I. О природе или об источниках происхождения помыслов

Состояние разумной силы души (ума).

В научных книжках большинство иррелигиозных авторов при изложении душев­ных явлений придерживается так называе­мого синтетического метода, то есть такого способа изучения и построения, при кото­ром отправляются от «простейших идей — ощущений» как «атомов» душевной жизни к высшим состояниям, «ассоциациям», «интеграциям» и т. д. Но уже наделавший когда-то много шума американский психо­лог Джемс заметил всю несостоятельность такого изложения, в основу которого кладется сомнитель­ная теория, будто высшие состояния сознания суть слож­ные единицы, хотя сам он и не мог найти правильного пу­ти¹. Это и понятно. Как у него, так и у других разумная часть души омрачена страстями, и потому ум, кроме «крас­но-хитросплетенных», по Крылову, научных терминов, сам от себя ничего не может породить положительного, он духовно бесплоден, и в силу этого их сочинения представ­ляют собой (все вместе взятые), как это ни грубо сказано, невероятный ералаш и смесь поедающих друг друга теорий.

-241-

Верующие же христиане имеют вернейшее пророческое слово — Божественное Откровение, обращаясь к которому как к светильнику, сияющему в темном месте, и пользуясь наставлениями и объяснениями отцов Церкви, находят ис­тинную дорогу (2 Петр. 1, 19).

Она, очевидно, ведет в противоположную сторону, чем в тех научных сочинениях, которые, как и все бесовские изо­бретения, implicite*(* скрытым образом (лат.)) должны быть противоположны истине. И если те ученые потому идут от «простого» к «сложному» (и от теорий по изучению «строения мозга» к «духовнос­ти» личности), что втайне или явно преследуют безбожную мысль вывести все из материи и незаметно перекинуть мост из неорганического мира не только в органический, но и в так называемый «ноуменальный», то, ясное дело, надо поступить наоборот — от духовного и простого, в полном смысле этого слова, пойти к более дробному и легче ощу­щаемому и сознаваемому плотским умом, потому что «сложное» науки совсем не сложно. Этим почтится перво­зданная Красота и достоинство человеческого существа и лучшая его часть — дух и разум.

Ум (разум).По существу своему, ум невеществен, бесте­лесен, приснодвижим и не может оставаться в совершен­ном бездействии². Но, очистившись от страстей, ум «удерживается благодатию Св. Духа [от рассеяния мирскими предметами] и стоит неподвижно в естественном своем чине», беседуя непрестанно с Богом³.

Занимая в естественном, то есть благодатном, состоя­нии такое высокое положение и достоинство, ум посему справедливо называется у святых отцов, в качестве главно­го руководителя жизни⁴, «оком души»⁵, «солнцем»⁶ и поч­ти постоянно — «владычественным» души. В последнем случае — у святых Симеона Нового Богослова⁷, Афанасия Великого⁸, Григория Нисского⁹, особенно часто у Василия Великого¹⁰ и Макария Великого¹¹.

Так должно быть. Но на самом деле, «владычественное» в человеке с впадением его в грех стало подчиненным. Ум стал работать страстям и вследствие этого потемнел. И по­скольку темнел, постольку терял способность созерцания и видения Бога. И наконец пришел в такое состояние, что позволил сатане подменить себя рассудком¹²

-242-

и сделался ед­ва-едва способным разбираться в плотских, материальных вещах, и то в самых немудреных, и это — при великом внешнем образовании и учености. (А «серая масса», та в личной жизни — вечно в хлопотах и заботах, потому что ум не может ясно разобраться и предвидеть даже хозяйствен­ные надобности, а в общественной — как послушное и бес­смысленное стадо баранов идет вслед за теми, в которых верует и которые, сами будучи слепы, ведут ее прямо к ги­бели. Ибо никогда ведь не ведут ее там вслед Христа...) И не помогают человеку найти истину ни опытная наука, ни философия, ни литература, ни искусство, потому что к Бо­гу без Бога прийти невозможно (Ин. 6, 65). (Правда, пыта­ется философия любомудрствовать о конечных причинах и цели всех вещей, но слабо, а материалистическое мировоз­зрение в безнадежии и ожесточении даже и против этого идет.) В лучшем положении находятся те из людей, которые хотя бы устами исповедуют христианство и могут почерпнуть истину из Священного Писания, но и они, пока остаются христианами только по имени, а не по делам, не ощущают силы слов последнего и, следовательно, далеки от того, чтобы еще здесь познать опытом таинства будуще­го века. И у них ум бездействует и находится в рабском со­стоянии. При святом крещении они благодатные средства-то получили, чтобы соделать ум светлым оком и солнцем души, но ничего для этого не сделали и остались лишь при внешнем знании некоторых божественных истин.

Итак, дело человека восстановить в себе первоначаль­ный блеск ума, подчинив ему все прочие чувства души. Тогда последний благодатию Христовою (а не своим жела­нием или силою) получит способность выходить за преде­лы самого себя (2 Кор. 12, 2), чего в настоящем, то есть противоестественном с богословской точки зрения, состоянии сделать не может.

Отсюда и младенцу ясно, чего стоят рассуждения фи­лософов о сущности вещей и повествования мистиков вроде Беме, Экхарта, Пордеджа и разных католических святых последнего времени. Они измышления и испаре­ния собственного чрева принимают за нечто действитель­но существующее вне их, даже за небесное, и описывают это как что-то достойное повествования. О них можно сказать словами св. Исаака Сирина¹³,

-243-

который про «ложные писания, так называемые откровения, сочиненные на­чальниками ересей, растленных мечтанием бесовским, об обителях на небе, в которые возводят ум для самовольно­го уразумения, и о восхождениях ума на небо... и о много­видных образах горних Сил» говорит, что «все это есть тень ума, упоенного самомнением и приведенного в безу­мие бесовским деланием».

Рассудок. Под этим понятием разумеют низшую сторо­ну познавательной способности. Она строит свои заключе­ния из понятий этого тленного мира, на невидимое и не дерзает посягать. Что у нее есть перед глазами, с тем она только и имеет дело. Это — живая логическая счетная ма­шина, причем почти всегда несколько винтиков в ее меха­низме даже и у великих умов века сего не хватает; таково уже свойство греха: если он касается одной части существа (разума), зараза тем легче переходит на все остальное (рас­судок), хотя при больших усилиях и труде со стороны че­ловека последняя и неуловима для плотских глаз. Так как обращение с этой машиной — рассудком — в общем, дело немудреное, то в миру много людей доводят его до высокой степени совершенства и этим ребячеством немало забавля­ют толпу. Для последней — буквы, каракульки и выкладки инфинитезимальных исчислений и сложных формул химии и математики, языколомные термины философии и медицины кажутся невесть какой премудростью и открове­нием. Чуда чрез них не сделается, и общения с Богом, анге­лами и всеми святыми посредством их нельзя иметь, нельзя ни воскреснуть в последний день, ни духовно возро­диться и стяжать добродетели, ни утешиться в скорбях и несчастье.

Что касается самой деятельности рассудка¹⁴, то в миру, где господствуют страсти, большое значение имеют вопро­сы, связанные с законами логики. (И надо сказать, в этом отношении деятельность рассудка довольно нечистоплот­на. Желание во что бы то ни стало доказать излюбленное положение, которое дает притом возможность стяжать сла­ву, почет, власть, обеспеченность, часто заставляет ученых и разных идеологов делать свои заключения наспех, без проверки достаточного числа фактов или с замалчиванием противоречий, иногда при явном нежелании слушать про­тивные, обличающие их мнения.)

-244-

В монашестве — я говорю о божественном институте — и вообще в среде спасающихся дело обстоит наоборот: здесь более интересуют человека первичные состояния рассудочной деятельности, ибо опытный подвижник толь­ко с ними и захочет иметь дело. Хороши они — пролагает им дорогу дальше, плохи — гасит их, как только они по­явятся в сознании, в воде духовного плача и ревности о чи­стоте. Итак, природа умственных образов и представлений, называемых в аскетике помыслами, условия их образова­ния и взаимодействий, способы борьбы с ними и т. д. — вот что в данном случае важно для проводящих духовную жизнь и, в частности, для целей нашего изложения. Здесь я остановлю еще внимание читателя на одном поразитель­ном явлении русской общественной мысли. Я имею в виду философско-богословские концепции и построения славя­нофилов в отношении разбираемой нами темы. Насколько так называемые «западники» не создали в этом отношении ничего нового, настолько славянофилы выказали замеча­тельное прозрение и влили струю свежего воздуха в затх­лую вековую атмосферу гносеологических проблем. Как известно, некоторые прославленные учения, претендую­щие дать людям определенное мировоззрение, обходят гносеологию как науку — отчасти по невежеству, отчасти из боязни, что им нечего там будет сказать и сделать. В крайнем случае, ограничиваются несколькими легковесны­ми фразами, не составляющими никакой определенной си­стемы¹⁵.

Прежде всего нужно знать, кто же были эти блестящие и замечательные звезды на небосклоне русской общественной мысли, настолько владевшие диалектикой, что перед ними преклонялись даже их противники, так прославленные и в наши времена (Белинский, Герцен, Чернышевский)... Родо­начальниками и законоположниками славянофильского учения, а также особо выдающимися и талантливыми его провозвестниками и защитниками были братья Петр и Иван Киреевские, братья Константин и Иван Аксаковы, Юрий Самарин и Алексей Степанович Хомяков. По словам одного либерального исследователя, близкого по мыслям к западникам, «это была блестящая плеяда безупречных по своему благородству и редких по своим способностям дея­телей слова и мысли, в лице которых "западники" встрети­ли действительно опасных и сильных противников».

-245-

И. Киреевский (+ 1856 г.) и Ю. Самарин (+ 1876 г.) -крупные теоретики этико-философской стороны этого учения.

А. Хомяков (+ 1860 г.) — тонкий диалектик, непобеди­мый в философских спорах, пламенный борец за право­славие против католичества и протестантства. Он если и не создал своей цельной системы, то дал превосходные, даже непревзойденные методы в обличительном богосло­вии и высказал глубокие мысли, которыми нелишне бы заинтересоваться и присяжным богословам, а не отгора­живаться от него, как от чужака¹⁶.

Константин Аксаков (+ 1860 г.) взял на себя разработку историко-филологической стороны учения, Иван Аксаков (+ 1887 г.) — «славянофил по наследству» и неустанный его популяризатор.

Петр Киреевский (+ 1856 г.) прославился в области фольклора, посвятив себя изучению «русской народности» в ее песнях.

Что же за учение проповедывали славянофилы, и именно по вопросу, который подлежит нашему разбору? Внешним поводом для построения своего учения в грани­цах православия и таинственно-созерцательного его бого­словия славянофилам послужили установки первой французской революции. Последняя, как известно, коро­новала «логический» разум в эпоху так называемого «про­свещения», но он в начале XIX века и столетием спустя обанкротился в своих притязаниях «облагодетельство­вать все человечество и сотворить революционное чудо».

Юрий Самарин увидел здесь доказательство полного бессилия «de la divine raison» («божественного Разума») овладеть взятой на себя непосильной задачей, то есть «раз­решить самостоятельно, без помощи Божией, проблему бытия в стремлении свести ее к простой математической формуле». А как известно, это механистическое мировоз­зрение, поддерживаемое костылями материалистической диалектики, пыталось объяснить процессы не только внеш­ней природы, но и общественных, государственных и исто­рических отношений с претензией на переделку и самой судьбы народов. Но последняя управляется всемогущим Промыслом Божиим. Здесь никакой человеческий ум ни- чего не может предвидеть, да еще якобы в силу познанных законов. Когда апостол Павел,

-246-

будучи еще гонителем, захотел поворотить историю по-своему и начал «терзать Цер­ковь», «входя в домы и влача мужчин и женщин», сажая их в тюрьмы (Деян. 8, 3), и далее, дыхая прещением и убийст­вом на ученики Господни, выпросил себе у власти полномо­чия, «чтобы кого найдет... мужчин и женщин, связав, при­водить в Иерусалим» (Деян. 9, 1-2; картина знакомая и точная для всех веков), то получил от Бога в назидание (а чрез него и всем будущим его подражателям урок) грозные слова и предупреждение: «трудно тебе идти против рожна» (Деян. 9, 5), как упрямому ишаку против стрекала погон­щика (на востоке вместо кнута употребляется остроконеч­ная палка, бывает и с железным наконечником, которою тычут животное и в зад, и в бок, и куда попало).

И вот против такой «философии рассудка», не могущей охватить и дать «цельной истины», славянофилы и пошли тесно сомкнутым строем и обрушили на своих противни­ков, отстаивавших позиции этой философии, всю силу своей несокрушимой богословской диалектики и личного таланта.

Конечно, для знакомого с аскетической святоотеческой литературой учение славянофилов не представляет чего-нибудь нового, но для внешнего мира оно, безусловно, но­вая и доброкачественная мысль. Уже и сейчас, как она есть, эта школа достойна составить важную главу в истории рус­ской философии, а если бы была поддержана и развита, то, возможно, произвела бы в ней настоящий переворот. Но этого не случилось именно по той простой причине, по какой мир замалчивает и препятствует распространению вообще религиозных идей, движению общественных наст­роений, способствующих покаянию и исправлению народ­ной жизни в духе евангельских начал.

Повторяю. В том пункте, который нас здесь интересует, славянофилы создали совершенно новую философию, та­инственную и мистическую теорию познания (и я не хочу упустить случая познакомить читателя с этой попыткой наших верующих представителей светского общества изло­жить аскетическое учение о владычественном состоянии ума человека на философском языке нашего времени).

Теоретическая сторона дела такова. Есть разум и есть рассудок. Их смешивать никак нельзя. Отсюда берут начало два пути образованности или просвещения. «Две образованности, — говорит Иван Киреевский,

-247-

— два раскрытия умственных сил в человеке и народах представляет нам беспристрастное умозрение, история всех веков и даже ежедневный опыт. Одна образованность есть внутреннее устроение духа силою извещающейся в нем истины; другая

- формальное развитие разума и внешних познаний». Дея­тельность рассудка всем известна, хорошо изучена внешней наукой, и я ее здесь не буду касаться более того, чем у меня сказано в основном тексте: она познает мир чисто внешне (формально). Но деятельность разума, или, по терминоло­гии славянофилов, «живознание», выше обычного позна­ния. Оно доставляет человеку возможность «внутреннего или откровенного мистического разумения абсолютной и духовной сущности бытия». Это — «живое разумение духа». Отрицали ли они этим самым науку? Нисколько. Они были только против притязаний — я бы употребил здесь термин апостола Павла — лжеименного разума (1 Тим. 6, 20), рас­судка, «самомышления», как они выражались. «Научное знание, с их точки зрения, всегда одностороннее в своем "механическом процессе... группировки фактов", загнанных в "статистические таблицы". "Самодвижущийся нож разу­ма", — говорили славянофилы, — бессилен вскрыть тайны мирового развития (на что претендует и современная соци­ологическая наука. — Еп. В.), так как никогда «познание рассудочное не обнимает действительности познаваемого"». Научное познание (а особенно материалистическое) довольствуется анализом только чувственно осязаемой ре­альности. Полной истины и цельного знания не дает и дать не может. В узкой сфере повседневного бытия оно может иметь огромное практическое значение для человека, но как только захочет быть единственною мерою всех вещей, тот­час же впадает в тысячу заблуждений. «Все ложные выводы рационального мышления, — говорит Киреевский, — зави­сят только от его притязания на высшее и полное познание истины. Если бы оно сознало свою ограниченность и виде­ло в себе одно из орудий, которым познается Истина, а не единственное орудие познавания, тогда и выводы свои оно представило бы как условные и относящиеся единственно к его ограниченной точке зрения и ожидало бы других, выс­ших и истиннейших выводов от другого, высшего и истин-нейшего способа мышления». «Все несчастье человека кон­ца XVIII века (это относится и к началу XX века. — Еп. В.),

-248-

по мысли Киреевского, в том именно и заключалось, что "он верил, что собственным отвлеченным умом может сейчас же создать себе новую разумную жизнь и устроить небесное блаженство на преобразованной им земле"». (Но эти слова и предупреждения ничему не научили соотечественников и собратьев автора.) И вот в результате такой «веры» явилась гордость разума, «самовластие личности», которые, с одной стороны, привели к материализму и «разрушительной рас­судочности», а с другой — к безбожию или «наукообразно­му богословию» (то есть к теоретизированию, осмыслива­нию религии чисто научным путем) и к провозглашению самого разума источником «откровения истины». В проти­вовес этой «наружной рассудочности», или, как выражался А. Хомяков, «всеобъемлющему и всегубительному рацио­нализму», славянофилы и развили свое учение о «всецелом разуме» или «внутреннем сознании», под которым они по­нимали «всю совокупность духовного состава человеческо­го».. Только посредством целостного сочетания мысли, чувства и веры и можно достигнуть «высшего духовного зрения», потому что на этот раз уже «не один отвлеченный разум, но вся совокупность умственных и душевных сил (добавляю от себя: предварительно очищенных от страс­тей¹⁷. — Еп. В.) кладет одну общую печать достоверности на мысль, предстоящую разуму». «Для цельной истины, — говорил И. Киреевский, - нужна цельность разума!..» «Вера составляет предел внутреннему развитию человека» (Хомяков). «Без веры, — снова привожу слова И. Киреев­ского, — жизнь человека не будет иметь никакого смысла, ум его будет счетной машиной, сердце — собранием без­душных струн, в которых свищет случайный ветер; ника­кое действие не будет иметь нравственного характера, и человека, собственно, не будет. Ибо человек — это его ве­ра». Но то же справедливо и в отношении целого народа. «Разница судеб в истории народов всегда происходила от разницы в вере» (Хомяков). В основе всякой развитой об­разованности и «просвещения» всегда лежит законченная «система религиозных верований», — дополняет их всех Ю. Самарин. Последние два положения, кстати сказать, определяют и всю философию теории славянофилов, по­тому что история, по их мнению, есть воплощение «народ­ного духа», а народный дух — воплощение народных веро­ваний, или истинно национального «просвещения» в его самобытной конкретной форме.

-249-

«Нельзя объять необъятное», — сказал наш доморощен­ный и не существовавший в действительности философ Козьма Прутков. Сколько бы славянофилы ни написали — а после них осталось очень и очень большое книжное на­следие, не меньше, чем от каждого из их противников, -несмотря на все замалчивания и даже гонения (притом от «своего» царского правительства), — многие стороны этого «живого цельного зрения ума» остались и неминуемо должны остаться в тени. Но мир так устроен, что даже там, где содержится для него ответ, он его не видит и не слышит, по слову Христа: «...они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют; и сбывается над ними пророчество Исайи...» (Мф. 13, 14-15).

Помочь тут ничем нельзя. Объяснить это человеку, как бы он учен и понятлив плотским умом ни был, так же невозможно, как и передать, что такое настоящий цветоч­ный чай старого времени тому, кто до сих пор пил один «грузинский»... Но указать путь к тому состоянию, при ко­тором учение о духовном разуме становится понятным и ощутительным, моя здесь обязанность. И я перехожу к ней, несколько упрощая изложение и приближая его к практи­ке внутреннего делания. Ибо через это, только через внут­ренний тяжкий личный опыт целожизненного очищения ума от страстей, человек достигает вышеестественного зна­ния, тот евангельский «многоценен бисер» (по греческому тексту — «драгоценную Маргариту», жемчужину), которое

научники хотят приобрести за «пятачок» лет какого-нибудь вуза.

Помыслы в человеке бывают от Бога, естества и диавола. Но различать без ошибки в каждом отдельном случае природу помысла может только ум, очищенный от страс­тей. А пока человек, хотя бы он и величайшим психологом или психиатром в миру сем считался, работает греху, до тех пор, как говорит св. Варсонофий Великий¹⁸, «будет пору­ган демонами и впадет в обольщение, поверив им, потому что они изменяют вещи, как хотят, особенно для тех, кото­рые не знают козней их». Для новоначальных, но все же имеющих хоть немного духовного опыта и чистоты сердеч­ной, достаточно будет знать, что те помыслы, которые вно­сят мир и успокоительную радость в сердце (причем может быть одновременно и скорбь), суть от Бога,

-250-

а те, которые влекут за собой смущение (обычно тонкое) или нестрой­ную радость, — диавольские¹⁹. Во всяком случае, их нужно строго контролировать Священным Писанием и усердной молитвой к Богу о просвещении свыше²⁰ (и старческим со­ветом, о чем будет сказано дальше). При этом нужно добавить, что сомнение (в источнике помысла) может быть только в том случае, если человек живет воздержно и ста­рается в свою меру исполнять заповеди Божий, а если он постоянно сам на себя навлекает страсти и разжигает их, то нечего тут и пытать, откуда у него помыслы, — во всяком случае, не от Бога.