КРИЗИС СОЦИАЛЬНЫХ НАУК И ОПРЕДЕЛЕНИЕ НАУЧНОСТИ

Вероятностные зависимости и правила диалога

Итак, после того как исследуемые сущности выделены и локализованы, требуется охаракте­ризовать природу отношений, связывающих их. В традиционной мировоззренческой систе­ме Ньютона доминирующим типом отношений был каузативный детерминизм. Классические законы механики идеально иллюстрируют это отношение, на­пример, если тело находится в свободном падении, его скорость меняется в строгой зависимости, описываемой известной формулой.

Язык в узком смысле (соссюровский langue или щербовская языковая система) может быть описан в терминах причин и следствий, но это будет

каузативность принципиально иного качества по сравнению с физикой, хими­ей или биологией: функционирование языка помимо естественной, матери­альной или «объективной» причинности предполагает обязательное включе­ние «субъективных», присущих только человеку факторов [Dinneen 1995: 8— 9]. Научный анализ языковой коммуникации не должен осуществляться по об­разцу и подобию естествознания (если только не иметь в виду «физику» и «фи­зиологию» речи): всему «тому, что существует вне мозга, т. e. собственно го­воря, вне психики человека (и животного), свойственна своя закономерность — закономерность естественных наук в широком значении этого слова. То, что существует и движется в мозгу, а собственно говоря — в психике, облада­ет другой закономерностью — закономерностью психических наук» [Бодуэн де Куртенэ 1963, II: 65].

По сравнению с механическим миром вещей, пространства, времени и каузативности дискурс представляет собой совершенно иную социальную «мате­рию», где один речевой акт не может однозначно определять тип и свойства последующего акта: он скорее задает условия, в которых появление того или иного продолжающего диалог акта будет более или менее ожидаемым, умест­ным, соответствующим нормам и правилам общения. Тип отношений в но­вой онтологии не допускает однозначного детерминизма, он в большей степени характеризуется размытыми вероятностными зависимостями, обусловленны­ми стратегиями, правилами и нормами «речи-во-взаимодействии» [talk-in-interaction — Schegloff 1987; Zimmerman, Boden 1991: 8—9; Psathas 1995 и др.].

Все науки, если их приверженцы хотят сделать их строги­ми, т. e. именно науками, должны основываться на фак­тах и фактических выводах; все, однако ж, стремятся к тому, чтобы стать на ту ступень, что математика, или, говоря иначе, добыть себе непоколебимые общие осно­вания, из которых можно бы выводить явления дедуктив­ным путем с математической точностью.

И. А. БОДУЭН де КУРТЕНЭ [1963, I: 37]

1.2.1 Экспансия естественно­научной модели знания

Прежде чем определить научность в системе идей новой парадигмы, построенной на дискурсивной онтологии Выготского, необходимо сказать не­сколько слов о кризисе социальных наук, вызван­ном тем, что в качестве единственно верной, истинно научной модели в про­шлом многие социальные науки восприняли естественнонаучную парадигму

[см.: «Объяснение генезиса противоречия между физикалистским объекти­визмом и трансцендентальным субъективизмом» — Гуссерль 1994: 64—100].

Продолжив мысль, приведенную в эпиграфе, вспомним, как в 1870 г. стрем­ление к «математическому идеалу» и методологическую двойственность язы­кознания характеризовал И. А. Бодуэн де Куртенэ [1963, I: 37]: «Некоторые науки, как физика и химия, уже очень приблизились к этой (равной мате­матике — М. М.)ступени научного совершенства. Так называемые естест­венные науки в строгом смысле этого слова именно теперь выходят на этот путь. Равным образом и языкознанию нельзя отказать в известных задатках этого очень отдаленного дедуктивного будущего... Итак, если бы основанием разделения принять природу предмета исследования, то все науки, занимаю­щиеся чисто человеческими явлениями, можно бы соединить в один разряд наук антропологических, которые находились бы в тесной связи с естествен­ными, и именно звеном, соединяющим оба эти разряда, было бы языкозна­ние. При теперешнем же положении наук языкознание методом своим и всею своею внутренней организацией принадлежит к естественным наукам, по отношению же к природе исследуемого предмета к наукам психически-исто­рическим».

Критика социальных наук в разные периоды принимала весьма свое­образные формы и имела различную направленность, но ее пафос оставался практически неизменным: необходимо исправить несоответствие между естественнонаучной «языковой игрой» и методологией, принятой гуманитар­ными дисциплинами в качестве единственно верной модели науки и социаль­но-психологической «природой исследуемого предмета», т. e. разнообразны­ми свойствами явлений, происходящих в жизни человеческих сообществ. При­няв определение пауки и научности, сформировавшееся в недрах точных наук, «человековедение» само себя поставило в неприятно двусмысленное положе­ние: либо оно отвечает всем требованиям научности, выработанным в есте­ственных науках (где физика чаще других служит моделью); либо ему придет­ся признаться в ненаучности. Если идти по первому пути, из поля зрения вы­падают многочисленные социальные, психологические и коммуникативные явления реальной жизни. Если же следовать вторым путем, то гуманитарные знания лишаются столь желанного ореола достоверности, социальной зна­чимости и престижности, традиционно приписываемых точным наукам.

In nuce, эта критика указывает на тот факт, что в гуманитарных науках явление, составляющее объект исследования (проще говоря, человек в отно­шении к миру и другим людям), обладает по сути таким же сознанием, как и сам исследователь. Именно этим социальные науки принципиально отли­чаются от естественных, образовавших методологическую парадигму, впи-

тавшую опыт анализа бессознательных объектов — «вещей». Как только человековедческие дисциплины попытались стать научными, они начали имитировать методы и теоретические подходы естественных наук, критиче­ски не оценивая того воздействия, которое оказывает на научный аппарат обладающий сознанием индивид в качестве объекта исследования (не надо смешивать эту проблему с проблемой субъективности анализа).