Научные метафоры лингвистики
Человек как объект исследования
Человек в качестве объекта исследования в социальных науках принципиально отличен от неодушевленных предметов, анализируемых естествознанием. К числу таких важнейших отличий
Сюзан Фиск и Шелли Тэйлор [Fiske, Taylor 1991: 18—19; ср.: Щедровицкий 1995: 367—398] относят следующие:
• люди активно воздействуют на окружающую среду и друг друга в соответствии со своими целями и намерениями, иначе говоря, человек всегда характеризуется агентивностью и интенциональностью;
• восприятие людьми себе подобных носит взаимный характер, поэтому в процессе коммуникации не только исследователь формирует впечатление о наблюдаемых им индивидах, но и сам он становится объектом восприятия;
• поведение людей адаптивно, оно может реагировать на попытку наблюдения, что заметно повышает эвристическую роль конструирования и интерпретации «образа себя» как исследователя, так и информанта;
• адаптивность поведения людей в коммуникативных процессах обусловливает динамичность проявления ими своих качеств, которые могут меняться с течением времени в зависимости от множества внешних и внутренних факторов; физические объекты, как правило, обладают значительно более устойчивыми характеристиками;
• релевантные социально-психологические качества людей обычно не могут наблюдаться непосредственно, они не лежат «на поверхности», хотя составляют основу того, что мы думаем об этих людях;
• социально-психологические характеристики людей труднее верифицировать, чем, например, физические и химические свойства тел.
Обобщая перечисленное выше, можно сказать, что человек представляет собой чрезвычайно сложное явление, предполагающее учет огромного количества переменных, внешних и внутренних факторов, порой очень динамичных, вследствие чего анализ его поведения и деятельности, в том числе коммуникативной, неизбежно требует особого подхода, особого стиля и способа интерпретации, чего «не замечали» в рамках старой онтологии.
Предположение о метафоричности человеческого мышления сегодня стало «общим местом», очевидность которого граничит с банальностью. Сама многовековая история человеческого познания, в том числе научного, регулярно подтверждает эту точку зрения: в основе какой-либо теории или целой парадигмы, как правило, лежит представление, восходящее к «наивному» метафорическому образу объекта и предмета данной научной отрасли как части существующего мироздания, т. e. по сути — его «наивной» онтологии.
Выявить научные метафоры, объяснить их внутреннюю мотивированность, охарактеризовать их роль в эволюции научного знания представляется возможным только тогда, когда нам удается освободить собственное сознание от их влияния. Они не только структурируют представление об объекте и предмете познания — они задают образец интерпретации, осмысления всех явлений, которыми занимается данная наука. Более того, они определяют ее внутреннее «самосознание» [Фрумкина 1999; ср.: Базылев 1999], тот самый коллективный институциональный образ «себя», который позволяет соотнести ее с различными сферами жизни человека: производственной деятельностью, религией, политикой, образованием, в том числе — с другими отраслями науки.
Классическое структурное и историческое языкознание преимущественно организованы по естественнонаучному принципу. Стоит лишь бегло взглянуть на некоторые категории сравнительно-исторического языкознания (корень, эволюция, ветвь, семья, род, генеалогическое древо), чтобы убедиться в широком использовании научных метафор биологии в построении методологической модели лингвистики [см.: Dinneen 1995: 235—236]. Этому во многом способствовал рост влияния натурализма, особенно теории эволюции Ч. Дарвина. Самое яркое выражение «биологическая» метафора нашла в знаменитой формуле Августа Шлейхера Язык есть организм природы. Как и прочие научные метафоры, «это мнение создано вследствие страсти к сравнениям, которой страдают многие, не обращая внимания на то очень простое и убедительное предостережение, что сравнение не есть еще доказательство» [Бодуэн де Куртенэ 1963, I: 75].
В XX в. на смену натуралистической пришла системная, инженерно-кибернетическая «языковая игра». Растущее применение к языкознанию количественных методов и математического мышления, сближающее лингвистику с точными науками, что блестяще предсказал И. А. Бодуэн де Куртенэ [1963, II: 15—17], стало одной из главных характеристик языковедения XX в. Но что было прогрессивным для анализа языка, оказалось неприме-
нимым к изучению речи. В итоге влияние точных наук ввело в лингвистический анализ математические и логические методы, что позволило решить многие задачи, но в то же время «оно имело своим следствием изоляцию лингвистики» [Арутюнова 1995: 32].
Выделение Соссюром langue в качестве объекта лингвистики заставило языковедов абстрагироваться и от человека как носителя и творца языка, и от его взаимодействия с другими в составе социальных групп, в которых функционирует язык, что в итоге привело к овеществлению, научной фетишизации некой абстрактной сущности — языковой системы — формально-структурного аспекта речевой действительности (в ущерб другим ее аспектам), поскольку в природе, в своем естественном состоянии язык не существует в виде словаря и грамматики: «...язык как физическое явление вообще не существует» [Бодуэн де Куртенэ 1963, II: 7]. В этом виде как объект научного познания он возник благодаря самим лингвистам: все языковые величины, которыми мы оперируем в словаре и грамматике, как концепты, как социальные конструкты, в непосредственном психологическом и физиологическом опыте нам вовсе не даны, а могут лишь выводиться из процессов говорения и понимания, которые Л. В. Щерба [1974: 26] называл в такой их функции «языковым материалом».
Механистическая онтология Ньютона в полной мере отвечает потребностям, целям и задачам системно-структурной и эволюционной лингвистики: язык и его элементы уподобляются «вещам», физическим телам в пространственно-временном мире, к которым можно применить системный анализ; при таком подходе каузативные отношения и принцип детерминизма воплощаются в звуковых законах исторического языкознания и системной парадигматике структурализма.