уже к са­мому краю бездны, но все же в нее еще не упал. У него есть время одуматься в последнюю минуту. Если он поползнулся душою, то не согрешил еще телом, то есть половина существа его, хотя и худшая, еще цела.

-303-

Согрешивший делом вдвойне преступник, он несет наказание и за совершенный окончательно собственный грех, и за то, что служит соблаз­ном для других, если грех совершается при свидетелях.

И совершенный на деле грех есть большая язва и неред­ко погибель. Об этом уже говорилось¹².

Перейду теперь к выяснению различных видов греха и соразмерной ответственности за них.

II. Виды и размеры грехов.

Не все грехи одинаковы и по­сему по-разному судятся¹³. Различие между ними и тяжесть наказания зависят от того, к какой силе души принадлежит грех (к уму ли, чувству или воле), какое участие принимал в нем человек и т. д. Есть грехи ума: нечестие относительно Божества, отречение от Христа, идолопоклонство, ересь и т. д. Это — самые тяжкие грехи. Кто «добровольно решился на это зло, а потом раскаялся, временем покаяния должен иметь все время жизни своей», по второму каноническому правилу св. Григория Нисского¹⁴. Есть грехи вожделения, по терминологии святых отцов, или чувства, по общепринятой ныне. Сюда относятся: сребролюбие, славолюбие, сластолю­бие и прочее. Наконец, есть грехи раздражительной силы ду­ши, воли по-теперешнему; это — зависть, ненависть, вражда, злословие и прочее до убийства включительно. Они судятся менее строго.

Это надо хорошо запомнить, потому что у нас в настоя­щее время религиозное вольнодумство не только за грех не считается, но и в заслугу вменяется. Тонкое же и незамет­ное для плотских очей растление ума и отступление его от словес Божественной Истины не вызывает ни в ком ни больших сокрушений, ни боязни за спасение. А оно-то и страшно. Ибо совершив всякий иной грех, можно прийти в церковь и обратиться с покаянием к Богу, а здесь не к кому обратиться — человек сам для себя закрыл дверь спасения и отвратился от Бога...

Смотря по тому, насколько близко грехи принимаются человеком к своему сердцу и уму, они становятся от этого тяжелее или легче и делятся на следующие виды.

Грехи ведения и неведения. Это грехи в отношении ума. Христианин ежедневно о прощении их молится в утренних и вечерних молитвах:

-304-

«Господи, Вседержителю... остави нам... ведением или неведением согрешенная нами...» «Господи, Царю Небесный!... прости ведомые и неведомые (моя грехи)»¹⁵... Человек, совершая грех по неведению, престу­пает прямую заповедь Божию, повелевающую ему непре­станно и внимательно изучать закон Господень (Нав. 1, 8; Пс. 1, 2; Ин. 5, 39). И чем более беспечности и нерадения допущено в последнем, тем грех неведения становится больше. Но ревностный и внимательный ко спасению, если и погрешает в чем по неведению, прощается; но не без пла­ча об этом на молитве.

Грешащий презорством к закону Божию, который он знает хорошо, понятно, биен будет много (Лк. 12, 47). Ис­ключение представляет тот случай, когда кто-либо по немощи падает, от которой и святые не свободны, ибо челове­ческий ограниченный ум всего предусмотреть не может. Потому-то, «по словам отцов, — говорит св. Исаак Сирин¹⁶, - на пути добродетели и на стезе правды встречаются па­дения, препятствия, принуждения и тому подобное». Эти грехи вполне простительные.

Грехи мыслию и делом. Здесь уже участвуют и воля с чувством. Святая Церковь заповедует об этом также еже­дневно молиться, как, впрочем, и о прощении всех других грехов¹⁷. Происхождение, развитие и переход греха из од­ного состояния в другое и степень виновности каждого со­стояния были уже выяснены выше. Можно еще прибавить разве несколько слов о так называемых «чужих» грехах, по­скольку они связаны с проявлением нашего мысленного греха на деле и тем соблазном, который за этим следует. Посему —

Грехи чужиесуть те, «когда кто возбуждает кого ко гре­ху. Тогда тот бывает сообщник чужих грехов, например: от­цы духовные, оставляя чадам своим жить невоздержно, господин раба, муж жену, учитель ученика, отец сына ос­тавляют в ненаказании» (св. Димитрий Ростовский)¹⁸.

Грех судится здесь смотря по тому, насколько большое участие принимал в нем человек. Ибо можно по-разному действовать на совесть ближнего: посредством приказа, со­вета, согласия, соблазна, попущения, одобрения и проч. В каждом случае и вина будет разная¹⁹.

Грехи вольные и невольные. Нужно в них различать вну­треннюю и внешнюю сторону. Собственно, каждый грех отчасти состоит в нашей воле и отчасти не состоит.

-305-

Первая половина его происхождения и начало его принадлежат всецело нам, но чем дальше к концу, тем больше мы стано­вимся подневольными, хотя и ответственными за то, что соделали себя таковыми. К тому, что было сказано об этом выше, прибавлю еще слова св. Симеона Нового Богослова.

«Грех всегда является пред нами только как некая об­манчивая приманка, — говорит он²⁰. — Но как только душа человека наклонится мысленно ко греху, тотчас подскаки­вает к ней тиран и насилователь душ, который всегда стоит позади нее и зорко смотрит за ее движениями, подскакива­ет и тащит ее на совершение греха делом. Так что очевидно, что грех бывает и по воле человека, и не по воле его. Бывает по воле его потому, что ум сам склоняется на грех; не по во­ле потому, что когда слагается он совершить грех делом, то на это бывает влеком и нудим диаволом. Посему-то Господь подсекает самые корни и зачатки грехов, когда заповедует, чтобы никто не допускал порочных пожеланий, потому что когда душа дойдет до вожделения греха, то неудобь... удер­жаться ей от дела, по причине толкания на него от демонов, совершающих это быстрее мгновения ока. Таким образом, душе всячески надо стараться не допускать приближаться к себе демонам, а этого достигать не может она никаким дру­гим способом, как только тем, чтобы не склоняться на похо-тения греха...»

Но иногда воля человеческая отнюдь не участвует в гре­хе, который может быть однако очень тяжким. Например, кто-нибудь, желая в лесу защититься от нечаянно выбе­жавшего зверя, попадает случайно выстрелом в подвернув­шегося человека и убивает его. Такое преступление заслу­живает снисхождения и наказывается епитимией, смотря по духовному устроению кающегося. Но во всяком случае Древняя Церковь наказывала и таких лиц отлучением от Св. Тайн на несколько лет (до десяти)²¹ и признанием не­достойными благодати священства.

«Убийств на войне отцы наши не вменяли в убийства, мне кажется, из снисхождения к защитникам целомудрия и благочестия, — говорит божественный Василий. — Но, мо­жет быть, не худо посоветовать, чтобы нечистые руки в продолжение трех лет удерживались от одного приобщения»²². Понятно, что священство им также нельзя принимать.

По той степени, в какой грехи развращают человека и низводят его в ад, они разделяются еще на:

-306-

Грехи тяжкие и легкие.При этом надо заметить, что по­нятие тяжести здесь берется по сравнению с другими гре­хами, а не в отношении к Богу, пред Которым всякий грех мерзок, и самый малейший. Вот, говорит само Писание, даже луна, и та не светла, и звезды нечисты пред очами Его (Иов. 25, 5). Деление это выросло на основе духовного пра­восудия, тонко разграничивающего греховные деяния и за­мечающего малейшие уклонения в ту или иную сторону от нормы закона. И чем выше по духовной жизни становится человек, тем внутренний взор его становится острее. Со­стояние обратное доводит нас, по словам аввы Феоны -одного из древних египетских отцов, — до того, «что мы, совсем не зная, что такое самая безгрешность... как пораженные слепотою глаз, ничего не видим в себе, кроме глав­ных пороков, и считаем нужным избегать только того, что осуждается строгостью и мирских законов; если мы хоть немного сознаем, что мы в этом невиновны, то думаем, что в нас вовсе нет никакого греха»²³.

Посему на бумаге трудно изложить со всею точнос­тью, какой грех тяжелее и какой легче. Это дается знать только опытом духовного делания. Но всякий, конечно, понимает, что захохотать в театре во время представле­ния шуточной пьесы и в церкви во время совершения бракосочетания, например, — большая разница, должен­ствующая расцениваться если уж не по Христовым запо­ведям, то хоть по правилам общественного приличия и уважения к чужим, каким бы то ни было, религиозным убеждениям.

Грехи смертные и не смертные. Смертными грехами на­зываются такие, которые «наносят вечную смерть душе»²⁴, если она не покается. Они разделяются, по Православному Исповеданию кафолической и апостольской Церкви восточ­ной, на три класса²⁵:

1. Грехи, являющиеся для других неточными. Таковых известно семь: гордость, сребролюбие, блуд, чревоугодие и прочие.

2. Грехи против Духа Святого: безмерное упование греш­ников на Бога (сам пальцем не хочет двинуть, валяется в не­чистоте, именуемой и неименуемой, и постоянно говорит: «Бог простит», «Бог милостив»...) или, наоборот, отчаяние; сознательное противление истине. Иногда присоединяют сюда: зависть к духовным дарам ближнего, которые тот принимает от Бога, закоснение в злобе, нерадение о покая­нии и отложение его до смерти.

-307-

3. Грехи, вопиющие к небу: вольное убийство, мужелож­ство, обида нищих, вдов и сирот, лишение законной платы наемников (по нынешней терминологии, трудящихся и ра­бочих), досаждение и оскорбление родителей.

Грехов несмертных, или простительных, нельзя пере­числить, ибо они бесчисленны. Каждый из них, взятый в отдельности, не лишает нас Божественной благодати и не подвергает вечной смерти, по все они вместе, в случае не­брежения о них, открывают путь к перечисленным выше смертным грехам и наводят на человека холодность и нера­дение относительно совершения добродетелей.

III. Что такое страсть?

«Страстью называют уже самый порок, от долгого времени вгнездившийся в душе и чрез навык сделавшийся как бы природным ее свойством, так что душа уже произвольно и сама собою к нему стре­мится»²⁶. С этим определением св. Иоанна Лествичника согласны свидетельства и всех других отцов, представляю­щие страсти как нечто чуждое душе человека, скверное, не­достойное.

Св. Исаак Сирин называет страсть «недугом души²⁷ который мерзок святым так же, как «снедь нищих гнусна богатым»²⁸. Под богатыми здесь разумеются богатые добродетелями, праведники, а под нищими — люди мира сего, богатые страстями, но бедные добрыми делами.

Св. Симеон Новый Богослов обращает внимание на те гибельные последствия, к которым приводят страсти. «Никто из обладаемых в сердце какою-либо страстью, хо­тя бы то малейшею, не может иметь живущим в себе Хри­ста благодатию Св. Духа»²⁹. Ибо Бог есть свет (Ин. 8, 12), а страсти - тьма (Еф. 5,11; 6,12; 1 Петр. 2, 9; 1 Ин. 2, 9, 11), но кое общение свету ко тьме? (2 Кор. 6, 14). Потому вся­кий, одержимый страстями, изгоняется из Царства Небес­ного (1 Кор. 6, 9-10), причем «и одной страсти достаточно, чтобы ввергнуть нас в ад»³⁰ (ср.: Иак. 2, 10). Все это, как увидим немного ниже, ясно обличает пустоту ребяческих рассуждений ученых и вообще людей XX века, считающих, что страсти составляют неотъемлемое и врож­денное достоинство человека.

-308-

Кстати, оговорюсь, что я не буду порочность как состо­яние большего или меньшего погрязания человека во всех страстях рассматривать отдельно³¹, но здесь же, наряду с изложением о происхождении и развитии любой отдель­ной страсти как греха, достигшего степени сильной склонности душевной к известному злу, буду говорить и о совокупном действии вообще страстей, то есть о грехе как целом порочном настроении человека, охватывающем все стороны его душевно-телесной жизни.

Природа страстей. Все святые отцы (а лучше сказать, сама Церковь) веруют и учат, что человек до грехопаде­ния своего не знал никаких страстей. У него были добрые и чистые расположения души и тела, направленные ис-ключительно на богоугождение. Но со входом греха они извратили надлежащее направление и вместо прежней не-бесной цели стали преследовать уже земную, страстную, нечистую. Природа-то их осталась целой, а свойства и об­раз проявления совершенно переменились, так что и уз­нать в нынешних страстях их истинную сущность трудно. Но если мы эту грязную монету очистим от налипшей грязи и нечистоты, она заблестит снова прежней чистотой и светлостью. Святые всю жизнь то и делали только, что старались очистить первозданный образ Божий в своей душе от тьмы страстей. Этого они и достигали.

Вот несколько святоотеческих текстов в пояснение и подкрепление того, что я сейчас сказал.

«Бог не есть ни виновник, ни творец зла³², — говорит св. Иоанн Лествичник³³. — Посему заблуждаются те, которые говорят, что некоторые из страстей естественны душе. Они не разумеют того, что мы сами природные свойства к добру превратили в страсти. По естеству, например, мы имеем се­мя для чадородия, а мы его употребляем на беззаконное сладострастие. По естеству есть в нас и гнев, но на древне­го оного змия; а мы его употребляем против ближнего. Нам дана ревность для того, чтобы мы ревновали добродетелям, а мы ревнуем порокам. От естества есть в душе желание славы, но только горней».

То же говорит и св. Исаак Сирин³⁴.

«Страсти суть нечто придаточное, и в них виновна сама душа, — любомудрствует сей земной ангел. — Ибо по при­роде душа бесстрастна... Не принимают этого держащиеся внешнего любомудрия, а подобно им — и их последователи.

-309-

Напротив того, мы веруем так, что Бог созданного по обра­зу сотворил бесстрастным. Созданным же по образу разу­мею по отношению не к телу, но к душе, которая невидима...

Посему никто да не хулит Бога, будто бы Он в наше ес­тество вложил страсти и грех. Бог в каждое из естеств вло­жил то, что служит к его возрастанию. Но когда одно есте­ство входит в согласие с другим (например, когда телу приятно какое-либо лакомство, и душа этому соизволяет. - Ей. В.), тогда оно обретается не в том, что ему свое, но в противоположном тому. А если бы страсти были в душе естественно, то почему душа терпела бы от них вред? Свойственное естеству не вредит ему».

Так же говорят и другие отцы³⁵.

Люди с противоположным образом мышления, о кото­рых вскользь упоминают вышеуказанные священные ав­торы, всегда были, есть и будут. Были они при жизни последних, невероятное множество ходит их и среди нас. Объясняется это тем, что болезнь их, то есть душевная слепота, происходит от страстей, от которых они не хотят избавиться.

«И таких кто в силах убедить, что они больны? — гово­рит св. Симеон Новый Богослов³⁶. — Ибо они самую эту болезнь свою почитают здоровьем и желают всегда творить волю плоти и все, что требует их похоть и естество. Как не­возможно убедить тех, кои вышли из ума, сознать, что они действительно вышли из ума, так и тех, которые валяются в страстях и, состоя в рабстве у них, не чувствуют своего им рабства, никто не может довесть до сознания, что они нахо­дятся в таком худом состоянии, или убедить их переме­ниться на лучшее. Они слепы и не верят, чтобы кто-нибудь был зрячим. Как же их убедить, что и для них возможно, чтобы они открыли очи свои?.. Страстные думают, что и все другие также страстны, и судят всех по себе...»

Стоит только открыть какую-либо книгу по любой от­расли знания, чтобы увидеть, что человечество, столь гор­дящееся своим прогрессом, на самом деле не подвинулось ни на шаг вперед пред древними, обожествлявшими свои страсти и расставлявшими на своих улицах и площадях «идолов» в виде художественных статуй, олицетворявших эти страсти.

-310-

Еще Лессинг хвалил азартную игру в карты, потому что она-де доставляет целебное внутреннее волнение! А совре­менные ученые с кафедры и в книгах поучают, что «страс­ти возвышают и могут служить нашим украшением. Без любви (половой? — Еп. В.), честолюбия и вызываемого этими двумя аффектами воодушевления человек не был бы в состоянии возвыситься над общим уровнем и выдвинуть­ся из окружающей грубой среды».

«Страсти, — говорят дальше, — принадлежат к необхо­димым проявлениям нормальной человеческой души, и нельзя применить название "человек" к существу, не имею­щему никаких страстей, если только это возможно».

И еще:

«Страсть есть прирожденная принадлежность челове­ка»³⁷.

Можно впасть в ужас от такого безумия, высказываемо­го публично людьми, которым поручен надзор — такова ирония князя мира сего! — над безумными. Но если есть между ними разница в мыслях, то только та, что первые вы­сказывают их на свободе, перед аудиторией студентов и людей, считающих себя интеллигентами, а вторые — в па­лате подобных себе сумасшедших психиатрической боль­ницы. Я вовсе не бранюсь здесь, но просто раскрываю на­глядно текст св. апостола Павла, что безумие бо их явлено будет всем (2 Тим. 3, 9; Пс. 91, 7).

Действительно, здесь что ни слово, то извращение свя­той истины.

Истина говорит, что страсти есть срам, а мир называет их украшением.

Истина учит, что гордость и похоть между злыми и бес­честными страстями злейшие и бесчестнейшие и что где только тень от них падает, там все умирает (Мф. 5, 28), а мир считает их источниками всех благ.

Истина заповедует смиряться, а мир — возвышаться.

Истина проповедует, что страсти нам неприрожденны и правый человек (Еккл. 7, 29) — бесстрастен, а мир, наоборот, только того человека и считает «нормальным» и в собст­венном смысле человеком, природе которого присущи страсти, и притом неисцельные...³⁸

Число и порядок страстей. Распорядок их и число у различных святых отцов неодинаковы — в зависимости от того, с какой стороны они их рассматривали:

-311-

входили ли в исследование их по источнику происхождения каждой, или делили страсти по тем способностям, к которым они относятся, или говорили о них еще с какой либо иной сто­роны³⁹. Но нужно заметить, что построить стройную сис­тему, которая не была бы искусственной, а отвечала внут­реннему существу самого дела, едва ли возможно. Тот из отцов, который обладал гениальным умом в нашем смыс­ле и крайней духовной рассудительностью — в святооте­ческом, кто сам построил в высшей степени прекрасную и органически связную систему добродетелей и пороков, божественный Иоанн, автор Лествицы, и тот говорит⁴⁰:

«Что касается до меня, я скажу о сем (о том, какая страсть от какой происходит, когда и как действует): взы-щеиш в злых разума, и не обрящеши(Притч. 14, 6)».

И в другом месте передает фразу достоблаженных рас­судительных святых отцов своего времени, которых он вопрошал по этому поводу, что «в безумных страстях нет порядка или разума, но всякое бесчиние и неустройство».

Действительно, например, безвременный смех иногда происходит от беса блуда; а иногда от тщеславия, когда че­ловек сам себя внутренне бесстыдно хвалит; иногда же смех рождается и от наслаждения пищею.

Многоспание происходит то от пресыщения, то, наобо­рот, от поста, когда тот, кто постится, тщеславится; то от уныния, а то и просто от свойства организма.

Многословие иногда рождается от объядения, а иногда от тщеславия.

Уныние происходит и от наслаждения, и от отсутствия страха Божия в человеке.

Хульные помыслы — исчадия гордости; но часто появ­ляются от осуждения наших ближних в этом же грехе; иногда от бесовской зависти.

То же можно сказать о жестокосердии, о пристрастии, о лукавстве, лицемерии⁴¹ и обо всем бесчисленном множест­ве прочих страстей и пороков. В этом-то и состоит коварст­во бесов, что они нападают на человека врасплох, неожи­данно, придумывая в искушениях все новые комбинации.

Поэтому некоторые из рассудительнейших отцов не стыдились говорить о страстях, перечисляя их без всякого порядка. Так поступил священномученик Петр Дамаскин. Перечислив 298 страстей, он дальше прибавляет⁴²: «Эти страсти нашел я упоминаемыми в Божественных Писаниях...

-312-

В порядке же не мог расположить, да и не покушался на это... ибо беспорядочны все бесовские действия и имеют одно только намерение, в котором равняются между собою - неравные и нечестивые, — губить души принимающих их злейший совет»⁴³.

Но если трудно проследить внутреннюю зависимость этих трехста и более страстей и наметить определенные законы, по которым бы они всегда действовали во всех отдельных случаях и мелочах, то в общем относительно главных страстей и их проявлений это сделать вполне возможно, В этом смысле можно говорить об аскетике как науке и, если брать вопрос по его важности, как «науке из наук». И содержание этой науки о страстях у святых отцов настолько обширно и превосходит многократно глубиной знаменитые исследования самых выдающихся психологов, что желать еще более обширного изучения действия страс­тей нам, новоначальным, просто грешно. Они, видевшие и невидимые всеми козни бесов воочию, как те ни переме­шивали страсти, могли, по смирению, говорить о недоста­точности и несовершенствах своих трудов, но нам вполне достаточно и того, что после них осталось. Поэтому, если я вслед за отцами и упомянул вначале о невозможности ис­следовать страсти во всей их глубине и точном распоряд­ке, то сказал это, подразумевая трудность понимания для нашего плотского разума тех тонких духовных действий и зарождений страстей, которые видимы и познаются опы­том только на высших степенях подвижнической жизни, а не разумел здесь невозможности перечисления грубых страстей и раскрытия их действий в обыкновенной обста­новке.

Кратко об этом можно сказать следующее. «Прежде всех страстей — самолюбие», — говорит преп. Исаак Сирин в согласии со всем сонмом святых отцов — аскетов и бого­словов⁴⁴. Из него рождаются три другие начальнейшие страсти, как говорит преп. Симеон Новый Богослов⁴⁵: «Всякий человек, рождающийся в мир сей, трем бывает раб страстям: сребролюбию, славолюбию и сластолюбию». Эти страсти, в свою очередь, рождают пять или шесть главных других, что составит семь-восемь страстей, которые опус­тошают весь род человеческий: чревоугодие, блуд,сребро­любие, гнев, печаль, уныние, тщеславие и гордость. Неко­торые последние две страсти соединяют в одну.

-313-

От какой же страсти какая именно рождается? «Матерь блуда есть объядение; уныния же матерь — тщеславие; печаль и гнев рождаются от трех главных страстей (слас­толюбия, славолюбия и сребролюбия); а матерь гордости— тщеславие»⁴⁶.

Но в силу неизъяснимых козней бесовских, о чем было сказано выше, все восемь страстей очень удобно также со­единяются и выводятся одна из другой. Так, от чревоуго­дия необходимо происходит блудная похоть, от блуда сре­бролюбие, от сребролюбия гнев, от гнева печаль, от печали уныние. Но, впрочем, здесь взаимное преемство страстей кончается. Следующие две — тщеславие и гордость — сто­ят особняком от них. Они не только не родятся от предыду­щих, но и стоят к ним в обратно пропорциональной зависимости: чем сильнее человек питает первые шесть страстей, тем слабее вооружаются против него две послед­ние, и чем менее дает потачки первым бесам, тем больше своими добродетелями привлекает к себе и тем возвеселя­ет двух последних демонов (хотя это и может казаться странным)⁴⁷. Иногда же и попарно связываются: блудная похоть с чревоугодием, гнев с сребролюбием, уныние с пе­чалью, а гордость с тщеславием.

Подробности о происхождении и качестве каждой страсти в отдельности будут указаны при изложении са­мих страстей. Во всяком случае, вышеуказанные главные страсти, от которых происходит и все бесчисленное мно­жество прочих, несмотря на некоторую свою беспорядоч­ность в сочетании, определенно представляют известную систему сопротивных действий, как и противоположные им добродетели. Это очень облегчает человеку борьбу с демонами, ибо, изучая их приемы, он некоторым образом может предвидеть их нападения. Ведь если бесы и разно­образят борьбу, придумывая новые хитрости, то все же на основе известных принципов, да и то делают это в отно­шении уже опытных подвижников. А к нам, грешным, они применяют старые и избитые приемы соблазна. Иногда просто диву даешься той великой наглости бесов, с какою они предлагают человеку приманку, почти даже не скры­вая от него, в какую бездну она его заведет. Все равно как глупому голавлю рыбак подсовывает под нос вместо жи­вой мухи пустой крючок с пушинкой. И клюет...

-314-

Залоги (причины) страстей. «Подлинно упорен, труден и неудобен подвиг, совершаемый нами среди дел житей­ских, — свидетельствует преп. Исаак Сирин⁴⁸. — Сколько бы человек ни мог соделаться непобедимым и крепким, од­нако, как скоро приближается к нему то, что служит при­чиною приражения браней и подвигов, — не оставляет его страх и угрожает ему скорым падением, даже более, неже­ли при явной брани с диаволом. Поэтому, пока человек неудаляется от того, от чего сердце его приходит в смятение, 1 врагу всегда есть удобство напасть на него. И если немного (задремлет он, враг легко погубит его. Ибо, когда душа ох- . вачена вредными встречами с миром, самые встречи эти L делаются для нее острыми рожнами; и она как бы естест- * венно побеждается, когда встретит их. И потому древние отцы наши, проходившие сими стезями, зная, что ум наш не во всякое время возможет и в состоянии будет неуклон­но стоять на одном месте и блюсти стражбу свою, в иное же время не может и усмотреть того, что вредит ему, премуд­ро рассуждали и, как в оружие, облеклись в нестяжатель-ность, которая, как написано, свободна от всяких борений (чтобы таким образом своею скудостью человек мог изба­виться от многих грехопадений), и ушли в пустыню, где нет житейских занятий, служащих причиною страстей, чтобы, когда случится им (отцам) изнемочь, не встреча­лось причин к падениям, разумею же раздражение, поже­лание, злопамятность, славу, но чтобы все это и прочее соделала легким пустыня. Ибо ею укрепляли и ограждали они себя, как непреоборимым столпом. И тогда каждый из них мог совершать подвиг свой в безмолвии, где чувства во встрече с чем-либо вредным не находили себе помощи для содействия нашему противоборнику. Лучше нам умереть в подвиге, нежели жить в падении»*. (* Вот почему на монаха сильнее нападают блудные помыслы, как будто у него их больше. А на самом деле, их меньше числом, но они сильнее по качеству. А те, мирские, даже и не замечают и не хотят замечать греха, так как у них в голове калейдоскоп и ка­вардак. Каждый мирянин, если уединяется, испытывает то же. И вовсе не природа, как говорят врачи, требует, а страсть, чуж­дая природе. Какая природа, раз страсть нас мучает? А раз му­чает, это неестественно; добродетель и алкание добра (Мф. 5, 6) не замучивают человека. А что «мучает» — это выражение сам мир употребляет.)

-315-

Еще сказал:

«Нужно, чтобы монашеская келья была в скудном и недостаточном состоянии, чтобы келья у монаха была пу­ста и не содержала в себе ничего, возбуждающего в нем вожделение покоя. Ибо, когда удалены от человека при­чины расслабляющие, нет ему опасности в двоякой брани — внутренней и внешней. И таким образом человек, кото­рый вдали от себя имеет служащее к удовольствию, без труда одерживает победу, в сравнении с тем, у которого вблизи возбуждающее его к вожделению. Ибо здесь сугу­бый подвиг»⁴⁹.

То же самое пространно излагает блаженный Нил, от­шельник Синайский, в своем поучении «О том, что пребы­вающие на безмолвии в пустынях преимуществуют пред живущими в городах, хотя многие из неопытных противно­го сему мнения»⁵⁰. «Что не впечатлелось посредством зре­ния, то, может быть, не дает занятия мысли и не приведет к худому о сем размышлению, — говорит он здесь, — а над чем не остановилась мысль, то не переходит и в дело и не имеет возможности обнаружиться каким-либо призна­ком»⁵¹.

Еще сказал:

«Если человек не познал ничего такого, что есть в ми­ре, то нет в нем и борьбы с этим. А если зрение этого бы­ло соединено с познанием, то имеет он память, которая доставляет ему ту же пищу, как и видимые вещи. И в нем происходит непрерывная борьба, потому что страсти на безмолвии имеют свободу больше зрения тревожить мысль, как уже неразвлекаемую ничем внешним. Один видится и обращается с людьми, у него и взор, вдруг имея пред собою многие лица, равнодушнее к соблазнительно­му, и помысла едва стает, чтобы ночью перебрать дневные встречи; другой непрестанно борется с одним только об­разом или понравившегося некогда лица, или опечалив­шего облика, между тем как первый распаляет еще похоть, а последний воспламеняет раздражительность, и он упо­требляет все старание отогнать от себя мысль о том, что беспокоит, и уничтожить в себе памятование о том, что приводит в движение страсти. Конечно же, со временем одержит он верх, с каждым днем умаляя силу с ним борю­щегося и увеличивая свою собственную, так что послед­няя от упражнений ежедневно преспевает в зрелости и навыкает одолевать противников. Так привычка переходит в навык, а навык обращается в природу»⁵².

-316-

«...Какая польза самым испытанием вещей возбуждать страсти к борьбе и этою борьбою давать им возможность не иначе быть подавленными, как с большим затруднени­ем; когда безмолвие каким бы то ни было способом обык­новенно приводит их в невозмущаемое состояние и без­действие мало-помалу уменьшает силу каждой страсти в той же мере, в какой борьба с нею придает ей большую и большую силу? Ибо и раздражительность, оставаясь в по­кое, бывает умереннее, и похоть, безмолвствуя, навыкает быть менее стремительною - одним словом, всякая страсть, если не возбуждать ее, с каждым днем приходит в большую умеренность и впоследствии совершенно пре­кращается, забывая со временем деятельность свою. И ког­да страстное расположение минуется, остаются наконец одни голые воспоминания о вещах»⁵³.

Если не избегать в течение дня поводов к страстям, то, пребывая в последних, можно не заметить их разруши­тельного действия; но зато если уединиться, то тотчас же оно и выявится. В дополнение к вышесказанному еще прибавлю: «Страсти, как скоро напряжение чувств кон­чится, восстают из упокоившегося во всей своей силе и возбуждают в нем великий мятеж, обратившись в при­вычку, вооружают к борьбе с ним те образы, которые ду­мал он безвредно окинуть взором, не имея времени вспом­нить о вреде их. И тогда только начинает он чувствовать вред, когда имеет досуг* (Вот почему мир цепко держит своих людей за «работой», не давая «досуга» для божественного. И они трудятся ради мира и его «развлечений», но уединенный и церковный человек — наоборот.) узнать и изведать могущество его, пленяемый нелепыми мыслями и принуждаемый ос­танавливаться на помыслах, исполненных стыда»⁵⁴.

Авва Пимен Великий так учил о том, чтобы человек от­секал поводы к обращению ко греху.

«Должно удаляться всего плотского. Человек, близкий к плотскому искушению, подобен стоящему над глубокой пропастью. Враг человека, в какое бы время ни захотел, легко низвергает его в эту пропасть. Но удаляющийся от всего плотского подобен стоящему далеко от пропасти.

-317-

Хотя враг повлечет его, чтобы низвергнуть в бездну, но доко­ле будет влечь его с принуждением, Бог пошлет ему по­мощь»⁵⁵.

«Если увидишь зрелище и услышишь разговоры, не пересказывай о том ближнему своему. Чрез это приходит искушение»⁵⁶.

Тому же учил и авва Сисой Великий.

В «Достопамятных сказаниях» рассказывается:

Брат спросил авву Сисоя: «Почему страсти не оставля­ют меня?» «Потому что сосуды их внутри тебя, — отвечал старец. — Отдай им задаток их, и они удалятся»⁵⁷.

Преп. авва Дорофей говорит в связи с этим местом:

«Чему удивляется страстный, когда тревожит его страсть? Зачем смущается? Ты образовал ее, имеешь ее в себе и смущаешься? Принял залоги ее и говоришь: зачем она тревожит меня? Лучше терпи, подвизайся и моли Бога, ибо невозможно, чтобы тот, кто исполнял страсти, не имел от них скорби. Сосуды их, как сказал авва Сисой, находятся внутри тебя; отдай им залог их, они отойдут от тебя. Сосу­дами он назвал причины страстей: так как мы их возлюбили и привели в действие, то и невозможно нам не пленяться страстными помышлениями, принуждающими нас и про­тив нашей воли исполнять страсти, потому что мы добро­вольно предали себя в руки их»⁵⁸.

И в другом месте:

«Должно подвизаться... не только против страстей, но и против причин их, которые суть корни; ибо когда не ис­торгнуты корни, то терние необходимо опять вырастет, тем более что некоторые страсти ничего не могут сделать, если человек отсечет причины их. Так зависть сама по себе ни­что, но имеет некоторые причины, в числе которых есть и славолюбие; ибо кто хочет прославиться, тот завидует про­славленному или предпочтенному»⁵⁹.

Вот еще место из св. Исаака Сирина с перечислением и самых причин, по крайней мере основных из них:

«Кто не удаляется добровольно от причин страстей, тот невольно увлекается в грех. Причины же греха суть следу­ющие: вино, женщины, богатство, телесное здравие; впро­чем — не потому, что это суть грехи по самому естеству, но потому, что природа удобно склоняется этим в греховные страсти; и поэтому человек должен тщательно остерегаться сего»⁶⁰.

-318-

Удалять вещи, разжигающие страсти, нужно потому, что может настать момент, когда человек перестанет вла­деть собой. Плотина прорывается, и шквал воды сметает все на своем пути. Ювенал, которому окружающая среда давала тысячи примеров подобного, со свойственным ему опытом в этом отношении последнее и отмечает. Но кто знает, кто такой был Ювенал и каков язык его сатир, тот меня извинит, если я не приведу соответствующие места из него даже в латинском подлиннике⁶¹.

Вместо Ювенала я приведу цитату из автобиографии графа Алексея Толстого, которая показывает, какое гибель­ное влияние производят на впечатлительные души приман­ки мира, называемые произведениями чистого искусства.

«Та или другая картина, или статуя, или хорошая музы­ка производили на меня такое впечатление, что у меня во­лосы буквально поднимались на голове»⁶².

Причины возгорания страстей некоторые святые отцы делят на внутренние и внешние.

Так, авва Серапион Арсиноит говорит⁶³:

«Некоторые пороки принимают причины возбуждения отвне, например сребролюбие и гнев, а некоторые от внут­ренних причин происходят, например уныние и печаль». (Речь здесь идет о том состоянии, которое испытывают уединившиеся в пустыню и не видящие никого и ничего, а не та разумеется печаль, которая рождается непосредствен­но от потери имущества, исчезающего на глазах, например при пожаре.)

Из всего вышесказанного следует, что причины страс­тей, будучи удалены от человека, делают страсти последне­го вялыми и наконец сводят их к бледным воспоминаниям и чистым представлениям (Нил Синайский). Причины эти находятся иногда вне человека, иногда внутри него (авва Серапиои), и то действуют чрез помыслы, переходя на чув­ства, то, зарождая страсть в чувствах телесных, переводят ее на душу, загрязняя ум (Иоанн Лествичник)⁶⁵.

В науке тоже существуют теории, в которых она стара­ется осмыслить подобные проблемы. Об этом бы не стоило и говорить, если бы паучники не искали в аскетике разре­шения некоторых вопросов, в которых они окончательно запутались и не могут выбраться на свет Божий. Предъяв­ляют вопросы, понятно, с упреками и пилатовским сомне­нием, что можно получить разрешение просимого.

-319-

Но я, не замечая ни их иронии, ни гнева, ни скептициз­ма, постараюсь ответить на поставленные вопросы. Но сперва скажу, как известный американский профессор Джемс «открыл Америку» у себя в кабинете, которую он называет «своей гипотезой и даже теорией».

Открытие это заключается в следующем. «Обыкновенно принято думать, что в грубых формах эмоции психическое впечатление, воспринятое от данного объекта, вызывает в нас психическое состояние, называемое эмоцией, а послед­няя влечет за собой известное телесное проявление. Со­гласно моей теории, — говорит Джемс, — наоборот, телесное возбуждение следует непосредственно за восприятием вы­звавшего его факта, и сознавание нами этого возбуждения в то время, как оно совершается, и есть эмоция. Обыкновенно принято выражаться следующим образом: мы потеряли состояние, огорчены и плачем; мы повстречались с медведем, испуганы и обращаемся в бегство; мы оскорблены врагом, приведены в ярость и наносим ему удар. Согласно защища­емой мною гипотезе, порядок этих событий должен быть несколько иным; именно, первое психическое состояние не сменяется немедленно вторым: между ними должны нахо­диться телесные проявления, и потому наиболее рацио­нально выражаться следующим образом: мы опечалены, потому что плачем, приведены в ярость, потому что бьем другого, боимся, потому что дрожим, а не говорить: мы плачем, бьем, дрожим, потому что опечалены, приведены в ярость, испуганы»⁶⁶.

«Теперь я хочу приступить к изложению самого важно­го пункта моей теории, — продолжает Джемс, — который заключается в следующем. Если мы представим себе ка­кую-нибудь сильную эмоцию и попытаемся мысленно вы­читать из этого состояния нашего сознания одно за другим все ощущения связанных с ним телесных симптомов, то в конце концов от данной эмоции ничего не останется, ника­кого «психического материала», из которого могла бы об­разоваться данная эмоция, в результате же получится хо­лодное, безразличное состояние чисто интеллектуального восприятия... Может ли кто-нибудь представить себе со­стояние гнева и вообразить при этом тотчас же не волне­ние в груди, прилив крови к лицу, расширение ноздрей, стаскивание зубов и стремление к энергичным поступкам,

-320-

а наоборот, мускулы в ненапряженном состоянии, ровное дыхание и спокойное лицо. Автор, по крайней мере, безус­ловно не может этого сделать. В данном случае, по его мнению, гнев должен совершенно отсутствовать как чув­ство, связанное с известными наружными проявлениями, и можно предположить, что в остатке получится только спокойное, бесстрастное суждение, всецело принадлежа­щее интеллектуальной сфере, именно, мысль о том, что известное лицо или лица заслуживают наказания за свои грехи. То же рассуждение применимо и к эмоции печали: что такое была бы печаль без слез, рыданий, задержки сердцебиения, тоски под ложечкой?.. То же самое обнару­живается при анализе всякой другой страсти... Чем более я анализирую мои психические состояния, тем более я убеждаюсь, что "грубые" страсти и увлечения, испытыва­емые мною, в сущности создаются и вызываются теми те­лесными переменами, которые мы обыкновенно называем их проявлениями или результатами».

Действительно ли ученые коллеги Джемса настолько бестолковы или так кажется только последнему, не знаю, но ломиться в открытую дверь и вновь открывать в бук­вальном смысле «таблицу умножения» — невелико «от­крытие». Действительно, ведь все вышесказанное было давным-давно, 1500 лет тому назад, известно христианам из аскетических писаний святых отцов-пустынников. Рав­ным образом и было сказано (св. Иоанн Лествичник), что «некоторые из страстей, родившись в душе, переходят в те­ло, а некоторые — наоборот. Это последнее случается обык­новенно с мирскими [что Джемс и не постыдился сейчас признать за собой], а первое с проходящими монашеское житие, по неимению к тому случаев»⁶⁷.

Обо всем этом не стоило бы, повторяю, упоминать. Но интересен дальше логический и психологический вывод человека, гордящегося познаниями в логике и психоло­гии⁶⁸.

«Тем более мне начинает казаться вероятным, — заклю­чает неожиданно из всего предыдущего Джемс, — что сде­лайся мой организм анестетичным (нечувствительным), жизнь аффектов, как приятных, так и неприятных, станет для меня совершенно чуждой, и мне придется влачить су­ществование чисто познавательного или интеллектуально­го характера. Хотя такое существование и казалось идеалом для древних мудрецов,

-321-

но для нас, отстоящих всего на несколько поколений от философской эпохи, выдвинувшей на первый план чувственность, оно должно казаться слиш­ком апатичным, безжизненным, чтобы к нему стоило так упорно стремиться»⁶⁹.

На этом стоит остановиться, ибо этот взгляд на сущест­во духовной жизни очень распространен, как в научной, так и в художественно-публицистической литературе. В свое время Розанов и К° доказывали, что жизнь будет со­вершенно пресной, если изъять из нее страсти и начать «ка­тегорию правды» «с покойника», а не с «культа плоти» и «метафизирования пола»⁷⁰.

Так как весь мир лежит во зле (1 Ин. 5,19), то и все слав­ные и сильные его также. Они мертвы душою, хотя и слав­ны учеными заслугами, орденами, почестями и т.п. Они слепы для духовной жизни и на все смотрят глазами плоти. Придут ли в церковь — ищут красоты архитектуры, живо­писи, музыки и пения, но не красоты содержания духовных песнопений и молитв. Продолжительность богослужения изводит их и скоро выгоняет из храма. «Хорошо пели пев­чие», «красивый голос у диакона», «прекрасные манеры ар­хиерея» — вот в чем и как воспринимается и понимается ими молитва. Будут ли слушать проповедь — прежде всего ищут превосходной дикции от оратора, блеска фраз и пост­роения речи, остроумных оборотов, сочетаний, примеров и прочего. А чтобы приложить к жизни содержание пропове­ди — это такая для них страшная вещь, что если напомнить им о ней, то не на шутку на вас рассердятся. Захотят ли чем-нибудь помочь ближнему, дотошно расспросят, не мот ли он, да действительно ли нуждается в помощи, да от чего пришел в бедность, и к какому, собственно, классу общест­ва принадлежит, какой веры, национальности, да потребу­ют отчета в правильном расходовании своей грошевой по­дачки... И так во всем. Сами истлевая в страстях, на все смотрят глазами страсти и не допускают мысли, что может быть иное какое состояние. Бесстрастный человек для них представляется какой-то абстрактной фикцией, тенью во­ображения.

«Мудрый замечает такого человека при первой встрече, - говорит преп. Исаак Сирин⁷¹, — и чистый обоняет его зловоние».

Понятно, что если бы духовная жизнь христианина складывалась действительно из того, что оставалось бы после «вычитания» из страстной жизни человека

-322-

всех его чувственных проявлений и на этом дело останавливалось бы, тогда, конечно, мы были бы несчастнейшими существа­ми на свете. Но если даже с человеческой точки зрения и логики в этом видят непорядок и безумие, то какую же до­лю надо иметь в себе последнего, чтобы приписывать Богу такое устройство в мире!

Достигнуть здесь на земле состояния одного лишь бесст­растия не является идеалом для истинного христианина. И язычников, и неверующих людей страсти иногда не беспо­коят — что ж из того? Заставить замолчать свои страсти по­двигом ради Бога — это еще только половина дела. Еще есть вторая половина, и самая важная — насадить на место стра­стей противоположные им добродетели. И тогда-то вот нач­нется жизнь, настоящая духовная жизнь, в Боге. Джемс и подобные ему боятся, что она не будет ярка, красочна, соч­на, а будет состоять из отвлеченных, рассудочных понятий. Но они не понимают существа и строя духовной жизни. Ведь если страстные чувства недозволительны, то чувство­вания добродетельные всячески рекомендуются и требуют­ся даже. А ведь добродетелей тоже немало. Тот же св. Петр Дамаскин, из которого я приводил выше выдержку о числе пороков, перечисляет и 228 (двести двадцать восемь) доб­родетелей, а это число еще неполное⁷². Как же можно после этого говорить, что без страстей жизнь человека превраща­ется в пустыню? О, в каком обольщении мы находимся! В то время, когда угодники Божий наслаждаются сейчас на небе вечным блаженством и чувствуют себя сладчайше, и в то время, как великое число тайных и явных рабов Божиих здесь, на земле, «как бы лжицею черпают духовные дары», по выражению преп. Серафима Саровского⁷³, нашел себе диавол сыновей и дщерей погибели, которых уверил, что не иначе они могут использовать жизнь и стать людьми в пол­ном значении этого слова, как прожив ее блудно, по-свински, или прилепив весь свой ум к машинам и науке!..

Из необходимости для каждого серьезно принимающе­гося за очищение себя от помыслов и страстей удаляться от причин, возбуждающих последние, вытекает великое значение и польза безмолвия, уединения и вообще мона­шества. Специальная речь об этом будет вестись впереди, в своем месте⁷⁴, а сейчас приведу в защиту этого несколь­ко текстов из св. Нила Синайского.

-323-

«Как невозможно в потоке, пока течет, видеть лежащий на дне песок, необходимо же остановить воду, текущую сверху; так точно, когда взор наводняет мысль новыми и новыми образами, невозможно тогда вступить в борьбу с определенным лицом или с определенной страстью и ког­да-либо соделать помысл чистым, потому что входящее совне уничтожает прежние черты и понемногу